no one can fix me but you

      На улице светло. Луна светит так, будто это само солнце вышло на улицу сегодняшней ночью, чтобы осветить маленькие дорожки из снега.         А ещё снаружи холодно. Мороз кусает щеки, пар вылетает изо рта, будто бы пар клубится над кастрюлей с горячим луковым супом. Ноги, не привыкшие к холоду, слегка трясутся. Ячи была права, когда говорила, что эти джинсы недостаточно тёплые, но разве Ямагучи слушал, когда дело заходило о внешнем виде? Его пальто тоже слишком холодное, и мальчик зарывается носом в большой шарф, понимая, что его веснушки сейчас на красных щеках выглядят прямо как снежинки, падающие с неба.         Он переминается с ноги на ногу, потирая ладони друг о друга и обдавая их горячим дыханием из глубин собственного тела, пока стоит во внутреннем дворике школы. Рюкзак на плече неприятно давит, но там всё необходимо для сегодняшней вылазки, поэтому Ямагучи лишь ведёт плечами, подкидывая предмет чуть повыше. Поглядывает на часы на руке постоянно и думает, как бы Слизеринец не отказался в последний момент. Они провели обед вместе, но Цукишима был молчалив и покорен, его губы почти не растягивались в желанной Пуффендуйцу форме, а потому Тадаши просто боялся, что понял что-нибудь не так.         Луна сегодня высоко в небе, а потому фигура Кея сразу была охвачена светом, стоило ему выйти из-за дверей. Не по воле обладателя, улыбка сама находит место на лице Ямагучи, и тот начинает покачиваться из стороны в сторону, с нетерпением ожидая момента, когда же Слизеринец подойдёт. И Тадаши отмечает у себя в голове, что в таком свете Цукишима всё больше походит на какую-то царственную птицу, гордую и невозмутимую. С такими знатными серебристыми перьями на голове и строгим, узким взглядом, расхаживающую взад-вперёд, словно весь мир уже принадлежит ей.         И это великолепие двигалось прямо к Тадаши.         — Ну что, пойдём?         Кей только кивает в ответ, что совершенно точно подобает образу в голове Ямагучи.         С территории Хогвартса они выходят в абсолютной тишине. Она появляется не сама. Её приносит ветер, в своих порывах настырный и шумный, залетающий в уши, заставляющий прятать красный нос в шарф. Тишина падает с неба, вместе с редкими хлопьями снега, приземляется на шапки, укрывает собою медленно, но исправно, со всех сторон, словно чьи-то объятия. Эта тишина не ощущается неправильно, как то было бы сегодня утром, она ощущается естественно, словно зима, которая приходит за осенью, или весна, что неизбежно придёт после зимы, испещряя землю побегами, пробивающимися сквозь неё, как зомби в фильмах вылезают из могил.         Тишина накрывает их, встаёт плотной стеной, и Ямагучи не решается нарушить её уверенного царства, но это решается сделать Цукишима:         — Куда мы идём? — Он тоже ежится и прячет нос в шарф, от того голос его приглушенный, почти шепчущий, и это ощущается удивительно интимно.         — К иве. Там цветы растут у озера, — Ямагучи указывает пальцем в сторону дерева, которое уже виднеется за холмиком. Путь они преодолели невероятно быстро, а, может, минуты просто летят незаметно, когда Тадаши рядом с Кеем.         — Под таким слоем снега их сложно будет найти.         — Да, но я взял лопатку. Будет легче, — выдыхает плотный клуб пара, смотря, как он растворяется в темноте ночи. Это красиво, пусть и без очков Тадаши не может полностью оценить этого великолепия. — Надеюсь, у тебя есть перчатки?         Цукишима не отвечает, будто бы от того, что он откроет рот, будет ещё холоднее. Он только кивает в ответ.         — Как твоя жизнь в Хогвартсе? — Магия тишины уже нарушена, потому Ямагучи говорит это без тени стыда или сомнения.         — Это лучше спросить у тебя, как мне кажется, — Кей противно улыбается, и Тадаши краснеет, зная, на что именно тот намекает.         — Я первый спросил.         — И тем не менее, мой вопрос куда более целесообразен, — он поправляет очки на носу так, что у Ямагучи и впрямь создается впечатление, будто бы он оплошал.         — Если я отвечу на этот вопрос, ты ответишь на мой?         — Не играйся со мной, Ямагучи, я сам решу, отвечать мне или нет, — Кей злится от одной только фразы Пуффендуйца, и тот чувствует, как за секунду теряет всё то особенное, что между ними было.         — Почему? Ты не любишь сделок? — Его голос невинный настолько, насколько это вообще возможно, будто бы он и сам не понимает, что с его стороны это была жалкая манипуляция.         — Я не люблю, когда меня принуждают к чему-то. Особенно так нелепо, как это делаешь ты.         Они замолкают. Лишь снег хрустит под ногами.         Ямагучи идёт и буквально ненавидит себя. Как он мог так облажаться? Ну конечно, Кей ненавидит, когда им манипулируют. В общем-то, как и все, наверное, но он ведь чистокровка. Тадаши не знал, какие порядки заведены у чистокровок, но почти уверен, их частенько заставляют что-то сделать вместо того, чтобы нормально поговорить. Это отвратительно, и сейчас Пуффендуйец поступил не лучше, если не абсолютно так же. И он не знает, как толком исправить ситуацию, кроме как ответить на поставленный вопрос.         — В Хогвратсе не хуже, чем в Думстранге. В каком-то смысле даже лучше.         Цукишима фыркает в ответ.         — Ойкава Тоору не справляется со своей ролью Дьявола? Это звучало бы как вызов для него.         — Ойкава почти не использует палочку. Он только издевается, а этого недостаточно, чтобы удивить меня, — Ямагучи молчит пару секунд, а потом добавляет. — Он не умеет запугивать, а без этого не сможет заставить кого-то ненавидеть самого себя, а не его.         Цукишима кивает, будто бы понимает, о чем Тадаши говорит. А это очень навряд ли. Кей чистокровка, ему просто не от куда взять это понимание.         — В Думстранге хулиганы используют палочки?         Ямагучи тяжело вздыхает. И почему Кею только интересна эта тема? Пуффендуйец предпочел бы переключиться на что-то более нейтральное.         — Да. Дуэли там частое явление. Хотя зачастую это больше походит на избиение лежачего, — Ямагучи молчит пару секунд, вспоминая все самые ужасные ситуации, которые ему довелось пережить или наблюдать в Думстранге. На глаза почти наворачиваются слёзы от мысли, что ему единственному удалось спастись – перейти в другую школу. Это, конечно, тоже скандал, похлеще многих других, но прикованные к тебе взгляды лучше, чем синяки и побои. — Иногда, — еле выдавливает из себя, чувствуя, как ком в горле мешает говорить, — когда какой-нибудь смельчак решался попробовать защититься, ему ломали палочку, чтобы неповадно было.         — И это никак не возбранялось? — Будь в голосе чуть больше участливости, может, Ямагучи стало бы легче. Но её не было. Цукишима был холоден, как и всегда.         — Кто-то пытался, но вскоре учителя с этим смирились, считая это чем-то вроде естественного отбора. Знаешь… как у Спартанцев, — Тадаши чувствует камешек в ботинке. И откуда бы ему там взяться? Странно.         — То есть вы должны были пройти через этот ад, по их мнению? — Заботы в голосе нет, но есть толика возмущения, и только она спасает.         — Именно.         — И как ты с этим справился?         — Никак. Я не справился, если ты не заметил, — Ямагучи не знает, почему плюётся желчью. Может потому, что уже не одну дюжину раз слышал эти вопросы, и ответ всегда был одним и тем же – неудовлетворительным для собеседника. — Я сбежал. Мой дедушка был видным мракоборцем. Бабушка воспользовалась этим, чтобы убедить директора принять меня, и вот я здесь. Здесь всё также паршиво, но уже в умеренной степени, — Тадаши хлопает себя по бокам, будто бы показывает на всё и сразу. На снег, на деревья, на озеро неподалёку, на Цукишиму тоже. Всё и правда не так паршиво, разве что этот разговор.         Кей прекращает распросы на какое-то время, и это по меньшей мере прекрасно. Ямагучи чувствует облегчение, чувствует, как с груди слетает огромный камень, который даёт вдохнуть воздуха, свежего и морозного.         Они подходят к нужному месту, Тадаши надевает перчатки и начинает медленно раскапывать снег. Вторую лопатку он вручает Цукишиме, – молча, – и внимательно, краем глаза, следит за тем, чтобы тот не навредил нечаянно цветам. Они не разговаривают, и почему-то Ямагучи от этого не плохо. Возможно, осадок после разговора остался. Кажется, у этих Слизеринцев совсем не было границ. Они делали, что хотели, с кем хотели, когда хотели. И это было по меньшей мере ужасно. Такое ощущение, что тебя съедают заживо, не моргнув при этом глазом.         Но благодатное молчание длится совсем недолго. Цукишима быстро входит во вкус снова.         — Эти цветы растут под снегом? Как они не умирают?         — Они же волшебные, Цукки. Им не страшен холод. И вообще холод – это единственная благодатная для них погода. Летом ты здесь таких не найдёшь.         Цукишима только кивает в ответ. Как обычно. Ямагучи уже успел привыкнуть к такому поведению Слизеринца.         — Ты сказал, что твоя бабушка добилась перевода в Хогвартс. А как же родители?         Тадаши на секунду застывает. Снова эти неприятные вопросы. И когда только Цукишима остановится?         — Мои родители исследователи. Они редко бывают дома. Меня фактически вырастила бабушка.         Это неприятно говорить или признавать, но родителям Ямагучи и впрямь нет так уж много дела до собственного отпрыска. Наверное, это не хуже, чем то, как чистокровки поступают со своими детьми, но всё равно неприятно. Во всяком случае, у Тадаши хотя бы была бабушка, которая безусловно любила внука. И у Пуффиндуйца было много открыток из разных стран, подарков и посылок. Это было приятно.         — А твои родители? Кто они?         Цукишима хмурится, видимо, не радуясь теме разговора, и Ямагучи уже успевает решить, что Слизеринец не ответит, но тот сдавлено произносит:         — Мой отец мракоборец, прямо как твой дедушка. А мать дома. Она не работает.         — А твой брат?         — Ты знаешь, что у меня есть брат?         Ямагучи теряется. Наверное, это выглядит так, будто бы тот сталкерил Кея многие годы. От части, так оно и есть. Тадаши распрашивал всех о том, что они знают про этого парня. Но признавать этого не хочется, поэтому приходится быстро придумать отговорку.         — Он был достаточно знаменитым загонщиком Слизерина. Было бы удивительно не знать его.         — Ну да, — Цукишима хмыкает. Ответ его не устроил. А, может, тема сама по себе не устраивает его уже давно. — Он пытается пробиться в высшую лигу по квиддичу, выйти на национальный уровень.         — А ты сам почему не летаешь? Не умеешь?         Цукишима хмурится ещё сильнее.         — Я умею летать, причем неплохо. Мне предлагали вступить в команду, но я отказался, — очевидно, парень воспринимает фразу Пуффендуйца, как личное оскорбление.         — Почему, если не секрет?         Кей молчит пару секунд, будто бы раздумывает, раскрывать ли секрет малознакомому парню. И Тадаши рад, когда ответ всё же становится положительным.         — Я не собираюсь соревноваться с братом. Мне не нужно никому ничего доказывать. Если Акитеру считает, что только в этом состоит его ценность, как члена семьи, то он придурок, — звучит грозно и очень серьёзно, будто бы клятва на крови. — Тем более, я совсем не люблю этот вид спорта.         — Почему?         — Он слишком агрессивный, на мой вкус.         Ямагучи понимающе кивает. Когда-то он сам хотел играть в квиддич, но в Думстранге… скажем так, там слишком много страшных ребят. Там целые династии из людей, занимающих место в команде. У Тадаши не было ни шанса попасть туда, и это от части грустно, но, с другой стороны, у него всегда были выпечка и растения. Ему было чем заняться.         — Тебе, наверняка, больше нравятся волшебные шахматы, — Ямагучи улыбается. Он легко может себе представить Цукишиму, побеждающего очередного врага на двуцветной доске.         — С чего ты это решил? — Кей смотрит из-под опущенных душек очков так грозно, что Тадаши неуверенно сглатывает.         — А это не так? — Он пытается улыбнуться, но под пристальным взглядом чужих глаз выходит плохо. — Просто ты похож на человека, которому нравится играть в волшебные шахматы, — опускает глаза в землю, лишь бы больше не встречаться с чужими глазами, сияющими как-то по-особенному соблазнительно в лунном свете.         — Это плохо? — Голос Кея холодный, как и всегда, но Тадаши может различить там неуверенность. Он даже пару раз моргает, думая, что ему показалось, но нет, голос Слизеринца и правда надломился.         — Нет, — Ямагучи пожимает плечами. Необычные, скучные увлечения это по его части. Ему ли не знать, какого это, когда твои хобби не слишком любимы всеми остальными. — Я сам играю в шахматы, правда делаю это невероятно плохо. Мы могли бы сыграть как-нибудь вместе, если хочешь.         Он усмехается, а Цукишима громко фыркает.         — Ты против? — Ямагучи хотел бы, чтобы его голос не звучал так грустно.         — Нет, звучит неплохо.         — Тогда почему ты фыркнул?         — Слизеринская привычка, не обращай внимания, — Цукишима ему улыбается, и это выглядит по меньшей мере прелестно. Сердце в груди заходится, как бешенное, и Ямагучи не может дышать. Кей почти никогда не улыбается, и это заставляет чувствовать себя особенным. — К тебе она не имеет никакого отношения.         Тадаши готов поклясться, его только что признали особенным.