понарошку

победи меня, не меняя имени залпом до дна выпей меня

Юре кажется, что он повредился умом, двинулся, словил шизу, натурально ёбнулся. Наверно, виновата та смена, когда он несколько дублей подряд ползал по обледенелому асфальту, крича до сорванных связок. Это точно не прошло бесследно. Раз за разом пропускать через себя такие эмоции — и привет, отлетевшая кукуха. Вернее, прощай. Было приятно провести с тобой время. Он давит в себе зарождающуюся истерику, не зная, как ещё объяснить происходящее. Его же точно глючит. В реальной жизни такого просто не может быть, даже при самом удачном раскладе. Несмотря на его неискоренимую, почти детскую веру в лучшее — не может. Но происходит? Серёжа Горошко с пошловатой улыбкой обольстителя уверенно кладёт ладонь на его ширинку и ощутимо сжимает. Голос низко вибрирует, Юра слышит не слова, а какое-то мурлыканье: — Ммм… Продолжим? Во рту сладкий вкус чужой слюны и табачного дыма. Юра жмурится, чтобы не видеть так близко красивое лицо с хищными чертами, чтобы не сбиваться на демонические огоньки в зелёных глазах, чтобы немного прийти в себя и трезво оценить ситуацию. Несколько минут назад Серёжа вынырнул из лабиринта полуразобранных декораций и, быстро стрельнув глазами по сторонам, дёрнул за руку курившего неподалёку Юру. Тот, не успев ничего сообразить, оказался прижатым к стене в тёмном помещении с гулкими скелетами строительных лесов. Горошко — совсем белый в этой темноте — разглядывал его, таинственно улыбаясь и почти касаясь кончиком носа. У Юры сердце сорвалось сразу, загнанно толкнулось о рёбра. Шутка или… Спрашивать страшно и так сладко тянет в груди от неизвестности, а вдруг правда? Хочется забить на все сомнения, положить ладонь на рыжий затылок, попробовать на вкус Серёжины губы с трещинкой на нижней… Юра отгоняет мысли про помутнение рассудка, включает слабоватую оборону  — смотрит насмешливо, приподняв бровь, молча призывая Серёжу объяснить этот внезапный порыв. Что за дела такие, Серёж, м? Кончик розового языка тыкается в уголок рта — Серёжа часто так делает, когда собирается сказать что-то слишком серьёзное или, наоборот, стёбное. Не важно. Юра всё равно не угадал, потому что Горошко цепляется за него глазами, ловит на дне Юриных зрачков не озвученный вопрос, хмыкает и: — Я тебе нравлюсь? — Что… Так глупо. Наверное, нужно было легко отшутиться «конечно, Серёг, тут все от тебя без ума» или просто «это чё за приколы?». Но пауза после нелепого «что» слишком затянулась. Юра краснеет, выдавая себя с головой, себя и влюблённость эту свою тупую. С первого дня знакомства он её прятал, потому что накрыло сильно и сразу. И даже то, что встречи на площадке были довольно редкими, не мешало. В очередной раз, завидев в павильоне крашеную рыжую шевелюру, Юра понимал — не отпустило, ещё сильнее кроет, почти до тошноты, до хруста в заломленных пальцах. Не хотел смотреть, но смотрел, какой тот весь — сгусток хаоса, непостоянный, безудержный, яркий. Будто сам и Разум, и Птица в одном теле. Его даже звали все по-разному. Димино дружеское «Серёж», Тихоновское с отцовской ноткой — «Серёнь», задорное «Серёжка» — от Любы. Серёжа откликался на любую интерпретацию своего имени, сиял навстречу глазами и острой улыбкой. Красивый. Юра беспомощно вскидывает глаза на Серёжу, стараясь больше ничем себя не скомпрометировать, даже приоткрывает рот, чтобы запоздало произнести то самое «чё за приколы». Но дальше не получается, потому что Серёжа отчаянно дёргается вперёд, впечатывает в стену, впивается в него слишком мокрым и жадным — для первого — поцелуем. Тело отзывается раньше разума, с которым он заранее поспешил проститься. Юра не успевает осознать происходящее, а пальцы уже путаются в жёстких от геля рыжих волосах, и зубы прикусывают чужую нижнюю губу, вызывая у Серёжи возмущённое кошачье шипение. Да пошло оно всё, а. Конечно, надо остановиться, надо остановить Горошко, надо выкроить хотя бы пару секунд передышки. Но Серёжа, разрушительный и прекрасный, не даёт ему такой возможности, уверенно шарит руками по всему телу, забирается под футболку, прижимается собой так, чтобы Юра смог почувствовать его возбуждение — это словно оказаться на пути торнадо, выбора нет, остаётся только подчиниться безумию стихии. Стихия останавливается сама. И вот он — момент, когда под прикрытыми веками вспыхивают звёзды, а щекой чувствуется близкое горячее дыхание. Пальцы поверх его ширинки, хриплый от возбуждения голос: — Продолжим? Юра не знает, что ответить. Да и нужно ли? Судя по всему, Серёжа уже сам всё решил, а вопросы задаёт просто по инерции, чтобы полюбоваться на чужое смущение. Серёжа и правда любуется. Ха! Такой нежный и пылкий Юрочка, совсем не похожий на свой киношный образ хамоватого распиздяя… Во время общей читки сценария Горошко постоянно ловил на себе его быстрые взгляды и отвечал на них, замечая, как чуть вытянутое лицо заливается розовым румянцем. В проявлениях эмоций Серёжа кое-что понимает — Юра видит в нём не просто партнёра по съёмкам, и это охуенно подогревает интерес. Не то чтобы ему внезапно захотелось отношений. Так, немного поиграть, отвлечься от своей болезненной привязанности к Тихону, почувствовать себя на месте того, за кем готовы таскаться и смотреть влюблёнными глазами. Сегодня, после очередного отказа Жизневского — «Серёнь, ну какой бар? Ты же знаешь, я на съёмках ни-ни» — Серёжа сорвался. И сейчас, наблюдая, как реагирует на его прикосновения Юра, понимает, что не ошибся. Развести этого чувствительно парня оказалось даже проще, чем думалось. И он так восхитительно искренне отзывался на всё то, что проделывал с ним Серёжа, что сомнений не оставалось — если ему захочется, Юра незамедлительно согласится вот прямо здесь. Сложно противостоять такому соблазну, адреналин лишает способности мыслить трезво, неправильность ситуации и возможность быть замеченными только подогревает кровь, но растянуть удовольствие хотелось сильнее. — После смены у меня. Адрес скину, — Горошко быстро мажет по приоткрытым губам своими, уходит, оставив Юру почти сползать по стенке. Прекрасно знает  — тот уже не сможет отказаться. Юра кое-как открывает глаза, зарывается рукой уже в свои обесцвеченные волосы, беззвучно стонет от невыплеснувшегося возбуждения и странного чувства, будто его только что использовали. А он и не был против. К тому времени, как он оказывается на пороге Серёжиной съёмной квартиры, смущение заглушает собой все остальные эмоции. Там, в темноте павильона, от него ничего не требовалось, только подчиняться слишком инициативному Серёже, отдать себя полностью и получать удовольствие. А здесь, слыша, как проворачивается замок изнутри, Юра позорно волнуется, вытирая о джинсы вспотевшие ладони. И гаденькая мысль так и зудит в голове — что, если Серёжа уже успел передумать? Ни разу не успел. Серёжа распахивает дверь, приглашающе машет головой — на глаза падает мокрая чёлка. Белый халат, явно украденный из какого-то отеля, небрежно завязан — полы вот-вот разойдутся. Под распахнувшимся воротом видны острые ключицы, поблёскивающие от влаги… Юра сглатывает, снимает кеды, не глядя под ноги. И замирает. Надо что-то сказать, но что? Он же не чай пить явился, и Сережа не просто так встретил его в одном халате — явно только из душа вылез. С кончиков тёмно-рыжих волос до сих пор стекают редкие капли, скулы розовее чем обычно. Оба понимают, что будет дальше, но настороженно ждут, когда кто-то преодолеет внезапную неловкость и сделает первый шаг. Юра изнывает от стеснения и желания, мнётся с ноги на ногу, закусывает губу. Серёжа длинно улыбается, наблюдая за ним, но не лезет со своими поцелуями. Разворачивается, кидает через плечо: — Пошли. И Юра покорно следует за ним в комнату, с включенным ноутом и новогодней гирляндой. Хотя сколько там ещё до нового года? Разноцветные огоньки медленно мерцают, гипнотизируя. Смущение немного отпускает, становится проще смотреть на мокрого Серёжу и не волноваться за стыдливый румянец на собственных щеках. Горошко буднично опускается на край дивана, цепляет со стола узкую бутылку, наливает бокал, демонстрирует Юре: — Будешь? Тот отрицательно мотает головой, пока Серёжа пожимает плечами и опрокидывает в себя почти весь. Встряхивает волосами, убирая их от лица. И вдруг решительно заявляет: — Хватит. В следующую секунду Юра оказывается на диване, а Серёжа, нависая сверху, жарко жмётся к нему, целует напористо, но уже не так, как днём. Медленно, вкусно, осторожно проникая языком внутрь, будто пробует. У Юры сердце колотится в животе, кожа горит, как облитая огнём. Говорят, безумие заразительно. Иначе почему он больше не думает о том, что всё это так странно, так эммм ааа… Просто заткнуть внутренний голос и притираться ещё сильнее, чтобы хоть немного унять зуд жадного нетерпения в кончиках пальцев. Серёже нравится, как Юра отвечает ему — не целует, почти лижет горячим языком. Горячо и почему-то трогательно. Будто по-настоящему не умеет. Это распаляет сильнее. Хочется одновременно быть внимательным и чутким, и тут же — грубовато схватить тонкие запястья, чтобы свести над головой руки, полностью подчиняя себе. От таких мыслей ведёт голову, но Серёжа держится. Его останавливает Юрино молчание, ему надо слышать, что он правда нравится, что его хотят. — Ты почему приехал? Юра с трудом подбирает слова. Зачем вообще они, когда всё получается, будто так и надо? Он даже перестал загоняться по поводу, разве можно вот так — без чувств, без этого «я тебя, ты меня». Даже не на пьяную голову. Но Серёжа ждёт, прекращает ласки, заглядывает ему в лицо. Нужно ответить. — Ты позвал — я приехал. Достойно? Только не для Горошко. Он же душу вытянет, пытаясь докопаться до истины. — А если бы не позвал? — и прикусывает за шею, несильно, сжимает зубами нежную кожу, чтобы оставить свой след. Пометить очередную жертву. — Не люблю навязываться, — заплетающимся языком отвечает Юра. Пил Серёжа, а пьяный сейчас он — Юра. От эти ласк, от Серёжиной хаотичности, от того, что давние желания вдруг начали сбываться, будто новый год — гирлянда тут оказывается очень кстати — и день рождения одновременно. Серёжу ответ устраивает, но он не может удержаться, дразнит: — А я люблю. И совсем бесстыдно втискивает колено между чужих ног, разводя их в стороны. Юра давится воздухом, со стоном срывается: — Любишь навязываться? — Да! Халат распахивается. Под ним Серёжа ожидаемо голый, гладкий, прекрасный. Юра больше не закрывает глаза, смотрит, как тот приподнимается, чтобы потянуть с него футболку. И нетерпение накрывает очередной волной — смотреть слишком мало. Надо руками, и губами, и вот так, чтобы своей обнажённой кожей к его, горячо и охуительно хорошо, лучше чем мечталось. — Что мне делать? — Юра беспомощно шепчет из последних сил, сам не зная зачем и какой ответ хочет услышать. — Всё, — выдыхает Серёжа ему в губы. Юра понимает. Это так просто. Так странно. Это его мечта.