я считаю фонари у обочины. твоя мама говорит, что я конченый.
— Юрочка-а… Не держи зла. Окей? Серёжа протягивает руку, будто хочет похлопать Юру по плечу, но останавливается, так и не донеся ладонь. Юра молча кивает, смотря вниз. Серёжа в разных носках: один с улыбающимися мультяшными авокадо, а второй с лисицами в тёмных очках. Юра смотрит на авокадины и лисиц, и хочет сказать что-нибудь такое, чтобы Серёжа сразу понял: если Юра уйдёт прямо сейчас, это будет концом. Окончательным концом, а не как в прошлый раз. Больше Юра не позволит и не простит, повеселились и хватит.***
Юре, конечно, совсем не весело, хотя на фразу «не держи зла» так и тянет ответить мемным — «держи пиво». Юра как-то видел на пинтересте фотку Серёжи с бокалом и такой подписью. Это было давно, когда он ещё не понимал, насколько сильно вляпался. Ему нравилось искать в интернете кадры с Горошко и сохранять себе. В этом же нет ничего странного, он всего-лишь восхищается талантливым коллегой по цеху. Он тогда ещё пытался (не без успеха) заниматься самообманом, оправдывая свои непонятные чувства, подозрительно смахивающие на зарождающуюся влюблённость. В Серёжу очень страшно было влюбляться, словно добровольно подписать себе приговор — мечтательный Юра прекрасно осознавал это, поэтому и старательно искал прозаичные объяснения своему внезапно вспыхнувшему интересу. Возможно, у него бы даже получилось соскочить: съёмки закончатся, а дальше только нечастые встречи на автограф-сессиях и фестивалях, каждого затянет его собственный новый проект, и можно выдохнуть — спасся от неминуемой гибели. Ушёл почти без потерь. Юра хотел и не хотел этого одновременно. Вспоминая о тех временах, он усмехался: не спасся, а проебался. Даже сам не заметил как всё случилось. Ему постоянно казалось, что он полностью держит контроль над ситуацией. Даже после их первой ночи Юра вышел из Серёжиного подъезда, старательно уверяя себя, что это была роскошная, но разовая акция — некоторые события слишком похожи на исполнение сокровенной мечты, поэтому не стоит тешить себя надеждами, что они будут случаться с завидной регулярностью. Так Юра думал до самого вечера, изнывая от несвойственного ему цинизма. Это был неприятный, но достаточно надёжный способ себя обезопасить. Куда больнее рассчитывать на что-то настоящее и большее, а потом остаться один на один с долгими гудками в телефонной трубке и разодранным в клочья сердцем. Поэтому Юра целенаправленно готовил себя к тому, что при их следующей встрече Серёжа сделает вид, словно ничего и не было. Они же просто коллеги по цеху, и даже не самые близкие коллеги. Куда уж Юре до Роминых шуточек про Серокот и Тишиных добродушных заигрываний… Юра тогда ещё не знал, что с Серёжей не получится продумывать всё наперёд. Это как пытаться предсказать погоду в апреле, которая меняется каждые полчаса — будь ты хоть трижды опытнейшим синоптиком, всегда есть возможность ошибиться. И Юра ошибся: Серёжа появился гораздо раньше планируемой встречи. Вечером, после их первой ночи, он возник перед дверью Юриной квартиры. Тот как раз решил выйти за сигаретами, подышать и прогуляться, потому что мыслей было слишком много, уснуть бы точно не получилось. — Привет, — Серёжа улыбался нагловато, будто так и надо. Будто он каждый день стоит в ночи в Юрином подъезде, карауля момент, когда тот из дома выйдет. — А я вот мимо проходил, понял, что соскучился. И не прошёл мимо. Юра вдруг ощутил себя настолько счастливым и растерянным, что даже не смог спросить, откуда тот узнал его адрес. Да и какая разница. Жаль, только, что домой Серёжу не пригласить — там мама и младший брат, но Серёжа не напрашивался. Молча стоял напротив, смотрел своими невозможными прозрачно-зелёными глазами, ждал чего-то. А потом взял и поцеловал. В прямом смысле — взял Юру за подбородок и прижался губами так сильно, что у Юры заныло в животе и в сердце. Стало хорошо и смешно от собственной глупости: как это он мог весь день планировать дальнейшую жизнь без Серёжи? Да ещё так спокойно об этом думать! Как можно было всерьёз верить, что он справится вот без этих мокрых, торопливых поцелуев, без Серёжиного ментолово-табачного запаха, без рыжих волос, щекочущих ему щёки и горячих, даже сквозь одежду, ладоней. Серёжа одним своим появлением развеял все его потаённые страхи, и Юра вдруг успокоился — счастье, лишённое уродливых наростов в виде тревожности о неразделённой любви, оказалось сногсшибательно ярким. Оно забилось внутри, сильно, стремительно разрастаясь, и не было уже ни подъезда, ни промозглой ночи, ни рефлексии, а только обкусанные Серёжины губы и его руки у лица, и то, как Серёжа называл его — слишком нежно, стыдно-дурашливо — Юрочка. Юрочка совсем пропал. Как давно это было? Год назад? Полгода? Сколько раз с тех пор перебравший алкоголя Серёжа с кривой улыбкой мучителя, сообщал Юре, что всё это блажь, ересь, просто секс без намёка на какие-либо чувства. Впервые, когда он такое сказал, Юра думал, что двинется от боли. Она была такой же острой, как недавние вспышки счастья, и на некоторое время Юре показалось, что проще вообще не жить, чем слушать эти слова, произносимые хриплым пьяным голосом и стоять под этим взглядом — уничтожающим, упивающимся своей неосознанной властью. Серёжа прекрасно понимал, как ему сейчас хуёво, но продолжал с наслаждением говорить об их недоотношениях и о том, что Юре надо найти себе кого-то стоящего и серьёзного. — Не думаешь же ты, что у нас всё по-правде, Юр? Удивительно, как Юра вообще пережил ту ночь. Наверное, он бы не справился с придавившим его отчаянием, но наутро терзающийся виной и похмельем Серёжа нарисовался у его двери и без слов прижал к себе, шумно дыша в шею. Юра стоял столбом, не зная, куда деть руки и стараясь реже вдыхать, потому что голова кружилась после бессонной ночи и пережитого ужаса потери. Серёжа, наконец, прекратил прижимать его, отстранился и шепнул: — Прости? — А потом поднял голову и, глядя Юре в глаза, отчётливо, почти по слогам произнёс: — Я без тебя сдохну. И Юра зачем-то поверил. Долго верил. До следующего подобного спектакля. Серёжа пил довольно часто, но это было так — баловство. Под алкоголем он становился ещё более открытым, шумным и обаятельно-бешеным, Юре нравилось. Но, раз в несколько месяцев случались вечера, когда Серёжа напивался по-чёрному, и всё повторялось. — Блять, брось ты меня уже, — он валялся на диване, пьяно раскинув руки в стороны, между пальцами правой не подкуренная сигарета. Юра смотрел на это и думал, что Серёжу опасно оставлять одного в таком состоянии, он ведь может решить покурить в постели и подожжёт к хуям всю квартиру. Юра уже не чувствовал той ошеломительной сильной боли, которая накрывала его в их первые размолвки, только зудящую тоску и усталость. За все те разы, что Сережа устраивал подобные спектакли, Юра чётко уверился, что если перетерпеть, наутро он снова получит виноватого и слишком ласкового Серёжу, который будет заглядывать ему в глаза и спрашивать: «Как ты меня такого терпишь, а?». Раньше у Юры находились ответы на этот вопрос, но чем дальше, тем чаще он думал: «И правда, как?». Пьяный, истеричный Серёжа был невыносим. Юра с ужасом ловил себя на мысли, что иногда хочется его стукнуть побольнее, чтобы прекратил эти истерики. Но стоило подумать о том, как хорошо с Серёжей, когда он хохочет на всю улицу, хватая его за руки или тихонько идёт рядом, делясь своей сигаретой, или укладывает голову ему на колени, жалуясь на всякие рабочие моменты, или целует, так же горячо и напористо, как в первый раз — стоило подумать об этом, и Юра понимал, что никогда не отступит. Он уже не обманывал себя, это было слишком очевидно — он по-настоящему любил Серёжу.***
— Я отрицательный персонаж! — гордо пробормотал Серёжа заплетающимся языком, зачем то пытаясь натянуть зашнурованный кроссовок, который только что снял. — Я пойду, ладно? — Куда? — устало спросил Юра, наблюдая за его безуспешными попытками обуться. Они были дома у Серёжи и, если они правда расстаются, уходить нужно как-раз Юре. И из этой квартиры, и из отношений этих ненормальных, разрушительных. Юра уже давно подсознательно готовил себя к окончательному разрыву, так почему бы этому не произойти сегодня? Лучше уже не будет, слишком много всего случилось, чтобы опять забить до следующих Серёжиных извинений. — Оставайся, — он грустно улыбнулся, придержав Серёжу за плечо, чтобы тот не растянулся на полу рядом с разбросанной обувью. — В холодильнике минералка, если что, на утро. Я тебе принёс. Серёжа перестал копошиться внизу, поднял на Юру покрасневшие глаза и тяжело опустился на шаткую тумбочку у порога. — Юр, ты пиздец, ты… Зачем ты такой? — И вдруг порывисто обнял Юру за колени, утыкаясь лицом в его штаны. — Я ведь так никогда не смогу тебя отпустить. Я ведь стараюсь… Юра молча погладил его по мокрым от недавнего дождя волосам и ничего не ответил. Сегодня Серёжа сдался слишком быстро. Может быть, почувствовал, что Юра в этот раз и правда согласится с тем, что они больше не вместе. И никакие извинения не помогут. Ночью Серёжа не выпускал его из объятий даже во сне, а стоило Юре пошевелиться, чутко просыпался и, ещё не открыв глаз, начинал целовать куда придётся, прося не оставлять его одного. Это уже не было похоже на сбывшуюся мечту. Это был просто Серёжа, который никогда не претендовал на то, чтобы казаться идеальным любовником или самым понимающим в мире человеком. Юра осторожно придерживал его за лохматый затылок, ощущая кожей, как шевелятся Серёжины губы, когда тот снова шепчет своё: — Я мудак, но ты же не уйдёшь, Юр? Ты любишь меня? — Не уйду, — покорно отзывался Юра, предпочитая оставить второй вопрос без ответа. Он ещё ни разу не признавался Серёже в любви, и не хотелось тратить сокровенное на его пьяные капризы. И от того, что он ещё хоть что-то мог контролировать, становилось спокойнее. Хотелось верить, что однажды Серёжа перебесится и перестанет устраивать свои спекли одного актёра. И тогда всё станет совсем хорошо. Скорее всего, никогда такое не случится, но какая разница, если сейчас они лежат, сплетаясь ногами и руками под одним одеялом, и Серёжа горячо жмётся к нему, медленно трезвея и становясь всё более расслабленным. — Я с Тихоном из-за тебя поругался, — вдруг сообщает он, когда Юра уже почти засыпает. Эти слова прогоняют сонливость, Юра не любит, когда Серёжа говорит про Тишу. Это ревность, за неё стыдно и противно от себя самого. Но он не может не спросить: — Из-за меня? — Да, — шепчет ему в шею Серёжа с глухим смешком, — он сказал, чтобы я от тебя отъебался. — Так и сказал? — Прикинь! Некоторое время они лежат молча, но Юре уже совсем не спится, а Серёжа приподнимается над ним, шуршит в темноте простынёй, и спрашивает слишком жалобно: — Юр? А ты тоже думаешь, что мне надо отъебаться? Юра чувствует, как глаза начинает щипать, и быстро отвечает, только чтобы заглушить рвущиеся, стыдные всхлипы: — Я не думаю, Серёж, правда, не думаю. — Ну ладно. — Серёжа быстро успокаивается, ложится обратно, возится на подушке и снова нависает над Юрой. — Поцелуй меня? Юра целует, часто моргая, всё ещё удерживая непрошенные слёзы. Сейчас всё почти хорошо, почти не страшно. Пока они вместе, а об остальном можно будет подумать утром.