Идеальная жертва (5)

Семнадцатого пришлось отпроситься с работы: Норнберг сказал, что нужно обсудить состояние господина Смита. Хочется верить, что речь пойдёт о прогрессе. Огромное окно наполняет кабинет доктора солнечным светом, который тут и там отражается от металлического декора: рамки висящих по стенам дипломов и сертификатов, статуэтка на столе и даже подоконник, — всё словно из хирургической стали. И ни пылинки, ни отпечатка пальца или развода от тряпки уборщицы. Я занимаю кресло для посетителей: бежевая ткань, умеренно-мягкое, спинка чисто номинальная. В отличие от огромного чёрного кресла Норнберга — оно даже с виду кажется настолько удобным, хоть спать ложись. Откинувшись на спинку, доктор крутит в пальцах ручку — очередной поблёскивающий металл. — Мы полагаем, что держать господина Смита в стационаре дольше не имеет смысла. Его физическое состояние нормализовалось, что касается функций мозга — он сможет посещать процедуры. Я надеюсь, что привычная обстановка даже поможет ему. — А эти процедуры вообще дают хоть что-нибудь? Вы видите улучшения? — Да, безусловно, — Норнберг задумчиво кивает. — Конечно, было бы лучше, если бы он сам стремился к излечению, а не замыкался в контрпродуктивном поведении, но куда деваться. — Только я не понимаю, как их посещать. Он вроде до сих пор не ходит? — О чём я и говорю — контрпродуктивное поведение. В принципе он вполне способен ходить с небольшой поддержкой, только сам не хочет. Вы могли бы его сопровождать? — Занятия ведь днём? Я работаю. — На вечер перенести не могу, всё забито. Значит, придётся сообщить опекуну, — Норнберг заглядывает в бумаги и делает пометку, — что нужен соцработник. К сожалению, бесплатный контингент… — он многозначительно морщится. — Как повезёт. Но больше вариантов нет. — Почему? Доктор смотрит на меня недоумевающе. — Кто-то же должен сопровождать господина Смита на процедуры. Или в чём состоит вопрос? Жить у вас никто не будет, не беспокойтесь. Придёт, отведёт-приведёт и всё. — Вы же выписываете его. Тогда зачем всё это? — я начинаю закипать. — Что за опекун? — Да, выписываем, поскольку господин Смит способен обслуживать себя и лечиться амбулаторно. Однако пока, к сожалению, мы не можем признать его дееспособным в полной мере. — Но ему уже лучше. Он ведь разговаривает на этих ваших занятиях. Что-то запоминает. — Да. Но этого недостаточно, чтобы распоряжаться финансами, недвижимостью, заключать договоры и прочее. Он считает, что ему пятнадцать лет, и ирония в том, что его интеллект и эмоции сейчас как раз соответствуют этому возрасту. Я, конечно, человек культурный, но тут не могу выговорить ничего кроме: — Какого хрена, — от изумления даже вопросительные интонации где-то потерялись. — Какие ещё пятнадцать лет?.. — Мы с вами обсуждали, что он помнит подростковые годы, но не помнит последующие события. Пока что ситуация не изменилась. Основываясь на этом, господин Смит считает, что ему пятнадцать лет — видимо, это возраст его последнего воспоминания. Он не говорил с вами об этом? — Нет, знаете, он не говорил об этом, — меня пробивает на сарказм. — А вы не могли сказать? — Собственно, это не принципиальный момент. Для вас никакой разницы нет. — Как это «нет»?! Норнберг успокаивающе поднимает ладони. — Сейчас он в любом случае отстранён от работы, а в быту, думаю, вы этого и не заметите. Кстати, напоминаю, что не стоит давить на него, ни в каком аспекте. Конечно, психолог говорил с ним, объяснял, что на самом деле ему двадцать четыре года, но если он не помнит, то не может заставить себя поверить в это. Так что если он что-то скажет насчёт возраста — не возражайте. Ага, двадцать четыре. А тридцать с гаком не хотите? Чёрт, эта скрытность Ру обернулась каким-то фарсом. С другой стороны, ведь и в самом деле было бы странно, если Эрик Смит, к которому в части уже привыкли, вдруг оказался вовсе и не Эриком, и не Смитом, и гораздо старше. Что за хрень! А теперь он куда-то потерял пятнадцать лет жизни. В общем, из кабинета Норнберга я вышел ахуевшим на всю голову. Только думаешь, что ситуация налаживается, — бац, и что-то новенькое. Опекун какой-то… Вот уж я вляпался: перевёл все сбережения на счёт Ру, а теперь оказывается, что он недееспособен. И вместо него мои деньги будет контролировать какой-то хрен с горы. Это было бы смешно, если бы не было так абсурдно. *** Двадцатого, в воскресенье накануне выписки Эйруина, я был сам не свой. На месте не мог усидеть — бегал по квартире как дурак, занавесочки поправлял. А вдруг ему новое полотенце не понравится? Может, надо было эти хитровыдуманные «яйца дрозда» брать? Или он после комы вообще синий разлюбил? Бывает же, что люди меняются. Ещё штора в ванной блестит, как наряд проститутки. Нет, я знаю, что у меня хреново со вкусом, так что не мне судить, а Берт сказала, что нормально выглядит, но… Но, по-моему, получилась полная хрень! И затея изначально была тупая! В итоге я достал из запасов бутылку бурбона и с её помощью наконец-то успокоился. Посмотрел одну киношку, вторую. Решил добавить коньяка. Потом нашёл сериал про скорую помощь — там врачи постоянно бегали, а пациенты умирали, очень похоже на армию, — а когда закончил первый сезон, то обнаружил, что приговорил аж две бутылки и четыре лимона вприкуску. Поход в сортир неожиданно показал, что я шатаюсь. Нет, так нельзя. Расслабление — это хорошо, но мне завтра Ру встречать. С бухлом пора завязывать. Закинувшись двумя пачками активированного угля, я лёг спать и отрубился. *** И вот, наконец-то, двадцать первое мая. Выписывают обычно до полудня. А как Ру доберётся? Врач ничего не говорил, мне не звонили — я на всякий случай даже громкость выкрутил на максимум, чтобы не пропустить. Ладно, разберутся. Десять. Сажусь перед теликом полистать каналы. Одиннадцать. Проверяю баланс телефона и линию — доступно. Двенадцать. Ненароком выглядываю в окно. Не то чтобы я нервничал, просто оказался рядом с ним, вот и выглянул. Заодно вспомнил про телефон, ещё раз проверил звонки — пусто. Час. Ну вот, уже должны были выписать, пока дорога, то-сё… Два. Да чего они тянут кота за яйца?! Может, случилось что? Три. Наверное, перенесли на другое число. Внезапное ухудшение или… Нет, его состояние уже не опасно для жизни. А если кровоизлияние? От стресса и физической нагрузки. Так, Син, отставить фантазии! Три тридцать. Топочу кругами по квартире, от окна на кухне до окон в комнатах, выходящих на противоположную сторону. А если они тупо дали ему справку и указали на дверь? Он ведь и адреса, небось, не помнит. Да нет, представлять, как Ру потерянно бродит по улицам, — слишком мелодраматично, такого не может быть. А вдруг?! Четыре. Кусаю губы, гипнотизируя взглядом телефон. Ещё пять минут и позвоню. Звонок в дверь — я аж вздрагиваю от неожиданности. Бросаюсь в прихожую. Перевожу дыхание, приглаживаю волосы, выпрямляю плечи. Открываю. Эйруин разглядывает подъезд. Его сопровождающий – упитанный, тёмные волосы, большие залысины – снова тянет руку к звонку, но при виде открывшейся двери останавливается. — Добрый день. — Добрый, — мужик, не глядя на меня, по-хозяйски указывает Ру ладонью в квартиру. — Проходите. Раскомандовался, кабан лысый. Небось, тот самый опекун. Сразу видно, что мудак и бесит меня. Пару минут мы все неловко теснимся в прихожей, тем временем мужик вытаскивает из кожаного портфеля толстую папку и, порывшись в ней, впихивает в руки Эйруину бумаги. — Заключение, справка для работы, — опекун явно торопится. — Телефон мой и соцработника. Если будут вопросы, звоните. На последних словах он уже выскакивает в подъезд и жмёт кнопку лифта. Я только рот открыл, чтобы уточнить ситуацию с финансами, а он уехал. Да и чёрт с ним, это к лучшему, а то странно: только увидел сослуживца, вернувшегося из больницы, как первым делом спрашиваю про его деньги. Хотя, конечно, я буду приглядывать за состоянием счёта Ру, а то мало ли, опекуны эти… Закрыв дверь, разворачиваюсь к Эйруину. Так и стоит в прихожей, у стены, с документами в руках. Разве что волосы непривычно длинные, прихвачены у концов резинкой, чтоб не мешали, а в остальном он такой же. Совсем такой же, каким пять месяцев назад ушёл отсюда. — Добрый день. Вот… — указываю на новую обувную стойку с мохнатыми тапками, и Ру кивает. Протягиваю руку за бумагами. — Давайте подержу? Он опирается рукой на стену и, примерившись так и сяк, всё же не решается наклониться к кроссовкам, а старается стянуть их, прижав задник одного носком другого. Получается не очень, и я глубоко втягиваю носом воздух, сдерживая желание помочь. Наконец кроссы побеждены. Так и держась за стену, Ру молчит, только головой крутит, оглядываясь с интересом. Вроде ведёт себя узнаваемо, но в то же время… Как будто ему пятнадцать? Или я накручиваю себя? Может, фигня всё это, и на практике никаких перемен не будет? На меня поглядывает мельком и сразу отводит взгляд. Стесняется? Опасается? Я тоже с тревогой кошусь по сторонам: нет ли в квартире чего-нибудь странного. Например, моих трусов под его подушкой, ха-ха. Нет, конечно, их там не будет — с какой стати? — но я всё равно нервничаю. Ещё и как-то неловко из-за смущения Ру. В общем, меня пробило на болтовню: машу руками в разные стороны, будто экскурсовод. — Здесь ванная, дальше кухня… В основном мы всё заказывали через доставку, но я купил кое-что… От мысли, что я купил сослуживцу, вместе с которым ПРОСТО снимаю квартиру, шоколадные колечки, становится не по себе. Вот оно — палево, о котором я даже не подумал. — Там ко мне сестра с племянниками приезжала, от них осталось сладкое — вы берите, они всё равно в ближайшее время больше не приедут. И в холодильнике берите что угодно. Если что найдёте, ха. Моя комната сразу у входа, ваша следующая. Тут… Вот… Проскакиваю мимо него и распахиваю дверь. В ответ на движение воздуха посреди комнаты ерепенится гирлянда жёлтых флажков. — Наверное, это странно, но я подумал: надо как-то отметить ваше это… И день рождения. Вы говорили, что не отмечали его, так я подумал — вот и повод… Он заходит в комнату, оглядывается, на гирлянду смотрит только мельком. «Сейчас апрель. Мой день рождения был раньше». Вот тут я реально подвисаю. Так! Он говорил, что не помнит дату. — И когда?.. Ру мнётся, поглядывает на меня неуверенно. До сих пор боится запутаться в словах? В итоге показывает визуальный образ: настенный календарь с крупными цифрами. Двадцать третье января. Я такого календаря не видел, это из их приюта? — Ага, понятно. Тогда снимайте эту хрень. Дебильная затея… Да уж, ну я и придурок. Флажки, блядь. Хорошо хоть не начал тыкать ему в морду тортом со свечками. Однако тут я замираю от неожиданной мысли. — Кстати. Вас действительно зовут Эйруин? Кивает, уверенно. Ну, хоть что-то, а то ведь он даже моим родакам не хотел имя называть — сначала вообще не говорил почему, а потом признался, что сомневается в том, что оно настоящее. Мол, не помнит точно. Так что все, кроме меня, зовут его Эриком. Вроде ещё Розамунда знает, но молчит. — А фамилию помните? Показывает другой образ: официальный бланк. И в самом деле написано «Эйруин», но вместо фамилии прочерк. Так же, как и вместо данных родителей. Решили сохранить инкогнито, значит. — Ясно. В общем, я пошёл, вы обживайтесь. Как захотите есть, доставка на кухне. Выскакиваю из комнаты и захлопываю дверь. «Доставка на кухне». А ГДЕ Ж ЕЩЁ ЕЙ БЫТЬ-ТО?! Нет, хватит. Пойду поработаю сверхурочно. Нужно проводить больше времени в части, а не приставать к нему с тупыми разговорами, гирляндами и шоколадными колечками. Сам их съем.