Идеальная жертва (5)

Практически скатываюсь вниз по лестнице. Пинаю дверь на улицу. Воздух прохладнее, чем дома, и это отрезвляет. На автомате сворачиваю к центру города. В голове полный бардак, но хотя бы возбуждение понемногу спадает. Конечно, если не думать о Ру — его губах, его теле… Блядь! С чего ему вообще вступило? То не разговаривал со мной, избегал, а тут… Он ведь меня боится, это прям бросается в глаза. Тогда зачем полез целоваться? И как мне прикажете реагировать? У него явно какая-то херня в голове, очередные фирменные загоны Ру. Как бы всё не испортить окончательно: полезу к нему, а он какие-нибудь невъебенные выводы из этого сделает и вообще из дома сбежит. Если бы можно было с кем-то посоветоваться… А с кем? Перебрав в уме тех немногих, кто в курсе наших с Эйруином отношений, как ни странно, останавливаю свой выбор на родителях. То есть вообще-то это не должно быть странным: они в курсе, они могут взглянуть на ситуацию со стороны и дать разумный совет. Кроме них знает только Лана Смит, которая вообще не вариант. Хотя представить, как я разговариваю о подобном с матерью… Будто вдруг девчонкой заделался. Может, ещё Берту позвать — наденем пижамки и будем красить ногти? Пиздец какой-то. Хотя ногти я однажды красил, Ру до сих пор мне это припоминает. Чёрт, Ру… Уговаривая себя, что я делаю это для него, набираю мамин номер. «Привет. Слушай… Ты сейчас дома? А папа? М-м… Тут такое дело… В общем, мне нужно кое-что обсудить. Может, вы что подскажете. Но только можно это без Розамунды? Дело личное. Нет, один. Хорошо». В салоне аренды, пока консультант оформляет машину, пишу сообщение Ру. «Буду завтра». Подумав, стираю. Как-то грубо звучит, вдруг он обидится. «Нужно уехать. Заказывайте еду в доставке». Стираю. Он ведь меня поцеловал — это прижимание губами можно считать за поцелуй? — а я мало что сбежал, так ещё и на «вы» пишу. Точно решит, что это я так завуалированно посылаю его на хер. В итоге я уже и машину получил, и минут десять в ней просидел, пока выдавил из себя следующую простыню: «Извини, что я ушёл. Вернусь позже (наверное, завтра). Пожалуйста, заказывай еду в доставке. Я беспокоюсь о твоём здоровье». Перечитав три раза — звучит уёбищно! — всё же отправляю. *** Дорога через пустыню успокаивает. Гони себе и гони, включив радио на полную. Справа солнце опускается всё ниже. В один момент падает за горизонт, над головой разливаются густо-синие сумерки. За пять минут перетекают в черноту. Первый десяток звёзд разгорается ярче, только моргнул — а уже всё небо усыпано белыми искрами. Всё-таки у нас самые красивые ночи. И вообще природа. Уж на что я не романтик, но как приезжаю в Данбург, так взгляд сам собой цепляется и за мягко-пуховые облака, и за цветы на каждом углу, и за фонтанчики, в которых птицы купаются, а в брызгах радуга. Архитектура красивая. В детстве не обращал внимания, а с годами оценил. Ну, и Коронада, конечно. Высоченный пик, который видно издалека, и ты знаешь, что там, у подножия, тебе всегда будут рады. Вот только при виде границы города я вспоминаю про Экхарда. Да, ВДРУГ вспоминаю. Словно после того, как я привёз его сюда, у меня память отшибло. Может, это то самое, о чём говорил Ру? Когда забываешь трудный и болезненный момент. Или я просто такой безответственный: испортил ребёнку жизнь, скинул на родителей и забыл, словно ничего не было. С опаской крадусь к дому. Вдруг он играет во дворе. Что я ему скажу? Как себя вести? Надо было хоть конфет купить. Но, к моему огромному облегчению, пацана не видно. Как и Розамунды. Дома лишь родители. Берт, как обычно, усвистала. Хотя уже десять, поздно для ужина, но отец выносит из холодильника на стол такое количество тяжело нагруженных тарелок, словно праздник какой-то. — Вообще-то мы хотели отметить твой день рождения, — мама сноровисто открывает бутылку красного сухого. И, уловив моё колебание, добавляет: — Возражения не принимаются. А впрочем, не так уж хочется возражать. Разве плохо — посидеть в доме, в котором родился и вырос, поболтать с родителями о разных глупостях, посмеяться? Не говоря уж про обалденное мясо, пять салатов, другое мясо, маринады-соленья, холодец, а на десерт папа приносит моё любимое желе из сметаны с консервированными мандаринами внутри. Я, конечно, крут, и воля моя сильна, но от такого отказаться невозможно. Приходится откинуться на спинку дивана и расстегнуть штаны, но я всё же запихиваю в себя две порции. — Прям как в детстве, — я расслабленно улыбаюсь. — Сейчас лопну. — Да уж, — мама, растянувшись на кресле сбоку, поглаживает себя по округлившемуся животу. — А я сейчас рожу. — Ты что, изменила мне с холодцом? — лениво бормочет отец, перебираясь со стула напротив ко мне на диван. — Ну извини! Он так соблазнительно смотрел на меня. Такой округлый… С кусочками мяса… — Я должен выгнать тебя из дома! — пафосно взмахивает указательным пальцем отец, еле ворочая языком. — Из моего? — скептически поднимает бровь мама и указывает на свой живот: — Ты хочешь, чтобы я жила на улице и с голодухи съела собственного ребёнка? — Ну, его отца ты же съела, — флегматично замечает папа. — Фу, что за гадость! Всё, закрыли тему, — отмахивается мама. Поворачивается ко мне, удобнее устраиваясь на кресле. — Сынулька, ты хотел поговорить? — Ма-а-ам… — Не мамкай! Думаешь, вымахал до потолка, так можешь указывать матери, как тебя называть? Я-то помню, как ты был вот такусенький и гадил в подгузники. — Хильда, что ты пристала к ребёнку со своими подгузниками! Сейчас он уже их не носит. Так ведь? — с искренним подозрением щурится на меня отец. — Рассказывай, сынок, что хотел. — Какой он тебе «сынок»? Не видишь, мальчик наш уже совсем взрослый, про секс хочет поговорить, — мама нарочно подчёркивает «е» в слове «секс», — а ты с ним, как с малышом! Ну вот, родителей понесло в любимые шуточки — это ещё с тех времён, когда я первое повышение получил. В ответ на мой усталый вздох они обрывают перепалку, изображают серьёзные лица, и мама выдаёт: — Говорите, господин капитан-майор, мы слушаем, — под конец она, не сдержавшись, всё же прыскает от смеха. — Хватит ржать! — я стукаю кулаком по дивану. — Серьёзное дело вообще-то! — Ну всё, всё, — отец хмурит брови. Смотрит на маму: — Что-то случилось. В гостиной повисает тишина. Я жую губы. — Но разговор и правда… про отношения. Мама уставляет палец на отца и мысленно шипит: «Проспорил!» Однако по мере моего рассказа — в самых общих словах — родители становятся серьёзными. Переглядываются расстроенно. В общем соприкосновении наших сознаний растёт ощущение беспокойства. — Короче, я ничего не понимаю, — к концу я уже разболтался. — Он меня не помнит, подскакивает от любого моего движения, но зачем-то вот полез. И как это понимать?.. — По-моему, всё просто. — Тон у мамы уверенный, и это обнадёживает. Женщины разбираются в таких штуках. — Он хочет тебя задобрить. Ты ведь сказал, он считает себя подростком из приюта? Видимо, он воспринимает всё это так, будто ты его усыновил. Значит, он должен тебе угождать. — Погоди! — я возмущённо перебиваю. — Как это связано с сексом? — Напрямую. Сам-то подумай. Зачем взрослый мужик может поселить у себя подростка. — Чего?.. — у меня аж челюсть отвисает. — Ничего такого… Он... Что за хрень! Мама смотрит на меня с сожалением, мол, «если ты дурачок и этого не понимаешь — твои проблемы». Папа неуверенно говорит: — Может, есть другой вариант? Может, Эрик начал вспоминать прошлое? Что между ними что-то есть? — Он его боится, — авторитетно заявляет мама, указывая на меня ладонью. — Да… — как бы мне ни хотелось верить в папину версию, но тон получается упавший. — Это вряд ли. Он совсем не похож на себя. Но я, вообще, думал… Может, это поможет ему вспомнить? — Или подтвердит его мнение. — Да уж… — отец растерянно чешет за ухом. — Дилемма. От еды и домашней обстановки совсем разморило и тянет на откровенность. — Но всё-таки трудно сдерживаться, когда он… Хотя я понимаю, что это вроде как другой человек. Но когда он вроде совсем прежний… А если придёт среди ночи, что делать? Вытолкать за дверь? Или мне теперь вообще дома не ночевать? Тишина. Каждый думает о чём-то. Наконец папа задумчиво изрекает: — Что первично, тело или душа? — В смысле? — Я имею в виду, что физически Эрик — взрослый человек, для его тела сексуальная активность вполне привычна, и с такого ракурса здесь нет этической проблемы. Но! — отец поднимает указательный палец, будто читает лекцию с кафедры. — Если первично сознание — значит, несмотря на прежний опыт тела, всё это будет для него впервые. Очень интересный вопрос… — Гунтер, твои умные рассуждения ни разу не помогают, — мама укоризненно смотрит на отца и поворачивается ко мне. — Сынок, я не знаю, что тебе сказать. Это действительно сложно. Я думаю, ты должен поступить так, как подсказывает сердце. Да, это дурацкая избитая фраза, но никто не может решить за тебя. Здесь нет простых ответов. Но всё-таки постарайся меньше думать. В любви главное — сердце, а не разум. А то начнёшь заморачиваться и превратишься в своего отца, — она улыбается. Папа выдаёт возмущённое: «Так!», мама смеётся, и я тоже не могу удержаться от улыбки. Приятно хоть на время отвлечься от проблем. — То есть ты считаешь, что лучше согласиться? — Давайте будем реалистами, — мама пожимает плечами, — сдерживаться в такой ситуации сложно. Но только ты ж не просто так, а разговаривай с ним. Скажи о своих чувствах, объясни… — В ответ на моё просительное выражение лица закатывает глаза: — Сейчас не время строить из себя крутого парня. Ты хочешь вообще его потерять? Нет? Ну так вынь язык из жопы и скажи слово «люблю»! Перевожу взгляд на отца. Он задумчиво подпирает челюсть кулаком и вздыхает. — Я соглашусь с Хильдой. В любви должна быть доля безумства. И смелость. — Вот-вот! — мама указывает мне на отца. — Иначе бы ты не родился. — Но что с его памятью? Если я полезу к нему, а он ничего не вспомнит? — Придётся начать всё заново? — отец смотрит на маму, словно ожидает подтверждения. Однако она не отвечает. Думает о чём-то. Мы ждём. Наконец говорит: — Что, если попробовать такой вариант — поговорить с Розамундой? Погоди, я знаю, что она тебе не особо нравится, но она умеет глубоко залезать в голову. В память. Может, вытащит какое-то воспоминание… Или несколько… И это запустит процесс? — Это опасно! — выпаливаю я, не успев даже подумать. — Я не буду ставить на нём эксперименты! — Хорошо-хорошо, — мама миролюбиво поднимает ладони, — просто предложила. Даже думать не хочу о таком варианте. Я и сам к Ру не лезу. Хотя… Может, больше из страха убедиться, что он не помнит меня. Но нет! Просто нет и всё! Я уже подпустил к нему Лану, и чем это кончилось? Теперь какая-то Розамунда будет рыться у него в мозгах? Хватит. Это не обсуждается. — Синхард? — мягко произносит отец. — Тебе не кажется, что он сам должен решать? — Он сейчас не может ничего решать! — И это решил ты? Я зло фыркаю, но молчу. — Мы понимаем, тебе сейчас трудно, — мама старается звучать мягче. — Может, Эрик пожил бы у нас какое-то время? Ты бы отдохнул, привёл мысли в порядок. Рынок рядом, фрукты, всё свежее. Мы были бы рады помочь. — Не знаю… — Если волнуешься насчёт Розамунды, она могла бы недельку пожить у тёти Марты. Но я всё же думаю, что Эрик должен знать о таком варианте. Поговори с ним, — мамин тон становится настойчивее. — Или я это сделаю. Раз уж ты привёл Эрика к нам, он тоже член семьи, мы беспокоимся и имеем право участвовать. — Я подумаю, — вскакиваю с дивана и широко шагаю к лестнице наверх. Пафос портят расстёгнутые штаны, про которые я совсем забыл. Приходится их придерживать. Вслед доносится голос мамы: — У тебя неделя. Распахиваю дверь своей комнаты… И останавливаюсь от волны чужого запаха. Да бля, это ж теперь комната Розамунды! Хорошо хоть её самой нет, а то неловко бы вышло: вломился среди ночи, бухой, в спадающих штанах… Что ж, переночую в комнате Берт.