Летом мы снова встретимся

— Артём, начинается. Ты далеко? Тёма тихо матерится в трубку, зажимая мобильный между плечом и ухом. — В магазине у дома, — отзывается он и неловко поворачивается на месте, пытаясь оценить ситуацию на кассе, — Сейчас ускорюсь. Постарайтесь меня дождаться. — А то она меня спрашивает, — бурчит ему в трубку Лебедев. — Постараемся продержаться. Отбой. Артём кидает в тележку несколько куриных тушек на ходу, толкает тележку с усердием Дэниэла Рэдклифа, которому надо изобразить, что он проходит на платформу 9¾ через разделительный барьер. Тормозит у почти освободившейся кассы и торопливо кидает содержимое тележки на ленту. — Молодой человек, я вообще-то последнего покупателя обслужила! — недовольно взывает к нему кассир, но Артём делает самые жалобные глаза на свете и выпаливает: — Простите, пожалуйста, но моя любимая девочка сейчас рожает, и если я быстренько это всё не куплю, то всё пропущу! Отказать молодому отцу кассир не может, и Тёма за какие-то десять минут добегает до подъезда с полными пакетами продуктов и запрыгивает в лифт. Входная дверь оказывается не заперта, а из спальни раздаётся ласковый лебедевский голос: — Ну что ты, что ты, моя хорошая? Он уже здесь, уже бежит к своей девочке, потерпи немного, заинька… всего чуть-чуть… Ткачёв захлопывает за собой входную дверь, поворачивает замок и выпрыгивает из кед. Тапки надевать некуда. Он забегает на кухню, чтобы сполоснуть руки, а потом несётся в спальню. Задёрнутые шторы и тусклый свет ночника на прикроватной тумбочке позволяют ему отчетливо разглядеть сучащую лапами по подстилке Чару и склонившегося над ней Лебедева. Он легко сжимает его плечо, присаживаясь рядом. Чара взвизгивает жалобно и лезет к Артёму «целоваться», мажет языком и влажным носом по его щеке. — Вы двое, я вообще-то тоже здесь, — замечает Лебедев, и Тёма мягко, ободряюще ему улыбается. — Прости, папаша, так сложно скрывать свои чувства, когда любимая девочка рожает, — Артём мягко чешет Чару за ушами, а сам тянется к Лебедеву, оставляя короткий, нежный поцелуй на его губах. — Ну что… Теперь просто ждём? — о том, как Лебедев волнуется, можно только догадываться. Совершенно невозмутимый снаружи, изнутри он может быть преисполнен тревог и сомнений. Тёма привык, что с Валентином приходится ориентироваться на внутренние ощущения, а не на картинку перед глазами. — Да, теперь просто ждём. Она сама со всем справится, вот увидишь. Мы здесь только чтобы помочь ей, хорошо? — не переставая почесывать притихшую Чару, Артём находит ладонь Лебедева и некрепко сжимает её пальцами, поглаживает бережно, аккуратно, просто напоминая, что он рядом. — А если она не справится? — чуть тише переспрашивает Валентин, и Тёма в ответ лишь сильнее сжимает его руку. — Тогда я буду ей помогать, а ты мне ассистировать. Не волнуйся, всё в любом случае закончится хорошо, ну. Погладь её, я пропальпирую живот. Они меняются местами. Пока Валентин подставляет Чаре своё лицо для «поцелуев», Тёма максимально ласково поглаживает её живот с отяжелевшими, крупными сосками. Судя по тому, что они видели на УЗИ, их девочка ощенится сразу пятью малышами. Лебедев перед исследованием нервничал как самый настоящий молодой отец и только что не схватил Чару на руки, когда надо было идти в кабинет. — Вот так, — нежно бормочет он, — Умница-девочка, и ты тоже умница, — и он шутливо проводит ладонью по коротким Лебедевским волосам. — Болтун, — беззлобно отзывается Лебедев. — Лишь бы языком чесать. Артём знает прекрасно, что так Валя переживает: становится ворчливым и раздражительным, даже на малейшую улыбку с его стороны может среагировать не самым приятным образом. А потом извиняться, что был несдержан, что вообще не это хотел сказать, не такого результата добиться. Поэтому он и не обращает внимание. Минут двадцать они тихо переговариваются, а затем Чара начинает скулить громче и нетерпеливее, пытается подняться на лапы, но Тёма нежно её придерживает, помогая перевернуться на живот. — Что-то не так? — Лебедев зорко следит за выражением его лица, за тем, как Тёма нежно поглаживает их девочку по длинной узкой морде. — Всё хорошо, — отзывается он. — Просто роды переходят в активную фазу. Сейчас она выберет позу удобнее и начнёт выталкивать щенят. Если ты не занят, поменяйся со мной местами, пожалуйста. Я буду принимать щенков и подкладывать к ней. Лебедев кивает, снова пересаживается, опираясь локтями о матрас, бережно обнимает морду Чары обеими ладонями и что-то ласково шепчет ей, глядя прямо в глаза. У них с Чарой всегда были особенные отношения, а во время беременности Чара и вовсе нашла в Лебедеве защитника, кормильца и родного отца. Во всяком случае весь последний месяц Артём, поднимаясь по утрам в туалет, обнаруживал Чару лежащей на краю постели под тяжелой рукой Лебедева, хотя раньше даже смотреть в сторону постели ей запрещалось. — Кстати, хотел спросить, — Артём пытается Лебедева развеселить хотя бы немного. — А почему именно на постели? Диван или, скажем, подушки на полу никак не могли подойти? Не то чтобы я прям против, просто интересуюсь… Лебедев отрывается от Чары лишь для того, чтобы кинуть в его сторону короткий, но очень напряженный взгляд. — Ты сам сказал: она выберет, где ей лучше. Если что, пеленки и клеенку я подложил. — Выбрала значит, — Артём качает головой, — Умная деваха. Ортопедический матрас это, считай, отдельная платная палата. Если нам сегодня придется спать на полу, учти, я буду сильно много ворочаться и в конечном счете целиком залезу на тебя. — Ну уж нет, — Лебедев фыркает. — Тебе уже не 18-ть, поимей, пожалуйста, совесть. — А что такого? — Тёма искренне радуется, что вечно ждущего чего-нибудь плохого Лебедева удаётся понемногу переключить на шутки. — Скажешь, не знал, кого брал? Думал, что я всегда буду мини-Тёмой? — Думал, что с возрастом ты станешь меньше говорить и больше делать, — парирует Лебедев, но глазами улыбается до залегающих в уголках лучиков морщинок. — Делать ты, конечно, стал больше, но говорить — тоже больше. Тёма улыбается, хотел бы рассмеяться, но боится вспугнуть Чару, тем более что их девочка начинает скулить и тужиться, упирается в постель лапами, натружено скулит и вытягивается вперёд, утыкаясь куда-то Лебедеву в шею. Благо, что не прикусывает от избытка, вероятно, не самых приятных ощущений. — Так, первый малыш показался, — сообщает Лебедеву Тёма, старается Чару не трогать сейчас, не мешать ей. Их девочка — умница, стоит щенку упасть на подстилку, поворачивается к нему, слизывает, скусывает с него околоплодный пузырь, позволяет Тёме аккуратно промокнуть щенку нос, лижет его горячим, шершавым языком прямо у него в ладонях. Тёма мягко поглаживает его по спине, освобождая маленькие легкие от возможного скопления жидкости, но пока не подкладывает к Чаре, потому что она снова начинает беспокойно скулить и искать глазами Лебедева. Полковник, как заботливый отец, пересаживается поближе к её морде, нежно потирается носом о собачий нос и снова убаюкивает её ласковыми: «девочка моя, красавица». Тёма ему улыбается ободряюще, хочется, такого сосредоточенного и взъерошенного, его поцеловать, прижать к груди, сказать, что они все втроём справляются, что всё закончится так же хорошо и правильно, как началось. Чара у них крепкая, спортивная, рожает щенков одного за другим, изводится за время родов и устало опускается на подстилку. Лебедев тут же приносит ей попить, поглаживает по шерсти на шее, пока Тёма подкладывает щенков к упругому материнскому животу, и те наперебой толкаются носами в упругие соски, а затем защипывают их своими маленькими ртами. — Пятеро красавцев и красавиц, — сообщает он. — Умница, Чарочка, хорошая девочка. Пальцы Тёмины перемазаны кровью, и он сбегает в ванную, чтобы помыть ладони, а затем возвращается в спальню, где подле отдыхающей собаки, всё ещё на коленях сидит Лебедев. — Валюш, — шепчет ласково, — Родной, всё закончилось, дай им покормиться немного. Чаре ещё надо будет послед родить, но это всё не быстро. Сейчас пусть отдохнёт, и ты отдохни. — Уже всё? — в позе Лебедева так много напряжения, что Артём опускается за ним на колени, обхватывает полковника поперек живота и тянет на себя. — Иди сюда, родной, — нежно зовёт он. Лебедев заторможенно его слушается, медленно поворачивается вытягивая ноги вперёд, садится на пол спальни. Всё ещё не сводя с Чары взгляда, убирает от её шерсти руку и позволяет Тёме прижать его к своей груди. — Вот так, — мягко шепчет Ткачёв. — В вашем возрасте крайне вредно на коленях стоять, товарищ Полковник. Разве что передо мной… Потому что я строго засекаю время отсоса в этой позе. — Болтун… — в голосе Лебедева столько облегчения, что Тёма сглатывает внезапно собравшийся в горле комок. Это всё из-за того, насколько уязвимым и мягким стал для него Лебедев за годы совместной жизни. Сначала Валентин держал его на расстоянии. Казалось, тот факт, что они начали спать друг с другом, мало что изменил в их отношениях. Остаться у Лебедева ночевать можно было только с боем. Ситуация немного спас отъезд Юли и тот факт, что её комната освободилась. Артём въехал туда на правах человека, которому нужно было выгуливать Чару и присматривать за квартирой, пока полковник мотается по командировкам. Готовку и уборку он забрал на себя сам, как выдрессированный подскакивал в 5.30, чтобы успеть сварганить Валентину завтрак и завалиться обратно, спать, потому что утренние разговоры с Лебедевым — это что-то за гранью фантастики. Каждая ночь в одной спальне случалась у них после тщательной тактической подготовки Тёмы. Лебедев держался как кремень, не спускал с него глаз, но и руки не тянул, как бы сильно ни было обоюдное желание. Тёме в прямом смысле этих слов полковника приходилось совращать, а потом ещё делать вид, что слишком быстро после секса уснул, чтобы его не выставили из спальни обратно в юлину комнату. Заставить Лебедева сделать следующий серьёзный шаг и полноценно съехаться в одной спальне удалось только хлопнув по его столу красным дипломом. — Если ты и после этого откажешься воспринимать наши отношения серьезно, то я вообще не понимаю, чего тебе ещё, сука, надо. В смысле, не ты сука, а… ну ты понял. Никаких предложений руки и сердца не последовало, только однажды вечером во время совместного просмотра фильма Лебедев мягко вложил Тёме в раскрытую ладонь небольшую бархатистую коробочку с двумя кольцами. Ни обещаний, ни признаний, только несколько цифр с внутренних сторон: дата их с Тёмой первого поцелуя. Вот умеет полковник быть романтичным, когда захочет. Кольца одели друг другу в тишине, целомудренно поцеловались, а уже в следующий момент Тёма дёрнул с полковника рубашку и стало как-то не до слов совершенно. Какие слова, когда и спустя шесть лет от желания крышу рвёт, как подросткам. А потом у них «залетела» Чара. Ну как залетела… загуляла на даче с соседским кобелём, а когда обнаружился живот, рука не поднялась отвести её на аборт. Да и зачем? Хорошая же собака, значит и щенки будут отличные. Юля с Харитоном сразу же сообщили, что приедут и заберут одного в Питер. Только Лебедев стал чертовски волноваться, не позволял Тёме ходить с Чарой гулять, по утру вставал на час раньше, чтобы пройтись с ней самостоятельно, а по вечерам едва не до скачков давления себя доводил, если не успевал приехать вовремя. Тёма ему даже высказал, мол, не сильно ли вы за собачку переживаете, папаша? Я уже начинаю ревновать! — Я старый и смешной, — вдруг сообщает Лебедев, и Тёма стряхивает с себя пуховое одеяло воспоминаний о том, как понемногу обустраивался их совместный быт. — Нихуя, товарищ полковник, — рапортует он. — Вы юный и сексуальный. Особенно когда прижимаетесь своей ахуительной задницей к моему паху. Зуб даю. Лебедев откидывает голову ему на плечо, прикрывает глаза, и в этом коротком, но таком открытом жесте доверия так много, что Артём начинает яростно моргать. Плакать он не привык, но то, каким податливым и откровенным с ним иногда бывает Лебедев, дороже любых слов, обещаний и подарков. Никто другой его таким никогда не видел, а он видит. Не просто видит, получает возможность Лебедева такого держать на своих руках. Кому бы ещё полковник доверил себя поддерживать? — Ты это говоришь, чтобы я не расстраивался, — вздыхает Лебедев. — Я это говорю, потому что ровно таким тебя и вижу, Валь, — с укоризной парирует Тёма. — За столько-то лет уж можно было бы привыкнуть, что я не из тех, кто боится ранить чужие чувства? Что правда, то правда. На язык Тёма с детства бывал несдержан. Уж сколько ссор у них случалось из-за чрезмерной страсти Ткачёва к обсценной лексике, из-за того, как картинно он цокал языком и закатывал глаза, из-за его идиотской манеры соглашаться, а затем делать всё по-своему. Привыкший к военной чёткости Лебедев такого отношения не понимал вовсе, не понимал и не разделял. А Тёма в пылу ссоры орал «ебал я твои казарменные правила» и хлопал дверью юлькиной комнаты, после чего говорить с ним было совершенно бессмысленно. Заткнёт уши наушниками, включит музыку погромче, и ори — не ори, всё равно не станет слушать. А выламывать дверь — это как будто совсем не по-людски, хотя как хотелось порой… ой, как хотелось. А теперь вот сидит, послушно сидит, доверяет своему мальчику, который давно уже вырос в прекрасного, зрелого мужчину. Странно, но стариком с ним рядом Лебедев себя и правда не чувствует, хотя иной раз именно это слово в отношении себя употребляет. «На комплименты напрашивается», — каждый раз сообщала Юля. А Тёма хмыкал и пожимал плечами: «Да я один сплошной ходячий комплимент, Валь. На шее (и не только) живого места нет, как будто я только из джунглей, где меня искусал ягуар». И сколько бы раз ни звучали эти слова, Лебедеву, как в первый, становилось легко и приятно на душе. И сейчас легко и приятно тоже. Приятно от того, как Тёма поглаживает его по животу, мягко целует в висок, в шею, спрашивает тихо: — Ты же таблетки от давления сегодня пил? — Да пил я, пил, — мигом звереет Лебедев. И Артём ему нежно бормочет на ушко: — Ну всё-всё, умница. А потом снова гладит, гладит, гладит и лениво скользит губами по шее, слыша, как Лебедев понемногу начинает дышать глубже, чувствуя, как тот послушно вытягивает шею, подставляется короткой, нежной ласке, не артачится, не уворачивается, напитывается наслаждением, которое Ткачёв ему дарит. — Чуть позже, — обещает он, — отнесём Чару на чистую подстилку в гостиную, чтобы не лежала на мокром. А здесь уберёмся, и я за тобой поухаживаю. Обещание Тёминых ласк вызывает крупный табун мурашек по его шее, и Лебедев аккуратно облизывает свои губы, коротко, послушно кивая. Его мальчик слишком хорошо знает: чему-чему, а его обещаниям никаких сил противиться у полковника нет. Ни сил нет, ни желания. С Тёмой он готов куда угодно. В прошлом году вот впервые согласился полететь на отдых в Крым, дальние заграницы по долгу службы от него закрыты, зато всероссийские здравницы — гуляй не хочу. Этой весной слетали в Пятигорск, много ходили и много же занимались сексом. Из отпуска Лебедев вернулся не только в хорошем настроении, но и заметно помолодевшим. О личной жизни у полковника никогда не спрашивали, хотя наличие в его жизни Артёма мало для кого являлось секретом. Статус их отношений никто не уточнял, а Лебедев не афишировал. Случалось им и являться вместе на официальные приёмы. Тёма всегда был подчёркнуто вежлив и предупредителен, не допускал никаких вольностей и двусмысленностей, не пил сам и следил, чтобы Лебедев также не злоупотреблял алкоголем, исправно садился за руль, и уже дома жарко вжимал Лебедева во входную дверь спиной и покрывал поцелуями и укусами его грудь, шею, шустро разбирался с любым галстуком и любым полковничьим ремнём. На постели Лебедев каждый раз оказывался раньше, чем успевал сообразить, что Тёма, любуясь им в форме, снова завёлся, как в первый раз. У всех свои фетиши. Ему самому, например, до сих пор до поджимающихся яичек нравится, как Артём выезжает из-под его тачки в старой промасленной майке и затёртых трениках, как от него пахнет потом после утренней пробежки, как напрягаются его мышцы на турнике, как Тёма лучезарно улыбается ему через плечо, отрываясь от приготовления завтрака. — Тём, — тихо зовёт Лебедев и разворачивается в его руках. — А летом мы… — Обязательно едем на дачу, — подтверждает тот. — Во-первых, у нас с тобой теперь общие дети, которым нужен свежий воздух. А во-вторых… Мы что-то давно с тобой не ходили в баню. Не хочешь повторить?