Колыбельная для снежной королевы

— Рит, ты чего одна? — Лера, увидев, что Лужина демонстративно заняла в столовой место в противоположном от Полины конце зала, подсела к однокласснице. — Потому что Зеленова — коза. Я даже удивлена, что ты подсела ко мне, а не к ней. — А её Анька собралась пытать, — бесхитростно пояснила Новикова. — А-а-а, вот оно что… Тогда отчитываюсь — Зеленова — коза. — Мы так на второй круг пойдём, — Лера придвинула к себе поднос с едой. — А подробнее можно? — Да пожалуйста. Полина увидела на Лебедевой такую же шмотку, какую надела сама, из-за чего впала в хтонический ужас. Вопреки напряжённой ситуации Лера прыснула. — Потом предложила мне поменяться блузками, заявив, что девушкам её круга и бла-бла-бла… Не комильфо, понимаешь? А нам, холопам, без разницы, что носить. Мы можем клонами ходить. Нет, мне действительно пофигу, с кем у меня там похожие тряпки, но её подача отвратительна. — Слушай, чушь же какая-то. У Зеленовой есть мозг, даже я это не так давно, но признала! — Лера повысила голос. — Да тише, Новикова, — Рита замахала руками. — Я и сама охренела, но, тем не менее, вот… Ещё и психопаткой меня назвала, когда я посмела выразить всю степень своего охуенеза. — Рит, что-то с этим не так. Фигня какая-то. — Нет, Лер. Просто… Девочка переросла ту фазу, когда общаться с халдеями — позволительно и забавно. Теперь ей нужно друзей в соответствии со статусом искать, кого-нибудь попафоснее. Я вон видела, как перед первым уроком сегодня они с козой Лебедевой мило ворковали, обсуждая очередной кастинг, — в голосе Лужиной слышался издевательский сарказм, которым она маскировала обиду и боль. — Разберёмся, — безапелляционно припечатала Новикова и принялась за пюре. — Не стоит оно того, — Рита утянула с тарелки одноклассницы огурец. — Просто… Полина показала своё истинное лицо, как бы больно ни было это признавать. Лера очень серьёзно посмотрела на собеседницу. — Знаешь, Рит, истинное лицо Полина показала в кабинете Савченко, а потом, когда сказала нашему историку, пусть и завуалированно, какой он мудак и какая гнида Степнов. Настоящей она была на спектакле и пикнике. А вот то, что сейчас… Не может всё быть так однозначно, жопой чувствую! — Она тебе просто нравится, — тяжело вздохнула Лужина. — Да, — Лера не стала отрицать очевидного. — Поэтому ты её оправдываешь. — Поэтому я не могу ей не верить, той, настоящей, живой. *** — Зеленова! — Лера окликнула девушку у входа в кабинет биологии. — Чё тебе, Новикова? Физику не сделала, поэтому списать не дам. — Физику я у Липатовой скатала. Бери мою тетрадку. — С дуба рухнула?! У вас же сейчас Шрек. — Он меня на прошлом уроке спрашивал — скорее всего, пронесёт, — Лера протянула Полине тетрадь. — А вот у меня ответов не было давно, так что спасибо, — Зеленова слегка улыбнулась. — Обращайся. А вообще я поговорить хотела. — Ну, кто бы сомневался, — голос Полины похолодел. — Судя по твоему лицу, ты уже знаешь, о чём будем беседовать? — Догадываюсь. О том, какая я сука? — Я этого не говорила, — по традиции, Лера подошла к ближайшему подоконнику и с комфортом устроилась на нём. Полина последовала её примеру. — И о чём ты хотела поговорить? — Вы с Риткой поссорились. Почему? — Хм-м, а Лужина тебе не рассказала? — Рассказала. Но я вот смотрю на ситуацию и понимаю, что фигня какая-то получается. Ты реально закатила Ритке скандал, из-за того что она с тобой кофтами не поменялась? — Не было никакого скандала. Лужина передёргивает. — Тогда в чём дело? — А тебе больше всех надо, юный миротворец? — Зеленова, ты реально готова из-за кофты посраться с человеком, с которым дружишь десять лет?! — Новикова начала закипать. — Нет, Лер, мы… Дружили десять лет, но есть отношения, из которых просто вырастаешь. Когда-нибудь и ты до этого дорастёшь. Хотя не факт. — Ты считаешь меня маленькой? — глаза Леры округлились в недоумении. — Ну, зрелости тебе действительно не хватает. Зрелый человек деликатно не стал бы вмешиваться в чужие дела. — Ты серьёзно, Зеленова?! — громкий возглас Новиковой огласил коридор. — Абсолютно. А теперь извини, не хочу опоздать к Зое Семёновне. Глядя в спину Полине, Лера даже не догадывалась, чего той стоило в очередной раз удержать лицо. *** На биологии Полина пересела за Анину парту, пользуясь тем, что Алёхина заболела. — Прокопьева, ты не против? — Садись, конечно. Что за вопросы, Полин? Зеленова тяжело опустилась на стул и поймала на себе гневный взгляд Риты. Ну что же, если постараться, можно сделать вид, что не заметила. Но реакцию Лужиной видела не только Полина. Аня озадаченно посмотрела на Риту и осторожно покосилась на соседку по парте. Полина не знала, что Прокопьева прочла на её лице, но тёплая ладонь, лёгшая поверх её собственной, немного приободрила. Урок тянулся как вязкая патока. Но звонок всё-таки прозвенел. Полина быстро собрала сумку и уже хотела направиться к выходу из класса, когда рука Ани осторожно придержала её за плечо. — Полинка, у тебя всё хорошо? — Нет, — тяжело выдохнула Зеленова. — Хочешь поговорить? — Нет, но ты же не отстанешь, да, Ань? — Нет, не отстану, пока у меня не появится хотя бы одной причины не наседать. — Господи, Прокопьева, ты всегда такая настырная? — Ну, я настойчивая, — хихикнула Аня. — По крайней мере, когда речь идёт о людях, которые мне симпатичны. — Спрашивай, въедливое чудовище. Девушки направлялись к кабинету английского, когда Аня задала сакраментальный вопрос. — Вы с Риткой поцапались? — Типа того, — пожала плечами Полина. — И судя потому, как Лужина мечет в тебя молнии, инициатором выступала ты? — Можно сказать и так, — Зеленова предпочитала односложные ответы, пока не понимая, чью сторону примет Аня и чего в этом отношении хочет она сама. — Зачем? — Что, прости? — Полина приподняла бровь. — Понимаешь, Зеленова, ты, судя по моим ощущениям, леденеешь и стервозничаешь. И я не могу понять, зачем? — Потому что я бездушная стерва? — Не-а, — Прокопьева помотала головой. — Для тебя стервозность — это инструмент, а не состояние души. Чего ради было отталкивать Ритку? — Ответ «потому что вот» сойдёт? — Не-е-ет, это не ответ, это — галимая отмазка, — Аня ехидно прищурилась. — А раньше ты цитировала Гончарова. — А ещё Полозкову, Бродского, Гумилёва. Я их и сейчас цитирую, но «потому что вот» — всё равно галимая отмазка. — О-ох-х, — Полина обречённо вздохнула. — Ань, я не могу рассказать. Так было нужно. — Нужно кому? — Не кому, а для чего. — Ну и для чего же? — Для Риткиной безопасности. Ты можешь мне верить, а можешь — послать, но я Ритой очень дорожу и хочу ей… Безопасности. И… Свободы выбора. — Вот как ставишь вопрос… — Аня осторожно приобняла собеседницу. — Но может… Послушай, Полин, не проще было бы всё Рите рассказать? Ну, о твоих мотивах. — Нет, Ань, не проще. — А ты не преувеличиваешь опасность вашего общения? При этих словах Полина почувствовала, как сердце падает к пяткам. Она никогда-никогда не пожелала бы Рите того, что приходится переживать ей самой. — Полин, Полин, — Прокопьева обняла её чуть крепче. — Остаёмся со мной, не уходим. Зеленова тряхнула головой. — Что? — У тебя глаза леденеют. — Прости, не хотела тебя пугать. — Ты меня не пугаешь. Ты… Я не совсем понимаю, что происходит, но это не страх. Я боюсь не тебя, а за тебя. Полина с трудом поборола желание разреветься. Раньше никто ни разу не говорил ей, что боится за неё. — Я не то, о чём стоит беспокоиться, — губы Зеленовой искривила болезненная усмешка. — Поль, что я могу для тебя сделать? — Просто будь рядом, Ань, тебе не опасно, я обещаю. — Я буду, но надеюсь, когда-нибудь ты всё-таки сможешь рассказать Рите, почему оттолкнула её. Потому что, если однажды вы встретитесь через год, в январе, пятнадцатого числа, рассказывать всё равно придётся, но будет уже слишком поздно. И каждая вернётся домой в тот вечер и снимет с себя не только кожу, но и вообще всё, до костей. — Зато она будет в безопасности, — упрямо припечатала Полина и толкнула дверь класса. *** Приближалось первое декабря, а с ним — очередной концерт Ранеток. На этот раз площадку группе предложил Юра — друг Наташи. Концерт, на котором Ранетки планировали сыграть несколько песен, был приурочен к Всемирному дню борьбы со СПИДом. Именно из-за предстоящего мероприятия Ане пришлось отправиться в мастерскую к Матвею — нужно было согласовать репертуар. Конечно, ей очень не хотелось сталкиваться с бывшим парнем, но Наташа в тот день помогала отцу и решить этот вопрос больше никто не мог. — Привет, — Прокопьева осторожно заглянула в помещение. Матвей сидел за мольбертом и что-то вдохновенно творил. — Привет, Ань, заходи, — парень тепло ей улыбнулся. — Чай будешь? — Нет, Матвей, я на минутку. Вот список текстов на концерт. Передай, пожалуйста, Юре, — чтобы не испытывать неловкости, Аня принялась оглядываться. — Новый этюд? — Да. Для души. Внезапно взгляд девушки упал на лежащую на столе тетрадь. Эту обложку с Каллисто из «Зены» она узнала бы из тысячи. — Слушай, а что это у тебя за тетрадка? — Ой, хорошо, что спросила. Не могла бы передать её Зеленовой? Я, конечно, понимаю, что взаимодействовать с ней — то ещё удовольствие… — Почему? Мы нормально с Полинкой общаемся, — Прокопьева присела на диванчик. — И вообще, ты как-то странно отзываешься о, вроде как, твоей девушке. — Ой, уже триста раз пожалел, что связался. — А знаешь, Матвей, я всё-таки буду чай, — Аня сняла сумку с плеча и пристроила её на свободный стул. — Вот и отлично, — парень принялся хлопотать у небольшой электроплитки. — Так что там с Полинкой? О чём пожалел-то? — Прокопьева взяла в руки чашку с горячим напитком. — Блин, Ань… — Матвей запустил пятерню в волосы. — Ну как тебе объяснить? Она вроде… Вроде красивая, но… Вот тетрадь твою со стихами украла. Да и вообще, пустая, ничего из себя не представляет. — Пустая? Ты, блин, серьёзно, Матвей? — голос девушки зазвенел от возмущения. — Все эти вечные трусики-бусики… С ней же поговорить не о чем. — А ты пытался? — Ну, я пробовал объяснить Полине, что она ведёт себя неправильно. — Э-э-э, почему? — Она слишком много времени проводит в модельном агентстве, слишком зациклена на своей внешности. И вообще, она нескромная. — А в чём это выражается? — Ну, юбки эти короткие, никогда не сомневается в своей привлекательности. Девушка должна быть застенчивой, романтичной, ну вот как ты, — Матвей с толикой грусти посмотрел на Прокопьеву. — Ань, может, попробуем снова? — Господи, Матве-е-ей, — Аня закатила глаза. — Ты скучный. Я так понимаю, тебе нужна серая затюканная мышь, которую ты почему-то увидел во мне. Это обидно, в конце концов! Ну если ты боишься таких ярких девушек, как Полина, зачем тогда начал с ней встречаться? — Она была настойчива, — пробубнил парень, отводя глаза. — А ты — безвольный телок на верёвочке. Она взяла тебя за рога и принудила к свиданьям с собой, любимой? — Ань, не передёргивай. Почему ты искажаешь смысл моих слов? Ты не мышь, а красивая девушка, неиспорченная… — А я с двумя девушками параллельно лизалась, да и, как ты помнишь, металась между тобой и Маркиным! — воинственно бросила Аня. Матвей побледнел. — Как, с девушками? — Как с тобой, если бы ты решился, только с представительницами своего же пола. Подумываю вот совсем на дам переключиться, понравился опыт, знаешь ли. — Ань, это же противоестественно. — Противоестественно — арбуз в задницу запихивать, — Прокопьева понимала, что несёт откровенную чушь, но за Полинку и за себя было обидно, а потому хотелось поставить Матвея на место, любыми вербальными способами. — А целоваться с тем, кто нравится, вполне себе приятно и полезно. — Ань, что ты такое говоришь?! — Слушай сюда, белопальтовый ты мой моралист! О Полине ты ни хрена не знаешь. И я надеюсь, она бросит тебя в ближайшем времени. Я, конечно, этого ей не посоветую, но очень-очень надеюсь. Потому что, если ты не смог оценить такую девушку, ты не парень, а примитивно мыслящая выпускница Смольного. И честное слово, если тебе нужна мышь белая… Ну, или серая, то, блин, это не к Полинке и уж точно не ко мне. А тетрадку я ей передам! — Аня встала с дивана, с громким стуком поставила чашку на стол и, подхватив вещи, направилась к выходу. — Это из тетрадки выпало, — пробормотал Матвей, прежде чем Прокопьева покинула мастерскую. В руках парня белел сложенный вчетверо тетрадный листок. — Спасибо, — прошипела девушка, выхватывая бумажку. *** Тетрадь Аня отдала Полине на следующий день. А вот о листочке забыла. Тот благополучно стал закладкой для «Множественных умов», которые она читала накануне вечером. В очередной раз открыв книгу, Прокопьева отругала себя за безалаберность, а, развернув листок, ещё и за любопытство, противостоять которому не смогла. Строчки, выведенные Полинкиной рукой, намертво отпечатались в памяти с первого прочтения. Не удержавшись, Аня взяла мобильник и набрала номер подруги. — Полин! У тебя из тетради, ну, которую я сегодня отдала, листочек выпал, и я… В общем… — Ты его прочитала, — тяжело вздохнула Зеленова. — Прости-прости, я не удержалась. Но в тетрадку не заглядывала, честно. — Нет, не заглядывала, потому что в тетрадку он переписан начисто, так что ты бы знала. — Значит, текст — твой? — Мой, разумеется, чей же ещё? — Полин, это… Это охренительно! — Аня не сдержала восторженных нот в голосе. — И больно, — добавила она, помолчав. — Забудь, — коротко бросила Зеленова. — Не могу. — Могу предложить Обливиэйт, ну, или удар чем-нибудь тяжёлым по голове. Должно помочь, — невозмутимо парировала Полина. — Зеленова, ты издеваешься? — Если только чуть-чуть, — в интонациях мелькнула улыбка. — Полин, ты же знаешь, ребята-организаторы концерта «АнтиСПИД» ведущего ищут. — Ну, знаю. И что? — Давай, ты пойдёшь? — Зачем? От того, буду я вести этот вечер или нет, ВИЧ-инфицированным ни холодно ни жарко. — Поль, твой текст… Люди должны его услышать. Он идеально вписался бы в концепцию вечера, ведь они такие же, такие же, как ты описала, отверженные и все их боятся. — Мой текст не о них, Ань, во-о-обще, — гласные в слове «вообще» Полина протянула слегка презрительно. — Я понимаю. Но вовсе не обязательно рассказывать кому-то, о ком или о чём ты писала на самом деле. Просто… Господи, Полин, это так глубоко, что… Нельзя, чтобы этого не услышали. Зеленова молчала примерно минуту. — Прокопьева, ты знаешь, что ты иногда настырная, как слепень в августе? — Примерно догадываюсь, — хихикнула Аня. — Ну так предложишь свою кандидатуру? — Чёрт с тобой! Жрать стекло — так жрать стекло, — устало выдохнула Полина и положила трубку. На какое-то мгновение Аня засомневалась, стоило ли давить на подругу. Но что-то подсказывало, что, если бы Полина решительно возражала против этой идеи, никакие уговоры не помогли бы. *** Благотворительный концерт стал потрясением для многих, и Аня тысячу раз пожалела, что они — группа — в нём поучаствовали. Особенно было жаль Наташу. Потому что, когда твой вроде как бойфренд перед самым твоим выступлением на весь зал объявляет: «Здрасте, я Юра, и у меня ВИЧ», тут уж не до игры на гитаре. Прокопьевой хотелось встать и засветить ему по морде, потому что её хрупкая ранимая девочка не заслуживала такого отношения к себе. Никто не заслуживал, но особенно Наташа, которая тяжело сходилась с людьми, зато если уж кого-то впускала в свой прайд, всем сердцем болела за этого человека. Но Юре, видимо, было настолько плевать на девушку, что он даже не решился на разговор тет-а-тет, не говоря уже о том, что о таких вещах нужно сообщать при первых же намёках на отношения. Потому что Аня знала Наташу и понимала — примет любым, откажется от всего, разругается вдрызг со всем окружением, если будет нужно, а взамен не получит ничего, даже уважения, банального уважения. Вторым «осколком стекла» стала Полина в роли конферансье. Аня сомневалась, что хочет знать, что именно заставило подругу написать такой текст, но её выступление было разрывающим. *** На сцене Полина держалась безупречно — безукоризненно прямая спина, чёткая речь, сдержанное выражение лица. Наверняка, зрители опять будут говорить, что ледяная, а Матвей — что бездушная, ведь, по разумению этого правильного мальчика, проблемы ВИЧ-инфицированных нужно оплакивать, а пострадавших — топить в жалости. Зеленова этого не понимала. Но знала, что чужая жалость ни черта не вселяет надежду, она душит и разрушает. Именно поэтому девушка предпочитала сдержанность, деликатность и минимальное проявление эмоций. И никому не нужно знать, что её стихотворение не имеет никакого отношения к людям, заражённым ВИЧ. Избавь нас от своих проблем, Если ты не такой, как мы. Станет проще и легче всем. Станет чище и лучше мир. Твои трудности — это твоя вина Грязь и в мыслях, и на руках. Отойди, не трогай меня, Ты несёшь опасность и страх.* Когда Полина дочитала, в зале воцарилась мёртвая, тяжёлая тишина. — Именно это говорит общество ВИЧ-инфицированным, — начала девушка, сглотнув тугой ком. — Обществу было бы гораздо легче сделать вид, что людей с положительным ВИЧ-статусом не существует вовсе. Социуму удобно не замечать, что терапию получает только половина пациентов, стоящих на учёте в ВИЧ-центрах. Возможно, большинству хотелось бы даже последовать примерам истории и согнать ВИЧ-положительных в особые лепрозории, а в город со здоровыми выпускать только со специальными трещотками и яркой надписью на спине, чтобы здоровые могли держаться подальше и ни в коем случае не дышали со страшными и опасными ВИЧ-инфицированными одним воздухом. Но так не будет, потому что ВИЧ — не приговор. И ни один больной не должен оставаться со своими проблемами в одиночестве. И сегодняшний вечер, думаю, о том, что мы вместе, и никто из нас не одинок. Мы вместе и мы с вами. *** На этот короткий спич зал отреагировал бурными аплодисментами, но Аня присоединиться к общим восторгам не могла. Что-то было в этом всём не так, слишком… Царапало то, как Полина, сама того не замечая, причисляла себя к изгоям, то, как сдержанная маска на её лице во время прочтения сменилась болью. В том, что это не игра, Прокопьева была уверена. Судя по прибитому состоянию Леры, не в одной Ане выступление Полины отозвалось острой разрывающей мукой. — Ты знала, что она его прочтёт, — тихо заговорила Новикова, склонившись к Ане. — Пригласить её ведущей было твоей идеей. — Знала, Лер, и стихотворение я предложила прочесть. — Так это ты его написала? — в голосе Леры слышалось что-то вроде надежды. — Тебе станет легче, если я совру? — Ясно, — Новикова отвернулась к барабанам, но до того Аня успела заметить, как дрожат её губы и блестят глаза. В этот вечер Прокопьева и Новикова были в каком-то смысле сёстрами по несчастью. Каждая не могла защитить от боли ту, кого любит. Аня была бесполезна в том, что касалось Наташиных проблем. А Лера ничего не знала о демонах Полины, и Зеленова, кажется, не планировала посвящать её в тонкости внутреннего бестиария. *** Вечер вывернул Полину наизнанку и высушил её. По-хорошему, ей бы сейчас горячую ванну и вырубиться часов на двенадцать. Но она должна была Матвею один разговор. А потому сразу после концерта Зеленова вызвала такси и отправилась в мастерскую. — О, Полин, ты не говорила, что придёшь, — парень встретил её на пороге. — Есть минутка? — Конечно, — Матвей отступил вглубь помещения. — Нужно поговорить. — А почему ты на концерте не подошла? — Наш разговор является приватным, если немного перефразировать профессора Грюма. — Ладно. Чай? Кофе? — Пожалуй, нет, — Полина сняла куртку и устало опустилась на диван. — А где Юра? — Ещё не вернулся, — Матвей устроился рядом. — Скажи, Матвей, ты знал, что Юра ВИЧ-инфицированный? — Ну да. Но я не собираюсь отказываться от друга, потому что тому не повезло. Он не маргинал какой-нибудь, Полин! — Почему ты так бурно реагируешь? Я ведь не просила тебя от кого-то отказываться, я просто спросила, знал ли ты. Тогда следующий вопрос… Кхм, Матвей, какие меры в быту вы предпринимаете, чтобы болезнь не передалась тебе? — Какие меры? — юноша нахмурился. — Полин, ВИЧ передаётся только через кровь и половым путём. Через слюну, пот, слёзы, рукопожатие заразиться нельзя. — Верно, — флегматично подтвердила Зеленова. — Но, видишь ли, допустим, в ванной у вас я какого-то особенного разделения бритв не видела, стоят себе в одном стакане, совершенно одинаковые, как и зубные щётки. — Мой станок — синий. — Ну, допустим, синий. Но, Матвей, вот я во время эпиляции иногда режусь бритвой. Думаю, эта же проблема есть и у парней. Где гарантия, что Юра спросонья не схватит твой станок, не порежется им? В обратном порядке это работает так же. — Ну мы же не маленькие. Мы правда знаем, где чей станок. — Вы живые люди, а значит, человеческий фактор никто не отменял. — Хорошо, что ты предлагаешь? Девушка вздохнула. — Матвей, я ничего не предлагаю, я всего лишь спросила, как ты адаптировал свою жизнь под ситуацию «Живу с ВИЧ-положительным другом». Ты, видимо, не сделал в этом направлении ничего. В принципе, это всё, что я хотела узнать. И, исходя из новых данных, вынуждена сказать тебе, что мы расстаёмся. — Вот ты какая? — Матвей досадливо поморщился. — Какая? Я узнала, что молодой человек, с которым я вроде как встречаюсь и отношения с которым теоретически могут дойти до постели, безалаберно относится к своему здоровью. Заметь, я не предлагала и не предлагаю разорвать общение с Юрой, перестать сидеть с ним за одним столом, есть из одной посуды… Я говорю лишь о том, что какие-то минимальные коррективы в своё поведение ты как взрослый человек должен был внести — ради твоей безопасности и безопасности твоих потенциальных партнёров. Поскольку ты этого не сделал, я не считаю возможным продолжать наши отношения. — То есть ты узнаёшь, что у друга твоего парня такая беда, но всё, что тебя волнует, — мелкие бытовые вопросы? — Нет, ещё меня интересует, получает ли Юра терапию. Получает? — Нет, к сожалению, нет, — тяжело вздохнул Матвей. — Он не попал в те счастливые пятьдесят процентов? — Он считает, что другим нужнее. — Пацифист хренов, — Полина закатила глаза. — Не смей! Юра — благородный человек с большим сердцем, — Матвей сурово сдвинул брови. — А ничего, что этот благородный человек, не принимающий терапию и не думающий об элементарных правилах безопасности, девочку замолаживает шестнадцатилетнюю? А если у них до постели дошло, а презервативов под рукой не оказалось? — голос Зеленовой похолодел. — Я бы никогда… — Юра вошёл в мастерскую, снимая на ходу рюкзак. При этих словах на лице Полины отразилось явное облегчение. — Прости, Юр, этот вопрос меня действительно беспокоил. Я тут пытаюсь доказать Матвею, что в ситуации, когда твой близкий друг — ВИЧ-положительный, нужно проявлять минимальную бытовую осторожность. — Ну… Естественно, — Юра приподнял бровь в недоумении. — А вот Матвей так не считает, и мои вопросы из серии «Что вы делаете, чтобы не?» расценивает как нечто ужасающее, циничное, жестокое и бла-бла-бла. — Матвей, но Полина права, — Юра напряжённо посмотрел на друга. — Юр, мы уже три года студию делим, и ничего, — парень махнул рукой. — Ты так говоришь «ничего», будто хотя бы раз за эти три года сдавал анализ, — не сдавался Юра. — То есть ты ни разу не обследовался? — уточнила Полина. — Слава Богу, что у тебя с Прокопьевой ничего не состоялось. Жаль было бы Аньку — всё-таки она моя подруга. — Да ты не умеешь дружить, — взвился Матвей. — Что, прости? — Ты стыдишь меня за то, что я не шарахаюсь от своего друга как чёрт — от ладана. — Нет, ты всё-таки не слышал ни слова из того, что я сказала. Я не стыжу тебя за вашу дружбу — надеюсь, Юр, ты так не думаешь. — Я понимаю, о чём ты говоришь, — друг Матвея тепло улыбнулся девушке. — Спасибо, — интонации Полины слегка потеплели. — Я только о том, в очередной, блин, раз, что каждый из вас должен беречь себя. Юре не будет легче, если твой ВИЧ-статус изменится, это не станет доказательством твоей дружеской преданности. Единственное, о чём свидетельствует твоё поведение, — это глупость и упрямство. И в этих условиях мы не можем продолжать наши отношения. — Знаешь, я и сам хотел с тобой расстаться. — Отлично, — Зеленова поднялась с дивана. — Значит, мы разбежимся без печали. Извини, Юр, за эту нелицеприятную сцену. Я ни в коем случае не хотела тебя обидеть. — Всё хорошо, Полин. Вполне здравый и взрослый подход. Возможно, если бы у людей было больше сознательности, темпы распространения ВИЧ не оказались бы такими ужасающими. — Возможно, — девушка надела куртку, подхватила сумку и, испытывая явное облегчение, отправилась домой. Разрыв с Матвеем — не то, о чём стоило сожалеть. Пылкой и безнадёжной любви не было. Если говорить совсем честно, любви не было вообще никакой. Да и ощущения лёгкости эти недоотношения не принесли, вопреки Полининым чаяниям. А ещё Зеленова теперь понимала — от себя не убежишь. Она знает, кого любит, и знает, почему эта любовь заранее обречена. *** Лена чувствовала себя препаршиво. Юра, уехавший в Швейцарию для участия в медицинском эксперименте, умер. И теперь Липатова обвинила её и её родителей, занимавшихся разработкой лекарства против СПИДа, во всех смертных грехах. И где-то в глубине души Кулёмина с ней соглашалась. В том, что случилось с Юрой, действительно виновата она. Ведь именно Лена, не кто-то другой, рассказала парню об испытании и возможности попасть в экспериментальную группу. Девушка скрючилась на диване в комнате, которую занимала в квартире Борзовой. Не хотелось ничего, разве только исчезнуть и никогда больше не встречаться ни с Наташей, ни с кем-либо ещё. Но вопреки её желаниям в дверь осторожно постучали. — Лен, ты ужинать будешь? — Людмила Фёдоровна заглянула в комнату. — Ты плохо себя чувствуешь? Не будь это Борзова, которой Лена обязана не только убежищем, но и очень деликатным к себе отношением, Кулёмина, наверное, рявкнула бы что-нибудь резкое, что-нибудь, что навсегда отбило бы охоту с ней общаться. Но с Людмилой Фёдоровной она себе такого позволить не могла, потому что срыв был бы не только грубостью, но и чёрной неблагодарностью. С тех пор как Лена переехала, жизнь не то чтобы круто изменилась, но ощущение безопасности, спокойствия, домашнего уюта отрицать было нельзя. Людмила Фёдоровна оказалась удивительно приятным сожителем, тактичным и ненавязчивым. Конечно, она иногда «садилась на метлу» и квартиру оглашал вопль: — Как можно было написать такое, учась в седьмом классе?! Это элементарщина, которую пятиклассник разгрызёт как орех! В такие моменты Кулёмина понимала — в очередной тетради царят Ад и Израиль. Девушка молча шла на кухню и заваривала чай, который без лишних комментариев приносила в комнату несчастной учительницы математики. — Спасибо, солнышко, — тепло улыбалась Людмила Фёдоровна, отхлёбывала из чашки и горестно вопрошала: — Леночка, ну смотри, ну как, как можно было сгенерировать это?! — Не знаю, Людмила Фёдоровна, — Лена флегматично пожимала плечами. — Нет, ты всё-таки посмотри! Это же примитивное линейное уравнение! Кулёмина вздыхала — всё-таки математика — не самый любимый её предмет, — внимательно изучала чужие каракули, горестно соглашалась, что навертеть такое — это беспощадное глумление над царицей наук, решала уравнение правильно и… Мудрый, по выражению Каримовой, дракон успокаивался. Борзова платила девушке за поддержку безмерной теплотой, осторожным интересом к её жизни, вкусной едой и уютными пятничными вечерами за просмотром какой-нибудь советской комедии, а иногда и чего-то посовременнее, хотя с новинками киноиндустрии её милая домашняя рептилия знакомилась крайне неохотно. — Спасибо, Людмила Фёдоровна, я… Не голодна, — прохрипела Лена. — По-моему, ты заболела, — завуч обеспокоенно нахмурилась, подошла к девушке и аккуратно дотронулась до её лба. — Нет, я здорова. — Тогда что случилось? Я тебя чем-то обидела? Несмотря на ворох собственных проблем, последняя фраза сработала, как крючок, вытаскивающий на поверхность. Борзова не должна корить себя за что бы то ни было. Не её вина, что жизнь Лены летит под откос, давно и планомерно. Этого тем более нельзя отрицать, после того как её собственные родители оставили её наедине с ужасающей правдой — ты, мол, распространи информацию, и пофигу, что ты сама чувствуешь. Целуем, мама и папа. Кулёмина точно знала — этого она им никогда не простит. Не то чтобы ей хотелось прощать родителей за всё остальное: за украденное детство; за навязанный присмотр за пожилым инфантилом, который в грош её не ставит; за бои, в которые пришлось влезть, чтобы не взбаламутить их идиллическую счастливую жизнь в Швейцарии; за первую седину, пробившуюся на затылке на утро после новостей об их похищении; за каникулы, проводимые в спортивных лагерях, когда Лена ещё питала детские иллюзии по поводу жизни спортсменов, прекрасной и полной честной борьбы. Когда-то она действительно хотела спортивных достижений, только об отпуске с родителями мечталось куда сильнее. — Людмила Фёдоровна, это… — Кулёмина замялась, подбирая подходящее слово. — Это полный… Пиздец, простите. — Можно присесть? — Борзова кивнула на кресло у письменного стола. — Вам не обязательно спрашивать, — Лена пожала плечами. — И в чём же… Хм… Тяжесть ситуации? Расскажешь? — А, все и так узнают, — девушка махнула рукой. — Из-за меня умер человек. Людмила Фёдоровна приподняла бровь, но перебивать не стала. — Парень Наташи — Юра… Ну, вроде как парень… Болел ВИЧ. Мои родители занимаются разработкой лекарства, которое способно помочь ВИЧ-инфицированным. Совсем недавно у них появились первые результаты и им понадобились добровольцы для испытаний. Узнав о Юриной болезни, я предложила ему поучаствовать в эксперименте, подумала, вдруг получится. И он согласился. Только… Испытаний не пережил. И теперь Наташа считает, что я виновата в его смерти, и я с ней согласна. — Подожди-подожди, Лен, — завуч пересела на диван и взяла девушку за руку. — Этот Юра… Он же был совершеннолетним, взрослым человеком, правильно? — Ну да, — Кулёмина крепче сжала пальцы женщины. — Но что это меняет? Я виновата, понимаете? — В чём же ты виновата, если это было решение Юры? — Я предложила. — Да, но он мог отказаться. — Если бы я не влезла, он мог прожить относительно долгую и, возможно, счастливую жизнь. — Или подхватить насморк, который перерос бы в пневмонию, и всё закончилось бы очень печально, так же печально, как сейчас. Лен, у него оставалась надежда, а кроме неё, было и понимание, что реакция на препарат может оказаться любой, вплоть до летальной. И даже если такой осознанности не было, когда он летел в Швейцарию, наверняка участников эксперимента оповестили о возможных побочных эффектах. Более того, если после первых доз он почувствовал себя плохо, но не отказался от испытания, он сам выбрал продолжать. Задумайся. Он трижды принимал решение — первый раз, когда соглашался и летел к твоим родителям, второй — когда подписывал бумаги о своём согласии на эксперимент, третий — когда не отступил при тревожных симптомах, если предположить, что они были. Леночка, ты не можешь нести ответственность за чужие решения и поступки взрослого парня. — Но из-за меня Наташа потеряла человека, который ей нравился. Она сама мне об этом сказала, — Лена не заметила, как опустила голову Борзовой на плечо. — Наташе больно и, разумеется, она обвиняет тебя, потому что, если признать, что это выбор Юры, станет ещё больнее. Появятся мысли о том, что он, он сам её бросил, предал, выбрал риск. А мы никогда не хотим думать плохо о тех, кого мы любили, и о тех, кого больше с нами нет. И это тоже, солнышко, не твоя ответственность, — Людмила Фёдоровна обняла девушку свободной рукой. — Знаете, Людмила Фёдоровна, с точки зрения рассудка, оно, может, и так, только легче ни фига не становится, — тихо выдохнула Лена. — Я понимаю, просто нужно… Нужно время — и тебе, и Наташе и всем, кто знал Юру. А ещё, возможно, только возможно, тебе необходимо отвлечься. Хочешь, я тебе почитаю или посмотрим кино про этого твоего… Бедного мальчика в очках? — Почему бедного? — Лена приподняла голову и с любопытством посмотрела на собеседницу. — А чего он такой недокормленный. Замордованный, все от него чего-то хотят? Маленький он ещё, чтобы их локальный коммунизм строить! — воинственно припечатала завуч. — Думаете, всё-таки коммунизм? — Уж явно не капитализм, — фыркнула женщина, закатывая глаза. — Капитализм вон у них буйным цветом цветёт со стороны этих… Блондинов которые. — Малфои. Ну, в какой-то степени — да, капиталисты. Хотя они скорее бездеятельные аристократы. Вы правда продолжите со мной этот марафон? — Ну, мы же только историю с василиском посмотрели. А фильмов-то сколько? — Ещё шесть, — отрапортовала Лена, опасаясь, что на такой подвиг даже отваги дракона не хватит. — Значит, нас ждёт шесть увлекательных вечеров, — оптимистично воскликнула Борзова. — Людмила Фёдоровна, легче мне, конечно, не стало, но спасибо вам. Вы замечательная. Женщина погладила Кулёмину по голове и улыбнулась. И от этой улыбки туго сжатая пружина, которая, казалось, сидела у Лены в груди, начала потихоньку ослабевать. А уже через два часа Борзова узнала, кто такие дементоры.