Колыбельная для снежной королевы

Уже две недели Лена пребывала в благословенной апатии. Ровно четырнадцать дней прошло, с тех пор как Степнов потерял возможность отсвечивать в школе. Шесть дней назад уволился и Рассказов, так и не добившийся от Савченко активных действий по возвращению на прежнюю должность своего закадычного друга. Кулёмина понимала, что будь на то воля Шрека, Степнов не просто вернулся бы, но и получил бы какое-нибудь звание учителя года. Лена бы не удивилась, если бы Николай Павлович попытался заставить её просить прощения. Но увы и ах, Борзова своих позиций не сдавала, твёрдо держалась и Каримова. И даже деликатная Круглова, насколько знала Лена, высказалась против директорских защитнических демаршей, о которых тот попытался заикнуться. Замену учителю физкультуры нашли на удивление быстро. Видимо, в неудачниках с физвоса недостатка не было. А вот с историей всё оказалось безнадёжно. Рассказова поочерёдно заменяли Круглова и Копейкина. Временное затишье воцарилось даже дома. Степнов не появлялся на пороге их квартиры, по крайней мере, в присутствии Лены, хотя дед укоризненно вздыхал и охал. Но это пережить было можно. Если такое положение дел продержится до выпускного, жизнь Лены станет вполне сносной, ведь даже шепотки за спиной постепенно сошли на нет. Но «счастье» длилось недолго. Именно в этот день финальная глава романа была дописана, и когда Лена вернулась из школы, Кулёмин-старший активно праздновал со Степновым завершение процесса. — Лен, иди к нам! — речь деда была громкой. — Леночка, мы закончили! Закончили роман! И даже уже отнесли его в издательство. — Это вы зря, — девушка показалась на пороге кухни. — Почему? — удивление было синхронным. — Поберегли бы психику читателей, поступили бы как Гоголь со вторым томом «Мёртвых душ». Ну, или могли бы не мучать редактора и хотя бы вычитать, прежде чем сдавать макулатуру. — Какую макулатуру, Ленка? Не уважаешь ты своего деда, — тяжело вздохнул Степнов, опуская голову на руки, уложенные с локтями на стол. — А вы, я смотрю, уже в той кондиции, когда все всех уважают, а главное — безгранично любят. Вы же всё знаете о вселенской любви и гуманизме, да, Виктор Михайлович? А макулатура, потому что ещё утром никакой последней главы и в помине не было. Следовательно, склепали за пару часов на коленке, а это неуважение к читателю. — Лен, с тобой стало совершенно невозможно общаться, — дед неловко подцепил бутылку с остатками настойки и разлил содержимое по рюмкам. — Так не общайся. Избавлю вас от своего… Кхм, невыносимого общества, — с этими словами девушка вернулась в коридор, оделась и уже хотела уйти, не обращая внимания на истерический фальцет деда: «Витя, верни её!», но не успела. Исполнительный Степнов нетвёрдой походкой вышел в прихожую, а она, как назло, не помнила, куда положила ключи, а потому убежать не могла. — Лен! — мужчина ухватился за её плечо. Кулёмина дёрнулась, но хватка была слишком сильной. — Отпусти, блять, — прорычала девушка, размышляя, как бы половчее извернуться и вырваться. Вариант был один — пробить по колену. И если не удастся договориться, Лене придётся воспользоваться нелюбимым приёмом, который, если всё сложится неудачно, закончится сломанной или, по крайней мере, выбитой чашечкой, а это уже уголовка. — Кулёмина, ты чего неприветливая такая? — Привет, а теперь, будь любезен, нахуй! — Лена чувствовала приближающуюся паническую атаку и надеялась только на то, что Степнов достаточно пьян, чтобы этого не заметить. — Нехорошо, Лен, нехорошо… Деду грубишь, меня подставила… И сижу я теперь без работы. Благо, хоть часть гонорара за роман уйдёт мне, ик… — Ты омерзительное животное, Степнов. Отпусти меня по-хорошему, — голос Кулёминой звенел от напряжения. — А то что? — мужчина наклонился к ней, и Лену обдало спиртовыми парами. Казалось, ещё немного, и его губы коснутся шеи. Противно было настолько, что к горлу подкатила тошнота, а страх ненадолго сменился всепоглощающей брезгливостью. — Здесь-то, видишь, ни Каримовой, с-суки, ни Борзовой, ни скрытых камер… Вопреки словам бывшего физрука ужас не вернулся. К отвращению примешалась красная пелена злости — он не смел оскорблять Каримову. Не задумываясь, девушка ударила Степнова в намеченную точку. Пальцы разжались, а прихожая огласилась воплем. — Сука ёбаная! Да чтоб тебе… — мужчина задохнулся от боли. В его коленной чашечке будто снаряд разорвался. Так, по крайней мере, чувствовала себя Лена, когда сама получила на ринге мощный удар по правой ноге. Что происходило в квартире дальше, Кулёмина уже не видела. Плюнув на поиск ключей, она выскочила на лестничную клетку и, прыгая через ступеньки, понеслась на улицу. Так быстро она не бегала очень давно. Лена даже не дала себе времени задуматься, куда несётся. Сознание вернулось только у знакомого подъезда. Каримова открыла на удивление быстро, будто караулила нежданных посетителей у домофона. Мысль о том, что Ирина Ренатовна действительно кого-то ждала, конечно, мелькнула, но сил на такт и вежливость у девушки не осталось. Поднимаясь наверх, Кулёмина чувствовала, как силы медленно её покидают. И окажись Степнов рядом сейчас, никакой возможности сопротивляться у неё не было бы. — Лен, — к удивлению девушки, Ирина Ренатовна встречала её не в дверях собственной квартиры, а на площадке этажом ниже. — Что случилось? Лена беспомощно помотала головой и, плюхнувшись прямо на грязные ступеньки, горько разрыдалась. Ирина, только что вернувшаяся из школы и ещё не успевшая переодеться, опустилась рядом и привлекла девушку к себе. Лена, уткнувшаяся женщине в плечо, не видела, что Каримова бледна как мел. И уж тем более Кулёмина не могла знать, что в голове учительницы молотом бьётся не оформившаяся толком мысль, что-то среднее между «Урою ублюдка!» и «Не уберегла».

***

О том, что убивать никого не нужно, по крайней мере, пока, Каримова узнала сорок минут спустя, сидя на кухне и грея дрожащие пальцы о чашку с ромашковым чаем. Лена рассказала всё, без утайки, и долго просила прощения, за то что так её напугала. — Я, наверное, слишком нервная, — криво усмехнулась Кулёмина. — Беды с башкой, понимаете? — Если у кого беды с башкой и можно диагностировать, так это у Степнова, — Ирина сжала чашку до побелевших костяшек. — Ну, по меркам общества, он вполне социально приемлем. Обычный такой среднестатистический мужик, учитель… Ну, пьёт немножко, ну, питает пристрастие к девушкам в два раза моложе себя. Но ничего сверхужасного окружающие в этом не видят. Система так работает, да вы и сами знаете, Ирина Ренатовна. — Единственное, что я точно знаю, — тебе нельзя оставаться в квартире деда. Уголок рта Кулёминой сардонически пополз вниз. — Мы с вами это уже обсуждали. Ничего не изменилось — идти мне по-прежнему некуда и я всё ещё несовершеннолетняя. — Но делать-то что-то надо?! — Каримова ударила свободной ладонью по столу. — Как можно реже появляться дома, а дождавшись совершеннолетия, свалить, — выплакавшись, Лена вернулась к такому удобному флегматичному настрою. — Это не вариант, Лен. Безопасность тебе нужна сейчас. — Может, и нужна. Но вот вы видите какой-то выход? Я — нет. — Я тоже нет, но идея одна имеется… — Каримова с задумчивой рассеянностью потянулась к мобильнику. — Вы кому звоните? — Нашему мудрому дракону, — усмехнулась Ирина. — Здравствуйте, Людмила Фёдоровна. Людмила Фёдоровна, у нас ЧП! На то чтобы без эмоций, но детально обрисовать ситуацию, у Ирины Ренатовны ушло минут пять. Итогом этого разговора стал свирепый рявк: — Сейчас приду!

***

Лена никогда бы не представила, что будет обедать в квартире Каримовой в компании завуча своей школы. Даже в самом сюрреалистичном сне её сознание ничего подобного сгенерировать было неспособно. Но тем не менее, женщины сидели за одним столом и, несмотря на патовую ситуацию, из-за которой собрались, с аппетитом поедали домашнюю лапшу с тушёной курицей. Когда тарелки опустели, Борзова заговорила. — Лен, ты переезжаешь ко мне. Девушка порадовалась, что не успела отпить из чашки с чаем, потому что непременно поперхнулась бы. — Простите? — Кулёмина приподняла бровь. — Я не ослышалась? — Нет. Я абсолютно согласна с Ириной Ренатовной. В собственном доме тебе находиться опасно. — Но эта не причина падать вам на голову. — Да и у меня Лена пожить может, — растерянно отозвалась Каримова. — Ирина Ренатовна, есть несколько причин, по которым я предлагаю именно такой вариант. Например, Степнов знает, где вы живёте… Знает же? — Разумеется. Мы… Приятельствовали. — Следовательно, он знает, куда идти, чтобы закатить скандал, надавить на жалость, угрожать, в конце концов, хотя надеюсь, до этого не дойдёт. — Я бы просто вызвала милицию. — И что? Максимум, на что можно рассчитывать с нашими органами правопорядка, — это внушение. К тому же не забывайте, однажды он уже поднял на вас руку. Ничто не помешает ему повторить этот сомнительный подвиг. — Ну да, это не безопасно для Лены. — И для Лены, и для вас. Должна сказать, то, как вы защищаете учеников, достойно всяческого уважения. Но о собственной безопасности забывать также не следует. — Но, Людмила Фёдоровна, у Степнова тормозов нет. Он и для вас может быть опасен. — Во-первых, Степнов понятия не имеет, где я живу. Он ни разу у меня не был и, естественно, никогда не интересовался. Думаю, он, как и большинство учеников, уверен, что Терминатор, приходя домой, вынимает аккумулятор и впадает в режим… Этой, как её?.. — Гибернации? — подсказала Каримова, пряча улыбку за чашкой. — Её самой, Ирина Ренатовна. От смешка Кулёмина не удержалась, но за многочисленные шутки одноклассников ей стало неловко. — Во-вторых, — продолжила Борзова. — Сколь бы невероятно это ни звучало, Степнов привык рассматривать меня как некий авторитет. Конечно, к моему мнению в серьёзных вопросах он бы не прислушался — это, скорее, связано с тем, что мы с ним слишком по-разному смотрим на педагогический процесс. Но определённого рода страх закрепился. Поэтому вряд ли он рискнул бы скандалить, заявившись ко мне домой. Третий момент. Вы, Ирина Ренатовна, женщина молодая. Скорее всего, у вас есть личная жизнь, потребность в уединении куда большая, чем у меня. Эти слова Кулёмину неприятно царапнули. Не хотелось размышлять о гипотетической личной жизни учительницы химии, хотя глупо было бы предполагать, что та живёт затворницей. — У меня же, — Борзова говорила, не подозревая, какие мысли бродят в голове Лены, — из личной жизни только тетради, журналы да натальные карты. Каримова совсем по-девичьи хихикнула. — Поверьте, Людмила Фёдоровна, наша с вами личная жизнь не так уж различается. У меня только хобби другие. К своему стыду, Лена почувствовала облегчение. Не то чтобы она могла на что-то рассчитывать, но знать, что партнёра у Ирины на данный момент нет, было… Успокаивающе? В общем, минус один к источникам стресса. — Извините, Людмила Фёдоровна, я вам очень благодарна… — осторожно начала Лена. — Но вопросов у меня два. — Слушаю тебя, Леночка. — Первое — не стесню ли я вас? Потому что, между нами, вы сами ещё молоды и привлекательны. — Спасибо, Кулёмина… — Борзова покраснела. — Но нет, не стеснишь. У меня две комнаты. И, честно говоря… — женщина замялась. — Порой мне бывает одиноко. — А второй вопрос? — Людмила Фёдоровна поспешила перевести тему. Лена, обескураженная откровенностью, попыталась взять себя в руки. — Как быть с моим дедом? Я несовершеннолетняя. Он, пусть и не официально, но мой опекун. — Тут всё не так сложно, как кажется, — завуч тяжело вздохнула. — По документам он тебе опекуном не является. Скорее всего, твои родители не потрудились оформить бумаги как положено, что, кстати, говорит, прости, об их безалаберности. Потому что, если бы тебе понадобилась, к примеру, срочная операция или выезд заграницу на соревнования, твой дедушка никак не смог бы решить эти вопросы. Не оформили же? — Разумеется, нет, — Лена покачала головой. — То есть с дедушкой ты живёшь на тех же правах, какие были бы у меня, у Ирины Ренатовны. Потому что кровное родство — ещё не синоним опекунства. Об этом я и напомню Петру Никоноровичу. Также скажу, что, если он тебя не отпустит, я буду говорить напрямую с твоими родителями, без купюр и драматизма. Беспощадные факты. Они ведь не знают, что он… Подвержен пагубным азартным пристрастиям? — Нет, конечно, им я не говорила. — А зря. — Ну, они бы переживали. Я бы колотилась, выслушивала бы о том, как же деда не уберегла. — Но это он должен за тебя отвечать, а не ты — за него! — в голосе Борзовой слышалось возмущение. Лена тяжело вздохнула. — Как вам сказать, Людмила Фёдоровна… Он-то, может, и должен, но уезжали родители с формулировкой: «Лен, ну ты же присмотришь за дедом?» Он и себя проконтролировать не в состоянии, не то что о ком-то позаботиться. Я от него спиртное прячу и деньги под расчёт выдаю. — Понятно. Вот эти аргументы я ему и предъявлю. Не думаю, что Пётр Никонорович захочет, чтобы его дети поинтересовались его… интеллектуальной и психической состоятельностью. Услышав формулировку, Каримова изогнула бровь. — Изящно вуалируете, Людмила Фёдоровна. — Это не эвфемизм, Ирина Ренатовна. Я действительно… Хм, на месте Никиты Петровича обследовала бы отца на предмет старческой деменции. Лена поняла, что на её внутренней шкале уровень уважения к завучу поднялся сразу на десяток делений. Она не только правильно оценила ситуацию, но и не боится называть вещи своими именами. Не говоря уже о том, что мало какой преподаватель сходу вспомнил бы имя матери или отца своего ученика, особенно при том, что последний раз на родительском собрании отец появился классе в шестом. -Поэтому, Леночка, сегодня, если хочешь, оставайся у Ирины Ренатовны, если, конечно, вы не против, — Борзова внимательно посмотрела на коллегу, которая поспешно закивала, — а завтра мы пойдём пообщаемся с Петром Никоноровичем и заберём твои вещи. Лена какое-то время помолчала, а затем, чувствуя, как ком слёз подкатывает к горлу, отвела глаза и тихо произнесла. — Спасибо… Спасибо вам обеим… Разреветься второй раз не хотелось, но оказалось, в двойных объятиях и успокаиваешься в два раза быстрее.

***

А уже через день Лена впервые завтракала на уютной и светлой кухне Людмилы Фёдоровны.

***

Утро Полины началось в шесть. Конечно, вовсе не нужно было подниматься так рано — до школы и ходу-то всего двадцать минут. Но ей хотелось как следует отмокнуть в ванне после вчерашнего долгого-долгого и отвратительно тяжёлого дня. Вернувшись вечером домой, девушка только и успела, что принять душ. На большее сил не хватило — она просто повалилась спать на так и не расстеленную кровать. Сегодня же грязь предыдущего дня хотелось соскребать пластами. Таких же тяжёлых эпизодов в её жизни до того было двенадцать. И она ненавидела каждый. А сегодняшний день станет отдельным кругом ада, не седьмым, девятым. Там ей, дряни, и место, которое она сама выбрала — выбрала себе казнь, выбрала палача… Правда, как осуществить задуманное, Полина понятия не имела. Повод нашёлся сам собой. Достаточно было просто прийти в школу.

***

— Рит, смотри, — Зеленова пихнула подругу локтем в бок. — Лебедева! — Ну Лебедева, и чё? — Ты что, не видишь? Она напялила такую же блузку, как у меня. — Ну да. А что в этом такого? — Лужина в недоумении сдвинула брови. — Да как ты не понимаешь? Эта… Коза… — У тебя же Новикова коза, — прыснула Рита. — Лужина, вот вообще не смешно. Новикова — по умолчанию коза. Это её… Дефолтное состояние. А Лебедева… Законченная коза. Одинаковая одежда у девушек моего круга — это же моветон. — А по-моему, это всего лишь похожие шмотки, — Лужина флегматично пожала плечами. — Поль, у тебя же есть мозг. Какая вожжа тебе под хвост попала? Ну, нацепила она эту кофту, ну чё теперь-то — расстрелять бедную Олю или самой удавиться? — Лужина, тебе не понять. — Слушай, давай, с тобой блузками махнёмся? Твоя, конечно, не фонтан, но сойдёт. Да и ты хоть денёк как человек походишь. — Что? — Рита ошарашенно посмотрела на подругу. — Нет, ну а что? В конце концов, тебе без разницы, а мне с моим статусом непозволительно ронять лицо. При этих словах глаза Риты гневно сузились. — Знаешь, что, Зеленова? Да пошла ты! — А что я такого сказала? Ритка, чё ты распсиховалась? — А, то есть я ещё и психованная, по-твоему? — Ну есть немного. Но мы же подружки, — Полина снисходительно улыбнулась, — Поэтому, так и быть, я сделаю вид, что не заметила твоей истерики. Рита смотрела на Зеленову так, словно видела впервые. Полина буквально чувствовала, как её окатывает волнами чужих эмоций — непониманием, неверием, болью, но главное — разочарованием, горьким-горьким разочарованием. Всё как по нотам — нотный стан негативных эмоций. Можно собой гордиться. В манипуляциях, Зеленова, ты всё же неплоха. Осталась только кульминация. — Иди ты нахуй! — Рита развернулась на каблуках и кинулась в сторону кабинета математики. Полина в класс не пошла. Согласно плану, сейчас нужно пожаловаться бабушке, и всё — дело сделано. Даже слёзы будут совсем-совсем настоящими, не кукольными. И вовсе не обязательно Эмилии знать, что оплакивает Полина не «вероломство» подруги, а тот факт, что собственными руками оттолкнула единственного близкого человека, единственного, кого не боялась любить без утайки, друга, который делал её почти… Живой? Почти обычным семнадцатилетним подростком.