Квир-реалии

Глава двадцать пятая ШАНСЫ ЕСТЬ Краткое содержание: Брайан и Джастин в коттедже Эрла. Озеро Кардинал. Февраль 2003 года. Джастин  — Знаешь что, Брайан? — говорю я. — Не думаю, что в этом коттедже есть телевизор. Брайан издает сдавленный звук. — Я засунул член тебе в задницу, а ты ищешь телевизор? — Я только хочу посмотреть новости. И погоду, узнать насчет снега. — Все, что тебе нужно знать о снеге, Солнышко, — говорит Брайан, — что его до хрена. Джип застрял в нем. И он все еще продолжается. Конец прогноза погоды от Кинни. Брайан переворачивает меня на спину, не вынимая из меня член. Он уже кончил один раз, но ему все еще мало. — Но что, если мы не сможем выбраться отсюда до того, как тебе нужно будет вернуться в «Спрингхерст»? — спрашиваю я. — Тогда им придется послать упряжку ездовых собак, чтобы забрать меня, — логично рассуждает Брайан, — ты так сильно торопишься убраться отсюда? Он не говорит этого вслух, но он также думает: «И от меня?» — Нет. Как раз наоборот, — я закрываю глаза, когда Брайан начинает медленно входить и выходить из меня, — я пытаюсь понять, как мне сделать так, чтобы эти выходные продлились как можно дольше. — И я пытаюсь, чтобы этот трах длился как можно дольше, так что мы на одной волне, — ворчит Брайан. — Ты сможешь продержаться три дня? — шепчу я. — Я… я так не думаю, — выдыхает Брайан, — потому что я собираюсь кончить снова! Сейчас же! Блядь! Я обхватываю ногами талию Брайана и крепко сжимаю, пока он вздрагивает и входит в меня еще глубже, пока, наконец, не кончает снова. Поленья в камине трещат и вспыхивают, когда порыв ветра врывается в дымоход. Пахнет дымом, мокрой шерстью и шампунем Брайана с зеленым чаем. Не думаю, что когда-нибудь забуду это сочетание запахов. — Джастин, я… знаешь… — Брайан вздыхает, — я пытаюсь сказать вот что… я имею в виду… Блядь, — Брайан морщится, — ты знаешь, что я пытаюсь сказать, Джастин. Помоги мне сформулировать. Он все еще нависает надо мной. Смотрит на меня сверху вниз. Прямо в глаза. — Нет, Брайан, — отвечаю я, — я не знаю, что ты пытаешься сказать. Я не собираюсь отпускать его с крючка. Хочу услышать, как он это скажет. Не тогда, когда он кончает. Или когда он в панике. Или когда он под кайфом или пьян. Но сейчас. Прямо здесь. Мне нужно услышать, как он это скажет. И ему нужно это сказать. Чтобы сделать этот момент реальным. — Ты должен СКАЗАТЬ мне, что ты имеешь в виду. Он некоторое время молчит, как будто обдумывает. Или что-то еще. Осторожно вытаскивает член из меня и заворачивает презерватив в салфетку. Сколько раз в своей жизни он совершал этот маленький ритуал? Тысячи, я думаю, с тех пор, как Брайан одержим идеей быть в безопасности. Но мне все равно становится немного грустно каждый раз, когда он это делает. Потому что он должен это делать. Мы должны это делать. Может быть, когда-нибудь… Да, у меня все еще есть эта фантазия. — Я разговаривал с доктором Горовицем о некоторых вещах, — наконец говорит Брайан, ложась рядом со мной на ковер, приподнявшись на локте. — Каких вещах? Я могу только представить. У Брайана много слоев дерьма и отрицания, через которые ему нужно пройти, чтобы понять, что он на самом деле чувствует по отношению к себе. И ко мне. Меня удивляет, как Брайан вообще сможет понять с чего начать. — О том, когда мы впервые встретились. О том, что это было… по-другому. Я имею в виду, отличалось от обычного траха. — Да, — говорю я, — думаю, что так оно и было. — Но ПОЧЕМУ это было? — спрашивает он. — Я имею в виду, я трахнул сотни парней. Даже тысячи. Почему одна ночь траха и отличный отсос должны так отличаться? — Значит, это все, чем я был? — замираю я. — Ночной трах и отличный отсос? Брайан колеблется. — Все это выходило за рамки. Нет, ты был не просто таким. Ты не был. Вот что я имею в виду. ПОЧЕМУ ты не был таким, как все остальные? Я имею в виду, с самого начала? С чего бы мне, блядь, для начала подцеплять твинка? Мне даже НЕ НРАВЯТСЯ твинки! И к тому же неопытные! Я НЕНАВИЖУ неопытность. Это гребаная трата времени. Но я сделал это. Почему? — Ты однажды сказал мне, потому, что тебе было скучно, — предлагаю я. — Было. Как бы… Но это еще не все, — он хмурится, — но даже после того, как я подобрал тебя, отвез в лофт и заставил кончить в тот первый раз… Тогда я мог бы покончить с тобой. Какого черта я взял тебя с собой в больницу, когда родился Гас? Ты знаешь, что это было охуенно не в моем характере? — В то время я этого не знал, — признаюсь я, — но позже я понял, что так оно и было. В основном из-за реакции Майкла! Он не мог в это поверить! — смеюсь я. — Я знаю. Бедный Майки! — Брайан ухмыляется. — Он все еще не совсем оправился от этого. А потом я СНОВА отвез тебя в лофт! И отвез тебя утром в школу. Я никогда раньше не делал ничего даже отдаленно похожего на это! Должно быть, так оно и было… я имею в виду… я должен был… я… — Брайан останавливается. — Это было все, что ты принял, Брайан. Плохое дерьмо из ванны Аниты, — решаю я, — вот и все. Я провожу пальцами по его растрепанным волосам. Они всегда такие, даже когда он не в постели. И это всегда выглядит горячо. — Должно быть, я влюбился в тебя, — говорит он, глядя прямо на меня. — Хм? — это останавливает меня. — Должно быть, так оно и было, — продолжает он, — с того момента, как я увидел тебя. Под этим уличным фонарем. Это единственное объяснение, — твердо говорит он. — Брайан, это доктор Горовиц велел тебе сказать мне это? — я должен был спросить. — Что? — спрашивает он. — Нет, конечно, нет! Но мы с ним говорили о том, как все начиналось, и я пытался все вспомнить. О чем я тогда думал. Как я себя чувствовал в то время. И это очень трудно — пытаться вспомнить, как я к чему-то относился в какой-то момент моей долбаной жизни. Но это все. И я это чувствовал. Действительно чувствовал. Брайан смотрит на меня так, что становится жутковато. Пристально, заглядывая в меня. Теперь он окончательно выводит меня из равновесия! — Мне нужно приготовить пасту, — говорю я, садясь. Я не знаю, почему мне вдруг захотелось сбежать, но я это факт, — ты голоден? Брайан кивает. — Вообще-то, да. На самом деле, я умираю с голоду. — Хорошо! — я встаю и натягиваю брюки и свитер. — Хочешь поесть перед камином? — Звучит неплохо, — говорит Брайан, потягиваясь. Его тело кажется золотистым в свете огня, — я чувствую себя пещерным человеком. Так что давай медвежатину! — смеется он. Я иду на кухню и проверяю соус, который варится на очень слабом огне. Затем я ставлю воду для пасты. Пытаюсь занять себя чем-нибудь. Не знаю, почему меня так нервируют слова Брайана. Это не значит, что я сам в это не верю или не чувствую. Я верил в это с той самой первой ночи. Любовь с первого взгляда. Такое гребаное клише! Но это БЫЛА любовь. По крайней мере, так было для меня. Гораздо больше, чем отличный трах и отсос. Но для Брайана? Я не знаю. Он сказал мне «Я люблю тебя» той ночью, но он был под кайфом, и в тот момент кончал. Но что это значит, когда он говорит это сейчас? Почему именно в этот конкретный момент? Потому, что он проходит терапию? Или доктор Горовиц хочет, чтобы он это сказал, что-то вроде теста? Я не знаю. Может быть, в конце этих выходных узнаю. А может, и нет. Брайан заходит на кухню. Он снова надел брюки и свитер. Перед камином и на кухне, где стоит плита, тепло, но остальная часть коттеджа вообще не отапливается, так что мы не можем по-настоящему разгуливать голышом, не отморозив себе яйца. — Возьму сумки и смотрю, что там наверху, — говорит Брайан. Он шлепает меня по заднице и пытается заглянуть в кастрюлю с соусом, но я отталкиваю его. — Какая спальня моя? — спрашиваю я. — Эрл сказал, что там наверху их три. — Не знаю, — морщится Брайан, — но нам, возможно, придется поделиться. — Фу! Спать с другим ПАРНЕМ? — вздыхаю я. — Мерзость! — Я боюсь, что прижимание наших обнаженных тел друг к другу — единственный способ согреться в этом месте, так что тебе придется принести жертву, — рассуждает Брайан. — Только если ты пообещаешь никому не рассказывать. Вода закипает, поэтому я кладу ригатони. — О, — говорит Брайан, дыша мне в шею, — мои губы запечатаны. Прямо вокруг твоего члена! Мы начинаем целоваться на кухне, пока я не вспоминаю, что забыл установить таймер для ригатони. — Отнеси чемоданы наверх и дай мне закончить с этим, или мы никогда не сможем поесть! — Да, дорогой! — говорит он тем глупым фальцетом, который у него есть, он называет его голосом «педика без члена». Брайан выходит, и я слышу, как он несет чемоданы вверх по узкой лестнице. Пока его нет, я лезу в один из пакетов с продуктами и достаю маленький бумажный конверт. Это открытка на День Святого Валентина, которую я купил для него. Потому что сегодня День Святого Валентина. Всего год назад я сидел один в лофте, такой, блядь, несчастный. Наверное День Святого Валентина был самым жалким из самых жалких моментов той зимы. Прошла всего неделя с тех пор, как я ударил Теда и ушел из закусочной. Майкл переехал со мной в лофт и случайно ответил на звонок Брайана. И вот тогда Брайан перестал звонить. Я почти не помню, что я чувствовал в течение тех ужасных недель. Думаю, я был слишком ошеломлен. Просто выполнял все необходимые действия. Я не мог бы спрогнозировать, что это будет через год в будущем, так же как не могу представить, что будет еще через год. Я отказался от попыток заранее разобраться в своей жизни. Лучше принимать все как есть. Беру то, что я могу достать. Беру и держусь за это так долго, как могу. Когда купил эту открытку, я почти испугался. Брайан ненавидит сентиментальную чушь. И он ненавидит фальшивые праздники, особенно День Святого Валентина. Но мы все равно здесь. В этом до смешного романтичном месте. Одни. Только мы вдвоем. Я имею в виду… черт! Это идеальная фантазия на День Святого Валентина! А потом Брайан говорит то, что он сказал перед камином. Мне трудно сосредоточиться на всем этом. Брайан может быть таким переменчивым. Он может что-то сказать или дать что-то, а затем в одно мгновение забрать это обратно. Это убивает меня. Я всегда чувствую себя неуравновешенным. Всегда чувствую, что никогда не знаю, что ударит меня в следующий раз. Я постоянно нахожусь на натянутом канате, иду по этой тонкой линии. Гадаю, стоит ли мне рискнуть… Достаю пачку цветных гелевых ручек, которые привез с собой, подписываю открытку и рисую на ней небольшую картинку. Затем запечатываю ее и пишу на конверте имя Брайана. А потом прячу. Когда еда готова, я сначала достаю две маленькие миски с салатом. Брайан сидит на ковре перед камином, перемешивает горящие поленья железной кочергой и смотрит, как они искрятся. — Я налил тебе еще один бокал вина из бутылки, а затем закупорил ее, — говорит Брайан, — подумал, что ты, возможно, захочешь приберечь остальное на завтра, или как бы долго мы здесь ни застряли. Но я сам сегодня вечером больше не пью, — Брайан делает паузу, — мне, вероятно, не следовало пить даже один бокал, но Горовиц говорит, что я должен сделать выводы для себя. Что я должен установить свои собственные пределы, а затем придерживаться их. Это единственный способ, которым я могу жить в этом мире и контролировать свои побуждения. Кроме того, доктор говорит, что алкоголь — не главная моя проблема. По крайней мере, вино — нет. И мне это не нужно, чтобы наслаждаться едой. В том-то и дело, что я не нахожусь в режиме обезболивания и на самом деле не испытываю желания заглушать себя вообще. Думаю, это прогресс, верно? — Я должен был сказать Эрлу, чтобы он не оставлял вино и пиво, но я об этом не подумал, — признаюсь я, — но Эрл не знает, что ты в реабилитационном центре. И я не хотел ему говорить. — Все в порядке. Ты взял бутылки с водой и соком, а также обезжиренное молоко кукурузных хлопьев, так что мы не должны быть обезвожены. Или же мы можем растопить снег и выпить его! Я беру бокал с вином и отставляю его в сторону. Мне это на самом деле не нужно, и я тоже этого не хочу. Затем я передаю Брайану его салат, вилку и салфетку. — Я подумал о том, чтобы открыть банку зеленых бобов и сварить их, но решил, что салата будет достаточно. — Консервированная зеленая фасоль? — Брайан корчит гримасу. — Давай подождем, пока не придем в отчаяние, хорошо? Мы едим салат, а потом я достаю ригатони с мясным соусом. Это вкусно, даже если я использовал банку соуса и просто добавил мясо и специи. — Не ужасно, — говорит Брайан, что на языке Брайана означает, что ему это действительно нравится. Я бы хотел, чтобы у меня было больше возможностей готовить, особенно для Брайана, но на это просто нет времени. Ненавижу питаться на вынос, но, думаю, такова реальность. Брайан вообще ест не много, но когда голоден, он может посоревноваться с лучшими из нас. — Жаль, что у нас нет большой буханки итальянского хлеба! — говорю я. — И чесночного масла! — Как ты любишь накапливать углеводы! — ворчит Брайан. — Нам может понадобиться много углеводов, если мы собираемся выбраться отсюда, — напоминаю я ему, — когда ты в последний раз выглядывал на улицу? Пока я искал дуршлаг, чтобы слить ригатони, нашел в шкафу радио и несколько батареек, так что мы можем, по крайней мере, узнать местный прогноз погоды. — Хорошая работа, Шерлок, — смеется Брайан, — неси его, и мы посмотрим, работает ли оно. Я собираю пустые тарелки и уношу их на кухню. Затем достаю радио и батарейки. — Они выглядят довольно старыми, — говорит Брайан, поднимая одну из батареек, — но им придется это сделать, — он вставляет их в радиоприемник и настраивает на станции, — отлично! Теперь у нас будет музыка для настроения. Но все, что Брайан может найти, это музыкальная станция в стиле кантри. А потом еще одна. И еще одна! Это сельская местность. В конце концов — Огайо. — Господи, это смешно! — говорит он. Брайан ненавидит музыку кантри почти так же сильно, как ненавидит ЦГЛ, «Нэшнл Инкуайрер» и Джорджа Буша. Он с отвращением выключает радио и бросает его на диван. — Вот тебе и музыка для настроения! — Я даже не подумал взять с собой проигрыватель компакт-дисков, Брайан. Извини, — говорю я ему, — никакой музыки. Но я могу спеть для тебя! Брайан хмурится, оглядывая комнату. В углу стоит большой деревянный шкаф. Он встает и исследует его. — Я думаю, мы нашли кое-какую музыку. — Это радио? — спрашиваю я. — Не совсем, — Брайан открывает шкафчик. Внутри альбомы с записями, в старомодном стиле. И еще проигрыватель пластинок, — старая система Hi-Fi. Разве Эрл не говорил тебе, что это коттедж его отца? Потому что этот винил старше Эрла. Это материал 1950-х годов. И еще несколько более свежих дисков, если под последними вы подразумеваете 1964-й! Брайан смеется и достает альбомы один за другим. — Барбра Стрейзанд! — ахаю я, поднимая одну из них. — Дай мне это обратно! — говорит Брайан. Он засовывает его обратно в шкаф. Он ненавидит Барбру. И Бетт. И всех этих Див. Брайан в некотором смысле довольно паршивый педик. — У нас есть Синатра. Роберт Гуле. Мел Торм. Джонни Матис, — Брайан смеется, — это настоящая сокровищница из древней гребаной музыки, Джастин! Теперь мы знаем, для чего на самом деле они использовали эту хижину, и это не для плавания и гребли на каноэ! — Они все еще играют? Я видел старые виниловые пластинки, но никогда их не слушал. — А почему нет? Брайан протирает проигрыватель куском ткани, застрявшим в шкафу. Он включает его, и эта штука крутится и крутится. Он проверяет тонарм* и дует на иглу. — Звук может быть немного резким, но какого черта? — Брайан указывает на два динамика, установленных по бокам от камина. — Давай посмотрим, услышим ли мы что-нибудь? — Конечно! — говорю я. — Что ты хочешь поставить? Фрэнк Синатра? — Синатра всегда хорош, но я думаю, что в первую очередь мы должны признать хозяев поля. Брайан достает пластинку из упаковки, кладет ее на проигрыватель и опускает иглу. И это играет! — Оно работает! — радуюсь я. — Ура! — Конечно. Эрл не держал бы здесь этого барахла, если бы они все еще иногда его не слушали. Брайан усмехается. Он такой самодовольный, что нашел какую-то музыку, даже если это банальная старина. И это действительно банально. У певицы странный, пульсирующий голос, который доносится из динамиков и окутывает комнату. — Что ты подразумеваешь под «хозяевами поля», Брайан? — Это! — говорит он. — Это Джонни Матис! Этот парень — икона гей-музыки — до Боуи, до Элтона, до «Queen», до Джорджа Майкла. У него даже есть ЗАЛ в Лос-Анджелесском YMCA**, названный в его честь, черт возьми! — Ты шутишь, да? Брайан любит подшучивать надо мной. — Они говорят, что натуралы зачали больше детей, слушая записи Джонни Матиса, чем какую-либо другую музыку, в том числе Барри Уайт и «Болеро»! Я качаю головой. — Я не понимаю этого, Брайан. — Сейчас покажу, — говорит он. Брайан отодвигает коврик перед камином и отодвигает диван и мягкие кресла, оставляя небольшое пространство на деревянном полу. Затем он хватает меня на руки. Брайан никогда так не танцевал. Ни разу с выпускного вечера. Или нет с того времени, когда он попытался воссоздать выпускной вечер для меня в лофте в попытке потрясти мою память. В то время я не ценил то, что он пытался сделать, но сейчас ценю. Я понимаю, как он пытался заставить меня вспомнить тот романтический момент, но я не мог этого сделать. Позже. Гораздо, гораздо позже. Да, мы с Брайаном все время танцуем в клубах, но это как-то по-другому. Речь идет о том, чтобы показать свое тело. Речь идет о том, чтобы проникнуть внутрь мгновения и дать всем знать, что вы вместе. Это публичное занятие, что-то вроде траха в задней комнате. Но это… странно. Интимно. Старомодно, но это связывает, хотя и по-другому. От музыки у меня как-то кружится голова. Это так медленно, и совсем нет ритма. Все равно что танцевать под воду, а не под музыку. Она течет вокруг нас. И странный голос певицы гипнотизирует. Брайан обнимает меня так крепко, что я чувствую каждое движение его тела рядом со мной. Чувствую его эрекцию, но гораздо больше, чем просто стояк. Мы движемся вместе, наши тела — единое целое. Вплавляемся друг в друга, когда кружимся и поворачиваемся так медленно. — Вот оно. Песня. Это то самое, Джастин, — шепчет Брайан, когда из старой колонки начинает сочиться еще одна песня, — то, что заставляет всех этих чопорных, жестких натуралов среднего класса захотеть выебать себе мозги. «Скорее всего, потому что я глупо ухмыляюсь В тот момент, когда ты появляешься в поле зрения, Скорее всего, ты думаешь, что я влюблен в тебя. Просто потому, что Мое самообладание как бы ускользает, В тот момент, когда твои губы встречаются с моими, Скорее всего, ты думаешь, что мое сердце — твоя Валентинка…» Брайан дышит мне в лицо, в ухо и в вену на шее. Я чувствую как его ресницы касаются моей кожи. Музыка такая тяжелая и сочная, что я тоже чувствую себя тяжелым и сочным. И я обмякаю в объятиях Брайана. Он залезает мне под свитер и обводит пальцами мои соски. Медленно. Очень медленно. Все происходит как в замедленной съемке. Кружит. Медленно. Он нежно дергает меня за кольцо в соске. Это посылает небольшой разряд прямок моему члену. Он стягивает мой свитер через голову и отбрасывает его. И я даже не осознаю, что Брайан расстегивает мои штаны, пока не чувствую прохладный воздух на своей голой заднице. Брайан, положив одну руку мне на талию, опускает меня на диван, другой рукой медленно поглаживая мой член. Он стягивает с себя свитер и вылезает из брюк. Затем ложится на меня сверху на старый, глубокий диван. Двигается всем телом по моему, чувственно. Целует меня в губы. Целует шею. Я хочу, чтобы Брайан поглотил все мое существо. Но он просто продолжает тереться об меня сверху вниз, наши твердые члены вместе, наши губы вместе. Наши сердца бьются вместе. — Я никогда не трахал другого мужчину так, как трахаю тебя, Джастин, — шепчет он, — никогда. Я никогда никого не трахал, как я трахнул тебя в ту первую ночь. Так основательно. Так долго. Так же, как я хочу трахать тебя каждый раз до сих пор. Каждой частичкой себя. Ты понимаешь? Джастин? Я почти не могу дышать. — Я понимаю. Это то, чего я тоже хочу, Брайан. Я никогда не хотел ничего другого в своей жизни. Но я всегда боялся просить об этом. Боялся, что ты подумаешь, что я прошу слишком многого. Боялся, что ты оттолкнешь меня. Или что ты сбежишь. — Мне надоело сбегать, — говорит Брайан мне на ухо, — кроме того, бежать некуда. Нас засыпало снегом. — Я знаю. Может быть, нас здесь засыплет снегом навсегда, — улыбаюсь я. — Разве это было бы так плохо? — спрашивает Брайан. Я смеюсь. Но он говорит серьезно. Его лицо говорит мне, что он серьезен. То, как он смотрит на меня, заставляет меня моргнуть. Брайан никогда раньше так на меня не смотрел. Его глаза изучают меня. Его дыхание касается меня. Чувствует меня. Мне приходится закрыть глаза, потому что они горят. — Почему ты отвез меня домой той ночью? — спрашиваю я. — Почему? Не знаю. Я ДОЛЖЕН был. Это я знаю точно, — Брайан проводит пальцем по моим бровям, — я вышел из «Вавилона», и был взбешен. Плохой минет. У меня болела голова. Майкл хотел уйти, и он ворчал на меня. Я вышел на улицу, и в меня ударил свежий воздух. Я сделал глубокий вдох, и что-то произошло. Я поднял глаза и… и увидел видение. Все золотое. Молодое и сияющее, — Брайан хихикает, — ты выглядел как гребаная реклама содовой! Для Х-образной странной содовой! И я подошел прямо к видению. Я все еще не понимаю, почему… за исключением того, что мне пришлось, — он делает паузу, — это была Судьба. Фиона была права. Теперь я в это верю. Полностью. — Я всегда верил в это, Брайан, — говорю я ему, — ты был такой красивый. Я думал, что буду бояться, но не боялся. Внезапно все в моей жизни обрело смысл. Я знал, что этот красивый мужчина собирается трахнуть меня. И я хотел, чтобы он это сделал. Я хотел, чтобы ТЫ это сделал! Но не только трахнул меня — любил меня. Я знал это. Даже сказал Дафне на следующий день, что я видел лицо Бога. Ты знаешь эту строчку из «Les Miz», Брайан? Теперь Брайан по-настоящему смеется. — Нет, я не знаю ни одной строчки из «Les Miz»! Я похож на Эммета? — В одной из песен говорится, что ты видишь лицо Бога каждый раз, когда смотришь на человека, которого любишь, — говорю я, — и это то, что я видел, Брайан. Ты, — и я крепко обнимаю его, как будто он собирается встать и убежать, когда услышит, что я говорю. Я чувствую, как цепочка с сердцем прижимается к моему горлу, — с того первого момента. — Ты такой гребаный мечтатель! — говорит Брайан. Но он говорит это не в насмешливой манере. Он говорит это с удивлением. — Я хотел бы, чтобы сам мог так глубоко верить во все это. Я бы хотел… — вздыхает он. — Ты можешь, Брайан, — говорю я, — ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО веришь во что-то. Ты веришь в своего сына. И в своих друзей. И, в хороший день, ты даже веришь в себя. И ты веришь в МЕНЯ. Ты верил в меня, когда никто другой не верил. Когда я увидел свой рисунок с художественной выставки Центра геев и лесбиянок в твоем лофте и понял, что ты его купил, я был так чертовски счастлив! Ты купил мое первое настоящее произведение искусства. Ты придал мне смелости пойти в институт. Ты дал мне возможность продолжать ходить туда после того, как моя увечная рука продолжала выебывать мне мозги. Ты знал, что я сильный, когда все остальные думали, что я слабак. Даже когда тебя не было рядом, ты верил, что я смогу выжить. — И ты можешь, Джастин. Ты всегда можешь. Всегда. Брайан медленно садится. Запись закончилась некоторое время назад. И камин догорает дотла, превращая дрова в тлеющие угли и пепел. В комнате становится прохладно. — Давай поднимемся в постель. Брайан поднимается по лестнице, а я иду на кухню, чтобы выключить свет. И достаю открытку на День Святого Валентина из своего тайника. Лестница очень крутая, вдоль нее стоят полки, вделанные в стену. На полках стоят чучела животных — сурок, перепел, белка, енот — все позы таковы, как будто они все еще живы. Но они выглядят очень пыльными и старыми, их стеклянные глаза потускнели. Мои босые ноги спотыкаются о деревянную лестницу. Я не хочу получить занозу. В одной комнате горит свет. Потолок очень низкий и наклонный. Брайан отвернул одеяло и забрался внутрь. Наверху очень холодно. — Это единственная комната с двуспальной кроватью. В одной из комнат есть две односпальные кровати, а в другой — двухэтажные — должно быть, это была детская комната. Ванная комната находится по соседству. — Спасибо, Брайан. Я иду в ванную, мочусь, а затем мою руки и лицо. Там есть крошечный душ и я молюсь, чтобы завтра была горячая вода. — Иди сюда! — приказывает Брайан, когда я возвращаюсь в комнату. Маленькая лампа с гофрированным абажуром — единственный свет. — Что это? У меня в руке конверт. — Я собирался отдать тебе это, пока мы ели, но… это глупо. Тебе не нужно его открывать. Я ложусь в постель и отдаю ему конверт. Брайан фыркает, когда видит, что это поздравительная открытка. — По какому случаю? Грязные выходные в коттедже? — Нет, — говорю я, — хуже. — И? — День святого Валентина. То есть сегодня. Если, конечно, еще до полуночи. Брайан закатывает глаза. — День святого Валентина? — Я знаю, — пожимаю плечами я, — это было… просто то, что я хотел сделать. Как я уже сказал, тебе не обязательно его открывать. Но Брайан уже открывает. Это открытка, которая предназначена для маленького ребенка. На передней странице пчела, держащая большое красное сердце. Внутри пчела перевернула сердце, и на нем написано: «Пчела Твоя, Валентин!» Я знаю. Глупо. Но внизу я нарисовал маленькую картинку гелевыми ручками, на которой мы с Брайаном целуемся. Это просто каракули, но можно узнать, что это мы. А потом я подписал свое имя. Но Брайан не смеется над открыткой. Он вроде как улыбается и говорит: — Я не получал валентинки с тех пор, как учился в четвертом классе. Думаю, это был четвертый класс. Но эта лучше. И мне нравится эта картинка, — он указывает на каракули. — Я купил ее в магазине, когда покупал продукты сегодня утром. Но я имею в виду то, что здесь написано, Брайан. «Будь моим». Он вздыхает и обнимает меня. — Я думал, что уже твой. *** «В волшебстве лунного света, когда я вздыхаю: «Обними меня крепче, дорогой», Скорее всего, ты веришь, что звезды, Которые заполняют небо, находятся в моих глазах. Думаю, ты чувствуешь, что всегда будешь Единственный и неповторимый для меня, И если ты думаешь, что сможешь, Что ж, скорее всего, твои шансы ужасно высоки. Скорее всего, твои шансы ужасно высоки.» «Шансы есть» Эл Стиллман и Роберт Аллен*** *Тонарм — это деталь проигрывателя, которая удерживает головку звукоснимателя в нужном положении относительно пластинки. **YMCA — Young Men's Christian Association — буквально: Ассоциация христианской молодёжи — одна из первых международных христианских благотворительных организаций, которая поставила во главу развитие и воспитание юношей и девушек, основанное на трёх принципах: здоровый дух, здоровое тело и развитый интеллект. ***Альберт Ирвинг Сильверман (урожденный Эл Стиллман; 26 июня 1901, Манхэттен, Нью — Йорк — 17 февраля 1979, Манхэттен, Нью-Йорк) — поэт-лирик. Стиллман сотрудничал с рядом композиторов: Фредом Алертом, Робертом Алленом, Перси Фейт, Джорджем Гершвином, Эрнесто Лекуона, Полом МакГрейном, Кей Свифт и Артуром Шварцем. Многие из его коллабораций с Алленом стали главными хитами 1950-х для «Четырех парней»; команда Стилмана / Аллена также написала хиты для Перри Комо и Джонни Матиса. Стилман был введен в Зал славы авторов песен в 1982 году. Роберт Аллен Дейтчер (5 февраля 1927 — 1 октября 2000) — американский пианист, аранжировщик и автор музыки для популярных песен.