Квир-реалии

Глава тридцать третья У ТЕБЯ ВСЕ ХОРОШО (ЕСЛИ ЭТО НЕ УБИВАЕТ ТЕБЯ) Краткое содержание: Брайану предстоит провести выходные без Джастина. «Спрингхерст». Февраль 2003 года. Брайан «Я вижу мужчину с флагом, Который возглавляет процессию, И женщину, проливающую слезы По мужчине, запертому в тюрьме. Затем два глаза закрылись, И на мгновение я был захвачен, И все пути ведут к одному выводу. У тебя все хорошо, если это не убивает тебя. Для тебя все хорошо. Конец одного человека — это начало другого человека.» *** — Брайан, — говорит Сильвия. — Что? — вздыхаю я. Я прячусь в своем маленьком уголке одного из небольших конференц-залов со своим iBook подключенным к розетке в стене. — Я сейчас немного занят, Сильвия. — Чем заняты? Все здесь такие чертовски любопытные! — Работаю кое над чем, — она никуда не уйдет, — сценарий. Так что теперь она знает. — Правда? — говорит она, ее тщательно выщипанные брови приподнимаются. — Значит, в кои-то веки вы последовали моему совету! Сильвия так, блядь, довольна. То, что я пишу, это всего лишь идея для малобюджетной картины. Что-то маленькое и независимое. Это не похоже на заказ от Стивена, блядь, Спилберга. В основном, это то, чем я могу себя занять, пока нахожусь взаперти в этом доме развлечений. Из этого следует, что Сильвия попробует приписать себе заслугу за то, что подала мне эту идею. Но она не подавала мне этой идеи. Не совсем. Возможно, она упоминала про идею сценария, но это то, что уже некоторое время накапливалось во мне. Мне просто нужна была причина, чтобы записать. Мне нужно было, чтобы моя голова была достаточно ясной, чтобы понимать, что я делаю. И мне нужно было время, чтобы сделать это. А пока я сижу здесь, в «Спрингхерсте», единственное, чего у меня предостаточно, это времени. — Да, правда, — говорю я, нажимая «Сохранить». Не могу продолжать здесь. Мне придется найти другое место. Может быть, в спортзале. Сильвия никогда бы туда не вошла. — Вы пишите это для того, чтобы сыграть главную роль, Брайан? — спрашивает она. Потираю лоб в центре, где начинается головная боль. — Прямо сейчас я пишу это, чтобы не думать о том, что мой партнер отшил меня на выходные. Потому что, если я думаю об этом слишком долго, у меня начинается приступ тревоги. Поэтому вместо этого я пишу. — О чем сценарий, Брайан? Я знаю, Сильвии любопытно, но какого хрена? Она мой консультант, но обязательно ли ей быть такой блядски любопытной? Спрашивать о том, что я пишу, все равно что просить показать мой личный дневник, или мой Секретный дневник Барби, или что-то в этом роде! Я думал, девушки это понимают? — Речь идет об отношениях между двумя парнями. Один из них — шестнадцатилетний мальчик, а другой — взрослый мужчина. У них нет ничего общего друг с другом… кроме… — я улыбаюсь, — что вы думаете об этом, Сильвия? Она сразу оживляется. — По-моему, это похоже на роман! Я люблю романы! И, кого вы видите в роли Джастина в этом блокбастере? Я смотрю на экран перед собой. Смотрю на слова, которые я написал до этих пор. Эта история не о моей сегодняшней жизни. Сейчас речь не об этом. Речь идет о прошлом. И о том, что я должен сделать, чтобы выйти за рамки этого. Чтобы я наконец-то мог освободиться от этого прошлого. Я закрываю книгу и встаю. — Дело не во мне и Джастине, — говорю я Сильвии, — вовсе нет. Так что… прошу прощения. Знаю, это невежливо, но я должен уйти. Это самая большая проблема в «Спрингхерсте». Ты не можешь, блядь, спрятаться и побыть один. Или если ты все-таки уедешь, например, на выходные в заснеженный коттедж, это слишком хорошо. Это слишком важно. Это чертовски много значит для твоей головы и твоего сердца. А потом тебе приходится вернуться. Потом он уезжает и не возвращается в следующие выходные. И ты один. Такова реальность. Я беру пальто и шарф из своей комнаты. Затем прошу двухчасовой пропуск на стойке регистрации и тащусь в город Маккинли. Сейчас солнечно, всего несколько порывов ветра. Но повсюду снег навален сугробами после сильной метели в прошлые выходные. За грудами трудно что-то разглядеть, поэтому я должен быть осторожен, чтобы меня не переехали при попытке перейти улицу. Вхожу в «Brewed Awakenings». Там так тихо. Девочка-подросток работает за прилавком. Две пожилые женщины сидят у камина, пьют кофе и едят булочки. Я заказываю латте и банановый кекс. Сажусь рядом с одной из розеток и включаю свой iBook. Трудно записывать вещи, которые так перемешались у тебя в голове. Истинные вещи. У меня никогда не было проблем с написанием лжи. Рекламные компании и все такое прочее дерьмо. Реклама всякого хлама. У меня это хорошо получалось. Чертовски хорошо. Чертовски хорошо! И у меня есть награды в доказательство. Но реклама — это не реальность. Все дело в имидже. В шумихе. И я ненавижу это сейчас. Потому что сам видел что может сделать с вами шумиха, когда вы являетесь продуктом. Когда ты всего лишь товар. Больше не человек, а предмет для продажи. Я уже выставлялся на продажу раньше, и это не очень красиво. Это никогда не бывает красиво, если ты стоишь на морозном углу улицы. Это не красиво, даже когда завернуто в мишуру большой киностудией или уложено в полном цвете в глянцевом журнале. Измышления. Чушь. Шумиха. Это все неправда. Дверь кафе открывается, и входят две женщины с ребенком, который выглядит примерно ровесником Гаса. Ребенок весь укутан от холода, так что я не могу сказать, девочка это или мальчик. Это заставляет меня задуматься, что Гас сейчас делает. Вот тебе и все, чтобы быть порядочным отцом. Я даже не знаю, где сейчас мой ребенок. Наверное, в детском саду. Женщины покупают выпечку и уходят, та, что пониже ростом, держит малыша за руку. Холодный воздух кружится вокруг, когда дверь магазина захлопывается. Холодный. Как это всегда бывает в конце февраля. Как описать глубину этого холода? Как показать в фильме, как чувствуют себя ваши ноги, когда вы стоите в слякоти в кроссовках и тонких носках? И потрепанной кожаной куртке. Ни перчаток, ни шапки. И этот чертов ветер дует прямо сквозь тебя. Как это показать? Как все это описать? Это моя гребаная дилемма. Я потею от сцены, над которой работаю, пытаясь сделать то, что по рассказам Рона, он делал со сценарием — представить, как это происходит у себя в голове, а затем описать то, что я вижу. Но представлять это — значит делать это слишком реальным. Это вызывает у меня дурные предчувствия. Край тревоги подкрадывается ко мне. Мне определенно не следовало пить этот латте. Слишком много кофеина и сахара. Дверь снова открывается, и меня обдает порывом холода. Я должен пересесть на другое место, но мне нужна компьютерная розетка. — Привет, Брайан. Я поднимаю глаза. Горячий ботаник доктор Генри «Зовите меня Гарри» Мейсон. Партнер доктора Горовица в Реабилитационном центре «Спрингхерст», доктор Горовиц занимается головами, а доктор Гарри — телами. — Привет, док, — говорю я, — я не знал, что они отпускают вас днем. Очки доктора Гарри немного запотели от холода, и его вся плохая стрижка в снегу. Он усмехается мне: — Только когда мне нужно выпить немного горячего шоколада и съесть один из эклеров Бетси! — Похоже, у вас шоколадная зависимость, док. Для этого вам может понадобиться реабилитация, — огрызаюсь я. — Тогда я определенно работаю в нужном месте, не так ли? — усмехается он. — Извините, Брайан, я на минутку. И он направляется к стойке за своей порцией шоколада. Его одежда ужасна. Эти мешковатые костюмы от Сирса. Дешевые хлопчатобумажные рубашки и брюки из полиэстера. Но хорошая задница под этим мусором. В другой жизни я бы трахнул его в мгновение ока. В другой жизни я бы трахнул его в первый же день, как оказался здесь. Но это уже другая жизнь. Не та, которую я пытаюсь создать. Не та, которой я пытаюсь жить сейчас. Доктор Гарри приносит свой горячий шоколад и эклер обратно к столу и плюхается напротив меня. — Итак, Брайан, — говорит он, — как жизнь? Я поднимаю бровь. — Жизнь, как обычно, док. Дешево и сердито. — Вы поражаете меня, Брайан! — смеется он. Он деликатно покусывает свой эклер, как будто боится его. Я хочу видеть, как он открывает рот и засовывает эту штуку прямо туда. Посмотрим, что он сможет принять. Думаю о том, что я могу проглотить один из этих больших эклеров целиком. Практика рождает совершенство. Много практики. И у меня ее было много. — У них здесь хорошая выпечка, — неловко комментирую я. Еда и погода. Безопасные темы. — «Brewed Awakenings» — это социальный центр города Маккинли, так что, я думаю, не имеет значения, хороша еда или нет, но она определенно помогает! — доктор Гарри потягивает свой горячий шоколад. Опять же, деликатно, как будто это слишком горячо для его чувствительных губ. — О, еще одна вещь, Брайан — к нам заезжает новый парень. Обычно я бы не стал упоминать об этом, но вы, возможно, знаете этого парня. Черт! Кто бы это мог быть? Я знаю множество кандидатов на реабилитацию. Блядь… половина населения Лос-Анджелеса — кандидаты на реабилитацию! — Правда? Как его зовут? — с любопытством спрашиваю я. — Уолкер Талмедж. Он сейчас заканчивает детоксикацию. Я только что оттуда, — говорит он. — Уолкер Талмедж? Певец? — я качаю головой. — У Джастина есть несколько его компакт-дисков. Но я никогда не встречал его. — О, — доктор Гарри пожимает плечами, — я думал, что вы знакомы с ним. Он занимается шоу-бизнесом и он гей. — Он, должно быть, принадлежит к другому отделению знаменитого клуба «Педики Америки», док, — говорю я ему, — потому что я никогда его не встречал. — Вы бунтарь, Брайан! Доктор Гарри — один из тех парней, которые смеются над своими собственными шутками. Это напоминает мне о Джимми. Джимми и Гарри отлично поладили бы. Они могли бы рассказывать друг другу анекдоты, а потом смеяться над ними. — Да, я настоящий смехотворный бунтарь. Думаю, сегодня днем я больше ничего не напишу. — Итак, Брайан, — спрашивает он, — ваш партнер приедет в эти выходные? Я видел его здесь, но никогда не встречал. Внезапно я чувствую себя не так уверенно. Как будто порыв холодного воздуха прошел по комнате, за исключением того, что никто не открывал дверь. Я хватаюсь за край стола, моя голова внезапно кружится. Не облажайся, Кинни! Не думай о том, чтобы пережить выходные в одиночку. Это не проблема. Ты можешь это сделать! Это же проще простого, верно? Как поется в песне: «У тебя все хорошо, если это тебя не убьет»! — Джастин занят в эти выходные, — удается мне сказать ему. Но небрежно. Очень небрежно, — у него открывается большая художественная выставка в марте в Музее Уорхола в Питтсбурге. Его работы были выбраны куратором специально для нее. Доктор Гарри, кажется, впечатлен. — Музей Уорхола, да? Это звучит важно. Я не знал, что он художник. Я думал, он модель или что-то в этом роде. — Он чрезвычайно талантливый художник. Занимается живописью и компьютерной графикой, — я не знаю, почему у меня такой оборонительный голос, — а он всего лишь второкурсник Питтсбургского института изящных искусств. — Не просто красивое личико? — ухмыляется доктор Гарри. — Нет, — натянуто отвечаю я, — не просто красивое личико. Это всегда выводит меня из себя. Люди предполагают, что Джастин — какой-то безмозглый твинк, потому что он молодой и симпатичный. Или потому, что он со мной. Что еще хуже. Я думаю о людях, которые называют Джастина «мой мальчик», или «мой трофей», или «мой кусок белокурой задницы», или другие гребаные оскорбления. Ненавижу это. Чертовски ненавижу это. Я думаю о нас двоих в том коттедже с отключенным электричеством. Джастин берет на себя ответственность. Он всегда отвечает за все. Особенно за заботу обо мне. Люди были бы поражены, если бы поняли, что на самом деле происходит между нами. Если бы они понимали динамику нашего партнерства. Потому что я могу быть большим, громким и требующим охуенно много внимания, но Джастин — настоящий капитан этого корабля. Он — якорь. Он — ядро. Если бы не он, я бы давно перемахнул через край. Просто, блядь, красивое личико, действительно? — Как вы себя чувствуете физически, Брайан? Какие-нибудь проблемы с пристрастием? Вам нужны какие-нибудь витамины или добавки, которые вам помогут? Кроме кофеина, конечно! — доктор Гарри указывает на латте, не говоря уже об остатках булочки на моей тарелке. — Поймали, док! — восклицаю я. — Мне всегда нужен кофе! Да, я все еще наркоман. И я всегда хочу сигарету после того, как закончу дрочить утром. И в душе. И после обеда. И вечером. И прежде чем засну. Но это все. Доктор Гарри подавляет смех и поправляет свои дурацкие очки. — Вы действительно так часто мастурбируете? — Я сократил количество с тех пор, как попал сюда, — невозмутимо отвечаю я, — мое либидо было сильно подавлено отсутствием горячих парней, которых вы предоставляете платежеспособным клиентам. — Вы разыгрываете меня, не так ли, Брайан? — спрашивает доктор Гарри, как будто он не уверен. — Кто, я? — отвечаю я. — Я привык к большому сексу, док, и здесь это не вариант. Доктор Гарри весело фыркает. — В «Спрингхерсте» нет никого слишком сексуального, да? — Видите ли, я имел в виду горячих парней, док. Я мог бы дать вам номера нескольких медсестер-мужчин и массажистов, которые могли бы оживить коллектив, — я откидываюсь на спинку стула и допиваю свой латте, — но есть также тот факт, что моего партнера здесь нет. И я… У меня действительно нет большого желания трахаться с кем бы то ни было, кто не он. Произнося эти слова, я понимаю, что это чистая правда. Часто в последнее время я говорил что-то и знал, что это не чушь собачья, а то, что я на самом деле, блядь, имею в виду! И это не имеет ничего общего с тем, чтобы давать пустые обещания или бояться потерять Джастина или даже быть как пара лесбиянок в Вере Ванг, идущих по какому-то гребаному проходу! Это разница между тем, что Я хочу и чего я не хочу. И я хочу Джастина и никого больше. Да, я мог бы трахнуть пару парней в «Спрингхерсте». Я мог бы трахать их регулярно, если бы захотел. Они уже либо подкатывали ко мне, либо смотрели мне в глаза, давая понять, что они доступны. И это даже не включая женщин, которые приставали ко мне здесь, если бы я был в таком отчаянии, чтобы обратиться к киске. Нет, спасибо, дамы! Нет, пока у меня есть свободная правая рука! Но я отверг их всех. Не потому, что мне пришлось… или существуют правила, запрещающие сексуальные контакты в «Спрингхерсте», правила были созданы для того, чтобы их нарушать, и они нарушаются каждый день, но потому, что я этого хотел. Я на самом деле сделал реальный, осознанный, трезвомыслящий выбор НЕ трахать ничего, что попадалось мне на пути, просто потому, что это доступно. Потому что я не хочу, чтобы что-то пересекало мой путь. Я не боюсь признаться в этом, больше не боюсь. Мне нужен только один человек. Насколько это, блядь, жалко? И насколько, блядь, потрясающе? Особенно для такого мудака, как я. Это заставляет меня чувствовать себя хорошо, но в то же время чувствовать ужас. Открытый. Необработанный. Уязвимый. А я ненавижу чувствовать себя уязвимым. Чувствовать, что эмоции вышли из-под моего контроля, потому что они кому-то принадлежат кроме меня. Слава гребаному Богу, что Джастин — мой партнер, а не кто-то другой! Потому что с Джастином мне никогда не придется беспокоиться, что он причинит мне боль или использует мою уязвимость против меня. Я думаю о том, как Рон постоянно играл со мной и использовал мою собственную неуверенность против меня. Вот почему это никогда не могло сработать с Роном, даже если бы я уже не был влюблен в Джастина. Рон не мог не причинять мне боль. Рон никогда не смог бы оставить меня в покое, и я тоже не смог бы. Мы были созданы, чтобы причинять боль друг другу. Уничтожать друг друга. Но Джастин… он другой. Он был создан, чтобы спасти меня. Научить меня. Спаси меня, Господи! Теперь я действительно говорю как гребаная лесбиянка! Я начинаю смеяться, и доктор Гарри смеется вместе со мной, хотя он, блядь, понятия не имеет, над чем я смеюсь. — Это здорово, Брайан! — говорит он, улыбаясь. — Вы выглядите счастливым. Приятно это видеть. — Я счастлив, — говорю я ему. Но несчастен в эти выходные. Мне одиноко, и я возбужден. И все же счастлив. Я что, совсем облажался? Мы еще немного разговариваем, пока он доедает свой горячий шоколад и эклер. Но уже поздно, и мой двухчасовой пропуск почти закончился. Здесь так рано темнеет в середине зимы, и я не хочу бродить по дорогам в темноте. Это хороший способ угробить твою задницу деревенщине, катающейся на снегоочистителе! Я отключаю iBook и надеваю пальто. — Могу я отвезти вас обратно, Брайан? — предлагает доктор Гарри, надевая перчатки. — Спасибо, но я, пожалуй, пройдусь пешком, — отвечаю я, — мне нужно потренироваться. Доктор Мейсон уходит, и я тоже иду своей дорогой, запасная банановая булочка в кармане на потом. Невыносимо холодно, но идти приятно. Я слишком расслаблен. Слишком, блядь, пассивен. Я не скучаю по кайфу, но мне не хватает шума движения. Кайфа от танцев, быстрой езды или жесткого траха. Из меня не вышел бы очень хороший монах. Как много спокойного созерцания и самоанализа я могу принять, прежде чем начну кричать. Войдя в главное здание «Спрингхерста» после улицы, вы чувствуете себя как в горячей ванне. Тепло почти удушающее. Я разворачиваю свой шарф, чувствую запах готовящегося ужина. Слышу, как люди смеются в одной из комнат отдыха, ожидая ужина. И слышу, как кто-то играет на пианино в одном из конференц-залов. Узнаю мелодию. Это «Плач в Челси», песня с одного из компакт-дисков Уолкера Талмеджа. Джастин слушал ее всего около тысячи раз. «Ничего более жалкого, Ничего более банального — Бедный мальчик-гей Стою один под дождем. Почему я думал, что он другой? Почему я думал, что у него все получится? Красивый мужчина, созданный, чтобы причинить мне боль, Красивый мужчина, о котором нужно забыть. Я плачу в Челси, Когда все парни проходят мимо. Я плачу в Челси, Какой же я дурак!» За пианино сидит сам Уолкер Талмедж III. Золотой мальчик гей-музыки. Сын известного журналиста — лауреата премии и внук сенатора. Чистый патрицианский WASP, который к тому же еще и полный педик, и один из самых известных педиков в музыкальном бизнесе. Уокер выглядит в точности как одна из обложек его компакт-диска. Темные волосы длинные и волнистые, со светлыми мелированными прядями, и у него такое избалованное, классическое англосаксонское лицо — острые скулы и скошенный подбородок. Руки длинные и изящные, он играет на пианино, которое немного не настроено от того, что его мучили все эти бездарные пациенты. У него пирсинг в ушах и татуировка в виде фиолетового цветка на тыльной стороне левой руки. Он один из тех парней в центре Гай-Буа, которые модные, молодые, богатые и очень, очень грустные. И очень талантливые. Уокер Талмедж заставляет хорошо звучать даже жестяное пианино. Он смотрит на меня снизу вверх. Его глаза цвета морской волны расширяются от шока, когда он видит, что я стою там. — Брайан Кинни? — выдыхает он. — Ты настоящий? Или ты то, что я вызвал в своем воображении в детоксикационном кошмаре? — Нет, это я, — говорю я. Я все еще стою там в своем пальто, и с моих ботинок капает тающий снег, — я слышал, как ты играл. Надеюсь, ты не возражаешь, если я отойду на секунду. Добро пожаловать в Обезьянник, как сказал бы Курт Воннегут. Я протягиваю ему свою холодную руку, и он встревоженно пожимает ее. Как будто не хочет отпускать мою руку никогда. Мы никогда не встречались, но он знает, кто я такой. Это то, за что стоит ухватиться в таком месте, как это. — Ты… находишься здесь? Или просто в гостях? — спрашивает он, проводя длинными пальцами по своим растрепанным волосам. Он выглядит усталым, худым и разбитым, как все, кто выходит из детоксикации. Все еще дрожит. Не знаю, почему он здесь, но я бы предположил, что за кокаин или кристаллический метамфетамин. У него изможденный вид хрустальной королевы. — О, я наркоман-ветеран, — говорю я легкомысленно, — я здесь уже месяц. Так что, если хочешь узнать рутину, можешь спросить меня. Уокер качает головой. — Я никогда не ожидал увидеть… увидеть кого-то вроде тебя в этом месте! — Почему? Недостаточно модно? — фыркаю я. — Я был в одном месте в Малибу, но меня оттуда смыло. — Но здесь. — он колеблется. Я замечаю, что его тонкие пальцы дрожат, — это так… это не так уж плохо? — Нет, — говорю я, — совсем не так уж плохо. Ты чувствуешь себя немного беспокойно? Он кивает. — ОЧЕНЬ беспокойно. Я мог бы использовать около сотни Валиумов, чтобы отпугнуть муравьев! — Это чувство пройдет. Ты успокоишься, — я улыбаюсь ему. Никто не поймет наркомана лучше, чем другой наркоман. У нас общий язык, общий опыт. Как боевые приятели. И приятно быть парнем, который в кои-то веки не разваливается на части, который держится. Выживает. У тебя все хорошо, если это тебя не убьет. — Итак, — спрашиваю я, — теперь чувствуешь себя немного лучше? Он смотрит на меня своими сине-зелеными глазами. — Я подумывал о том, чтобы выпрыгнуть из ближайшего окна, но может быть, я подожду с этим, — и он криво улыбается, когда его эфирные пальцы двигаются по клавишам, наигрывая незнакомую мелодию, — потому что дела, безусловно, идут в гору! *** «У тебя все хорошо, это кошмар-разговаривать С беспокойным океаном, С безрассудным спокойствием излагать свою позицию, Но если ты потерпишь неудачу, это может просто освободить тебя. У тебя все хорошо, если это не убивает тебя. Для тебя все хорошо. Конец одного человека — это начало другого человека. Верни голову, здесь приходит беда, Поверни меня и будь здоров, прикрой свое сердце. У тебя все хорошо, если это не убивает тебя.» Нил Финн.