Soundtrack Speeding Cars, Walking on Cars
Мне следовало запомнить ее лучше. Разглядеть черты. Высечь в памяти каждую мельчайшую деталь, впадинку, веснушку. Я часто думал об этом, когда только переехал во Францию. Не было и дня, чтобы я не вспоминал о ней, но каждый раз с досадой осознавал, что ее образ неуловимо ускользает. Блекнет, расплываясь под ярким солнцем. В наш последний вечер она громко ругалась на меня. В очередной раз обвиняла в том, что я эгоист и избалованный ребенок, что не могу держать себя в руках, а ее волосы занимали собой все свободное пространство комнаты. Я избавился от слепоты, но приобрел кучу комплексов. Гермиона стала той, кого обожали и кому поклонялись, писали в газетах и восхваляли на каждом углу. Я не жаждал такой славы, просто не был готов, что все вокруг воспримут нашу новоиспеченную пару в штыки. Убогий бывший Пожиратель смерти и героиня войны. Теперь-то я понимаю, что она вовсе не стыдилась меня. Именно Гермиона из раза в раз успокаивала мои истерики и приступы хандры. Просто я не хотел это воспринимать. Считал себя правым везде и всегда. Кажется, ни один человек во всей магической Великобритании не был рад нашему с ней союзу. Начиная от рядового уборщика в Министерстве и заканчивая моей матерью. Нам было хорошо вместе. Наедине мы могли просто говорить часами и каждый раз я поражался, насколько сильно мы на самом деле похожи. Я смотрел на нее и улыбался, словно идиот, когда она в очередной раз доказывала свою правоту, а после затыкал ее поцелуем. Так что да. Мы были отличной парой. Просто мы не могли не выходить из нашей съемной квартиры, заперевшись там навсегда, хотя я бы очень этого хотел. Помню, как впервые сказал, что люблю ее. Это было через три с половиной месяца после того, как мы стали жить вместе. Она разрезала пиццу, и ее рука с ножом застыла над картонной коробкой в нерешительности. Помню, как она улыбалась тогда. Кажется, я не видел ее такой счастливой даже после успешной сдачи СОВ по зельеварению. Наша квартира была маленьким миром, который принадлежал только двоим, но все шло наперекосяк, стоило нам покинуть ее пределы. Я устроился на стажировку в Министерство, но из этого ничего не вышло. Мои гордость и самоуважение безжалостно топтали все мелкие чиновники, начиная со сраного секретаря. Я терпел это, а после срывался на ней. Никогда не думал, что чужое мнение сможет довести меня до подобного, но мужское эго — штука хрупкая. Мы были с ней вместе ровно полгода. Шесть месяцев. Сто восемьдесят три дня. Четыре тысячи триста девяносто два часа. А я все равно смог забыть ее черты. Она заканчивала работать ровно в 17:00, а я задерживался до последнего. Хотел выслужиться перед начальником отдела, чтобы получить желаемую должность. Гермиона никогда не ложилась спать, пока я не приду домой. С Асторией такого не случалось, кажется, ни разу. После двух лет брака ей вообще стало плевать, где я и с кем. Собственно, как и мне на нее. Хоть в чем-то у нас была взаимность. После тяжелого рабочего дня я обычно находил Грейнджер на кухне с синяками под глазами и чашкой кофе в руках или свернувшуюся калачиком на неудобном диване в нашей маленькой гостиной. Я думаю, что должен был смотреть на нее чаще. Наверное, тогда бы сейчас у меня так отчаянно не щемило в груди. Она просыпалась рано утром даже по воскресеньям, но никогда не будила меня. Казалось бы, такая мелочь, но сейчас я думаю, что это было очень важным. Она была важной. Как так вышло, что самая лучшая часть моих тридцати лет уместилась в жалкие полгода? Ах да, еще плюс две недели в Хебне, которые я провел с Гермионой-Грейс-Грейнджер. Я любил ее тогда, это я знаю точно. Не собираюсь анализировать свои теперешние чувства, в любом случае это никому не нужно. Гермиона без пяти минут жена, будущий министр магии, у нее все в норме, и я рад за нее. Честно. В наш последний вечер мы хотели отметить круглую дату — полгода отношений. Никогда не любил подобную чепуху, но Гермиона настояла. Она готовилась, наряжалась, сама сделала ужин для нас, хоть это никогда и не доставляло ей особого удовольствия. Гермиона суетилась весь день, а я просто забыл об этом. Я задержался на работе дольше обычного. Перед выходом из Министерства один из клерков кинул мне в спину очередную чушь о Пожирателях, о том, что мне здесь не место, и это послужило спусковым крючком. Мы договаривались на пять, но вернулся я к одиннадцати. Я видел Гермиону, плачущей из-за меня, лишь один раз, в Гайд-парке в нашу первую встречу после Хебна, и в наш последний вечер она тоже плакала. Я вспылил и сказал, что глупый кусок запеченного мяса не может быть важнее моей работы. Что я пытаюсь обеспечить наше будущее, вернуть статус своей семье, что я не хочу быть лишь «плюс один». Никчемным приложением к героине войны. Мне следовало лучше подбирать слова, следовало извиниться за остывший ужин и ее испорченный макияж от потекшей туши, но я этого не сделал. Я всегда считал себя правым. Гермиона успокоилась тогда и подозрительно затихла. Она вытерла слезы рукавом платья, и ее взгляд в тот момент я вспоминал еще долгие годы. Он стал не просто отрешенным, он стал ледяным. «Может, я тоже лишняя в твоей жизни, Драко?» — спросила она. Я огрызнулся, сказал, чтобы она не несла чушь, но я действительно испугался. Впервые в жизни я испугался, что меня могут оставить. Я привык терять, но потерять ее был не готов. Но, конечно же, я этого не показал. Гермиона сказала, что мне следует подумать, нужны ли мне эти глупые куски запеченного мяса, наша глупая квартира и эта глупая жизнь с ней. Я часто уходил после наших ссор, хлопая дверьми. Выпивал в соседнем баре, остывал и возвращался обратно. Но в тот раз ушла она и больше не вернулась. Гермиона Грейнджер никогда не смотрит назад.***
Десять дней до Рождества Я стою на перекрестке, где мы договорились встретиться с Гермионой. На углу расположилась маленькая кофейня с неприметным названием «Булочки на Хай-стрит», но я действительно впечатлен. Внутри толпится народ, и еще несколько человек на улице ожидают своей очереди, чтобы войти. Видимо, фирменный торт Джин Грейнджер произвел в Марлборо настоящий фурор. Я трансгрессировал сюда на двадцать минут раньше положенного, чтобы не разминуться с Гермионой. Знаю, она в любом случае придет, но рисковать не хочу. Ума не приложу, будет она сегодня одна или со своим женихом. Я хотел бы, чтобы мы провели этот день наедине. Цепляюсь за последнюю возможность, как настоящий кретин. Я уже знаю, что ничего не буду делать целенаправленно. Не собираюсь больше смущать ее или отвешивать неуместные комплименты. Я действительно хотел бы с ней общаться. Гермиона ничем себя не выдала ни в нашу первую встречу, ни после. Я знаю — если она принимает решение, ее уже невозможно переубедить. Да и кем бы я был, если бы попытался снова после десяти лет? Когда у нее только-только начало все налаживаться, а моя собственная жизнь летит в тартарары. Конечно, это сказано слишком громко и пафосно, ведь ничего ужасного, по сути, не происходит. Я просто проживаю каждый свой день так же, как и предыдущий, втайне надеясь, что когда-то станет лучше. Должно стать. Но сам я ничего для этого не предпринимаю. — Драко? — меня окликает звонкий голос Гермионы. Я оборачиваюсь и вижу ее в вязаной шапке и с широкой улыбкой на лице. Шпильки и обтягивающие платья ей до ужаса идут, но мне больше нравится такая Грейнджер. Моя Грейнджер. — Привет, — улыбаюсь ей в ответ. — Отлично выглядишь. — Спасибо, — ничего не значащее замечание, но ее ресницы смущенно опускаются вниз, и я невольно любуюсь этим зрелищем. — Давно ты тут? Совсем замерз, наверно? — Я только пришел, — вру. — Все в порядке, — оглядываюсь на очередь в кондитерскую ее матери, которая за время моего ожидания лишь увеличилась, и прищуриваюсь. — Что-то мне подсказывает, что нам будет довольно сложно пробраться сквозь эту толпу. — Ну-у, — тянет Гермиона с заговорщическим выражением лица. — У меня есть некоторые связи здесь. Пойдем. Она хватает меня за руку и тянет в сторону кафе, но перед самым входом сворачивает в подворотню. Мы пробираемся мимо мусорных баков к неприметной маленькой двери с облупленной краской. Она подмигивает мне и стучит пять раз — три удара с перерывами и два коротких. — У вас тут что, свои шпионские шифры? — подначиваю я. — О-о, ты и представить себе не можешь, Драко Малфой, — ухмыляется она. Сегодня она снова одна, без Криса, и мне кажется это странным и волнующим, но я не собираюсь произносить этого вслух. Дверь со скрипом открывается, и я вижу на пороге улыбающееся лицо Джин Грейнджер. Она с нежностью смотрит на дочь, крепко обнимает ее, но после ее взгляд находит меня. Если быть честным, меня даже немного передергивает. Никогда не был с семьей Гермионы в плохих отношениях, но выражение лица ее матери красноречиво намекает, что многое изменилось за эти десять лет. — Драко, — говорит она и улыбается. — Какой сюрприз! Может быть, мне показалось? — Что же ты не предупредила? — Джин поворачивается к Гермионе и притворно хмурит брови. — Я приготовила бы что-то особенное. — Не успела, — пожимает плечами Гермиона. — К тому же у тебя сегодня куча гостей, мы просто посидим за вашим столиком в углу, если ты не возражаешь. — Ох, конечно-конечно, что это я? — Джин всплескивает руками, и я только сейчас замечаю, что на ней белый фартук, а ее одежда и волосы испачканы в муке. — Проходите скорее, не стойте на холоде. Мы протискиваемся через маленькую заднюю дверь, и в нос тут же ударяют запахи имбирных пряников, свежей выпечки и Рождества. Тысячу лет не был в подобных местах. — У мамы есть небольшой столик в самом углу, он всегда свободен, если кто-то из родных или друзей зайдет, — объясняет Гермиона, пока забирает мое пальто, складывая наши вещи на каких-то коробках со сладостями в подсобке. — Здесь всегда так много посетителей? — спрашиваю. — Да, — говорит Гермиона. — Конечно, в понедельники и вторники поменьше, но многие приходят сюда завтракать и покупают что-то домой, когда идут с работы. А по субботам и воскресеньям не протолкнуться. — Проходите, — приглашает Джин. — Я сейчас заварю вам чаю. В зале людей намного больше, чем мне представлялось, пока я ждал Гермиону снаружи. Просто удивительно, как такая маленькая кондитерская может вместить столько народу. Благо здесь хотя бы нет вечно кричащих детей. Гермиона указывает на маленький столик в самом углу. Интерьер здесь простой, но сделан со вкусом. Старая добрая Англия. Я видел нечто подобное в доме моей тетки Андромеды много лет назад, мне там понравилось. Мэнор и дом Блэков на Гриммо вряд ли можно назвать уютными. От этих мест у нормальных людей бегут мурашки по спине размером с гребаный горох. Я усаживаюсь в углу. Стул маловат для меня, да и стол недалеко ушел, но здесь мило, по-домашнему. Давно не ощущал себя так. — До лечебницы мама очень редко готовила, потому что работала целыми днями, а после не позволяло здоровье, — говорит Гермиона. — Но в Исландии у нее было достаточно времени, чтобы пересмотреть приоритеты, — хмыкает она. — Никогда бы не подумала, что Джин Грейнджер когда-то станет кулинаром. — У нее отлично получается, — хвалю я. — Правда. Даже домовики в мэноре позавидовали бы ее яблочному пирогу. — Только не смей сказать такое при них, — прищуривается Гермиона. — У бедных существ случится сердечный приступ. — Ты совсем не меняешься, Грейнджер, — качаю головой. — Прошло столько лет с тех пор, как… — как мы были вместе, — со школы, а ты все также готова грудью защищать несчастных домовиков. Гермиона замолкает и задумчиво смотрит на меня. Дольше, чем позволяют правила приличия двум чужим друг другу людям. — А ты изменился, Драко, — говорит она тихо. — Что случилось? Почему ты не живешь в мэноре? Я открываю рот, чтобы отмахнуться или отшутиться, но не могу выдавить из себя и звука. Она всегда знала меня лучше всех. Всегда могла раскусить любую ложь. Врать ей все равно, что пытаться изворачиваться под сывороткой правды. Мне одиноко, Гермиона. Я живу только работой изо дня в день, потому что боюсь остановиться и понять, что сам просрал всю свою жизнь. Я не могу простить мать за тот день после нашей ссоры, когда она купила мне место в магистратуре французского университета. За то, что она всегда была против тебя, а я слушал. За то, что организовала свадьбу с Асторией и растрезвонила об этом по всей магической Европе. За то, что убеждала меня, что так будет лучше. Но больше всего я ненавижу себя за то, кто я есть. За всю чушь про фамилию и правила. Правила, правила, правила, которыми пичкали меня с самого детства. За мою слабохарактерность. И я не могу оставаться там, один на один с собой. — Просто не хочу, — вот и все, что я отвечаю шепотом, чтобы голос не сорвался. Гермиона открывает рот, чтобы ответить, но, слава Мерлину, ее прерывают. — А вот и ваш чай, — напевает Джин и сама приносит к нашему столику поднос с фарфоровыми чашками. — Давайте я за вами поухаживаю. — Не нужно, мы сами справимся, у вас и так дел полно, — киваю на толпу возле прилавка и пытаюсь перехватить инициативу, но Джин отмахивается и ловко разливает напиток. Он пахнет травами и облепихой. Ловлю себя на мысли, что так часто делала Нарцисса. — А где же Крис? — как бы между прочим спрашивает она. — О, у него появились срочные дела в Глазго. Обещал вернуться дня через три, — отвечает Гермиона спокойным тоном, но я прекрасно вижу, что ей неуютно, как будто бы ее поймали за руку. — Надеюсь, он вернется до Рождества, — цокает Джин. — Милая, сходи на кухню сама, пожалуйста, я присяду ненадолго, Ник вроде бы справляется. Я перевожу взгляд за прилавок и вижу там щуплого паренька лет двадцати, он выглядит так, будто вот-вот сойдет с ума, если посетители не перестанут тыкать пальцами в витрину, но Джин это, кажется, вовсе не смущает. — Да, конечно, — Гермиона поднимается с места, уступая его своей матери, и спешит за выпечкой. — И не забудь захватить лимонный тарт, пирожки и несколько кусков торта, вы обязаны это попробовать! — кричит ей вдогонку Джин. Когда силуэт Гермионы скрывается за дверью, между нами повисает неловкое молчание. Я тянусь под стол и достаю пакет с подарками для Джин и Венделла, которому я незаметно успел вернуть прежний размер тайком от магглов. Выбирал их сегодня пол-утра. — Я помню, что Венделл любит огневиски, — говорю и протягиваю пакет с позвякивающим стеклом. — А вы вино. Счастливого Рождества, Джин. Она не берет мой презент, а я сижу с вытянутой рукой, словно настоящий идиот. Взгляд Джин становится подозрительным и холодным, когда она спрашивает: — Зачем ты здесь, Драко? Я вздергиваю бровь. — Приехал уладить дела с наследством, — говорю и аккуратно кладу пакет на стол между нами, будто он может вот-вот взорваться. — Да, я слышала, — чуть смягчается она. — Ужасные новости. Как ты? Держишься? Просто удивительно, насколько быстро эмоции этой женщины переключаются с гнева на сострадание. Настоящая мать. — Я в норме, — говорю заученную фразу. — Скоро все разрешится, и я уеду обратно во Францию. Осталось несколько дней. Джин задумчиво кивает чему-то своему, выводит пальцем круги на столешнице и смотрит мимо меня. Они так похожи — Гермиона и ее мать. Джин выглядит старше, чем я ее запомнил, но все такая же статная. — Вот именно, — внезапно отвечает она, и я не знаю, к чему конкретно относится эта фраза. — Ты уедешь. Снова. А она останется. — Не понимаю… — я хмурюсь. Прошло десять лет, и именно Гермиона была той, кто так упорно игнорировал мои письма. Ни одной строчки, ни клочка бумаги за все это время. — Ты ведь знаешь, что у нее есть жених? — спрашивает Джин, но ответ ей не требуется. — Конечно, знаешь, — утвердительно говорит она. — Гермиона не такая девочка, она не стала бы скрывать. Я напряженно вглядываюсь в глаза Джин, пытаясь понять, что же она хочет до меня донести. — Я хорошо отношусь к тебе, Драко, — грустно улыбается она. — Но ты не знаешь, что… — она осекается, когда дверь кухни с грохотом закрывается и на пороге появляется Гермиона, которая едва может удержать в руках два подноса, доверху заполненных пирогами, кусками торта и всевозможными сладостями. — Будь мужчиной. Оставь ее в покое. Джин поднимается с места и помогает Гермионе поставить на стол тарелки и подносы, а я сижу будто громом пораженный. Не могу смотреть на них. — Счастливого Рождества, Драко, — слышу издалека звонкий голос Джин, так похожий на голос ее дочери. Отстраненно киваю, не поднимая головы. — И спасибо за подарок, Венделл будет в восторге! Она уходит, и я тщетно пытаюсь взять себя в руки. Гермиона рассказывает что-то о начинке пирожков с секретным ингредиентом, который смог принести популярность кафе ее матери, но я едва ее слышу. — Что она тебе наговорила? — Гермиона, как и всегда, видит самую суть вещей. — Ничего такого, мы просто болтали, — пытаюсь отмахнуться я. — Ты очень плохо врешь, Драко, — констатирует она. Огромное количество выпечки на нашем столе, которое едва смогут съесть даже несколько взрослых мужчин, пахнет невероятно аппетитно, но мне кусок в горло не лезет. Я все еще думаю о том, что сказала ее мать. Я все еще хочу спросить о том, что это вообще значит, у самой Гермионы. — Джин сказала, что мне лучше держаться от тебя подальше. Гермиона застывает. Ее глаза испуганно вглядываются в мое лицо, будто пытаются найти ответ — не сболтнула ли ее мать еще чего лишнего. — Это все, — отвечаю на ее неозвученный вопрос. — Ты вышла раньше, чем меня выгнали отсюда, — улыбаюсь уголком губ, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. — О Боже, — Гермиона молниеносно краснеет и прячет лицо в ладони. Она такая милая сейчас. — Ох, извини, Джин, мама… она иногда очень сильно драматизирует, — она делает неопределенный жест руками в воздухе и закусывает губу. — Ты не должен был все это выслушивать. Я выскажу ей… — Не надо, — прерываю я. — Она ведь твоя мать. Нет ничего удивительного в том, что она о тебе заботится. Гермиона замолкает, а я комкаю в руках салфетку, взвешивая свой следующий вопрос. Стоит ли его задавать? Я не знаю. Но, если не спрошу, буду мучиться догадками до конца жизни. — Она сказала еще кое-что, — начинаю осторожно и вижу, как ее плечи заметно напрягаются. — Что я снова уеду, а ты останешься. Она сказала это так, будто… будто мой отъезд будет что-то значить для тебя. Будто тебе не все равно. У Гермионы глаза большие, как у напуганного олененка. Не видел ее такой никогда. Я не умею читать по лицам, но могу поклясться, что вижу странное. Как будто давно затаенная обида всплывает наружу. Как будто рана, которая не заживала слишком долго, вновь кровоточит. Как будто… — Не обращай внимания, — на ее лице появляется широкая, до ужаса неестественная улыбка. Мне это не нравится, она ей не идет. — Мама иногда очень сильно нагнетает. — Я знаю, что это неправда. Джин одна из самых прагматичных женщин, которых я встречал за всю свою жизнь. — Давай лучше попробуем торт, ведь ради этого мы здесь, верно? Я киваю и ухаживаю за Гермионой, подливая ей чай. Кладу на свою тарелку большой кусок, хоть и не представляю, как смогу откусить хоть раз. В горле першит, а в голове зудит навязчивая мысль, что все это неправда, что здесь что-то не так, но я не имею права выведывать и о чем-то расспрашивать. У меня нет таких привилегий. — Знаешь, — говорит Гермиона, — это ведь тот самый пирог, который готовили в Хебне по воскресеньям, мама рассказывала. Ты наверняка его пробовал. Помнишь Сеймура? — спрашивает Гермиона. — Он работал на кухне в лечебнице. Воспоминания о больнице внезапно врезаются в мое сознание. Я прекрасно помню вкус этого пирога, хоть едва к нему притрагивался. Тогда еще у меня не было постоянной медсестры, они сменяли одна другую из-за моего отвратительного характера, но каждая приносила мне в палату этот чертов пирог по воскресеньям. Тогда я понимал, что прошла еще одна неделя и ничего не изменилось. Рука начинает дрожать. Я быстро откладываю столовые приборы и прячу ее под стол, чтобы Гермиона не заметила. — Нет, не думаю, — качаю головой. — Я мало с кем общался там кроме Мии и Джонаса. — Да, верно, — Гермиона поджимает губы, как будто сказала какую-то глупость. Она продолжает что-то говорить, но я едва слышу. Блять. Приступы всегда начинаются неожиданно, в самых неподходящих местах. Я так отчаянно делал вид, что у меня все в порядке, что в какой-то момент совершенно перестал контролировать ситуацию. Оттягиваю двумя пальцами воротник на рубашке и пытаюсь вдохнуть поглубже, но ни хрена не выходит. — Драко? — зовет она. — Драко, что с тобой? — Извини, — хриплю я. — Сейчас вернусь. Я вскакиваю из-за стола, едва его не свалив. Чашка чая переворачивается и разбивается вдребезги. Все смотрят на меня. Не знаю, где мое пальто, оставил его… Плевать. С трудом пробираюсь к выходу сквозь толпу людей, расстегиваю верхние пуговицы на рубашке. Мне нужно вздохнуть. Пожалуйста. — Драко? — слышу ее взволнованный голос за спиной, слышу звон дверного колокольчика над головой. Морозный воздух бьет мне в лицо, пробирает до костей с первых же секунд, но не доходит до моих легких. Мне просто нужно… Я машу руками, хватаюсь за горло. Я выгляжу как ополоумевший кретин, и я это знаю. Кто-то проходит мимо, кто-то останавливается и пытается заговорить. Черт… — Драко, — перед глазами всплывает ее лицо. Каштановые кудри, вьющиеся локоны, испуганные глаза. Она в одной кофте. Она может замерзнуть. — Драко, посмотри на меня. Я отмахиваюсь, как и всегда в своих приступах не могу себя контролировать, потому что мне страшно. Это не должно было случиться вот так, только не при ней. — Драко, — снова зовет Гермиона, и на мое лицо ложатся ее теплые ладошки. Она смотрит мне прямо в глаза. Взгляд серьезный и сосредоточенный. — Дыши медленно, вместе со мной. Смотри на меня. Она делает глубокий вдох, и я внезапно замираю. В голову приходит странная мысль — если Гермиона может дышать, то и у меня выйдет тоже. Наверное, так и работают эти парные сеансы дыхательной гимнастики. Ее грудь спокойно и медленно опадает, и она начинает считать. —Раз, — вдох. — Два, — выдох. Я цепляюсь за ее руки на моем лице и пытаюсь делать то, что она мне говорит. — Пять, — вдох. — Шесть, — выдох. Первый глоток воздуха ощущается как освобождение. Я пытаюсь ухватить больше, но Гермиона упрямо впивается пальцами в мое лицо и требует, чтобы я повторял за ней. — Девять, — вдох. — Десять, — выдох. Я понемногу начинаю приходить в себя. Вижу толпу магглов, которые бесцеремонно пялятся на нас, будто единорога увидели, но Гермиона не обращает на них никакого внимания. Она занята только мной. Дыхание становится ровным, мерным, и ее руки немного расслабляются. — Ну? — требует она, обращаясь к зевакам. — Чего уставились? Тут не на что смотреть. Я рассмеялся бы, если б мог. Не припомню, чтобы Грейнджер грубила так хоть кому-нибудь. Но глаза этой хрупкой девушки метают громы и молнии, и магглы спешат ретироваться, чтобы не злить ее еще больше. Правильное решение. — Как ты? — тихо спрашивает она. Чувствую, как ее пальчик легко поглаживает мою щеку. — Все в порядке, спасибо, — мой голос хриплый, будто ото сна. Так обычно бывает после нескольких минут удушья. — Это… — наверное, мне нужно как-то объяснить случившееся, но я не могу подобрать слов. — Пойдем внутрь или ты хочешь уйти? — перебивает Гермиона, и я чертовски благодарен ей за это. — Я хочу уйти, — отвечаю, и она просто кивает в ответ. — Сейчас принесу твое пальто, подожди, — она оглядывается по сторонам, прищуривается, а после незаметно достает палочку из-за пояса и накладывает на меня согревающие чары. Улыбаюсь уголком рта. Гермиона возвращается в кафе, а я стою в одной рубашке под снегом и упорно игнорирую любопытные взгляды посетителей, направленные на меня из каждого окна «Булочек на Хай-стрит». Наверное, следовало бы вернуться и извиниться перед Джин за разбитые чашки и устроенный разгром. Собираюсь войти, но тут в дверях появляется Гермиона. Она уже одета. В ее руках мое пальто и бумажный пакет с названием кондитерской. — Я хотел извиниться перед твоей матерью, — говорю. — Не надо, — отмахивается Гермиона. — Она не хочет, чтобы ты чувствовал себя неловко. Все в порядке. Кстати, это тебе, — я накидываю пальто на плечи, а она протягивает мне выпечку. — Мама передала. Мы бродим по улицам Уилтшира просто так без дела еще около часа, а я совсем не знаю, что сказать, пока Гермиона не начинает первая: — Как часто это случается? — Не знаю, — пожимаю плечами. — Иногда несколько раз в месяц, иногда реже. — Не замечала за тобой такого раньше, — задумчиво говорит она. — Да, — киваю. — Приступы начались через некоторое время после моего переезда во Францию. Психотерапевт говорит, что это произошло на фоне стресса. И что-то насчет остаточного действия проклятия. — Ты был у других специалистов? — в этом вся Грейнджер. Всегда пытается решить задачку, когда другим это не удается. Хотя однажды у нее уже получилось — я захотел жить. — Это из-за моего упоминания об Исландии? — настороженно спрашивает она. — Я идиотка, мне не стоило об этом говорить. — Нет-нет, — выпаливаю я. — Ты здесь вовсе ни при чем. Просто такое случается. Я никогда не знаю, где и когда именно начнется приступ. Причины самые разные. Так что ты не виновата. Она кивает, но не выглядит убежденной. — Поэтому… — начинаю, но не уверен, что смогу произнести фразу до конца. Ладно, мне нечего скрывать от Гермионы. В конце концов, она только что привела меня в чувства и разогнала толпу народа. Маленький лев. Усмехаюсь про себя. — Поэтому я не хочу оставаться в мэноре. Там слишком многое напоминает о войне и о моей болезни. Не знаю, смогу ли заставить себя еще раз посетить могилу родителей. Гермиона останавливается посреди дороги и внезапно берет меня за руку. Ее пальчики такие теплые и маленькие в моей ладони, что я мгновенно теряюсь. — Я могу пойти с тобой, если хочешь, — она серьезно глядит на меня и ждет ответа. Я не должен позволять ей. Она вовсе не обязана со мной нянчиться, как и тогда, десять лет назад. Я ничего не обещал Джин, но ее мать просила… — Ты ведь сказал, что мы можем быть друзьями, — мягко настаивает Гермиона. — Я хочу быть твоим другом, Драко. Я могу помочь. Я не должен позволять ей, но я сдаюсь. В который раз.***
Девять дней до Рождества Высокие кованые ворота мэнора выглядят мрачно и величественно, но сад внутри запущенный и пустой, как будто люди покинули это место много лет назад, хотя после смерти Нарциссы прошло всего шесть месяцев. Думал, это будет сложнее, но в моей ладони рука Гермионы, и я не чувствовал себя таким спокойным уже очень давно. — Готов? — спрашивает она. Я киваю и кладу руку на холодные металлические прутья. Магия мерцает вокруг меня, открывая двери в место, которое должно было стать моим домом, но этого не случилось. На дорожке, ведущей в сад, тут же появляется домовик. — Молодой хозяин вернулся! — визгливо вскрикивает Берти, и я едва удерживаюсь, чтобы не закатить глаза. — Берти знала, Берти говорила! Мы так рады, сэр. Мы все очень… — Берти, — аккуратно начинаю я, чтобы не довести бедное существо до еще большей истерики, — мы с мисс Грейнджер пришли, чтобы посетить могилу моих родителей. Пожалуйста, прекрати кричать. Ее уши мгновенно прижимаются к голове, а большие глаза наполняются слезами. Только не это, ради всего святого… — Берти, я помню, что ты готовишь замечательный тыквенный суп, — внезапно встревает Гермиона, и я с подозрением кошусь на нее. — Да, — с готовностью отвечает домовиха и быстро утирает нос подолом своего передника. — Да, Берти готовит тыквенный суп. Я помню мисс, мисс приходила сюда однажды и еще раз, когда Темный волшебник… Маленькое тельце Берти начинает подрагивать, и мы с Грейнджер в панике переглядываемся. — Верно, Берти, — энергично соглашается Гермиона с широкой улыбкой на лице. — Так что, приготовишь для нас свой замечательный суп? — Конечно! Обед будет подан через полчаса. Когда Берти исчезает с громким хлопком, в ее глазах уже лучится неподдельная радость. Слышу тяжелый выдох Гермионы рядом с моим плечом и ухмыляюсь. — Всегда такие эмоциональные, — цокаю я и закатываю глаза. — Именно поэтому я и отказалась от идеи освобождения эльфов, — с улыбкой отвечает Гермиона и качает головой. — Они каждый раз бились в истерике, стоило мне заговорить об этом. В конце концов, у меня просто сдали нервы. — Сколько ты занималась этим? — спрашиваю. — Хм, — задумчиво прищуривается Гермиона. — Около восьми месяцев, кажется. — А ты крепкий орешек, — подначиваю я. — А ты сомневался?! Она толкает меня в плечо левой рукой, в то время как правая все еще в моей ладони. Гермиона не отпускала ее ни на минуту с того момента, как трансгрессировала сюда. Будто боится, что мой приступ может начаться в любую минуту. Но я предпочитаю думать — все это потому, что ей так нравится. — Все мои предки похоронены в дальней части поместья, почти на границе мэнора, вон в тех садах, — объясняю я и указываю пальцем в сторону живой изгороди. Слышу ее тихое фырканье возле моего уха. — Что такое? — Ты только не обижайся, — аккуратно начинает Гермиона, а меня до ужаса веселит ее виноватое выражение лица, — но все эти чистокровные обычаи — настоящее средневековье. Только подумать… кладбище в твоем собственном доме. — Не поверишь, Грейнджер, но я считаю точно так же, — отвечаю с улыбкой. — Именно поэтому я и не хочу здесь жить. И дело даже не во всех этих воспоминаниях, связанных с войной, просто… — Просто ты представляешь себе дом иначе, — помогает Гермиона, и я киваю ей ответ. — Понимаю, — говорит она. — Жуткое местечко, на самом деле. Мы смеемся, и я даже не замечаю, как тропинка медленно уводит нас в глубь живой изгороди, прямо к месту захоронения Люциуса и Нарциссы. Гермиона сильнее сжимает мою руку. — Я могу подождать здесь, если хочешь. — Нет, — отвечаю. — Я хочу, чтобы ты пошла. Она кивает, и мы молча продолжаем путь. Наверное, Нарцисса удивилась бы или даже пришла в ярость, увидь она в этом доме Гермиону Грейнджер еще раз спустя долгих десять лет. Гермиона бывала здесь лишь однажды. Тогда я был полон уверенности в себе и желания помирить мою девушку и мою мать. Точнее, хоть как-то наладить их общение. Они не ругались «официально», это вовсе не в стиле Нарциссы. Но холодная война между ними длилась, кажется, с самого начала. Тот вечер стал провальным от и до. С момента нашего с Гермионой прихода и до самого окончания вымученного ужина, в котором сарказма и яда со стороны моей матери было куда больше, чем бесполезных светских разговоров про погоду. Из-за веток, припорошенных снегом, виднеются две могилы, стоящие рядом. Белый мрамор для Нарциссы, черный — для Люциуса. Я глубоко вдыхаю. Не смог подготовиться к этой встрече, как ни старался. Мы останавливаемся у подножия белого камня, а Гермиона внезапно отпускает меня и тянется за палочкой. Ее магия такая легкая и красивая, как и она сама. В воздухе мерцают сгустки света, в которых я начинаю узнавать очертания лепестков. Они кружатся на ветру в причудливом танце, пока не складываются в белую розу, которая легко опускается на могилу моей матери. — Спасибо, — тихо говорю я. — Не знаю, какие цветы любил Люциус, — говорит Гермиона. Я хмыкаю. — Люциус никогда не любил цветы. Он не понимал, как моя мать может проводить столько времени за этими «бесполезными» занятиями в саду. Бьюсь об заклад, он предпочел бы сейчас огневиски. — Я так и думала, — отвечает она, и я слышу улыбку в ее голосе. — Странно, но я не хочу ничего им сказать, — задумчиво говорю я. — Ведь так правильно? Размышляю о том, как обычно люди ведут себя на кладбищах у могил своих близких. Как делятся с ними своими радостями и горестями, маленькими победами. Рассказывают о том, как складывается их жизнь. Я ничего из этого не хочу. — Здесь нет «правильного» и «неправильного», Драко, — голос Гермионы вырывает меня из задумчивости. — Иногда нужно просто помолчать. Слишком поздно о чем-то жалеть. Слишком поздно просить прощения и выяснять. Она кладет голову мне на плечо, и мы просто молчим. Стоим так, кажется, целую вечность, пока она не начинает дрожать, и я зову ее в дом.***
— Это невероятно, — наблюдаю за тем, как Гермиона уплетает вторую тарелку тыквенного супа. Когда мы вошли в столовую, на столе уже был накрыт обед человек на пятнадцать, не меньше, а домовики выстроились в ряд со счастливейшими выражениями на лицах. — Это очень вкусно, — приговаривает она. — Почему ты не ешь? Я морщу нос и придвигаюсь к ней ближе, чтобы Берти, не дай Мерлин, не услышала то, что я собираюсь сказать. — На самом деле, ненавидел его с самого детства, — заговорщическим шепотом говорю ей. Гермиона осуждающе шикает, Берти с подозрением косится на меня, а я выпрямляюсь и делаю вид, что ничего такого не говорил. Чувствую себя ребенком, которому не дают сладости, пока он не съест первое. — Тогда тебе придется съесть вот это, — Гермиона указывает на огромный запеченный кусок говядины, весом не меньше пяти килограмм. — Как минимум, — настаивает она. — Просто признай, ты хочешь, чтобы я растолстел. Стал брюзжащим, никому не нужным стариканом, которого интересует лишь еда. — О, тебе еще очень далеко до этого, Драко, — отмахивается Гермиона. — Приму это как комплимент, — подмигиваю. — Боюсь, что это он и был, — шепчет она и изгибает бровь. Я не хочу, чтобы этот день заканчивался. Не хочу, чтобы она уходила. Не хочу, чтобы возвращался чертов Крис. Сейчас я чувствую, что все в моей жизни правильно. Я в своем доме. В том самом месте, где я родился и вырос, а рядом со мной Гермиона, которая улыбается мне и уплетает тыквенный суп. Не знаю, как выживал без нее все это время. Как смог возомнить, что она — это что-то незначительное. — Я уезжаю через шесть дней, — говорю, чтобы привести себя в чувства и напомнить о реальности. — Я знаю, — отзывается Гермиона. Улыбка сходит с ее лица, или я снова все себе надумываю. — С оформлением документов все идет хорошо, да? — Думаю, что да. Гоблины из-под земли бы меня достали, если бы что-то пошло не так. — Верно, — кивает она и опускает взгляд в свою тарелку, бездумно водя ложкой по остаткам уже остывшего супа. — Крис возвращается завтра? — спрашиваю. — Нет. Он задержится еще на пару дней. Какие-то проблемы с подписанием договора. Я знаю, что Крис маггл и что Гермиона еще не сказала ему о том, что волшебница. Никогда этого не понимал. Магия — это сама твоя суть. Как можно скрывать от кого-то подобное целых три года? Но это ее дело, не мое. Между нами повисает молчание, и я пытаюсь развеселить ее, хоть как-то разрядить обстановку. — Знаешь, а мы могли бы организовать свое собственное Рождество, с подарками, глупыми колпаками и прочей чушью, — предлагаю, наигранно улыбаясь. — Даже не знаю, Драко, — Гермиона закусывает губу. Я смотрю на нее и безошибочно угадываю причину ее сомнений. — Эй, — зову я, аккуратно приподнимая ее подбородок двумя пальцами. — Мы ведь договорились, помнишь? Друзья. — Друзья, — с грустной улыбкой отвечает Гермиона. — К тому же я не заставляю тебя терпеть меня в настоящее Рождество, — ухмыляюсь. — Я… — сглатываю ком в горле, чтобы не звучать жалко. — Я не знаю, увидимся ли мы еще хоть раз. Только один вечер в моей раздражающей компании. Она опускает глаза и качает головой с улыбкой, а после переводит на меня свой хитрый взгляд. — Клянусь Мерлином, я развернусь и уйду, если на тебе не будет рождественской шапки. Ты понял, Драко? — Заметано, — делаю вид, что плюю на ладонь, скрепляя наш договор, и протягиваю ей руку. — Заметано, — она делает то же самое и пожимает ее в ответ.