***
Семь дней до Рождества — Я заплачу столько, сколько скажете, — борюсь с администратором ресторана битый час. Все столики забронированы на неделю вперед. Что не так с этим чертовым городом? Сначала отель, теперь еще и это… — Мне жаль, сэр, но я вряд ли смогу помочь, — этот парень начинает раздражать. Он и понятия не имеет, что такое клиентоориентированность. — В чем дело? — из зала выходит мужчина за пятьдесят. У него огромный живот и пышные усы. — Добрый день, я менеджер этого заведения, — более почтительно говорит он, осмотрев меня с ног до головы. Видимо, решил, что со мной можно иметь дело. С прищуром наблюдаю за тем, как его глаза начинают блестеть при виде моих золотых часов. Отлично, с ним мне, возможно, удастся договориться. — Добрый день, — говорю. — Видите ли, мы с моей… подругой, — запинаюсь на последней фразе, словно идиот, а усач улыбается в ответ. — Мы хотели бы забронировать столик сегодня. Я в Лондоне проездом, уезжаю через пару дней, да и она довольно занята, но нам очень нравится ваш ресторан. Можно ли что-то придумать? Это второй любимый ресторан Гермионы во всем Лондоне. В первом мы были в прошлый раз. Черт знает почему, но я хочу привести ее именно сюда. С этим местом связано множество воспоминаний. Я лишь надеюсь, что персонал успел смениться за десять лет и мы не встретим того официанта, который застукал нас в туалетной кабинке совсем не за мытьем рук. Хотя это было бы даже забавно. Представляю алое лицо Гермионы в этот момент. Если она, конечно, помнит. — Это будет достаточно сложно… — растягивает слова менеджер, как будто ведет торги. Я закатываю глаза. — С оплатой проблем не возникнет. — Что ж, — всплескивает руками он. — Тогда прошу. Ничего не меняется в Лондоне. Все продается, все покупается. Он просит меня пройти за ним на третий этаж, о существовании которого я и не подозревал. — Вы арендовали еще один зал? — спрашиваю. — О-о, нет, — усмехается он. — Этот зал был здесь с самого открытия. — Странно. Я бывал здесь довольно часто раньше, но я не припомню, чтобы поднимался туда хоть раз. — Это неудивительно, — толстяк добродушно похлопывает меня по плечу. — На третьем этаже лишь несколько отдельных кабинок для наших постоянных гостей, которые ходят сюда десятилетиями. Под «постоянными гостями» я понимаю толстосумов, которые не жалеют денег на то, чтобы арендовать себе пожизненно личный стол в каком-нибудь шикарном ресторане. Я об этом знаю не понаслышке. У Люциуса тоже было несколько «своих» столов в лучших магических заведениях Европы и Англии. Мне это казалось чистой блажью, но сейчас я вижу, что в подобном пижонстве есть свои преимущества. — Сегодня должен был прийти один из наших старых друзей с семьей, но в последний момент все отменил из-за срочной поездки в Италию, — говорит он. — Ох уж эта работа. Совсем нет времени, чтобы посидеть в кругу родных и выпить хорошего вина. Хмыкаю в ответ и молчу о том, что благодарен работе этого их старого друга, кем бы он ни был. — Ну вот мы и пришли, — он распахивает тяжелые бархатные шторы, и мы попадаем в отдельную зону со столиком, диванами и мягкими подушками. — Отлично, — говорю. — То что нужно. Я достаю из кармана бумажник и отсчитываю пятидесятифунтовые купюры одну за другой. Улыбка на лице толстяка все шире и шире. — И еще, — вспоминаю в последний момент о нашей договоренности. — Вы могли бы украсить тут все к Рождеству? Ель, омела или что-то вроде этого. Отсчитываю еще несколько купюр, и он не задает вопросов. Уже нравится иметь дело с этим парнем. — Разумеется, сэр, — говорит он. — На ужин тоже что-то праздничное? — Да, — киваю. Помню, что меню у них небольшое и нам с Гермионой нравилось почти все. — Что-то на ваш выбор. Закуски, горячее, десерт. Вино мы выберем после. Я договариваюсь на семь вечера и спешу в свой клоповник, с которым уже успел сродниться за все это время, чтобы отправить Гермионе сову. Собираюсь встретиться с ней неподалеку от ресторана, чтобы раньше времени не разболтать о сюрпризе. Она дала мне свой домашний адрес, чтобы я связался с ней, пока мы еще были в мэноре. Сказала, что сегодня освободится пораньше. Смерчем проношусь мимо стойки регистрации, улыбаясь во весь рот девушке-администратору. Она смотрит на меня как на больного, когда я перепрыгиваю через несколько ступенек разом. Карман приятно оттягивает бархатная синяя коробка. Возможно, это слишком, но я выбирал этот подарок весь вчерашний день. Надеюсь, он ей понравится и она не сочтет меня грубияном, ведь чужим женщинам не принято дарить подобное. Хотя от Поттера она наверняка приняла бы все что угодно. Мы ведь просто друзья. И это наш последний вечер.***
— Почему ты не предупредил? — шипит на меня Гермиона, поправляя свой рождественский свитер с вышитыми снежинками. Сегодня в зале ресторана на первом этаже вечер живой музыки, и все сплошь в смокингах и вечерних платьях. Администратор, с которым я спорил пол-утра, странно косится на нас. — Ты очаровательно выглядишь, — смеюсь я, пока Грейнджер морщит свой прелестный носик и хмурит брови. — Лучше всех этих старых клюшек. Контингент ресторана сегодня и вправду составляют пары за шестьдесят, но у нас намечается собственная вечеринка, так что плевать. — Это подло, ты знаешь? — не сдается Грейнджер. Я лишь улыбаюсь и легко кладу руку ей на спину. — Пойдем, нам дальше. Она с недоумением посматривает на меня, пока администратор ведет нас по хитросплетениям коридоров к «секретному» залу на третьем этаже. — О-о, — тянет Гермиона, когда он открывает перед нами портьеры. — Невероятно. Не знала, что у них есть этот зал. Здесь так красиво. Я оглядываюсь и невольно присвистываю. За несколько часов декораторы смогли сотворить с унылой кабинкой в чопорном старом английском стиле настоящее рождественское чудо. Они явно знают свое дело. Гермиона недоверчиво косится на пышный — гораздо более пышный, чем нужно — куст омелы в самом углу. — И не надейся, — прыскает она. — Что? — притворно обижаюсь. — Я здесь ни при чем, это не моя идея, — и в который раз нагло вру. Стол уже накрыт, и в этом вся прелесть закрытых кабинок в дорогих ресторанах — никто не слоняется вокруг тебя, официанты не надоедают с расспросами. Осталось лишь выбрать вино. — Ты будешь красное? — спрашиваю, пока отодвигаю для нее стул. — Или, может, шампанское? Гермиона смешно прищуривается, как будто что-то взвешивает. — Шампанское, — говорит она. — Мы ведь отмечаем Рождество. Жестом подзываю администратора и заказываю для нас бутылку их лучшего шампанского, а Гермиона молчит, пока мы не остаемся только вдвоем. — Значит, ты меня обманул, — суровым тоном профессора Макгонагалл начинает она. — О чем это ты? — изгибаю бровь. — Ну как же, — она вертит в руках хлопковую салфетку, сворачивая ее в причудливую фигуру, а я уже не жду ничего хорошего. — Предложил отметить Рождество, плюнул на ладонь, чтобы скрепить наш договор, а сам его нарушил, — она презрительно указывает пальцем на мои рубашку и брюки, и я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться вслух. — Я вот обещание сдержала. Она обводит свой наряд руками. Лицо Гермионы только-только приобрело нормальный оттенок после всех этих странных взглядов на первом этаже ресторана. — Свитер со снежинками — это твой выбор, Грейнджер. Я говорил лишь о рождественских колпаках, ничего не упоминал о том, что мы должны нарядиться, как на школьный утренник. — Ах ты… — она прицеливается и кидает в меня салфеткой через весь стол, но, конечно же, промахивается. Годы игры в квиддич дают о себе знать. — Хорошо-хорошо, — уже вовсю смеюсь и поднимаю руки в знак капитуляции. — Если ты настаиваешь, я могу… — тянусь за палочкой, но в этот момент за шторой слышится какое-то шевеление, а Гермиона резко хватает меня за руку и грозно смотрит. Штора распахивается, и входит официант с нашим шампанским. — Один небольшой Обливиэйт никому не повредит, — шепчу я сквозь смех, чтобы он не слышал. Гермиона качает головой с укором. Всегда такая правильная. Он открывает чертову бутылку целую вечность. Мы переглядываемся с Гермионой, посмеиваемся над только нам одним известной шуткой и терпеливо ждем, пока он наконец уйдет. — Счастливого Рождества, Гермиона, — поднимаю бокал я, когда мы остаемся вдвоем. — Счастливого Рождества, Драко, — отвечает она. Вечер проходит замечательно. Мы болтаем обо всем и ни о чем. Так легко мне не было ни с кем уже давно. Во Франции я часто вспоминал о Гермионе, сидя в очередном пафосном магическом заведении с Асторией. Моя бывшая жена так и не согласилась посетить ни один маггловский ресторан Парижа или побережья. Ее упертость и никому не нужные предубеждения сводили меня с ума. Стоило один раз побывать в маггловском мире, чтобы понять, что готовят они в разы лучше. Мы переходим к горячему, а официант открывает вторую бутылку шампанского. — Мне кажется, пора исправить эту несправедливость, — заговорщически говорит Гермиона и тянется к своей сумке. — Мне это не нравится, — с опаской кошусь на нее, будто в руках у Грейнджер бомба замедленного действия. — О, не переживай, — приговаривает Гермиона, пока копается в своих вещах. — Уверена, ты вовсе не хотел ставить меня в неловкое положение, придя сюда в этом великолепном костюме. — Я закатываю глаза и качаю головой. — И, конечно же, ты совершенно случайно забыл надеть что-то подходящее случаю, как того и требовал договор… — Грейнджер, — осторожно начинаю я, еле сдерживая смех. Если сейчас она достанет из своей сумочки оленьи рога, это будет самый большой позор в моей жизни. Один из. Но достает она совершенно иное, и я замираю, так не сказав ни слова. Я наблюдаю, как Гермиона держит в руках красную вязаную шапку с узорами. Она разглаживает складки пальчиком и смотрит на нее с какой-то необъяснимой нежностью. — Знаешь, я… — Я вижу, как тяжело ей дается каждое слово, с трудом держу себя в руках, чтобы не сгрести ее в охапку прямо сейчас. — Я увидела ее в Косом переулке вчера и сразу вспомнила о тебе. О нашей первой встрече. Гермиона грустно улыбается, а я не могу выдавить из себя ни слова. — Помню, ты показался мне таким нелепым в ней, — усмехается она. — Дорого одетый парень в шапке с оленями. Но это было мило, — тихо говорит Гермиона. — Ты был милым. Я увидел это недоразумение впервые, когда собирал вещи после операции. Даже надел ее перед зеркалом, чтобы убедиться, что выглядел в ней как настоящий придурок все это время. Как будто мне не хватило одного ее вида. Но я забрал эти шапку и шарф домой, потому что это был подарок Мии, а она значила для меня много. Она заботилась обо мне. Гермиона протягивает руку, и я дрожащими пальцами принимаю ее подарок. — Спасибо, — тихо говорю я. — Надень, я хочу посмотреть на тебя, — улыбается Гермиона. Я качаю головой, но размышляю лишь несколько мгновений, после которых нелепая шапка с оленями — почти точная копия той, что связала для меня Мия когда-то — оказывается на моей голове. — Тебе идет, — смеется Гермиона. — Я это знаю, Грейнджер, — специально заявляю надменным тоном, пока красуюсь перед ней и поворачиваюсь из стороны в сторону. — Ты ведь не смогла пройти мимо десять с половиной лет назад. Эти шапки с узорами просто предназначены, чтобы клеить девчонок. — О да, — закатывает глаза она. — Только из-за нее я и подошла в тот раз, знаешь? Дело было вовсе не в тебе, дело было в шапке. — Черт, я так и думал, — шикаю. — Я никогда тебе не нравился, все дело в гребаной шапке. Продолжаю дурачиться и нести околесицу, пока Гермиона заливается смехом. Мой карман оттягивает бархатная синяя коробка, и то, что лежит в ней, — часть нашего прошлого, как и подарок Гермионы. Это символ, о котором, я уверен, она помнит. Вот только ее подарок больше шутка, а мой всерьез. Мой лоб медленно покрывается холодной испариной, пока я пытаюсь оттянуть этот момент, но дальше уже некуда. Я надеялся преподнести ей его как ничего не значащий презент, с легкой улыбкой на лице, когда наступит подходящее время, а оба мы будем достаточно пьяны, чтобы воспринять это легко. Но вот эффект от шампанского мгновенно выветрился, а я все еще не готов. Понятия не имею, как она отреагирует. — У меня тоже кое-что есть для тебя, — шумно сглатываю и вытираю влажные ладони о брюки под столом, чтобы она не заметила. — Интересно, — прищуривается Гермиона. — Это будут уши эльфа, чтобы окончательно меня опозорить? Или колпак гнома? Я достаю из кармана бархатный футляр, чтобы не давать себе времени на раздумья, чтобы не дать заднюю, и смех застревает в ее горле. — На самом деле… — начинаю, и голос срывается. Я прочищаю горло, всматриваюсь в ее настороженные глаза. — На самом деле, я действительно не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь. Я не вернусь в Англию, а ты… ты, может, и будешь во Франции, но вряд ли захочешь разыскать меня, чтобы встретиться, — усмехаюсь, как думаю, вполне легко, а не вымученно, как это есть на самом деле. — Наверняка будешь отдыхать со своим мужем или еще что-то в этом роде, — я понимаю, что говорю совершенно не о том, и пытаюсь вернуть речь, которую репетировал с десяток раз перед зеркалом сегодня утром, в нужное русло. — В общем, я бы хотел, чтобы у тебя остались обо мне хоть какие-то воспоминания. О том времени, когда мы были вместе. Я задерживаю дыхание и открываю футляр, в котором вещь, что я искал весь прошлый день. На синем бархате лежит небольшая серебряная роза на тонкой цепочке. Ее лепестки прямые, немного угловатые, точь-в-точь повторяют очертания бумажного цветка-оригами, который я дарил сначала Грейс, а потом Гермионе много лет назад. Я нашел его в маленькой антикварной лавке маггловского Лондона, пока слонялся в поисках подходящего подарка, и купил не раздумывая. — Я знаю, что друзьям не принято дарить украшения, — начинаю нервно оправдываться, когда ее молчание затягивается. — Но я не имею в виду ничего такого. Я просто увидел ее и не смог пройти мимо. Гермиона смотрит на меня внимательно, молчит целую вечность. — Ты вспомнил, — тихо говорит она. — Я никогда не забывал. С замиранием сердца наблюдаю, как внезапно ожесточается ее взгляд, как он покрывается ледяной коркой. А затем она резко встает и скрывается за тяжелой тканью гардин прежде, чем я ее остановлю.***
Soundtrack Twenty Eight, The Weeknd
В панике кружу по пустым кабинкам ресторана. Куда она могла исчезнуть так быстро? Здесь так много чертовых штор, и я злюсь, почти срываю их с петель, распахивая одну за одной. — Простите, — слышу настороженный голос нашего официанта за спиной. — Ваша дама вышла на балкон подышать свежим воздухом. Если вы ее ищете. Киваю и проношусь мимо него в указанную сторону, чуть не сбив бедолагу с ног. Извинюсь позже. За окнами, покрытыми морозными узорами, вижу хрупкий силуэт. Я медлю еще несколько мгновений, прежде чем войти. Не знаю, что так расстроило ее. Понятия не имею, что собираюсь сказать. Дверь со скрипом открывается, мне в лицо бьет холодный декабрьский воздух, а ее плечи даже не вздрагивают. Спина не выпрямляется, как это бывало обычно во время наших ссор, голова опущена вниз. Это хреновый знак. Я аккуратно прикрываю за собой дверь и тихо зову: — Гермиона? Она по-прежнему молчит, но мне кажется, что ее тело мелко вздрагивает на холодном ветру. — Знаешь, — начинает она, но ее голос звучит почти опустошенно, — я ведь была в Хебне еще раз. Ездила туда три с половиной года назад. В этот момент внутри меня будто что-то обрывается, рушится, сердце бешено бьется. — Зачем? — осторожно уточняю я. — Не знаю, — она пожимает плечами, все также не оборачиваясь. — Кингсли послал меня в командировку на пару дней. Нам нужно было уладить дела в Рейкьявике. Это за несколько сот километров от Хебна. Я даже взяла машину. Ехала по трассе почти шесть часов, давала себе время передумать. Надеялась, что вот-вот сверну обратно и откажусь от этой идиотской затеи, — она усмехается, но в этом нет никакого веселья, только горечь. — Давай вернемся внутрь и поговорим, Гермиона, — предлагаю я. — Ты вся дрожишь. Я хочу обнять ее, успокоить, но мне это не позволено, и я прекрасно об этом знаю. — Нет, все в порядке, — отмахивается она. — Я пока не хочу назад. — Что там было? — уточняю и сам не узнаю свой голос. — В Хебне. Она наконец поднимает голову и долго смотрит на мерцающие огни вечернего Лондона. Она молчит, и я решаю, что она больше не хочет говорить об этом. — Ни-че-го, — внезапно отвечает она, растягивая каждый слог. — Там не было ничего. Я приняла это, когда ты уехал. Решила, что ты в кои-то веки сделал взрослый выбор. А потом было твое фото с Асторией в той газете. Твоя свадьба через полтора года после нашего расставания. Я всматриваюсь в силуэт девушки напротив меня и не могу взять в толк, что же я упускаю. Почему она говорит об этом так, будто это не было ее решением? — Знаешь, так глупо… — продолжает Гермиона. — Ждать чего-то, что наверняка не случится. Прямо как в детстве, — ухмыляется она, и ее плечи вздрагивают. — Я не могла перебороть себя и войти на территорию около часа. Все хваталась за эти чертовы прутья, как за последний шанс. Загадала себе, что если ты не будешь меня ждать на нашем месте, то… — ее голос обрывается, но она продолжает говорить, даже когда плачет. Даже зная, что я это пойму. — То пришло время тебя отпустить. Навсегда, — она начинает всхлипывать, и я делаю шаг вперед, но Гермиона поднимает руку, останавливая меня, и я замираю. — И, конечно же, я не умалишенная, я прекрасно знала, что ты во Франции, со своей женой. Поэтому и стояла там битый час, собираясь с мыслями. Мне кажется, я не могу дышать. Но это не из-за приступа. Это из-за того, что мне блядски сильно больно. — Я хотела вернуться к началу, чтобы все закончить, понимаешь? — спрашивает она, но не дожидается моего ответа. Совсем как ее мать. — Когда я все-таки вошла, двор был пуст, конечно же. Я просидела на той скамейке около пяти часов, — с обидой в голосе говорит Гермиона. — А потом я отпустила тебя. Все. Она вытирает слезы рукавом, совсем как тогда, в нашу последнюю ссору, и оборачивается. Ее глаза красные, в потеках туши. Ее глаза ледяные. — Это не было просто, Драко, — подавленно говорит она. — Ты понятия не имеешь. Представить не можешь, каково мне было все эти годы... Я не могу говорить, потому что боюсь, что снова начну задыхаться. Я просто кидаюсь к ней и беру ее лицо в свои руки, вытираю слезы и пытаюсь успокоить как умею. — Я начала новую жизнь. Я встретила Криса, — захлебывается слезами Гермиона. — Но тут появляешься ты, когда у меня только начало хоть что-то получаться в этой жизни, — она бьет ладонью по моей груди один раз, затем второй, третий, но я стою и даже не двигаюсь с места, все также держу ее лицо в своих руках. — Появляешься ты и заявляешь, что все помнишь, даришь эту чертову розу, говоришь о какой-то дружбе… Еще чуть-чуть, и у нее начнется настоящая истерика. Я плюю на все обещания, данные себе самому, обнимаю ее так сильно, как могу. Гермиона дрожит всем телом, прижимается ко мне и продолжает бить меня по спине, везде, куда может дотянуться. — Тише, — я глажу ее волосы. — Тише, не надо. — Так скажи мне, какое право ты имеешь?! — требует она, отрываясь от моей груди. — Какое хреново право ты имеешь так поступать со мной, Драко? — Послушай, мы можем… — Не смей, — она обрывает меня, не дав сказать. — Даже не думай произносить это вслух, Драко. Даже не думай. Мне сложно говорить, но внутри мерзкое ощущение, что меня нагло обманули, что я упустил что-то невероятно важное, из-за чего вся моя жизнь покатилась к чертям. — Почему, когда я был во Франции… — настаиваю я. — Мне больно, — тихо, почти не слышно говорит она. — Мне больно, разве ты не видишь? Мне не требуется большего. Я сразу замолкаю, так и не закончив фразу. Стою и смотрю в наполненные слезами глаза Гермионы, и понимаю, что мой мир рушится из-за этой женщины в который раз. Я хочу спросить, если любила меня, почему не отвечала на письма? Хочу сказать, что готов бросить все, лишь бы она снова была со мной. Могу заставить планеты сойти со своих орбит и остановить ход времени. И я честно пытаюсь держать себя в руках рядом с ней, но ничего не выходит. Аккуратно провожу пальцами по ее лицу, вспоминая, как делал это много лет назад. Изгиб ее губ и три веснушки на левой щеке. Ее ресницы и кончик носа. Я нагибаюсь ниже и думаю, что сейчас меня не сможет остановить ничего, ведь Гермиона мягко закрывает глаза. Между нашими губами лишь доля дюйма, когда она говорит: — Не надо. И я замираю. — Не надо, пожалуйста, — повторяет. — Я не смогу тебя остановить, — произносит Гермиона на одном дыхании, будто боится, что передумает. — А потом не смогу простить себя. Я сглатываю ком в горле и крепко зажмуриваю глаза. Если бы она знала, каких усилий мне это стоит. Если бы представляла. Реальность накрывает меня ледяной волной. Гермиона больше не моя. Прошло десять лет. Она чужая невеста. — Прости, — я упираюсь лбом в ее лоб и позволяю себе дышать с ней одним воздухом еще несколько мгновений. Совсем немного. — Прости, я не должен был так поступать. Собираю ее слезы кончиками пальцев, а внутри пустота. — Я больше не потревожу тебя, клянусь, — обещаю и отчаянно хочу, чтобы она возразила, но Гермиона молчит. — Я могу проводить тебя. — Не надо, — она открывает глаза, отдаляется от меня. Я больше не чувствую тепло ее тела. — Не провожай. Так будет лучше. Руки опускаются, и я киваю, словно глупая механическая игрушка. Мне никогда не понять женщин. Ее ладонь касается двери, а тело замирает на несколько мгновений, в течение которых я отчаянно хватаюсь за любую зацепку, пытаюсь найти какой-то тайный знак. Что-то, что она хочет, но не может произнести вслух. Но говорит она только это: — Прощай, Драко. Я не могу ответить ей тем же. Возможно, позже. Дверь за ней мягко закрывается, а я все продолжаю стоять на балконе, потеряв счет времени. Я все пытаюсь сказать: «Прощай, Гермиона». Но не нахожу в себе сил.***
5 ноября 2000 года. Марсель Чертовы репортеры вечно лезут туда, куда им не следует. В сотый раз смотрю на наше с Асторией фото в «Пророке», который мать прислала мне сегодня с утра. На колдографии я придерживаю ее спину, а она улыбается в ответ. Просто знак вежливости, просто правило хорошего тона. Ее мать представила нас друг другу на очередном благотворительном балу. Хоть мы и учились на одном факультете, так принято. Официальное знакомство. Нарцисса заставляет меня посещать их через день. Говорит, что это полезно для связей. Понятия не имею, какие связи она имеет в виду. Оставаться здесь я не собираюсь, но делаю так, как она просит. Мама в последнее время стала часто болеть. Отец все еще в заключении, а меня не будет несколько месяцев. Походы на такие вечера для меня просто мелочь, но она перестает волноваться. К тому же я еще не решил, чем конкретно буду заниматься, когда вернусь в Лондон. Мне нравится юриспруденция, но для этого нужно взять дополнительный курс еще на несколько месяцев. Работа с артефактами тоже подойдет, они всегда мне нравились. Для этого очень пригодятся связи за границей, с международными поставщиками. На колдографии сам я в который раз повторяю один и тот же жест. Не выдерживаю, сминаю газету в кулаке и швыряю в камин. Она хорошо успела испоганить мне жизнь. Мы только-только наладили общение с Гермионой, и вот я вновь должен оправдываться. Как будто бы она не догадывается, как эти репортеры могут перевирать факты. На развороте целая статья. Новая пара магического мира, два древнейших рода решили объединиться, и прочая чушь. Чего только эти писаки не придумают ради рейтингов. Грейнджер устроила мне оглушительный разнос. Три ее последних письма просто пылали гневом. Понимаю, как это выглядит со стороны, но она должна верить мне. Я ни в чем не виноват. Она упрекала меня в том, что никакой учебой я здесь не занимаюсь вовсе, что просто слоняюсь по благотворительным балам и приемам, как будто не знает, как тяжело мне дается жизнь вдали от нее. Я устал оправдываться. Устал говорить, что меня так воспитали. Пишу в который раз: «Гермиона, ты все не так поняла. Ради Мерлина, перестань. Сегодня я переезжаю в Париж для продолжения практики. Сообщу тебе свой новый адрес, как только доберусь. У меня мало времени. Я люблю тебя». 20 февраля 2001 года. Париж Я пишу сорок восьмое по счету письмо за четыре месяца. Ни на одно из них я так и не получил ответа. Все, чего я хочу, — вернуться в Лондон и потребовать гребаных объяснений от Грейнджер. Я зол настолько, что едва могу себя контролировать. Почему она молчит? Одна сраная фотография смогла перечеркнуть все, что было между нами? Серьезно? Не нахожу себе места. Разрываю в клочья исписанный листок, потому что там нет ничего, что я действительно хотел бы сказать. Внутри меня зреет странное чувство. Я уже знаю, что это мое последнее письмо. Их и так было слишком много. Это крик о помощи и признание. Это то, как я унижаюсь перед ней почти каждый день, отсылая послания в пустоту. Чувствую себя щенком, который готов ползти за ней куда угодно, но так и есть. Как бы мне ни было противно от самого себя, так оно и есть. И я пишу: «Гермиона, мне плохо». Я пишу: «Пожалуйста, ответь». Я пишу: «Я так сильно люблю тебя». И последняя фраза повторяется, кажется, десятки раз. А в перерывах еще одна: «Прости меня. Прости. Прости. Прости». Я отсылаю это письмо, и пальцы дрожат. Потому что не могу ее потерять.***
Через неделю во Францию приезжает Блейз. Он довольный, хлопает меня по плечу, улыбка до ушей. Не виделся с ним тысячу лет и вот решил пересечься со старым знакомым. — Как дела в Лондоне? — спрашиваю и заказываю для нас бутылку местного вина. — Лондон на месте, — улыбается он. — А вот что ты натворил, это мне интересно. — О чем ты? — не понимаю. — Вы, голубки, поссорились? — спрашивает Блейз. — Вчера встретил Грейнджер в Косом переулке, — улыбка маской застывает на моем лице, а сердце бешено бьется в груди. — Я сказал, что еду во Францию и встречусь с тобой, спросил, что тебе передать. А она сказала: «Передай Драко, он может идти к черту». Звонкий смех Блейза разрывает мои барабанные перепонки. Я извиняюсь и несусь сломя голову в уборную. Тогда это и происходит впервые. Я задыхаюсь. Хватаюсь непослушными пальцами за ворот рубашки, оттягиваю его и пытаюсь ополоснуть лицо. Она сказала: «Передай Драко, он может идти к черту». Даже после десятков писем. Даже после последнего, в котором я умолял ее ответить. Мои руки трясутся, а лицо синеет, пока я сгибаюсь над раковиной. Мне сложно дышать. Почему она ушла?! Я не могу больше здесь. Все эти пять с половиной месяцев я жил надеждой, что вернусь к ней. Но возвращаться мне больше не к кому. Меня никто не ждет. Она не ждет меня. Мне все же удается сделать два глубоких вдоха, после которых я оседаю на пол. Через десять дней я подписываю договор о продлении стажировки еще на полгода, а моя рука с пером замирает над пергаментом всего один раз.