Soundtrack Feel, Robbie Williams
— Я снова видела ваше фото в газете. Вы просто замечательно смотритесь вместе. — Спасибо, мама. Нарцисса приехала повидать меня на несколько дней. Срок ее домашнего ареста вышел только вчера, и вот она здесь. Рад ее видеть. Безумно скучал, если честно. — Ну, а ты что думаешь на этот счет? — мама вздергивает бровь, как будто кокетничает, а я смеюсь и любуюсь ей. — Не знаю, — развожу руками. — Астория мне нравится. Она довольно начитана, красива и… — А чего еще можно желать от будущей жены? — глаза моей матери просто лучатся радостью. Не видел ее такой уже давно. — Не затягивай с этим, Драко. Тебе уже двадцать один, пора бы подумать о наследнике. Я вновь встретился с Асторией в июле, когда вторые полгода моей стажировки уже подходили к концу. Даже не помню, почему вдруг решил позвать ее в ресторан. Все это время настроение у меня было паршивое. После встречи с Блейзом я перестал писать Грейнджер. Сама она тоже не объявилась. Мама была права. Всегда была права. Что это за любовь такая, которая не может выдержать разлуки в шесть месяцев? Но Астория хорошая. Далеко не глупая, как многие девушки ее круга. Красивая и начитанная. Я часто перечисляю ее достоинства в голове и ловлю себя на мысли, будто уговариваю сам себя. Грейнджер никогда мне не подходила, мы слишком разные. Астория — вот кто мне нужен. — Миссис Гринграсс сегодня пригласила нас на ужин, — говорит мама. — Не виделась с ней тысячу лет. И уже лично хочу познакомиться с моей будущей невесткой. — Мама, — тяну я, словно ребенок, которого заставляют есть суп, но все же улыбаюсь. Эта женщина неисправима. — Я так рада, что у тебя все хорошо, сынок, — говорит она и накрывает своей ладонью мою руку. — У тебя наконец есть работа, которой ты достоин, замечательная невеста, — она широко улыбается, но в какой-то момент в ее взгляде проскальзывает сомнение, даже горечь. Или мне это кажется? — Ты ведь счастлив, Драко? Я не видел ее больше года. С тех пор как уехал во Францию. Она много болела все это время. «Все проблемы идут из головы», — говорили колдомедики. Чушь, как по мне. Я избавился от слепоты, занимаю хорошую должность во французском Министерстве. Отца выпустят совсем скоро. Ей не о чем беспокоиться. Не в чем себя винить. И нет, я не счастлив. Я в порядке, но счастьем здесь и не пахнет. — Конечно, мама, — улыбаюсь во весь рот и накрываю ее руку своей. — Чего еще можно хотеть? Она выдыхает, как будто испытывает самое невероятное облегчение, и ведет меня на прогулку по своим любимым парижским бутикам. Миссис Малфой не может себе позволить провести обед и ужин в одном и том же платье.***
Я вспоминаю, как впервые поцеловал ее. Девушку, что сидит сейчас рядом со мной. — Драко, передай, пожалуйста, сок, — Астория мягко улыбается мне и касается моей руки, пока наши матери не замолкают, кажется, целую вечность, наперебой обсуждая новости, которые не успели обсудить за время разлуки. Астория не сутулит спину. Астория никогда не кричит. Астория не пьет вино и не ест мучного. Астория прекрасно выглядит. Астория ненастоящая. Отмахиваюсь от этих мыслей. — Да, я бы хотела пригласить на мероприятие репортеров всех европейских газет, — говорит миссис Гринграсс. — Это будет событие года. Наверное, это такой своеобразный синдром после двух лет слепоты. Не участвовать в жизни — просто слушать, просто запоминать, делать выводы. Они обсуждают нашу помолвку. Астория улыбается, я ковыряю ложкой суп. Внезапно в голове всплывает образ Гермионы. Он не расплывчатый, как было много раз до этого. Настоящий, почти живой. Ложка с грохотом ударяется о тарелку, все смотрят на меня. Я никогда не вернусь к ней, пора бы уже двигаться дальше. Но что-то во мне надламывается каждый раз, когда я делаю эти самые шаги вперед. Ведь «вперед» означает дальше от нее. Астория стала второй женщиной в моей жизни. Второй и последней, если верить помолвочному кольцу на ее безымянном пальце. Астория прекрасна. Нежная и хрупкая. И я держал глаза открытыми постоянно в наш первый раз, лишь бы не забыться, не представить себе другую, не назвать ее чужим именем. Она этого не заслуживает. Мы живем в небольшой квартире с видом на Елисейские поля, и каждое утро меня будит запах свежей выпечки из пекарни внизу, но мы никогда не берем ничего навынос. Астория не пьет вино и не ест мучного. — Как ты считаешь, Драко? — обращается ко мне мать. — Хм? — пропустил большую часть разговора. Не думаю, что здесь вообще уместно мое мнение. Оттенки скатертей, формы фарфоровых блюд, белые розы или же кремовые — все это чисто женская чушь, к которой я не хочу иметь никакого отношения. Только поймите меня правильно, она мне действительно нравится. Понравилась сразу, как только мы начали общаться. Наверное, это просто идиотское волнение перед свадьбой. У мужчин такое бывает. — Эрл, — зовет миссис Гринграсс своего домовика. — Эрл! Да куда же он… — Не беспокойся, мама, — с улыбкой говорит Астория. — Я сама принесу вина. Драко, поможешь мне выбрать? Я ухмыляюсь, потому что в ее глазах загорается озорной огонек, такой нетипичный для большинства девушек ее воспитания, и я прекрасно знаю, что мы вовсе не будем выбирать вино. О, нет. Мы займемся чем-то более интересным. Она тянет меня вниз по лестнице, в холодные и сырые погреба поместья Гринграссов, где хранятся коллекции тысячелетних вин со всего света. Я ловлю ее на очередном повороте и прижимаю к стене. Астория смеется, пока я целую ее шею, медленно спуская лямку платья с хрупкого плеча. — Ты можешь поверить, Драко? — хихикает она. — Мы скоро будем мужем и женой. Она поднимает руку и вертит кольцом перед моим носом, будто это не я подарил его. — Да, конечно, отличные новости, — прекрасно знаю, как ее раздражает, когда я веду себя так, и от этого мне еще смешнее. Астория редко показывает свои эмоции, поэтому выглядит словно надутый маленький злой шар. Так краснеет, что вот-вот лопнет. — Драко, перестань ерничать, — шикает она, но я уже нахожу ее губы, одной рукой задирая подол платья. Я впиваюсь пальцами в ее бедра, трогаю ее грудь, пока она жарко дышит рядом с моим ухом. — Я люблю тебя, Драко, — шепчет она. Моя рука замирает всего на мгновение, потому что это впервые, когда она признается мне в любви, несмотря на то, что свадьба у нас через несколько месяцев. — Я тоже тебя люблю, Астория, — говорю совершенно искренне. Но почему тогда мне кажется, что я кого-то предаю?***
Четыре дня до Рождества Все документы подписаны. Сегодня я получил ключи от семейного хранилища, но уезжать не тороплюсь. Решил зайти в Дырявый котел, отметить это. В конце концов, когда еще я вернусь в Лондон? У меня здесь больше никого не осталось. Только если возникнут какие-то вопросы с недвижимостью. Домовики отлично позаботятся о мэноре, уверен. Заказываю пятый бокал огневиски, убеждаю сам себя, что вовсе не напиваюсь до беспамятства. Да даже если и так. Я делаю это крайне редко, могу себе позволить. — Святой Мерлин… — слышу громкий голос за спиной, знакомый с самого детства, и начинаю улыбаться. — Забини, — поднимаюсь со стула возле барной стойки, и этот здоровяк сгребает меня в охапку, хлопая по плечу, как старого друга. Мы не друзья с ним вовсе, если быть честными. Виделись пару раз после моего возвращения из Исландии и один — уже во Франции, на этом все. Но мне приятно встретить кого-то знакомого. Кого-то из прошлой жизни. — Какими судьбами здесь? — спрашивает Блейз и садится рядом, а я жестом прошу бармена повторить напиток в двух экземплярах. — Слышал, ты в Министерстве французском обустроился. Какая-то важная шишка. — Не то чтобы… — пожимаю плечами, и он прищуривается, как будто в чем-то меня подозревает. Знаю, для школьных приятелей видеть такое мое поведение довольно странно, ведь в Хогвартсе я скромностью не отличался. Трепался направо и налево о статусе своей семьи и заслугах отца. Просто смешно. Сейчас все иначе. Я живу один довольно долго, да и рассказы о моей работе вовсе не предназначены для чужих ушей. Подобное строго-настрого запрещено. — Я приехал подписать документы на передачу наследства, на самом деле, — опасаясь долгих расспросов, говорю я. — Слышал про Нарциссу, — говорит Забини. — Дружище, мне так жаль. Не люблю, когда меня начинают жалеть. У меня на это аллергия, и я благодарен бармену, что выпивка появляется возле нас так быстро. — Да, спасибо, — киваю. — Ну что, за встречу? — За встречу, — Блейз широко улыбается и поднимает свой бокал. Он рассказывает мне о своей жизни, об очередной девушке и своих успехах в бизнесе с зельеварами. Никогда бы не подумал, что Блейзу Забини может быть интересна эта тема. Мы выпиваем один бокал, второй, третий. Хотя для меня он, кажется, восьмой? Не знаю. Я сбился со счета. — Видел кого-то из наших? — спрашивает он. — Нет, — качаю головой. — Я все дни занимался документами, — вру, — не было времени встретиться. — Ну да, конечно, — он смотрит на меня поверх бокала, изогнув бровь. — И что это должно значить? — ненавижу, когда он начинает намекать или говорить загадками. — Одна симпатичная птичка по имени Панси Паркинсон напела мне, что видела тебя и Грейнджер в Косом переулке несколько дней назад, и вы оба выглядели так, будто третье пришествие случилось, — подначивает он. — Что, опять за старое? Меньше всего хочу думать об этом сейчас. А тем более выворачивать душу перед Забини. — Мы просто столкнулись, когда я ходил в банк, — пожимаю плечами. — Это давно в прошлом. — Да? — спрашивает он и смотрит так, будто проверяет меня. — У тебя, наверное, на побережье много французских птичек после развода с Асторией, а? — Ага, целая стая, — язвлю я и закатываю глаза. — Вот и правильно, — начинает рассуждать Блейз, а я уже отчаянно жалею, что не сделал вид, будто мы незнакомы. — Помню твое лицо, когда я передал тебе ее слова. И чем она так тебя зацепила, не понимаю. Типичная зубрила. Я иногда бываю в Министерстве по делам, и знаешь, кого я вижу там каждый раз? В любое время суток? Гермиону-гребаную-Грейнджер! — он подтверждает свои слова ударом кулака о столешницу, и наши стаканы с грохотом подскакивают. — Она будет баллотироваться на следующих выборах, — говорю. — А ей ведь только тридцать. — Да уж, — кривит лицо Забини. — Никогда в ней не сомневался. Чопорная Грейнджер в панталонах с начесом. Это просто детский сад — все, что он несет. Мальчишеская глупость, но мои пальцы на стакане огневиски сжимаются сильнее. — Как думаешь, она трахается с Кингсли или все-таки ее мозг настолько большой, как о нем говорят? — смеется он. — Блейз, — предупреждающе шиплю сквозь зубы. — Не переходи границы. — А что я такого… — он размахивает руками, как делает это множество итальянцев, а после замирает. Смотрит на меня округлившимися, полными неверия глазами. — Иди ты, Драко. Иди. Ты, — по слогам повторяет он. — Ты что? Ты все еще ее любишь? Серьезно?! — Это не твое собачье дело, — огрызаюсь на его усмешки и забираю свой бумажник со стола. Хватит на сегодня встреч бывших сокурсников. Я уже поднимаюсь со стула и собираюсь уйти, когда слышу его голос: — Я проспорил сотню галлеонов… — О чем ты? — оборачиваюсь. — Знаешь, Драко, — начинает Блейз, вальяжно облокотившись на барную стойку, — я ведь давно общаюсь с Дафной. И мы все делали ставки, что же такого могло замкнуть в твоей голове, что Драко Малфой добровольно отказался от многообещающего союза с семьей Гринграсс и подал на развод, — он очерчивает пальцем край бокала и переводит взгляд с него на меня. — Я ставил на то, что ты более умный. Что Гермиона Грейнджер здесь вовсе ни при чем. Я чувствую, как мое лицо краснеет от ярости, как ладони сжимаются в кулаки. — Всегда был сплетником, Забини, — выплевываю я. Внезапно в моей голове всплывает наш давний разговор в Париже, и внутри что-то обрывается. Я сглатываю образовавшийся ком и прочищаю горло. — Тогда… во Франции, — говорю я. — Это была правда? Все, что ты сказал мне о Гермионе? Его глаза становятся еще больше, а из горла вырывается лающий смешок. — Ты серьезно, Драко? — качает головой он. — Думаешь, мне это было нужно? Врать тебе? Будь уверен, она послала тебя на хер от всей души. Мои плечи опускаются, как будто бы последний мнимый шанс на спасение только что упущен. Но все это ложь, я прекрасно понимаю. Даже если Забини наврал тогда, она все равно не отвечала на письма. Разворачиваюсь к выходу, слыша за своей спиной его смех. — Может, у нее и пизда золотая, раз ты сохнешь по ней столько лет. Я не даю себе времени на раздумье. Разворачиваюсь и наотмашь бью кулаком прямо ему в лицо. Челюсть Блейза смачно хрустит под моими костяшками, и это лучшее, что я испытывал за последние три дня. — Блять, — кричит он и отплевывается кровью. — Ты что творишь?! Я валю его на пол. Бью снова. И еще один раз, и еще, пока он не уворачивается и не бьет меня в ответ. Впервые я понимаю, что значит «боль как облегчение», ведь мне действительно становится легче. Поэтому я просто пропускаю еще несколько его ударов, пока нас не начинают оттаскивать друг от друга. Бармен кричит, чтобы мы выметались. Я поднимаюсь с пола. В последний раз смотрю в лицо своего бывшего школьного товарища, утираю кровь из носа рукавом пальто, кидаю несколько золотых монет за устроенный нами разгром и выхожу на улицу, громко хлопнув дверью.***
Soundtrack Sing, Travis
Я в маггловском Лондоне. Иду в неизвестном направлении уже второй час. Люди странно оглядываются, ведь мое пальто грязное, а лицо наверняка в красных потеках, но я ничего не собираюсь с этим делать. Мне просто плевать. Сворачиваю с центральных улиц подальше от любопытных глаз. Дыхание сбивается, потому что я практически бегу, но конечной цели нет и никогда не было, ведь бегу я от себя самого. Сейчас я проветрюсь, вернусь в отель, заберу свои вещи, которые толком не успел распаковать, и отправлюсь обратно во Францию. План таков. Нужно лишь немного протрезветь. Ален звал меня на Рождество в этом году. Он с семьей снял небольшой домик прямо на берегу Средиземного моря. Не хотел мешать им, но его жена вроде бы не против. Она нормально ко мне относится, так же как и его ребятишки. У Алена двое детей. Младшему пять, а старшей дочери восемь. У них отличная семья, какой у меня никогда не было. Я представляю Гермиону в белом платье в каком-нибудь маленьком поместье в Шотландии. Вокруг горы и лес, а на ее лице белая вуаль. Она будет самой красивой из невест. Вспоминаю нашу с Асторией свадьбу, и ничего не отзывается, внутри пустота. Это торжество было не для нас вовсе. Я не в обиде на нее. Просто мы разные. Просто вся наша жизнь была фарсом от начала и до конца. Я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, оглядываюсь по сторонам. Один Мерлин знает, что это вообще за место. Похоже на какую-то свалку с кучей картонных коробок, а вокруг никого. Я опускаюсь на одну из них, опираясь спиной о стену, и звучно бьюсь затылком о каменную кладку. Вот до чего довели меня десять дней в Лондоне. Хрипло смеюсь, но тут же кашляю из-за саднящих ребер. Наверное, сейчас я больше похожу на бездомного, чем на работника одного из самых засекреченных отделов французского Министерства магии. Я беру кусок коробки, бездумно кручу его в пальцах, разрывая на мелкие клочки. Отшвыриваю один подальше, и во внутреннем кармане что-то звякает. Я хмурюсь и ощупываю пальто. Не припомню, чтобы что-то… Моя рука находит миниатюрный предмет из холодного металла, и я вспоминаю, как десять дней назад гоблин передал мне шкатулку Нарциссы. Достаю ее, осматриваю со всех сторон. Должно быть, там любимые серьги моей матери, фамильные кольца, броши и прочая чушь. Делаю взмах палочкой, возвращая шкатулке ее первоначальный размер. Совершенно не забочусь о том, увидят ли меня магглы. В этом районе все наверняка пьяны в стельку уже как пару недель. Драгоценные камни на крышке переливаются в свете одного-единственного уцелевшего фонаря. Я открываю ее и изгибаю бровь. Внутри совсем не украшения. Пожелтевший от времени пергамент хрустит в моих руках, а под ним целая стопка писем. Дрожащими пальцами разворачиваю верхний и чувствую, что перестаю дышать. Несколько наспех нацарапанных предложений, написанных моей рукой много лет назад. «Гермиона, ты все не так поняла. Ради Мерлина, перестань. Сегодня я переезжаю в Париж для продолжения практики. Сообщу тебе свой новый адрес, как только доберусь. У меня мало времени. Я люблю тебя». Я вдыхаю поглубже, пока способность дышать не покинула меня в принципе. Странно, но другие письма запечатанные. Ровно сорок восемь. Я разрываю их одно за другим, пробегая глазами по собственному почерку. Мне не требуется в них вчитываться, ведь я запомнил текст каждого практически наизусть. Я понимаю, что плачу, только когда добираюсь до последнего. Там я пишу: «Гермиона, мне плохо». Я пишу: «Пожалуйста, ответь». Я пишу: «Я так сильно люблю тебя». Жадно хватаю ртом воздух. Ударяюсь головой о стену один раз, второй, третий, четвертый. Блять. Блять. Блять. Блять. Как это возможно? Что?.. На дне лежит еще одна записка. Она новая по сравнению со всеми остальными. Белый хрустящий пергамент с витиеватым гербом моей семьи на сгибе. Мне почти ничего не видно из-за влаги, скопившейся в глазах, но я разворачиваю его и всматриваюсь в ровный почерк моей матери. «Здравствуй, Драко. Я не стану вымаливать прощения. Знаю, ты в любом случае меня не простишь. Я лишь надеюсь, что ты нашел это письмо, пока не стало слишком поздно. Мне никогда не нравилась Гермиона, это не секрет для тебя. И дело было даже не в том, что она не нашего круга. Вы ругались так часто, что мне казалось — это закончится скоро, стоит только подождать. Но вы продолжали мучить друг друга месяц за месяцем, а ты из кожи вон лез, чтобы соответствовать этой девушке. Только пойми меня правильно, Драко. Я должна была быть мудрой, понимающей, великодушной, но я обыкновенная женщина. Просто мать, которая думает, что всегда знает лучше, что нужно ее ребенку. Ты уехал, и я решила, что это шанс для вас обоих перестать истязать друг друга. Начать, в конце концов, заново. Что твоя болезненная привязанность к мисс Грейнджер пройдет, как только ты познакомишься с новыми людьми, по-настоящему почувствуешь вкус жизни после двух лет, проведенных в лечебнице. Однажды вечером сова принесла мне письмо от тебя. И еще одно письмо, которое после она должна была донести до мисс Грейнджер. И я открыла его. Прости меня, но я открыла его. Мне так жаль. Вы снова ссорились, и ты писал, что сообщишь ей свой новый адрес, как только доберешься. Это была самая ужасная вещь, которую я когда-либо делала в своей жизни. Одно простое заклинание, и все твои письма мисс Грейнджер с тех пор отправлялись прямиком ко мне. Я думала это будет легче. Ведь я хотела сделать лучше для тебя. Клянусь, что не открыла больше ни одно из твоих писем, но ты писал так часто, что мое сердце обливалось кровью. Я помню, как ты остался еще на полгода во Франции, а письма закончились. И я решила, что это хороший знак. Твой брак с Асторией стал для нас с отцом настоящим подарком. Я помню твои глаза тогда, перед алтарем. Я убедилась, что поступила верно, но выкинуть эти письма не поднялась рука. Наверное, я всегда в глубине души знала, что ошибалась. Я так ошибалась, Драко. Прости меня. Ты так давно мечтал об этой работе. После вашего развода с Асторией я не смогла рассказать тебе правду. Думала, ты давно остыл, но все же догадывалась, что ты приедешь в Лондон, как только узнаешь обо всем, разрушив тем самым свою карьеру. Хотя, скорее всего, я просто струсила. Я люблю тебя, Драко, и хочу, чтобы ты знал: мне очень-очень жаль. Я сожалею о каждом письме, что не дошло до мисс Грейнджер. Сожалею о своем эгоистичном решении. Сожалею о том, что меня больше нет, а я так и не смогла тебе помочь. Я все испортила. Ты читаешь это письмо, а значит, ты в Лондоне. Найди ее, Драко. Каким бы долгим ни был путь, никогда не поздно вернуться домой. Мама». Я больше не пьян, а моя жизнь, полная ошибок, провалов и неправильно принятых решений, проносится перед глазами в ускоренной перемотке. Моя мать знала меня от и до. С вероятностью в девяносто девять процентов могла определить, как я поведу себя в той или иной ситуации. Прекрасно понимала, что я слишком заносчив и горд, а почти пятьдесят посланий без ответа — это мой предел. Я никогда не вернулся бы к ней. Странно, но у меня нет злости на Нарциссу. Я не виню ее. Просто запрокидываю голову и всматриваюсь в кусок звездного неба между козырьками крыш, пока снег падает на мое лицо. Десять лет, прожитых неверно. Десять лет самообмана и попыток забыть. Десять лет вдали от нее. Никогда не поздно вернуться домой. — Все в порядке, мама, — говорю тихо в пустоту. Я поднимаюсь, собираю свои письма в аккуратную стопку и трансгрессирую.***
— Гермиона! — кричу я. — Гермиона, ты здесь? Нам нужно поговорить! Уже половина одиннадцатого, и окна многоквартирного дома вспыхивают ярким светом одно за другим. Некоторые соседи с любопытством поглядывают на меня и ждут, что же будет дальше. Некоторые начинают ругаться и угрожают полицией. Я не знаю номер ее квартиры, поэтому просто продолжаю кричать. Остается лишь надеяться, что ее окна выходят на эту сторону, а ее жених не набьет мне морду. Получу второй раз за этот вечер. Впрочем, мне все равно. Мне необходимо с ней поговорить. — Гермиона! — Ты видел время?! — Что это за придурок! Мое пальто распахнуто, пара пуговиц оторвалась во время драки. На лице ссадины от фамильного кольца Блейза, которые не перестают кровоточить, а кулаки в грязи. — Гермиона, пожалуйста! На самом верхнем этаже запоздало загорается тусклый огонек, и я узнаю в очертаниях взъерошенной ото сна девушки мою Грейнджер. — Драко? — она распахивает окно, чтобы рассмотреть, кто побеспокоил ее в такое время. — Что ты здесь… — О, великолепно! — перебивает ее громкий визгливый голос какой-то старухи со второго этажа. — Вы собрались общаться вот так? Совсем ополоумели?! Она опасливо оглядывается назад, как будто там ее кто-то ждет. Но я уверен, если бы Крис был дома, он обязательно высунул бы свой вездесущий нос прямо в окно. — Извините, — смущенно говорит она. — Подожди, я сейчас спущусь. Слышатся скрип закрывающихся оконных створок и бесконечное ворчание злых, разбуженных магглов. Я стою и переминаюсь с ноги на ногу, сжимая в руках шкатулку Нарциссы как доказательство того, что я помнил о ней. Что я никогда не забывал. Как доказательство того, что я все еще ее люблю. — Драко, в чем дело? — Гермиона выбегает на улицу в домашних тапочках и пижаме, накинув на плечи лишь вязаную кофту. Она кутается плотнее, а в ее тоне явное недовольство. — Крис должен вот-вот вернуться, почему… Она осматривает меня с ног до головы и округляет глаза. — Ты что, подрался?! — почти кричит она и начинает ощупывать мой торс под тканью пальто на предмет переломов. — На тебя напали? Драко? Скажи хоть что-нибудь! — Почему ты сказала Блейзу, что я могу идти к черту? — спокойно спрашиваю я. Уже знаю ответ, но в нашей истории столько недоговоренностей и пробелов, что я хочу знать наверняка. Не хочу ошибиться и на этот раз. — Когда я был во Франции. Почему ты попросила Блейза передать мне это? Ее пальцы замирают на моей груди, а ладонь сжимается в кулак. Она опускает руку, взгляд становится закрытым. — Я просила тебя больше не возвращаться к этому, — теперь она не переживает обо мне. Она начинает злиться. — Это уже неважно. — Это важно! — кричу, хотя изо всех сил пытаюсь держать себя в руках. — Это потому что я не отвечал тебе? Потому что не отвечал на твои письма после фото с Асторией в газете? Она прищуривается и складывает руки на груди. Верхняя губа приподнимается, как будто она презирает меня. — Пришел потешить свое самолюбие напоследок? — спрашивает. — Да, — громко говорит Гермиона. — Да, ты так догадлив, Драко. Все именно поэтому. Я писала тебе три месяца подряд почти каждый день. Я знала, что поступила неправильно, но ты оказался гораздо более хладнокровным, чем я думала, — она фыркает и отворачивает лицо, будто не желает видеть меня, но я уже заметил влажный блеск в ее глазах. — Хочешь, чтобы я принесла тебе извинения за это?! Что ж, — она делает реверанс, рассыпаясь передо мной в язвительных поклонах. — Прости меня, Драко, за мою грубость. Но сорок пять писем без ответа могут вывести из себя, знаешь ли. — Сорок восемь, — шепотом говорю я. — Что? — переспрашивает. — Я написал сорок восемь. Молча протягиваю ей шкатулку и жду, пока она откроет первое письмо. Ее глаза быстро бегают по строчкам, а губы двигаются, беззвучно произнося прочитанное. Я вижу, как ее лицо становится все бледнее, а глаза больше. Она читает, а я терпеливо наблюдаю. — Открой вот это, — говорю. Кусок пергамента дрожит в ее руке, а чернила кляксами расплываются от ее слез, пока она читает мое последнее письмо к ней. Мое признание и крик о помощи. И когда она доходит до последней строчки, я говорю: — Прочти вслух. — Я люблю тебя, — сквозь слезы говорит она и прикрывает рот ладошкой. — Читай дальше, — прошу мягко. — Пожалуйста, ответь, — всхлипывает Гермиона. — Я так сильно люблю тебя. Она молчит, переводит взгляд с письма на меня. — Это правда, Гермиона. Всегда было правдой. Даже сейчас. Шкатулка выпадает из ее рук, со звоном ударяясь об асфальт. Ее руки на моих плечах, а губы на моих губах. Я обнимаю ее и крепче прижимаю к себе. С трудом нащупываю палочку в кармане. На пустынной улице в маггловском районе Лондона раздается громкий хлопок трансгрессии. И мне плевать на ее соседей.***
Soundtrack A Little Death, The Neighbourhood
Через мгновение мы оказываемся в отеле. Я не отрываюсь от нее ни на секунду, смутно осознавая, что промахнулся. Мы в коридоре, рядом с моим номером, а я отчаянно пытаюсь нащупать в кармане ключ, пока Гермиона покрывает короткими поцелуями мое лицо, шею и губы. — Я так скучала по тебе, — ее голос дрожит так же, как и ее пальцы на моих плечах. — Так сильно скучала. Она часто дышит, и мой член дергается от одного этого звука. Одному гребаному Мерлину известно, как мне удается найти эти чертовы ключи и на ощупь попасть ими в замок. — Блять… — мы вваливаемся в номер, и я едва успеваю удержать ее в своих руках, носком ботинка захлопывая дверь. Прижимаю ее к стене, припоминая, как представлял ее такой сотни раз за последние десять лет. Извивающейся в моих руках. Стонущей. Просящей о большем. Особенно часто в последние три года. — Ты мне снилась, — говорю, а сам почти не узнаю своего голоса. — Каждую гребаную ночь. Гермиона грязно ругается себе под нос, и я клянусь, что готов кончить лишь от одних ее слов. Сколько раз я просыпался, потому что мне снилось именно это? И каждое утро, включая ледяной душ, я говорил себе, что это неправильно. Что я не должен так поступать. «Черт, только раз. Всего один раз», — ворчал я, и рука все равно тянулась к члену. Я знаю, что должен проявить терпение. Знаю, что не должен набрасываться вот так. Я знаю. Но я кладу руку на ее затылок, жестко притягивая к себе, и толкаюсь бедрами. Потому что могу. Потому что она моя. — Драко, — мое имя срывается с ее губ с каждым рывком все громче, а пальцы путаются в пуговицах моей рубашки. Я помогаю ей. Делаю это резче, чем следовало, и пуговицы с глухим стуком отскакивают от старого паркета. Ее кофта летит на пол. Гермиона с готовностью поднимает руки, когда я тяну ее майку вверх. Боже, блять. Я должен был догадаться, что она готовилась ко сну и на ней нет лифчика, но это все равно приводит меня в детский восторг. Я целую ее грудь, сжимаю ее в руках, пытаясь захватить каждый свободный дюйм. Мой предательский рот не может закрыться ни на секунду, пока я выдаю хриплые обещания одно за другим. Я говорю ей, что все будет иначе. Говорю ей, как сильно люблю. Я говорю, что ничего не может быть важнее нее. И это правда. Я чувствую, что мне не хватает воздуха, когда пальцы Гермионы начинают уверенно бороться с застежкой на моем ремне. Прошло слишком много времени с тех пор, как кто-то прикасался ко мне, и я чертовски сильно боюсь облажаться. Надеюсь отвлечь ее внимание, развязывая шнурок на ее пижамных штанах, и это работает. Всегда срабатывало. Ее грудь так восхитительно поднимается и опадает, а ноги раздвигаются чуть шире, пока я провожу пальцами по мокрой ткани ее белья. Она оставляет следы на моей груди, впиваясь короткими ногтями. Оставляет следы на спине. Надавливаю чуть сильнее, и она всхлипывает в мое плечо. Делаю это снова и снова, пока ее бедра не начинают дрожать. Мне всегда нравилось наблюдать, как именно она произносит мое имя. Как ее губы складываются в аккуратное «о», которое мне вряд ли удастся когда-то забыть. Теперь наверняка. Я провожу ладонями по ее ребрам, чувствуя каждую выступающую косточку, впиваюсь пальцами в бедра. Целую ее шею и грудь, опускаясь ниже, но Гермиона упрямо тянет меня наверх. Она всегда делала так — все по-своему. Порой мы спорили, даже когда я был в ней. Мне кажется, что я почти рычу, когда отрываю маленькую Грейнджер от пола, и она обнимает ногами мою талию. Я блядски сильно зол. На нее. На себя. На нас. Я бросаю ее на кровать, нависая сверху. Здесь пахнет сигаретным дымом. Пахнет отчаянием и сексом. Она лежит на серой простыне дешевого отеля в одних трусиках. Ее волосы разметались по подушке, ее глаза горят, а щеки покрылись румянцем. Пытаюсь отмахнуться от острого ощущения чего-то неправильного внутри. Потому что она не должна быть здесь, только не так. Но я слишком эгоистичен, чтобы отпустить ее. Всегда таким был. Она почти не дышит. Затаив дыхание, наблюдает, как я стягиваю ее белье. Гермиона приподнимает бедра, чтобы помочь мне. Клянусь, я не выдержу, если она не перестанет кусать свои чертовы губы. Самые красивые губы, что я когда-либо целовал. Я встаю на колени возле ее ног и кладу одну на свое плечо. Щиколотка. Голень. Бедро. Ее ладони сминают простыни, а изо рта вырываются тихие проклятия. — Я думал, что потерял тебя, — выдыхаю, когда дохожу до вершины ее бедер. Гермиона вскрикивает, а я слышу ругань за стеной. — Иди сюда, — зовет она. И я не знаю, почему чувствую себя так. Просто впервые за много лет все так, как нужно. Потому что с ней все иначе. Потому что Гермиона — единственная женщина, которую я когда-либо любил. Я не хочу торопиться, но избавляюсь от брюк и белья за считанные секунды. Я не хочу быть грубым, но резко толкаюсь в нее, как только наши тела соприкасаются. Я не хочу кончить первым, но рядом с ней я ни хрена не могу контролировать в своей жизни. Я не хочу потерять ее снова. Спинка кровати бьется о стену, а старая штукатурка кусками летит на пол, и я слышу приглушенный стук. — Эй! Прекратите! — кричат они. — Сколько можно?! — Я люблю тебя, Гермиона, — говорю я, упираясь своим лбом в ее лоб. — Сейчас и навсегда. Ее глаза широко открыты, ее тело такое хрупкое и маленькое под моим весом, но я знаю — я знаю — одно ее слово, и я рассыплюсь вдребезги. Она медлит целую вечность, пока я вбиваюсь в нее своими бедрами. Она часто дышит. Похоже, не знает, что сказать. — Ты особенный для меня, — тихо шепчет Гермиона. Я помню это. Помню, как она сказала эту фразу в наш последний вечер в Хебне. Мои движения все резче, а крики за стеной все громче. Я стискиваю ее запястья в своих руках, поднимая над ее головой. Я держу их крепко, будто она может исчезнуть в любой момент. Она кричит так громко, что соседи стучат в дверь. Она выгибает спину. Она цепляется за меня, расслабляясь, пока мое собственное тело продолжает вздрагивать. Пока я не утыкаюсь в ее шею, расслабившись. Гермиона водит пальчиком по моим плечам. Мне кажется, она пишет там свое имя, а я просто улыбаюсь в ее волосы. — Я люблю тебя, — произносит она. — Люблю-люблю-люблю.***
Мы сделали это снова. А затем еще раз, и еще. Гермиона сонно ворчит и трется носом о мою грудь, словно довольная кошка. — Здесь ужасно, ты знаешь? — говорит она, приоткрывая один глаз. — Просто отвратительно. — Знаю, — улыбаюсь я. — В следующий раз будет иначе. Я вижу, как ее лицо становится напряженным. Я должен был быть готов к этому, готов к разговору, как только эта ночь закончится. Но почему тогда у меня чувство, будто из легких весь воздух выбили? — Что хочешь на завтрак? — спрашиваю, пытаясь отсрочить неизбежное. — Мы можем взять что-то навынос или сходить в кафе. Здесь есть ресторан… — Драко, — осторожно начинает Гермиона. Кажется, я знаю, что она хочет мне сказать. — Сегодня рабочий день. Я не смогу остаться. — Верно, — киваю, словно глупая механическая игрушка. Гермиона поднимается с кровати, прикрывшись простыней. Так, будто я не видел ее голой множество раз. Так, будто стесняется меня. — Мой… — прочищаю горло, но слова даются с трудом. — Мой испытательный срок закончился. Я не обязан оставаться во Франции. — Драко… — Нет, послушай, — обрываю я. — Я могу вернуться в Лондон. Уверен, что получу отличные рекомендации и мне даже не придется менять работу. Я смогу устроиться в Отдел тайн здесь и… Я поднимаюсь с кровати и пускаюсь в объяснения. Рассказываю о том, что мы можем приобрести дом, о котором она всегда мечтала. Что ей не нужно никуда переезжать. Что я сделаю все, чтобы она была счастлива. — Драко, — ее голос возвращает меня к реальности. — Я не могу бросить все вот так. Мне нужно поговорить с Крисом. Это имя, произнесенное ее губами, действует на меня словно ушат ледяной воды. Громко сглатываю. В горле внезапно образовывается ком. — Что ты решила? — Я не знаю, — говорит Гермиона. Она надевает белье. Надевает майку. Надевает пижамные штаны. Что ж, по крайней мере, она со мной честна. — Это не было нашей виной, Гермиона, — шепотом говорю я, а ее пальцы замирают, так и не собрав волосы в хвост. — Останься. Все это выглядит как очень херовая шутка. Для меня все очевидно, ведь мы любим друг друга. Но для нее все не так просто. — Пожалуйста, — тихо говорит Гермиона, и ее плечи едва заметно вздрагивают. — Не дави на меня, Драко. Мне нужно время. Она снова плачет. В который раз из-за меня. Я всегда причинял ей боль, начиная со школы. Я делал это даже тогда, когда мы уже были вместе. И я могу рассказать ей о том, как сильно боюсь ее потерять. Я могу рассказать ей, что после этой встречи в моей жизни больше ничего не будет. Я могу устроить скандал или просто запереть этот чертов номер. Но вместо этого я подхожу к ней и обнимаю за плечи, притягивая к себе, пока Гермиона не утыкается носом в мою грудь, тихо всхлипывая. — Дай мне время, — продолжает повторять она. Я глажу ее волосы и пытаюсь запомнить мельчайшие детали. Ее запах, количество веснушек, какая она теплая и маленькая в моих руках. Я действительно стараюсь, потому что не хочу повторять прошлых ошибок. Потому что это может никогда больше не повториться. И она говорит: «Прости». Она говорит: «Я люблю тебя». Она смотрит на меня, грустно улыбаясь. Проводит пальцем по щеке и коротко целует в губы. Она хочет остаться, я это знаю, но все же она уходит. Гермиона Грейнджер никогда не смотрит назад.