* * *
Кэйа всхлипывает, не разбирая, сколько прошло времени. Тело все еще подрагивает, медленно отходя от чудовищной дрожи — это когда-то было. Может, десять минут назад, а, может, час. Простыни под ним мокрые, Альберих ворочается. Хочется выкурить последние сигареты. Холодные пальцы нащупывают пачку на подоконнике. Кэйа крутит ее в руках, открывает и раз за разом пересчитывает сигареты, сглатывая. Он перестал всхлипывать, глотая слезы, но комок в горле никак не проходит. Даже спичек почти не осталось. Альберих отбрасывает все и еле бредет на кухню. Это даже кухней-то не обзовешь — так, просто уголок, в котором стоит плита, а на ней чайник. Вода есть, и то хорошо. Кэйа уже привык перебиваться стаканом кипятка на ночь, давя голод. Чайник неприятно свистит и медленно закипает, а капитан просто стоит и греется у огня. Ему в Орден через несколько часов. Взгляд натыкается на стрелку часов, отсчитывающую неумолимое: даже не несколько, а всего два. Он щупает влажные волосы, понимая, что те не просохнут так быстро. Странно вообще, что его волнует такая мелочь в первую очередь. Свист становится совсем уж невозможным. Кэйа морщится, немного обжигается, берясь за ручку и наливая немного кипятка в граненый стакан. Денег нет даже на нормальную посуду. В мысли почему-то прокрадывается Дилюк. Так внезапно, что Альберих и сам удивляется этому. Из-за ночной истерии, он мало что помнит. Все навалилось как-то резко: приступы галлюцинаций участились, Крепус в них начал проступать все чаще, а тут еще и второй Рагнвиндр, необычайно нежный. Кэйа, наверное, все бы продал, лишь бы ощутить его тепло сейчас. Хотя бы на минуту. Дилюк вчера отличался от того, каким он привык его видеть. Может, просто устал постоянно работать, вот и не настаивал на своем. Но, скорее всего, это была разовая акция. Во всяком случае, Альберих наверняка последний раз ощущал его ладони на своих. Рагнвиндр с самого детства помогал ему справляться с истерией таким способом. Кэйа удивляется нашедшим воспоминаниям, отпивая воду. Язык обжигает, но это скоро пройдет. Капитан допивает до дна, чтобы хоть как-то утихомирить желудок на ближайшие пару часов. В Ордене уже что-то придумает. Он собирает раскиданную по пути в душ одежду и скептически смотрит на местами проступающую грязь. Да, Альберих живет бедно, но никогда не опустится до того уровня, чтобы ходить в отвратительно изношенных вещах. Кэйа с трудом натягивает на ноги другие штаны, шипя, когда шероховатая ткань проходится по разодранным коленкам. Желания выглядеть особо помпезно нет, на плечах простая рубашка. Сверху снова куртка, в руках ключи, а в мыслях то, что ему квартира-то особо и не нужна. Альберих в ней не задерживается, уходя при первой возможности. Во рту, наконец, оказывается сигарета, и это до одури приятно. Он обхватывает ее двумя пальцами и так и идет, несмотря на мороз. Снег местами немного подтаивает, превращаясь в коричневую кашу под ногами. С одной из улиц, на которой уже снуют люди, дует холодным морским ветром. Пахнет преимущественно отвратительно: солью, тиной, чем-то гнилым и жареным. Кэйа сворачивает в переулок, останавливаясь, как вкопанный почти сразу же. Это не редкость для Мондштадта, особенно для темной подворотни, вроде этой. Парочка целуется с громкими чмоками, не замечая ничего и никого. Парень так нежно сжимает девушку в своих объятиях… Альберих не выдерживает, разворачиваясь на каблуках своих сапог, и давя, давя, давя предательские слезы. Он курит, глубоко затягиваясь, и не чувствует, как никотин бьет в голову. Это какой-то удар ниже пояса от богов Селестии. Кэйа не знает, почему это так сильно его трогает и так глубоко. Просто ощущает зависть настолько жгучую, что она отзывается в костях и мышцах. Сигарета дотлевает до фильтра. Альберих настолько увлечен своими мыслями, что не замечает замерзших рук, этого и подавно. Капитан точно так же хочет почувствовать хотя бы раз руки Дилюка на своей талии, ловить его губы, забывая обо всем. В конце концов, отдаться ему полностью и безоговорочно, потому что кто-то другой ему и не нужен, — он понял это спустя десяток попыток полюбить кого-то еще, когда Рагнвиндр его бросил. Так было три года назад и остается до сих пор. Может быть, он все еще трепетно задумывается о том, как бы смотрелось кольцо на его пальце; как Дилюк его бы выбирал, придираясь к каждому; как делал предложение и какое у них было бы венчание. Ему бы и скромного хватило, — только бы с Дилюком. Хотя связывать свою судьбу с дитем проклятой страны без Бога? Да это бред какой-то. Кэйа выкидывает окурок, даже не туша его и сует руки в карманы. Три ебаных года эти мысли редко, но метко появляются в его голове, пора бы как-нибудь их выбить. Альберих чувствует легкое отрезвление от того, что не понимает, где находится, хотя заблудиться в Мондштадте ему трудно. Дома вроде бы и знакомые, и нет… Он осматривается по сторонам, когда замечает алые волосы. Да блять, это просто превосходно. — Привет? — в голосе его проступают оттенки неуверенности. Рагнвиндр поднимает на него уставшие глаза. Может, и не спал всю ночь, как закрыл таверну. — Неожиданно. Капитан не знает, что ему делать, как реагировать и какие эмоции выражать. На лице опять проступает улыбка: какая-то вымученная, неестественная и кривоватая. В общем, Дилюку уж точно не понравится, но убрать ее никак не получается. С губ слетает первое, что приходит на ум: — Что ты тут делаешь? Рагнвиндр хмыкает, подходя ближе и делясь своим теплом. Приятно. Кэйа переминается с ноги на ногу, немного подрагивая. — Гуляю. Я уснуть не мог, — щурится, оглядывая его. — Ты, как погляжу, тоже. — Есть такое. Уголки губ дергаются, плечи тоже, но скорее по привычке. В рот лезет еще одна сигарета, — рядом с ним по-другому никак. Кэйа пытается ее поджечь, но зажигалка никак не хочет работать. Дилюк щелкает пальцами, разводя маленький огонек. — Что с лицом? Успел подебоширить с местными пьяницами? Ссадина на щеке жжет, а нос покалывает с новой силой. Ну зачем он так? — Просто подрался. Дилюк молчит, ровно как и всегда, а капитан просто идет за ним следом, не зная, куда еще ему деться. Но и с Дилюком ему чуждо. Альберих немало удивляется, когда у него изо рта уводят сигарету. И никто иной, как Рагнвиндр, на которого ровняется добрая половина города. Самая правильная половина. Он кашляет от одной маленькой затяжки. — Гадость. — Ну извини, это тебе не шарлиз какой-то там, привезенный из Фонтейна, — выпаливает Кэйа, но сигарету обратно так и не получает. — Если кашляешь, то не кури в затяг. Всему тебя учить надо. Рагнвиндр смотрит на него со смесью раздражения и равнодушия во взгляде. И только Барбатосу известно, как такое можно сочетать. Альберих очень сильно хочет притянуть его за галстук и впиться в алые губы, закрывая веки. У него они всегда на морозе красные, как и волосы, и глаза. Кэйа скачет взглядом от одного к другому, видит белые снежинки на ресницах. Тоже красных. Хочется поцеловать его. Просто поцеловать. — Что сегодня произошло с тобой?.. — Я не хочу об этом говорить, — перебивает его капитан. Ему не хочется описывать свои галлюцинации, рассказывать, каким говнюком был его отец. А смысл? Дилюк ведь все равно не поверит. Память отца чтит больше, чем что-либо. «Его объятия очень крепкие» — думает Альберих, смотря на лицо, омраченное тенью, пока с губ чуть не срывается вопрос: — «Почему ты меня так ненавидишь, Люк?» Это же так читается в его пронзительных алых глазах. Кэйа вдыхает морозный воздух, и горло начинает першить. Может быть, это было слишком резко? С Дилюком так нельзя, с ним необходим постоянный баланс на тонкой грани. Выматывает сильнее целого дня усердной работы. — Давай поговорим, Люк. — Я уже просил не называть меня так. Но Альберих не ошибся и не случайно ляпнул. Он смотрит на Дилюка, выдыхающего дым, и прощупывает почву. Была ли ночь наваждением? Может, ему просто стало жалко капитана на какие-то полчаса, не более. Кэйа этого узнать никак не сможет, — это удручает. — Хорошо, не буду, — уступает он, выставляя руки в примирительном жесте. — Прости меня. Дилюк усмехается, глядя в предрассветное небо. — Я хочу извиниться за тот день, от начала до конца. — Я не верю тебе. Ветер дует так, что глаз не видно. Они теперь скрыты под развевающимися алыми волосами. Но Кэйа чувствует на себе этот взгляд, полный только-только подкатывающей к горлу ненависти. — Что мне сделать, чтобы ты поверил? — Альберих смотрит на него пронзительно, с надеждой. — Я хочу, чтобы ты изменил свое мнение обо мне хотя бы на каплю. Чтобы перестал срываться на меня по любому удобному поводу. Последнее, конечно, было лишним. — Сначала перестань одеваться как портовая шлюха. Кэйа прыскает смехом: от боли и немного от горечи. Ловит теплую ладонь Рагнвиндра и затягивается прямо с рук. Ноги подкашиваются от того, насколько это интимно. — У меня денег нет на нормальную одежду. — Ты же доверенный Джинн? Разве рыцари не получают огромное жалование ни за что? Знал бы он, сколько капитан делает для Ордена и своих ребят. Иногда ночами не спит, рассчитывая новую тактику, чтобы потерь было меньше. Информаторы тоже не дешевое удовольствие. И Рагнвиндр ведь не идиот, должен все это видеть. Но то ли не хочет замечать, то ли просто не говорит об этом, игнорируя, — Кэйа не знает, тяжело вздыхая. Он уже ничего не знает о своем давнем названом брате. Даже его любимого цвета. — Я весь в долгах, если ты не заметил, — откуда-то находятся силы на остроту. — И почему же? Альберих замолкает, чуя приближение самой острой темы, которую они могут затронуть. — Ты бросил меня три года назад без средств к существованию… — После того, как ты рассмеялся мне в лицо, — Дилюк вспыхивает, как спичка, сжигая дотлевшую сигарету до пепла. Ветер подхватывает серые хлопушки с его ладони. — Я был не прав тогда. — чуть погодя, он добавляет: — И не хотел этого. Рагнвиндр фыркает, гордо поднимая нос. Нет, все-таки что-то в нем совсем не изменилось: если Дилюк не намерен что-либо принимать, то и не будет. Они идут молча, оба не в лучшем расположении духа. Кэйа надеялся, что разговор с Дилюком хоть что-то прояснит, поможет, пусть и не полностью, но восстановить их теплые взаимоотношения. Кажется, что ничего не изменилось. Никакого шага вперед. Дилюк все так же непреклонен, пускай уже не кидается пылкими оскорблениями. — Спасибо, что помог сегодня, — вдруг говорит Альберих, ковыряя едва затянувшуюся рану с чувствами. — Я бы не справился сам. — Ты же не хотел говорить об этом, — точечно замечает Рагнвиндр, смотря вперед хмурым взглядом. Кэйа замедляет шаг, уже не чувствуя ног. — Не хочу. Но это не значит, что я не должен сказать тебе простое «спасибо» за то, что ты вытянул меня из истерики. Дилюк упрямо молчит, обдумывает что-то, сведя брови к переносице. — Это меньшее, что я мог сделать.part III. envy
26 января 2022 г. в 23:35
Кэйа совершенно не помнит, как оказался в теплой кровати. Это уж точно не его скрипящая раскладушка, которая стоит под поддувающим окном, — причина, по которой у Альбериха вторую неделю болит горло. Он переворачивается на мягком матрасе, хмурясь. Все тело болит, будто в мелких ссадинках, а правое предплечье неприятно пульсирует. Кэйа открывает глаз, спрашивая себя, почему он спит с повязкой, да еще и в чужой постели.
Обои здесь багряно-красные. При беглом взгляде кажется, что в комнате все разложено по своим местам.
Накрывая рукой горящее лицо, Альберих стонет. Не надо было соглашаться вчерашним вечером выпить кружечку чая напоследок. То ли Лиза туда что-то подлила, то ли он сам был настолько изможденным и уставшим, что завалился спать прямо в ее квартире.
Кэйа тихо ругается, снимая рубашку со спинки стула. Босыми ногами он уже стоит на теплом ковре, одеваясь, когда слышит голос Джинн. Расплывчато, но более, чем понятно.
— Как он? Его хоть в отбивную не превратили?
— Спит за соседней дверью. Еле уложила и прибью тебя, если он проснется, — Альберих усмехается, воображая, как Лиза при этом невозмутимо заваривает чай. — Нос сломан, все по классике жанра. Не загружай его работой сегодня.
— Не буду. По крайней мере, постараюсь, — Гуннхильдр при этом наверняка откусывает кусочек печенья. — Мне самой тяжело смотреть на него. Надо дать ему отдохнуть, но Фатуи наметили повторные переговоры… Еще и эта ситуация с войной…
— Кстати, о ней. Кэйа вчера принес весточку от того Предвестника. Сказал, что если мы не подчинимся их требованиям, они точно наступать начнут.
Магистр громко материт все и вся. Капитан так же костерил на чем свет стоит эту фатуйскую тварину, когда над ним нависала ухмыляющаяся рыжая морда.
— Ты же понимаешь, что начнется? — тускло подает она голос.
— Да.
Кэйа медленно оседает обратно на кровать, переваривая все услышанное сегодня и произошедшее вчера. Он был готов к тому, что скоро что-то начнет меняться, но сейчас его будто по голове молотком стукнули. А что дальше? Столько вопросов и ни одного ответа. Так и сидит, в не до конца застегнутой рубашке и еле-еле натянутых офицерских штанах (когда Лиза успела зашить их на местах подранных коленей?), слыша, как Минчи провожает Джинн и закрывает за ней дверь.
Хочется лечь обратно спать. Время на мерно тикающих часах еще не перевалило за семь утра. Альберих хмурится, хватаясь за голову, в которой рябит один лишь шум. Застегивает пуговицы на рубашке как надо, а не как попало, и виновато выглядывает на кухню.
— Доброе утро. Рано ты, — Лиза улыбается, поджаривая на сковороде блинчики. Она наверняка спала в каком-то кресле, — Кэйе становится совестно. — На, поешь хоть немного, прежде чем улизнуть.
Капитан готов упасть в обморок от того, насколько вкусно Минчи готовит. Ну и малость от того, что не ел ничего нормального больше суток, — точно не считал.
— Спасибо.
Лиза грустно улыбается, накрывая его ладонь.
— Если захочешь поговорить — мои двери всегда открыты.
Совесть давит на пятки. Он хватает куртку и скомканно прощается под Лизины вздохи, благодаря ее за все еще тысячу раз.
На улице кромешная темнота, небо противного коричневого цвета. Альберих ловит себя на том, что постоянно оглядывается. Руки уже давно готовые к нападению сжимают снежинки, чтобы выхватить меч быстрее, чем в прошлый раз. Когда он подходит к своему дому, заворачивая во двор, фонари и вовсе перестают светить. Многие из них либо поломаны, либо не зажигаются в принципе. Кэйа отворяет тяжелую дверь и с кислым лицом смотрит на облезшие стены и краску, от цвета которой его тошнит.
Он поднимается на третий этаж, чувствуя, как болит все тело. Впускает в квартиру кота, трущегося у его двери, и по привычке швыряет ключи на стол.
Ему хочется смыть с себя эту чертову слабость вместе с усталостью. Проигрыш, поражение. Хочется отодрать кожу от костей, лишь бы перестать чувствовать себя слабым.
Альберих раздевается по пути в ванную, стягивая с себя накидку и рубашку на ходу. Мятые вещи его не смущают — утюг был продан еще в сентябре. Он срывает повязку, снимает штаны, впившись взглядом в синяки на ногах. Там и шрамы, и гематомы, и кровоподтеки. Отвратительно.
Разве есть в нем хоть что-то красивое?
Он откручивает вентиль, выливая на себя ушат кипятка. От этого кожа быстро краснеет, от нее исходит пар. Красные корочки запекшейся крови кровоточат от того, насколько сильно мочалка проходится по ним, — Лизины старания насмарку. Кэйа просто пытается расцарапать себя всего, пока не станет легче.
В голове крутится — «я же мог отбиться», когда Альберих съезжает вниз по ужасно холодной кафельной стене.
Он сидит и думает, какой никчемный, пока по плечам бьют обжигающие капли. Дышать трудно, а вся ванная заполнилась паром. Кэйа будто слышит голос в своей голове, который все ругает и ругает его, и не замечает, как он — голос, — оттеняет нотками баритона Крепуса, его интонациями.
Альберих понимает это, когда чувствует, что слезы вместе с водой скатываются по его щекам.
«Скотина. Разве можно быть таким слабаком?»
Крепус рычит, Крепус очень сильно недоволен. Слепые слушатели его поддерживают, перешептываются, и Кэйа слышит их смешки, кусая губы. Дрожащая рука еле нащупывает вентиль и закручивает его. Альберих чувствует, что еще пара секунд в этом аду, раскаленном и кишащим чужим смехом, и он потеряет сознание.
Кожа горит, когда Кэйа, опираясь на стену, встает и идет, нетвердыми ногами щупая холодный пол. Здесь холодно, и от резкого перепада температур не легче. Только темнеет в глазах. Ему уже все равно на холод и стекающие капли с тела и волос, — лишь бы добраться до кровати и рухнуть в изнеможении.
В ушах шум. Подташнивает. И Крепус что-то говорит на краю сознания, — так тихо, что и не слышно.
Сон не идет, да и он не спит вовсе, прислушиваясь ко всему вокруг. Только веки слишком тяжелы, чтобы держать их открытыми. Кэйа распахивает глаза, когда слышит свое имя, повторяющееся из миллиона уст.
Альберих смотрит в темноту, спрашивая себя — «Это опять началось?». Голоса, они повсюду. Стучатся в закрытое окно, раздаются из щелей на полу. У Кэйи дыхание перехватывает от каждой новой волны шепота.
«Не прячься, взгляни на себя…»
Дрожа, он подтягивает к себе коленки. Эти поганые рты везде, они мерещатся даже на белоснежном одеяле.
«Глаз, посмотри…»
— Прекратите, — в горле ком, во рту сухо. — Хватит.
«Посмотри…»
Они шепчут все настойчивее, все ближе и угрожающе. Кэйа видит себя в непонятно откуда взявшемся зеркале напротив: дрожащий, испуганный и уродливый. Второй глаз его, ослепительно-серый, покрывается кровью. Альберих смотрит, не отрываясь, как она течет по щекам вместо слез.
Он находит свои руки — и все в густой, алой, пугающей крови.