* * *
Под дождем невероятно холодно. Меховая накидка полностью пропиталась водой и теперь напоминает какую-то кашу на плече капитана, который постоянно перебегает из одного места в другое, по указаниям Джинн проверяя кавалерию, от которой осталось одно только название. В легком гуле мысли путаются, искажаются пульсацией в голове. Кэйа героически терпит, ходя с хмурым лицом. Панически хочется закурить, но нет ни секунды свободного времени: здесь отвечают, что мечей на всех не хватает, там говорят передать «вот это» Магистру… Голова может пойти кругом, выбросив очередную шутку в самый неподходящий момент. И такая возможность собственных мозгов не на шутку пугала Альбериха: что, если что-то подобное произойдет во время боя? В худшем случае летальный исход… Нет — смерть товарищей и близких… Кэйа этого просто не переживет. Он зажмуривается, выпроваживая непрошенные мысли из головы, опережая знакомый отцовский голос, и идет дальше по полурастаявшим лужам грязного снега. Все-таки холодно, как ни кутайся. Пальцы давно превратились в ледышки. Привыкший к этому, он и не замечает. Магистра Кэйа находит довольно быстро, благо она почти не передвигалась по городу, скинув эту работу сначала на бедняжку Эмбер, которая все ноги отходила (теперь еще и разгребавшую архивы), а сейчас и на него. С таким страдальческим выражением лица Альберих еще не видел скаута, но после некоторого времени на побегушках прекрасно понимает. — Джинн, у нас там проблемка с вооружением, мы же все резервы подняли?.. — Есть посерьезнее. Капитан шумно сглатывает, а во рту сухо. Нет, такой голос Гуннхильдр не предвещает ничего хорошего. Он смотрит, с каким напряжением Магистр сжимает кулаки. Архонты, это что-то чертовски важное. Важнее двадцати безоружных бойцов. — Джинн? — приблизившись, он кладет руку ей на плечо: не успокоит, так хоть разговорит. — Мы нашли двух партизанов-Фатуи рядом с тремя ящиками, один из которых под зявязку набит взрывчаткой, — говорит Гуннхильдр, запахнув потуже кофейного цвета пальто и сложив руки на груди. Нервно теребит кончик пояса. — Другие были пусты. — Собаки, — вырывается у Кэйи, когда он зло ударяет ни в чем не повинный табурет. Отлично, просто превосходно. К их списку проблем добавились лазутчики и начиненный бомбами город. Ничего необычного, каждый четверг такое. — Где они? — В карцере. Хочешь устроить допрос? — Джинн не напоминает, что времени не осталось, переводя на него усталый взгляд. Ей, кажется, уже все равно. Альберих кивает, краснея от злобы и раздражения, что скапливаются глубоко в груди, сжимаясь с каждой секундой. Он ураганом вылетает из кабинета, чувствуя в воздухе запах гари — это Эмбер и Дилюк сейчас развлекаются со старыми бумажками, пока у рядом стоящей Лизы сердце кровью обливается. Кэйа не видит, но ставит сотню моры, что это так, проходя мимо закрытых дверей библиотеки. Карцер — место, которое он всем сердцем ненавидит. Здесь холодно, сыро и мрачно, в особо темных углах подземелья, перебирая маленькими лапками, бегают крысы. Они же — мучители, что кусают заключенных по ночам. Если они недостаточно сильны, чтобы отгонять их. Но дело не в крысах, хоть капитан и на дух их не переносит. Стальные решетки тянутся от самого входа и до конца, располагаясь по обе стороны от прохода. Мéста в этих квадратных клетках предостаточно. Когда Кэйа, с факелом в руке, подходит к нужной, перед ним оказываются двое. Агенты Фатуи не ведут и бровью, предпочитая плевать в потолок. — Я думаю, вы все-таки идиоты, раз рассчитываете, что палача у вас не будет. — А-а, это же та шлюха Предвестника. Как многообещающе, — усмехается один (без маски, но в капюшоне, с каштановыми волосами и смазливым лицом) на своем родном языке. При том, что речь Снежной Кэйа слышал не так уж и часто, перевести предложение он может, понимая его смысл. Их занятия с Эолой не прошли даром. Капитан держит какое-то магическое самообладание: слегка покусывая нижнюю губу, презрительно щуря глаз. Крики боли разлетаются по всему подземелью; лицо искажается в гримасе. Кэйа облокотился на холодную стену, пока Крио элемент концентрируется у него меж пальцев, а лед изнутри разрастается правой руке Агента. — Как его зовут? — спрашивает он, смотря на второго, более порядочного, светленького, вытаращевшего глаза то на товарища, то на него. — Шевченко… — Послушай сюда, Шевченко, — Альберих резко схватил того ублюдка за грудину и подтянул к решетке. Хриплые стоны боли разнеслись по клетке. — Я не намерен с тобой играться, сукин ты сын. Поэтому сейчас ты мне скажешь, где и в каком количестве вы заложили бомбы, это ясно? Для пущей уверенности Альберих резко еще больше подморозил чужую руку, заставляя ледяные иглы пробиваться сквозь черную форму. Лицо, все в морщинах — хмурится, сдерживая крик — исказилось еще сильнее. — Да иди ты на… — Смотри-ка, у тебя есть еще одна рука. Холодные пальцы Кэйи сомкнулись на шее. Если он перестарается — не видать Шевченко руки целой, хотя его это мало заботит. Кажется, это те самые Агенты, которые сопровождали Предвестника полчаса назад. Что ж… Умно. Заслать своих людей на чужую территорию под видом переговоров… Вопрос только в том, как они протащили столько взрывчатки. Но в любом случае бомбы не взорвать без постороннего вмешательства. — Скоро сам узнаешь, где они, — звон смеха прервался резким ударом о прутья. Кэйа рассек ему бровь, и теперь кровь хлещет, заливая глаз. Скованными наручниками руками он пытается стереть ее, но Альберих не позволяет, снова вдавливая в металл. Чтобы тот лучше видел. — Я тебя предупреж… Пол под ногами задрожал, а с потолка посыпались куски черной краски. Кэйа понимает, что уже поздно. Потому, брезгливо отшвырнув Шевченко, бросает рыцарям: — Убить. Обоих. Он не испытывает чувства жалости, бегом поднимаясь по ступеням. Не испытывает угрызений совести, мол он — убийца, причем безжалостный. В конце-концов, они знали, на что шли. Через несколько минут это событие и вовсе уплывает из головы, вытесняемое более насущими вопросами: «где взрыв?», «каковы последствия?» и «есть ли у них шанс выбраться живыми?». У Кэйи ноги подкашиваются, когда он видит Эмбер одну. В голову начинают лезть самые противные мысли: «где мой брат, неужели его схватили, он сейчас сражается, ранен, умирает, мертв…». От пронизывающего ветра он вздрагивает, зажмуривается и отгоняет все прочь — если не получается хранить оптимистичный настрой, то лучше не думать вообще. Ну, или попытаться. — Где Дилюк?! — голос сбивается, дрожит из-за холода, а горло будто обжигает. Когда Кэйа сглатывает (не без усилий), оно болит еще сильнее. На лице пот перемешивается с дождем, скапливаясь на ресницах и мешая разглядеть опешившую Эмбер. Капитан просто не заметил, как зажал девушку в своей хватке подобно тискам. — Я-я не… — Где, мать твою, Дилюк?! — рычит Альберих, яростно уставившись одним глазом на нее, как будто сможет залезть в мозги и вытянуть пинцетом ответ. — Там… где-то… — говорит она и трясущейся рукой указывает в сторону лестниц из камня, ведущих к штабу Ордо Фавониус и Собору, откуда Кэйа и пришел. Он отталкивает Эмбер, рванув в противоположном от нее направлении, расталкивая всех на пути, местами заваленном глыбами камней и щепкой кирпича от разорвавшихся бомб. В груди концентрируется тревога. Ее так много, невольно кажется, что Кэйю сейчас разорвет. На улицах становится все безлюднее. До Собора — подняться по серым ступеням вверх и пройти еще шагов двадцать. У Альбериха нет идей, где может быть Рагнвиндр. Искать его, как искать иголку в двадцати стогах сена с вероятностью пятьдесят процентов, что она там будет. Капитану бы не впасть в панику, пока он судорожно оглядывается по сторонам, не зная, что делать. — ДИЛЮК! — не найдя другого выхода, кричит Кэйа, едва не надрывая голосовые связки, чтобы крик не утих в буре. Он зовет его еще раз. И еще. И еще, пока не становится больно говорить. Запинаясь на полуслове, Кэйа, наконец, видит его: с мечом на перевес, немного прихрамывающего, с красным пятном на жилете. Издалека не заметна ранка на щеке. — Что ты де… — Не стой столбом, беги! — раздается где-то вблизи, и капитану требуется несколько секунд, чтобы понять Рагнвиндра. Он не хочет спорить, когда брат выглядит настолько серьезным и напуганным одновременно, а позади него — несколько человек, несущихся со всех ног. Кэйа подчиняется, стоит Дилюку схватить его за руку, едва не вывернув предплечье. Неизвестность — один из самых больших страхов Альбериха — перемножился со страхом за брата; о Лизе, Кли, Джинн он сейчас совсем позабыл, сжимая черный рукав сюртука, радуясь, что хотя бы видит Дилюка целым. Если, конечно же, огромное пятно на белом жилете — не его засохшая кровь. Он делает огромную ошибку — оборачивается и смотрит назад, вглядываясь в серый дым, за которым едва разглядишь статую Анемо Архонта. Смотрит на гигантских размеров волну, что возвышается над шпилем Собора и с ревом несется на него, Дилюка и еще треть населения, оставшуюся в Мондштадте. Кэйа чуть не отрывается от земли, вцепившись мертвой хваткой в запястье брата. Бывшего или настоящего уже не важно, если вот-вот они погибнут. Руку сводит судорогой, и капитан не уверен, не оставит ли он синяков. Когда первая волна разбивается о крыши домов, едва не задев их, к Альбериху приходит осознание: либо он продолжит убегать как трус… …либо сделает, наконец, то, что должен. Мондштадту, Крепусу, Дилюку. Стоит только поднять голову и видно, как на стене, в горе перебитых рыцарей, стоит человек, который управляет всем этим — широко раскинув руки, в форме пепельно-серого цвета, которая кажется почти черной. И с ярко-рыжими волосами. Одиннадцатый Предвестник Фатуи смотрит, как они бегут. Кэйа видит перед собой его улыбку — воображение это или галлюцинации не ясно — и останавливается, разжимая пальцы. Во взгляде Рагнвиндра выражается неодобрение сумасбродной идеи, он качает головой. Альберих делает шаг назад; туда, откуда через считанные минуты придет новая волна. В разы мощнее и разрушительнее. — Уходи, Дилюк, — в горле стоит ком, голос предательски дрожит. Глаза щиплет — «от дыма и пепла» — мысленно уговаривает себя капитан. — Позаботься о Кли, Джинн, Лизе. — Не делай вид, что тебе не поебать на все, — цедит сквозь зубы Рагнвиндр. Его потряхивает от гнева. — Ты просто хочешь поиграть в героя, Кэйа. Слова бьют больнее, чем что-либо. У него прирожденный талант попадать в яблочко, когда речь касается ссор. Хорошо, что слез не видно под дождем. — Катись к черту. — Делай что хочешь, хоть подохни здесь. Я не буду тебя спасать. Альберих сжимает челюсти, едва ли не пылающий ненавистью Дилюк отворачивается. Кэйа следит за его удаляющейся фигурой, ощущая на дрожащих пальцах иней. Глубоко вдыхает под шум приходящей волны. — Пожалуйста, прости меня за все, что было лишним, — шепчет он, в простреливающих болью ладонях удерживая Крио элемент. Глаз бога, ярко сверкнув, начинает мерцать. Изогнувшись на еле держащих ногах, Кэйа кричит. Бьется в агонии. Почти теряет сознание из-за выжигающей внутренности энергии. Он падает на колени, хрипя. Сердце бешено колотится, грозясь перестать биться. Ему не важно, что волна остановилась, заледенев и постепенно разрушаясь; ему бы воздуха в горящие легкие вдохнуть, пока на мокрой плитке, в слякоти, его выворачивает наизнанку. Перед глазом все двоится, пока зрачок тщетно ловит фокус. Но крики не стихают. Уже не его — крики напуганных людей, столпившихся на центральной площади. Нет, ему не кажется. Рев не прекратился. — Барбатос… За одной разрушенной волной виднеется вторая — стена, подобная синему пламени, пожирающая все на своем пути. Грохот разрушенных домов слышен даже издалека. Кэйа наблюдает за своей погибелью широко распахнутым глазом, так и замерев без дыхания. Когда он складывает ладони в молитвенном жесте уже поздно; когда читает единственный выученный наизусть трактат, вода пенится вокруг зданий, разбивается. Боль в легких. На ребра давит огонь. Перед глазами распускаются черные цветы. Шок от удара. Холод, пронизывающий до костей. Камень, рвущий на клочки его плоть. Это все лишь дополнение к пламени в легких, отчаянному крику то-ли-в-голове-то-ли-в-реальности, черной смерти, порожденной волнами. дышать И тогда Кэйа поплыл. Вверх. Или вниз. Непонятно. Его несет словно щепку, а вокруг склизкие зеленые водоросли. На уши давит тупой гул. Желание вдохнуть ослепляет, становясь рефлекторным действием, над которым Альберих теряет контроль. ДЫШАТЬ Он раскрывает свои легкие волнам, и волны ныряют внутрь.* * *
Кэйа приходит в себя, рыдая и кашляя, силясь выплюнуть жидкость, что мешает ему дышать. Больно шевелиться, моргать, даже думать. Голова давно разорвалась на части, но сейчас это в тысячу крат больнее. Ему жарко от удушья и холодно настолько, что хочется против воли свернуться клубочком. А еще страшно. Капитан лежит рядом с чьим-то трупом. Неизвестно, как его отнесло в нижнюю боковую часть города, а не расплющило о каменные стены. Хотя Альберих предпочел бы смерть. Он тянется к бедру, к цепям, ощущая пустоту за неимением возможности призвать Крио. В ужасе подрывается, поплатившись за это головокружением, когда не нащупывает Глаза бога. Впору рассмеяться. Безоружный, раненый, без элементальной магии… Кэйа врет себе, что он не плачет. Поднимается на ноги и слышит крик. О помощи. Детский. Он бежит на зов по лужам с расходящимися кругами от его шагов. Память не подводит, когда он проскакивает в какую-то подворотню и видит двоих Агентов Фатуи, сдерживающих брыкающегося ребенка. Девочка орет на них благим матом, извиваясь, пока амбалы пытаются ухватить ее за кусочки розовенькой курточки или сереньких штанов. Когда Альберих подбегает ближе, в комке из злости и страха виднеются местами растрепанные, а местами слипшиеся розовые волосы, ушки и хвост. «Диона…» — пролетает в мозгу с той же скоростью, что и кулак врезается в лицо одного из ублюдков. Избиение двух Фатуи до красного месива на их лицах с дрожащим миром перед глазами из-за мигрени не входило в жизненные планы Кэйи, но гордиться стоит хотя бы тем, что он смог предотвратить. В отсутствии моральных ценностей у этих тварей капитан давно убедился, потому было не жалко единственной пары любимых сапог. — Ты как? — спрашивает он, отрываясь от кровавой каши внизу, смотрит на промокшую Диону с трясущимся мелкой дрожью хвостом. — Н-нор-мально. Хрен с ними, с полуживыми Агентами. Альберих думает быстро, оглядываясь по сторонам. До этого его грубые пальцы впились мертвой хваткой в маленькую ладошку в цветастых варежках. Туда, откуда он пришел лучше не соваться, иначе единственная дорога — дорога смертника. Маленькую девочку за спиной обрекать было… низко и трусливо, а еще гадко для самого себя. Он попросту не имеет права оплошать, подвергнуть опасности ребенка. Кэйа, весь мокрый и не менее продрогший, опасается еще одной волны — что еще может выкинуть Тарталья? — потому выбирает самый скрытый и тернистый из всех путей, что доступны. С его детства на улицах трущоб ничего глобально не изменилось, разве только разбитые доски и ящики мешаются под ногами. Сущий пустяк после всего пережитого. Пройти два несчастных полуразрушенных дома — и выход из города-крепости будет виден. Два чертовых дома на пути к свободе. Диона, та самая малявка, вечно мешающая напиваться, идет смирно, поджав хвост и, что самое главное, слушается его тихих указаний, а не капризничает. Если все будет хорошо, то он сможет позаботиться о ней по пути к руинам на Хребте. Капитан один из немногих, кому известна информация о точном нахождении «нового» штаба Ордо Фавониус. Они перебегают почти бесшумно. Один дом. А дальше пробраться под стенами — но в этом не будет особых проблем, Альберих потратил много часов, скрываясь от командиров в юности. Он знает все заковыристые места, в которых их не заметят. Двадцать шагов отделяют Кэйю и Диону от того, что называется надеждой. Пятнадцать шагов и фраза на незнакомом языке, из которой капитан улавливает только «они там!». Он срывается на бег, подтягивая ребенка и толкая перед собой. Хоть какая-то вероятность, что сможет защитить ее своим телом от летящего огненного шара из ружья позади. Сердце отбивает чечетку, ударяясь о ребра с новой силой. Адреналин в крови расползается с невероятной скоростью. В голову приходит осознание, что они уже не убегут. Но лучше погибнуть, чем сдаться. — Капитан Альберих, советую пригнуться! — когда до ушей доносится этот голос, Кэйа едва успевает увернуться и схватить Диону за шкирку, чтобы скользнуть за ящики. Стрела разрезает воздух в том направлении, где только что находилась его голова. Его истощенное сердце заходится в новом порыве. Альберих нервно сглатывает, всеми силами подавляя дрожь в руках. — Так и будете прятаться, капитан? — насмешливо спрашивает Тарталья, а внутри все скручивается от ненависти и собственного бессилия. Глаз бога безвозвратно потерян, теперь и частицы созданного холода на руках не ощутить. Что уж говорить про обычный бой… Такой противник, как Предвестник за считанные секунды уложит его на лопатки. Думать о том, что придет в рыжую голову после — не хочется, накрывает волной страха. Диона смотрит на него потерянными глазами, как будто понимает, что произойдет. Десятилетний ребенок… Страшно не то, что они сделают с Альберихом — страшно то, что они могут сотворить с ней. Когда взгляд проходится по прижатым ушкам и вьющемуся к телу трехцветному хвостику, Кэйа подымается. Тарталья, прищурив глаза, встречает его в толпе Фатуи, успевшей окружить их. Он неприкрыто насмехается пустому, не несущему никакой угрозы оскалу Кэйи. Вручив одному из застрельщиков свой лук, Предвестник приближается лисьей походкой, что-то говорит толпе на своем грубом языке. Диона молчит, покорно спрятавшись за спиной и выпустив ладонь из хватки; ее маленькие кулачки прижаты к груди; брови сведены к переносице. Она пятится, за что Кэйа ей очень сильно благодарен. Капитан атакует первым, ощущая прилив нечеловеческой усталости. Его действия кажутся смазанными и слишком медленными: все больше ударов отображаются синяками на его теле. Во рту стоит кислый привкус. Альберих пропускает удар в живот. Тарталья проворачивает кулак, делая еще больнее. На губах начинает пузыриться кровь. Он пятится назад, держа руку на том месте, где будет ужаснейшая гематома. Но это ничто по сравнению с тем, что ждет в плену. Вероятность сбежать стремительно падает. Предвестник неторопливо разгуливает рядом, наблюдая и плавя взглядом свою будущую жертву. Эти истерически-наслаждающиеся глаза говорят, что скоро тело окажется во власти рыжего чудовища. — Знаешь, я как-то не люблю получать свои вещи побитыми, — заявляет Тарталья так обыденно, что еще больше выводит из себя. Нет, Кэйа, конечно, тряпка, но никому не давал права оскорблять себя и распоряжаться своей судьбой. Ни. Одному. Гребанному. Человеку. Даже его отцу… Об этом думать не стоит. Если бы не полуперчатки, костяшки уже покрылись бы алыми пятнами и запульсировали. Но пульсирует черепная коробка, заставляя поумерить пыл, с которым Альберих хотел было избить Предвестника, повалив на мокрую плитку. Изначально он думал, что Фатуи немедленно подбегут и утихомирят его, стоило им понять, что их лидер проигрывает, но вот он — лежит на лопатках, сверху Кэйа, вкладывающий в удары по надменному лицу всю свою силу. Хоть бы оно — смазливое личико, — испоганилось настолько, насколько гнилая личность им обладает. А Тарталье хоть бы хны, тот ржет противным смехом. Кэйа рычит от того, что этому гаденышу не больно, хуже того — он испытывает кайф от избиения. Вцепившись запачканными ладонями в шею, царапая ногтями, капитан сплевывает кровь прямо на лицо Предвестника. Одно отвращение и желание убить самым страшным способом — за то, что тот допустил мысли, что сможет использовать его тело, как вздумается, — но выходит только начать душить. И страшно подумать, что с таким же звериным выражением лица Кэйа все больше похож на того, кого сейчас жаждет раскрошить в щепки. Выбить гортань… Оставить умирать от кровотечения… Поразить жизненно важный орган, но не в коем случае сердце или мозг, чтобы помучался подольше… Кэйа не святой ангелочек, Кэйа, мать его, знает множество способов убивать жестоко. Жаль только… что он слабее. В секунду укладывается многое. Поглощенный мыслями, Альберих не сразу замечает, что руки (прижатые к торсу его же бедрами) Тарталья освободить кое-как смог и тот час перевернулся, скидывая с себя шестьдесят килограммов чистой ненависти. Удар о камень такой силы, что Кэйа просто-напросто отрубился на несколько секунд и пришел в себя от тех же избиений. С израненного лица капает кровь, грозясь сделать лицо Альбериха таким же, а безумный взгляд это только подтверждает. Ему ломают нос уже на третьем ударе. На пятом накрывает бережная темнота.