В этот раз все хуже. Он чувствует, какими ледяными стали руки: кончики пальцев почти превратились в ледышки, подрагивают, сводя болезненной судорогой. Дилюк, хмурясь, привычно ищет источник Пиро энергии от Глаза Бога, но находит только пустоту. Хмурится и пробует еще раз, мысленно тянется к кончику раскаленной алой нити.
Но ничего не находит, оставаясь в пожирающей пасти холода.
Следом его ослепляют воспоминания. Рагнвиндр успевает свернуться клубком, чтобы мысленно раз за разом видеть размытые контуры фигур: отца и Кэйи. Джинн, маячившей где-то совсем близко. Он хмурится все больше от подступающей головной боли. Хвойный запах раздражает нос, заставляя чихать.
Дилюк лежит ничком, боясь открыть глаза и принять новую реальность.
— Пришел в себя? — спрашивает чей-то смутно знакомый голос.
Глаза приходится открыть, и даже без яркого света их режет. А это всего лишь алхимическая лампа разгоняет сумрак комнатки. Он щурится, пытаясь разглядеть лицо — кого-то со светлыми волосами в синеватом свечении Рагнвиндр чуть было не принял за Джинн.
— Я Альбедо, — человек напротив заводит прядки за ухо, но они все равно выбиваются. — Думаю, на «ты» будет проще.
Дилюк кивает в знак согласия. Альбедо снова говорит что-то — и он даже отвечает (наверное, не совсем внятно), стараясь не потерять эту ниточку связи с реальностью. Надолго его не хватает. Он снова проваливается в беспокойный сон, против воли закрывая глаза — просто сил не хватает, чтобы держать их открытыми.
Снова просыпается, с трудом распахивая веки.
Он смотрит в потолок замыленным взглядом и зевает. Вертит головой по сторонам, борясь с паническим желанием согреть себя Глазом Бога. Где он? Приходится натянуть на плечи одеяло, еще раз зевнув.
Рагнвиндр зевает чаще — это становится заметно после пятнадцатого раза, пока он пытается подняться с хлипенького матраса. Сложнее, чем с кровати.
— Полежи немного. Опиум еще никогда быстро не ставил людей на ноги.
Алхимик продолжает рассматривать чертежи под скупым светом лампы. Он расположился в уголке, разложив пергамент на полу, прикрепив на стены.
— Опиум? — сухо повторяет Рагнвиндр.
Альбедо потирает шею, будто его горло саднит. Сдавленно кашляет в локоть.
— Джинн влила в тебя неприличное количество опиума. Сначала в лагере, чтобы ты быстрее смог ходить. Затем уже на хребте, когда ты кидался на всех и каждого за упоминание о смерти Альбериха…
— Закрой свой рот.
Рана заныла с новой силой, старалась утянуть на дно самокопания. Дилюк, облокотившись на стену, сопротивлялся.
— …ну а в третий раз ты сам все выпил, — сдавленно заканчивает он. Непослужные пряди касаются его лба, наверняка раздражают. Рагнвиндра вот раздражают свои. И как волосы лежат на плечах, как липнут к пышущим жаром щекам. — Я всерьез опасаюсь, что у тебя может развиться зависимость.
Зависимость.
Дилюк по слогам повторяет это слово, смотря куда-то вдаль, не на Альбедо. Втягивает носом холодный воздух, борясь с желанием снова зевнуть.
— Где мой Глаз Бога?
Алхимик смотрит скептически. Когда он выгибает одну бровь и прикусывает губу создается впечатление оценивающего взгляда. Хотя, скорее всего, так оно и есть. Дилюка это раздражает, и, если бы рядом был его Глаз Бога, то он уже давно ощущал бы жар на кончиках пальцев.
— Ты уверен, что сможешь контролировать себя?
— Вполне, — огрызается Рагнвиндр. В грудной клетке скапливается гнев.
Альбедо хмыкает, ведет плечами. Роется в своих бумажках, расшвыривая их в стороны, чуть не задевая колбы с химикатами и Барбатос его знает чем внутри. Наконец находит и бросает на матрас стекляшку. Глаз Бога услужливо мерцает алым, показывая, насколько Дилюк раздражен. Но хотя бы можно развести в ладонях пламя.
— Что это? — спрашивает он от простейшей скуки.
Все эти цифры и формулы для него пустые символы, неинтересно. Плевать в потолок тоже не хочется. А уснуть еще раз он физически не сможет из-за нарастающей боли в бедре, в том месте, где его подстрелили. Альбедо молчит пару секунд, занятый пергаментом с чертежами перед собой. Что-то кивает самому себе, шепчет.
— А, это? Алхимические формулы для производства опиума и других опиатов. Ну, всякой вот этой вот хрени, которая успокаивает.
— Я понял, — говорит Дилюк, когда алхимик кашляет в локоть, морщится.
— Просто сейчас это бесполезно, — его рука делает презрительный, хоть и очень грациозный жест. — Вот, Джинн задала что-то по отоплению настругать.
— Почему?
Все еще сжимая пергамент, Дилюк пытается хотя бы что-то разглядеть в этих бессвязных каракулях. И не то чтобы у Альбедо был неузнаваемый размашистый почерк, наоборот, мелкий, с кучей помарок и дополнений. Даже сейчас алхимик черкал чертеж.
— Почему — что? — он поднимает взгляд и смотрит из омута со светлыми ресницами.
— У нас в лазрете сотни бойцов нуждаются в нем.
Альбедо пожимает плечами, будто бы отмахиваясь от ненужной мысли.
— У меня нет ровным счетом ничего для его создания. Ни материала… Хотя, не думаю, что это такая уж большая проблема — собрать несколько лилий-калла. Оборудования нет, а без него я могу только развести руками.
Он картинно разводит руками в подтверждение своих слов и кисло улыбается. Затем снова утыкается в свои записи. Рагнвиндр все наблюдает за ним, то и дело чуть не проваливаясь в сон, когда его голова касается подушки — глаза слипаются и хочется зевать все чаще.
Дилюк…
Внутри все леденеет. Он замирает, не чувствуя свое дыхание, будто его нет.
Дилюк, ты ведь не знаешь…
Он поворачивает голову. Медленно. Клубы пара рвано вырываются из его рта. Страшно. Холодно.
…что они со мной сделали…
Это Кэйа.
Это то, что стало с Кэйей: грязь, кровь на лице, в волосах. И отпечатки чьих-то пальцев, выведенные красным на щеках. Дилюк хочет крикнуть «убирайся!», но крик отстается в глотке, сколько бы он ни пытался молча шевелить губами. Его глаза распахнуты до боли, смотрят не моргая. Вокруг все плывет.
Альбедо где-то там, далеко, бормочет себе что-то под нос — единственное, что все еще связывает с реальностью.
Альберих отводит взгляд, будто стыдится. Пытается прикрыться лохматыми мокрыми волосами. Непонятно, в чем они: это грязь или сгустки крови.
Братец… я так тебя люблю.
— Аль…
«Альберих. Давай, скажи это. Скажи, скажи, скажи!» — говорит голос в голове, и Дилюк не понимает: его ли это мысли или нет. — «Позови его».
— Альбедо, — хрипит он, пытаясь отвести взгляд, потому что Кэйа хмурится, а в его глазе видна обида. Альберих роняет слезы. Слезы превращаются в кровь.
— Дилюк? Что-то случилось?
— Альбедо, — повторяет он шепотом, боясь запятнанного кровью Кэйю перед ним.
Кэйа дотрагивается до него ладонью, оставляя жирный след на щеке от раскрытой пятерни. Густой алой крови много, будто тот кого-то убил. Дилюк отползает назад, чувствуя, как воздух царапает обветренные губы.
Он бежит. В голове ничего: только стук сердца в ушах. Перед глазами пелена. В памяти остатки воспоминаний. Сейчас Рагнвиндр в длинном узком коридоре, чернильном, как глаза его брата.
Он только что видел своего брата?
Касание за плечо — это Альбедо. Взволнованный, с красной полосой румянца поперек лица.
Зависимость. Опиум. Добрый, хороший Кэйа.
— Что произошло? Ты…
Рагнвиндр прикладывает палец к плотно сомкнутым губам, призывая к тишине. А под дверью, прямо под его ногами, растекается лужа крови. Пронзительный скрип ногтей о стену. Шепот.
— Если я принесу тебе твое чертово оборудование, то ты сможешь сделать мне опиум?
Он чувствует, как голова трясется. Волосы мелькают перед глазами. Руки чуть не сводит судорогой от того, насколько крепко они сжаты.
— Ты же не собираешься идти в Мондштадт? Это же самоубийство и…
Кровь. Скрежет. Шепот.
Альбедо отлетает от пощечины назад, к двери. Брызги от алых луж разлетаются во все стороны. Кровь Кэйи. Дилюк переводит взгляд на алхимика, крепко сжимая ладони в замок за спиной. «Во что я превращаюсь?..» — спрашивает он себя, сглатывая настолько вязкую слюну, что горлу лучше не становится.
— Уходи.
Ему страшно. Рагнвиндр видит резко пульсирующие сонные артерии и красные пятна на его шее. Альбедо еле дышит через рот.
Чудовище.
Дилюк спрашивает себя — «Почему?». В каждом полуразрушенном коридоре, в каждом лестничном пролете один вопрос. Губы поджаты и искусаны до ран. Он долго ходит, не запоминая маршрута. Перед глазами сменяются фрески, лепнины, рисунки. В тенях мерещится Кэйа.
Он мерещится в черных коридорах, где нет даже тоненького огонька меж пальцев от Глаза Бога (тот остался у Альбедо?), и в залитых светом переходах с факелами, где бродят люди. Рагнвиндр раз за разом видит синие волосы, уложенные как попало. Слышит голос за спиной: «Вот он я. Подойди».
Ноги сами несут прочь от тех людей. Гул голосов стихает, можно подумать.
Опиум. Его же можно достать в лазарете?
Он шаркает в сторону лазарета, глупо надеясь, что разберется в подземном лабиринте. Шов на ноге постепенно начинает пульсировать, доводя до изнеможения. Руки тщетно пытаются найти опору в стенах. Дилюк изматывает себя, но слабость прячет за хмуростью и зажмуренными глазами.
В коридорах становится более шумно, и даже шепот Кэйи затмить стоны больных не в силах. Альберих не уходит насовсем, он становится крохотной частичкой, которая постоянно напоминает о своем существовании. Дилюк смотрит на этих живых мертвецов, лежащих на холодном полу, и представляет себя с Кэйей.
Он мог бы точно так же истекать кровью, как они. А Кэйа мог бы не быть трупом, гниющим в земле.
Почему в земле? Может, у него и могилы-то нет?
Рагнвиндр стучится в дверь, ждет чего-то пару секунд и заходит. Внутри — Розария с пузырьком и ваткой в руках сидит на корточках и обрабатывает раны. Ноэлль и бровью не ведет, хотя ее коленки избиты в кровь, черные колготки порваны. Ее взгляд пуст.
И у меня такой же?
Дилюк отгоняет мысли, не знает, зачем он вообще здесь. Приваливается к стене, ожидая чего-то, будто так и надо, хотя себя чувствует призраком.
— Хуевая идея говорить это тебе, конечно, — хрипит Розария прожженым от сигарет голосом. — Лиза мертва.
Она разворачивается, свободной рукой заправляет малиновые волосы за ухо и смотрит на Рагнвиндра.
— Я знаю. Она умирала у меня на руках, — Дилюк только удивляется, как тихо говорит. Голос кажется ему чужим, не похожим на свой настоящий.
— Вот как, — сестра хмыкает, делает какие-то выводы, но Дилюку на это наплевать.
Куда больше его волнует поток иррациональных мыслей, подпитывающих его найти здесь опиум. Он все больше убеждается, что сходит с ума.
— Можешь не искать, его здесь нет. В этой каморке толком ничего и хранить нельзя, а последние запасы закончились два дня назад.
Дилюк молчит, но дрожь в руках его самого раздражает.
— Видел раненых? — Розария не дает времени на ответ, усмехаясь. — Самые безнадежные из них будут мучительно умирать, и скоро здесь будет вонять трупниной.
— Ты не тот человек, который будет беспокоиться о раненых, навязанных тебе Церковью.
Розария закручивает крышку от пузырька, улыбаясь.
— Правильно. Но я практичный человек. И знаю, что наши рыцари слишком хорошо подсели на иглу опиума, и настолько резкий отказ от него для нас всех будет мучительным.
Она замирает, молчит. Но потом добавляет:
— А я не хочу умереть.
Дилюк переводит взгляд чуть выше, замечая, как напряженные пальцы Ноэлль перебирают испачканную юбку. Она не произносит ни слова, смотря в одну точку. Больше напоминает живой мешок с костями, чем человека.
— Я знаю, как можно достать опиум.
Сестра начинает ходить по этому маленькому пространству, убирая травы и настойки по полочкам. Ладонью делает знак продолжать дальше.
— Альбедо может синтезировать его, но ему нужно оборудование…
— …которое находится в Мондштадте, и ты предлагаешь нам пробраться в город под оккупацией Фатуи и выкрасть его? — она смотрит в глаза. — Это самоубийство и идея обречена на провал. Джинн сразу отмела этот план, как только Альбедо его предложил. К тому же… Тебя ведь тянет в Монд не только за опиумом, согласись?
Рагнвиндр почти ничего не понимает, сползая по стене на пол. Голова раскалывается от каждого нового вопроса.
— Ты ведь хочешь найти там хоть что-то о Кэйе. Мы задержимся больше, чем на день, два. И это только увеличивает возможность нашего ареста.
Он об этом не думал. О том, что найдет последние воспоминания, возможно, могилу или хоть какую-то вещь брата. Или Дилюк просто не хотел думать об этом — ему физически больно слышать упоминание Кэйи. В глазах рябит и сразу вырисовывается окраваленный образ Альбериха. Бледного, в белой, но испачканной рубашке. В гробу.
Рагнвиндр понимает, что кроме дневника и Глаза Бога у него ничего нет. Воспоминания ускользают от него со скоростью фурий. Вместо лица — нечеткий контур линий, знакомые черты. Раньше Дилюк раздражался только от слов Альбериха, но сейчас раздражен от всего.
— Не знаю. Я любил Кэйю, — говорит он и поспешно добавляет, чувствуя соленый вкус его губ. — Как брата. Очень сильно…
— Люби ты его меньше, Джинн бы не вытаскивала тебя опиумом.
— Я помню, обрывками.
Дилюк смотрит на нее, не чувствуя ничего, не думая ни о чем, не желая ничего. И спрашивает:
— Ты пойдешь со мной?
— Я не самоубийца, — отрезает Розария, доставая из пачки сигарету. Дешевый запах, смешавшийся с мятой, напоминает о Кэйе. — Но в память о нем пойду. Один раз он меня выручил, не люблю оставаться в долгу.
— Я тоже пойду.
Рагнвиндр вздрогнул, давно забыв о том, что в комнате есть кто-то, кроме Розарии. Ноэлль даже не дышала, не шевелилась. Только перевела глаза на него и поправила розу на чепчике.
— В Ордо Фавониус за мной приглядывали только два человека: Лиза и капитан Альберих, — говорит она, роняя руку на юбку. — Лизы больше нет, а…
Розария крепкой хваткой кладет руку ей на плечо, стискивает и шепчет одними губами «молчи». Ноэлль непонимающе смотрит на нее, хлопая бесцветными глазами. А до Дилюка медленно доходит масштаб всего: он почти что обезумел. Непонятно только, из-за опиума или смерти Кэйи? Или от обеих вещей?
— Я попробую договориться с Джинн, — Розария смотрит на него как на дурака, к ее колкому взгляду не хватает только пальца у виска.
Сестра усмехается.
* * *
— Исключено.
Дилюк чего-то подобного и ожидал, с треском отмечая, что меняется все, кроме непреклонной Джинн. Три года как была постулатом одного решения, так и остается, и даже чудо не в силах ее переубедить. А Рагнвиндр, все же, попробует.
Четвертый раз за эти двадцать минут.
— Ты сама сказала, что в Мондштатде число Фатуи уменьшилось.
— Да, но ты учти еще вот что: куда именно делись Фатуи, и почему Предвестник отправился на Хребет, — магистр для убеждения отдает ему коротенькую записочку — отчет Мики о наступающих Фатуи (всего в тридцати километрах от их базы или даже того меньше…), но Дилюку это не требуется.
Он верит ей на слово. Хмурится, пытаясь что-нибудь придумать.
— Тебе не кажется это странным? Он как будто пытается что-то вынюхать…
— Мне не нравится, к чему ты клонишь, — огрызается Рагнвиндр, почти скалясь.
Джинн продолжает говорить даже под его испепеляющим взглядом. Ее ладони сжимаются в кулаки.
— Кэйа мог выдать нас, прежде чем умереть. Может, он сейчас жив, а, может, это всего лишь стечение обстоятельств. Но факт остается фактом: рыжий копается недалеко от нас, а Кэйа был
единственным человеком, который знал точное место входа в эти руины.
— Не смей говорить мне, что
мой брат — предатель, — Дилюк вскакивает с места, почти как тогда, три года назад в одном из кабинетов Ордо Фавониус. Только сейчас срывать размашистым движением руки нечего: дорогую сердцу подвеску он потерял. — Два раза одинаково по одной дорожке не пройдешь, не смей обвинять еще и его, — угрожающе шепчет он.
И Джинн понимает, о чем он — о смерти отца, а теперь и Кэйи.
— Я не обвиняю никого. Но и не отпускаю на самоубийственную вылазку.
Рагнвиндр закипает, теряет все свое терпение и чувствует, как выходит из себя. Если он не добьется разрешения Гуннхильдр — плевать! — пойдет сам.
— Иди ты на хуй.
— Дилюк… — она пытается донести ему что-то, вразумить, но Дилюк уже захлопывает дверь позади себя, отрезая от бессмысленного разговора.
Розария усмехается: все прошло ровно так, как она предполагала. И это очень сильно выводит из себя. Дилюк сверкает алыми глазами. На ладонях едва не вспыхивает пламя.
— Альбедо пожелал тебе удачи не разнести все вокруг, — сестра бросает ему Глаз Бога, ярко вспыхнувший Пиро энергией.
В коридоре заметно теплеет за считанные секунды. Рагнвиндр медленно успокаивается, глубоко вдыхает. Идет за Розарией, мысленно находясь не здесь.
Кэйа — этот бессмертный трудоголик — просто не мог быть предателем. Если самой Джинн пришлось сплавлять его с работы на несколько дней (при его активном сопротивлении), как она вообще могла предполагать такое? Да, Дилюк когда-то давно говорил, предупреждал о двуличности Альбериха, но это было года три назад. Он был в ярости, как сейчас, не понимал, что делал.
Если подумать о том, что он вот-вот поведет за собой людей в оккупированный Мондштадт, да еще и вопреки приказу Магистра, то пульс подскакивает и можно почувствовать адреналин, бегущий по крови. У него не то что ладони дрожат — все тело ходуном ходит. И во рту пересыхает.
Накидывая на себя хлипенькую куртку (и слава Барбатосу, что колготки сменила на штаны), Розария говорит, заговорщически улыбаясь:
— Должен мне будешь.
У Дилюка на плече уже сумка. Весит всего ничего, но забита под завязку провизией, лекарствами и еще какой-то хренью, которую сделал Альбедо. Как он сам сказал «нужно будет отступать — кидайте и бегите, не оборачиваясь. Правда, дым будет заметен за несколько километров, но это уже другая проблема». В том, что эти мелкие шарики работают, Рагнвиндр очень сомневается. Но на всякий случай старается нести сумку аккуратнее, когда идет, мало ли.
У них есть всего ничего времени, прежде чем рыцари ломанутся вдогонку по приказу Джинн.
Он выламывает стальные прутья и спиной чувствует десяток солдат на хвосте, но на самом деле, никого нет. Никто даже не задумается искать их в одном из ответвлений этих развалин. Тишина и темнота сопровождают их, пока за очередным поворотом Дилюк не щелкает пальцами, призывая огонек. Ноэлль разворачивает карту.
Розария бесстыдно закуривает.
* * *
Дилюк раз за разом поражается нахальности сестры. В этот раз оттирая от лица кровь. Она стоит, как ни в чем не бывало, говорит что-то вроде «дамам не пристало убирать трупы», и не важно, что всю грязную работу делают они с Ноэлль.
От снега кожа мерзнет моментально, но только так эту дрянь от себя оттереть возможно. Воздух холодит внутренности.
Рагнвиндр подходит к обрыву, одним движением скидывает мертвого разведчика. Стоит только молиться, чтобы его собратья-Фатуи не закопошились. Но об этом надо было думать заранее, держаться более продуманного маршрута.
Они почти добрались до Спрингвейла. К вечеру там будут — в пустующем, разоренном поселении, куда брезгают соваться даже Фатуи. Розария и Ноэлль всю дорогу молчат, так что думать решительно не о чем: все в конечном итоге приходит к мыслям о Кэйе.
О том, могут ли Архонты его обмануть, подсунув глупую шутку — треснувший Глаз Бога в кармане его сюртука — может ли Кэйа быть живым?
Может ли он быть
живым после плена?
Дилюк напоминает себе, что и до этого (до войны со Снежной, Фатуи, Предвестниками; до всех зверств, какие они только пережили за эту неделю) Кэйа не был самим собой. Да, он все так же язвил, как и всегда, усмехался и строил на лице механическую улыбку; но был в разы мрачнее. Он хмурился, когда никто не видел, выглядел уставшим и бледным. Рагнвиндр не удивится, если узнает, что Кэйа часто плакал — по нему это было видно.
Он вспоминает эмоции брата, пытаясь от них перейти к его чувствам в последние дни, в которые они виделись, но выходят только очертания. Когда-то Рагнвиндр знал его, как облупленного, а сейчас…
Мысленно пытаясь отогнать то, с чем сталкиваться не хочет, Дилюк жмурится. Щеки давно перестали что-либо чувствовать (в отличие от Розарии и Ноэлль он шел без шарфа на половину лица — задыхался), к ресницам липли снежинки, из-за чего видимость падала еще больше. И хотя они уже перешли границу Хребта и Мондштадта, вокруг бушевал буран, грозящий стать ночной бурей. Рагнвиндр остановился, чувствуя нарастающую боль в раненой ноге.
— Как ты? — Розария кивает на его бедро, топчась рядом. Все-таки в выборе одежды она была опрометчива.
— Колет, — в воздухе чуть выше их голов появился огонек, специально для сестры. — До Спрингвейла дойду, не переживай. Меня пугает другое: я до сих пор его слышу.
Он хмурится, смотря далеко за горизонт, скрывшийся за кромками заснеженных деревьев. Кажется, что Кэйа рядом. Может быть, специально в голову лезет и мысли путает, как обычно любил это делать.
— Это последствия опиума, — говорит Розария, утягивая его за собой вперед. — К тому же, ты его не отпустил. Даже не близко к этому.
Дилюк не отрицает.
Он снова думает. Опять о брате — проклятье. Пытается вспомнить его разговор с Лизой. Может быть, за своей злостью и напряжением чего не заметил? Или ушел слишком рано, перестав противиться своей честной природе, не дослушав до конца. Теперь ему кажется, что Кэйа был таким чистым, когда хотел поцеловать. Он даже целовал нежно — это было легкое прикосновение к губам.
«А я ему пощечину такую залепил, что кровь из носа пошла» — пристыженно замечает Рагнвиндр. Его пожирает стыд. Дилюк всю жизнь пытается сдерживать себя, свои эмоции и поведение, но срывается в самый ненужный момент, причем на дорогих ему людях.
И Розария права. Он бы не подсел на опиум и не защищал имя брата,
просто брата, не чувствуя хоть что-нибудь.
Но Кэйа любил его
неправильно. Начиная тем, что они оба мужчины, и заканчивая тем, что в любом случае ничего не получилось, — хотя бы из-за Дилюка. Дилюк не создан для отношений, тем более чего-то высокого, и давно это признал.
Он не может представить себя с девушкой, обрученным, подведенным под венец. А тут… Кэйа, взаимоотношения с которым были похожи невесть на что.
Когда впереди маячит впопыхах оставленный амбар, Рагнвиндр еле держится на ногах. Плетется, спотыкаясь почти на каждом шагу и выглядит обессиленным, без привычного красненького румянца на щеках. Слишком бледный и замученный. Ноэлль, преодолевая желание просто лечь в сугроб на пути, тащит свое тело в десяти шагах позади. Розария не дает ей упасть.
И все-таки разбить замок в таком состоянии для Дилюка уже победа. Он толкает тяжелую дверь внутрь, скорее по привычке пропуская дам вперед себя. В амбаре разве что не поддувает, но все так же холодно. Рагнвиндр не может фонтанировать теплом постоянно. Глаз Бога мерцает еле-еле. У него недостаточно сил даже для того, чтобы дойти до застоявшегося стога сена. Розария подхватывает его.
Дилюк не замечает никаких неудобств, сразу проваливаясь в дремоту.
* * *
— Скажи мне это еще раз, — пьяно шепчет Кэйа, почти касаясь носом его щеки.
На его щеках краснеет румянец, глаза блестят. И улыбка — настоящая, искренняя, которой не было так долго. Дилюк проводит по подбородку, зарывается в синие волосы.
— Я люблю тебя.
— Сильно? — спрашивает Кэйа, прижимаясь лбом ко лбу, хотя знает ответ.
— Даже не представляешь, как.
На его губах расцветает улыбка, которую Рагнвиндр смазывает, впившись в них. Он еще подарит ему тысячи таких улыбок, как и тысячи поцелуев: влажных, глубоких, быстрых или мучительно медленных. Каких только Кэйа захочет. Рагнвиндр проводит ладонью по бедру, собирая дрожь по чужому телу от своего тепла. Его Альбериху это нравится.
Дилюк просыпается со сбитым дыханием и упавшим сердцем. По многим причинам: первое, это отвращение к себе же. Как ему может сниться такое, когда Кэйа не то мертв, не то страдает от пыток? Но более того — как ему может нравиться что-то подобное с мужчиной? Не этому его отец учил.
Ему противно.
Пальцы неосознанно проходятся по губам, но они потрескавшиеся и сухие, не пухлые и не пульсируют.
— Есть хочешь? — спрашивает его Розария с полным набитым ртом.
Что ж, похлебка пахнет аппетитно. На вкус она тоже хорошая — Ноэлль прекрасно готовит даже в полевых условиях. Тепло приятно разливается по телу, а Дилюк понимает, что впервые не использует Глаз Бога. На плечах нет въевшейся усталости.
— Будешь? — сестра говорит тихо, чтобы не разбудить рядом спящую Ноэлль.
Она протягивает коробку сигарет — наверняка таких же дешевых, какие и курил когда-то Кэйа, — и Дилюк поджигает одну, затягиваясь.
Нет, это точно такие же сигареты, какие они курили за разговором ранним утром. Как же давно это было. У Рагнвиндра рябит все перед глазами, и на секунду становится виден Кэйа.
— Как думаешь, — он сомневается, что стоит это говорить, но Розария внимательно слушает. — Можно ли любить кого-то и при этом рьяно ненавидеть?
— Возможно, ты просто не можешь принять свою любовь к
нему?
Да, Рагнвиндр знал, что Розария догадается, о ком пойдет речь, но все же… Это даже звучит как-то странно. Принять свою любовь к
нему. Он чувствует себя сумасшедшим, этим противным гомиком — до того ужасно, что руки дрожат.
— Не могу. Мне кажется это ненормальным.
— Почему?
— Я не думаю, что это братская любовь.
— Тебе тяжело признать, что ты просто любишь Кэйю? — сестра прокручивает в руках сигарету, будто видит подкрепления к своим словам в ней. — Как любят друг друга мужчина и женщина.
Дилюк задыхается от возмущения.
— Я не гей! — истерически выдает он, краснея похлеще своих волос.
— Что плохого в том, чтобы любить кого-то своего пола?
— Но это же!..
— Назови мне хоть одну достойную причину, — Розария смеется, откидывая мешающие видеть прядки назад. — Если хочешь сказать, что это неправильно, задайся вопросом — почему.
— Это неестественно.
Она закатывает глаза. Сигарета дотлела до середины меж ее пальцев.
— Почему?
И Дилюк и правда не может найти ничего цельного в аргумент. Так и сидит, открывая и закрывая рот, а потом и вовсе сжимая губы в тонкую полоску, пытаясь понять, почему ему противно. Почему его отцу было противно — он даже никогда не спрашивал, это было табу.
А почему для всего Мондштадтского общества это табу?
— Послушай, — она поднимает ладонь вверх, и пепел комочками летит в разные стороны. — Твоя ненависть является результатом того, как тебя воспитали, но общество меняется, хочешь ты того или нет. Покопайся в себе и, быть может, придешь к какому-то умозаключению.
Рагнвиндр докуривает остаток сигареты молча, размышляя над словами. Может быть, это все бред, но этот бред занимает его голову.
Поцелуй с Кэйей ничем не отличается от тех, что были с другими девушками. Разве что… Дилюк ни разу не чувствовал того фонтана эмоций, нежели с Альберихом. Он до сих пор помнит потрескавшиеся губы на своих губах; ледяные ладони в своих вьющихся волосах; даже скованность действий.
И сам он тоже хотел бы ответить взаимностью. Дилюк помнит и эту мысль, искрой проблескнувшую в голове.
Но… странно. Нет, Дилюк не может принять
такого. Ему все еще до глубины души совестно, что он предает отца — Крепус
таких всей душой ненавидел и презирал. «А меня он ненавидел бы?»
Дилюк не спит до самого утра, становясь бесшумным призраком. Даже доски не скрипят под его тихими, мягкими шагами. Он меряет амбар вдоль и поперек, ощущая тревогу в груди. Иногда в его голове всплывают мысли о том, что их могут поймать. И шансы правда высоки. Рагнвиндр просто знает, что сделает все возможное, чтобы Розария и Ноэлль сбежали. А затем, если увидит холодный труп Кэйи;
если Фатуи ткнут его носом в давно запекшуюся кровь;
если его сердце не будет биться…
Он убьет себя.
Легкие заполняются отвратительным дымом. Это уже третья выкуренная сигарета за бессонную ночь. Они такие отвратительные, что Рагнвиндра уже тошнит, но и остановиться он не может. Затягивается — глубоко, как при той прогулке с Кэйей, — и видит разноцветные блики перед глазами. Из голубых вырисовываются его волосы, а розово-оранжевые — это его щеки, губы…
Его губы мешают ему думать, заполняя все мысли. Дилюк ловит себя на том, что думает о них постоянно, будто помешанный, напрочь забывая обо всем. Это спасает от тревоги и страха, разъедает их в груди. Можно вдохнуть.
Наверное, Альберих и есть его спасение.
