* * *
Рагнвиндр не успевает отдышаться. Лед врезается рядом с его головой, задевая ухо. Секунда, две… Ничего не слышно. Боль подступает резко, вместе с противным звоном. Дилюк оседает на пол под отдаленный смех Мага Бездны. Рука инстинктивно тянется к уху, выпуская эфес клеймора. Он еле дышит, пытается прийти в себя, цепляясь взглядом за светлые локоны мелькнувшие перед ним. Ноэлль поднимает меч, словно тот весит как перышко. Замахивается и ломает ледяной щит окончательно. Лед крошится. Одним движением сносит голову Магу. Летящая в сторону маска открывает вид на ничто. Один только мех на отрубленной головешке. Дилюк смотрит на тельце, заливающееся черной кровью, уже открывает рот, чтобы похвалить Ноэлль, но ужасается. Ее лицо искривляется в ужасную гримасу, а в глазах плещется гнев. Она раз за разом проходится по тлеющим остаткам Мага Бездны, все замахивается и замахивается. — Это тебе за Лизу! Тварина! Что-то внутри щелкает. Видя ярость в ее глазах, видя скатывающиеся слезы на щеках, Рагнвиндр понимает, что это такое. Знает, что это такое. — Остановись, — говорит он, опираясь на стену, второй рукой придерживая окровавленное ухо. — Стой! Ноэлль его не слышит. С каждым ударом ее рев разносится по хитросплетениям коридоров все громче. Каждый удар снова ломает черные кости. Дилюк отнимает ладонь от лица. Ноги нетвердо держат его на ломаных плитах. — ОСТАНОВИСЬ! Два шага, а затем пощечина. От неожиданности она выпускает меч из дрожащих пальцев. С грохотом клеймор падает в лужу черной, как сама тьма, крови. Дилюк не обращает на это внимания, только смотрит в заплаканные глаза. Ноэлль бессвязно что-то мычит, пальчиком указывая в сторону трупа. Барбатос, да она же еще ребенок. — Лиза!.. Ли!.. Рагнвиндр обнимает ее, прижимая к себе так крепко, как только может. Да, он знает это чувство испепеляющей ненависти, которое отзывается в каждой клеточке тела, стоит только взять меч в руки. И он точно так же крошил Фатуи в кровавое ничто в свои восемнадцать лет. В девятнадцать. В двадцать. И даже сейчас, успокаивая девочку, совсем ребенка с растрепанными косичками на голове, он все еще ощущает жгучее желание сжечь в своем огне каждого Фатуи, причастного к смерти его отца. И к смерти Кэйи. Дилюк слышит громкие всхлипы; чувствует две крошечные ладошки, сжимающие его сюртук. Ноэлль почти кричит: — Прости-и-и!.. Я… я… не хотела-а!.. Он встречается взглядом с Розарией. Ее зрачки сужены и таращатся прямо на Ноэлль. А пропитавшиеся черной кровью руки в белоснежных перчатках сжимают нож. На лице дрогнул мускул — на секунду показалось, будто она оскалилась. Сестра смотрит выше тоненькой девичьей спины, хрупких плеч и грязных завитков волос. Боится. Розария напугана до ужаса. — Не надо. Дилюк склоняет голову, едва касаясь губами макушки Ноэлль. Ладонями водит по спине, пытаясь успокоить. — Розария, возьми сумку, — громче говорит он. — Просто возьми сумку. Она глубоко вдыхает, закрывая глаза. Хмурит малиновые брови, пока смахивает прилипшие к лицу волосы. Сглатывает, пытаясь хотя бы немного умерить страх в себе — Рагнвиндр это видит и чувствует. Он аккуратно цепляет Ноэлль под локоть, разрывая кольцо из ослабевших рук. Сестра проходит мимо, косится взглядом исподлобья на рыдающего ребенка. Дилюк прячет клеймор за спиной, и тот рассыпается золотым пеплом. Он переплетает пальцы, обхватывает ладошку и тянет Ноэлль за собой. А та особо и не сопротивляется. Постепенно все затихает. Всхлипы больше не раздаются за спиной. Из звуков только шуршание одежды, консерв в сумке, иногда капли срываются где-то в темноте. Дилюку думается о том, что большую часть пути они прошли. А еще о том, что он сам чудовище. Возможно, пострашнее Тартальи. — Оставь ее, — шепчет Розария, едва повернув голову. — Ничего серьезного она не сделала. — Ты предлагаешь мне просто забыть об этом?! Представить, будто я не видела, как она изощренно разделывается с уже мертвым Магом Бездны?! Ноэлль молчит. Рагнвиндр одним рывком разворачивает сестру лицом к себе, больно впиваясь рукою в плечо. — Она на тебя набросилась с мечом? Или, может быть, меня прирезать хотела? Он смотрит в ее глаза. Смотрит долго и пронзительно, прожигая взглядом. — Она не навредила никому, а только спасла. И еще она — ребенок, который хер знает сколько тащил труп Лизы на Хребет. Дай ей время прийти в себя. Розария хочет возразить, но Рагнвиндр ее не слушает. — Или ты никого за свою жизнь не убивала? Это, наконец, ее вразумляет. Сестра поджимает губы, прячет взгляд и, скорее по вбитой ей привычке, крестится. С ее губ слетает имя Барбатоса. «Да, все мы здесь убийцы» — думает Дилюк, видя поворот, за которым есть тоненькая ржавая лесенка. Она ведет наверх, в тайные ходы под городом. Рагнвиндр не ошибается. Тонкие прутья покрылись отвратительными рыжими корками. До этих перекладин страшно дотронуться, не то что ногу ставить. Он говорит, что полезет первым и мысленно надеется, что не навернется с этого раритета. Металл скрипит, прогибаясь под ботинками и ладонями, но чем выше — тем более крепким становится. Дилюк проводит рукой по люку сверху, пачкаясь в паутине. Шестеренки и здесь заржавели. Рагнвиндр действует давно проверенным способом: подтапливает крепления, срывая люк к чертовой матери. И вдыхает отвратительный соленый воздух. Вот они и дома. Так пахнуть может только на маленьких улочках Мондштадта, где торгуют всякой отравой для желудка и печени. Вонь от протухшей рыбы разъедает ноздри. В переулке смрадом тянет и от гниющих трупов, убирать которые некому. Дилюк оглядывает укрытые снегом тела, пока в груди расползается чувство вины. Но наваждение спадает, стоит услышать переговоры солдат. Он подает руку Розарии, вытягивая ее на поверхность за собой, и противная грубая речь раздается ближе. Они успевают спрятаться в тени, прежде чем один из солдат заходит в переулок. Ноэлль смотрит на него распахнутыми глазами, а две тоненькие ладошки ее прижаты ко рту. Сестра сжимает клинок. Фатуи все ближе, Дилюк разглядывает винтовку в его руках. Хоть бы пронесло… — Тут чисто, только двое коньки откинули. — Понял, ничего интересного не будет значит… Дилюк устало прикрывает глаза, вдыхая полной грудью. Он прекрасно понимает то, что они говорят — как-никак, три года в странствиях, два из которых в Снежной, — так что язык этих ублюдков Рагнвиндр знает. Розария шикает на него, но Дилюк только отмахивается, смотря как снег укрывает следы на косо уложенной плитке. — Может быть, тебе не стоит щеголять со своей алой гривой? — сестра протягивает какой-то бумажный сверток. Хмыкая, Дилюк разворачивает пергамент, встречаясь со своей давней фотографией. Здесь ему еще девятнадцать лет; здесь у него высокий хвост и ненависть во взгляде. И подпись: разыскивается серийный убийца, террорист. — Они даже на наш язык перевели, какие умнички, — угрюмо шепчет он, сжигая лист. — Пойдем. Стекла фонарей разбиты, и их хруст под ногами перемешивается с хрустом снега. И хотя ничего не видно дальше своего носа, Рагнвиндр все же накинул капюшон поверх промокших алых волос. — Ничего не расскажешь? — Поверь, это не лучший период в моей биографии. Не горю желанием о нем говорить. Дилюк рассматривает дома, с выбитыми стеклами и разрушенными крышами. Отводит взгляд, едва видит мертвого человека. Они повсюду: то у дома, то в переулке, то посреди дороги. Фатуи, кажется, плевать на них хотели. Омерзительно. Другого от них и не ожидалось. У дома, к которому они идут, не разрушена крыша, но двери в подъезде нет. Кое-где горит одинокий свет от свечки, едва пробивающийся через шторы. Но почти везде окна выбиты. Рагнвиндр надеется, что квартиру Лизы никто не тронул. На лестничной площадке местами лед покрывает ступени. Холодно. — Ты тут жил? — Нет. Лиза, — отвечает Дилюк, шаря по карманам в поисках ключей. Несмотря на все приключения, они так и не потерялись. — У нас оказались замки одинаковые. А еще ее окна выходят примяком на Ордо Фавониус. Он пропускает девушек вперед и закрывает за собой дверь. Квартиру не разворовали. Все будто лежит на своих местах с того момента, как Дилюк последний раз побывал у нее в гостях. Часы в спальне отмеряют минуту за минутой. Розария не обращает внимания на интерьер, проходит к окну и одним легким движением задергивает шторы. Она удовлетворенно кивает и осматривает шкафчики на кухне в поисках еды. — Я пиздецки голодная, — сестра улыбается, стоит ей добраться до пачки каких-то печенек. — Кто-нибудь будет? Ноэлль растерянно качает головой, а Дилюку не до еды сейчас. Его единственное желание — отмыть наконец-то багровую корку с лица. Рагнвиндр запирается в ванной, разжигая огоньки в крошечных свечах над зеркалом. Он смотрит выше, ниже, в сторону — куда угодно, лишь бы не на себя. В конце-концов отражение утягивает взгляд за собой. Дилюк едва приоткрывает рот, чтобы понять, что это он: белое пятно — это его лицо, оттененное уродливым зеленым цветом; бледные щеки, лишенные всякого румянца закатываются назад, к ушам, простираются бесконечно долго; кровь на одной из них тоже его, она высохла, потрескалась и маленькие ее кусочки кое-где начали отпадать. И это в его глазах, отвратительно красных, не осталось почти ничего живого. Его убивает эта ловушка времени. Пальцы разглаживают кожу, проходятся по все более заметным синякам под глазами. Зеркало затягивает, и кажется, что это не он вовсе смотрит на себя, широко распахнув глаза. Что не Дилюк наблюдает за отражением света от горящих фитилей на своих ресницах. Он пробует повернуть краник рукой и все так же, не отрываясь от того потерянного себя, промакивает руки. Вода холодная. Дилюк на секунду смотрит вниз: на то, как в раковине вода начинает краснеть, темнеть, пачкаться. Переводит взгляд на себя: закусил губу, не почувствовав. Он рвано дышит, и от каждого вдоха волосы у лица подрагивают. Мыслей нет. Сами мысли — это что-то тяжелое, далекое и неясное. Рагнвиндр не понимает, как может поднести мокрую ладонь к лицу, коснуться щеки. Но он это делает, и капли стекают по шее. Белый воротник рубашки впитывает их. Какой-то непонятный цикл. Дилюк хмурится, замечая движения своего отражения. Руки кажутся чужими. Но шрамы на них давно знакомые, в голове мелькают картинки, где он был, как сдирал и обжигал кожу, как царапал и убивал ее. Дилюк не может назвать эти дрожащие ладони своими. Они ему не принадлежат. Они делают, что хотят. Они его не слушаются. Пока он тихо шепчет: — Хватит. Повторяет самому себе по буквам, и в голове они звучат оглушающим криком. Х В А Т И Т. Это что-то новое. Чувство в груди, охватывающее все тело и никак не отпускающее. И слов самому себе в голове, в реальности не хватает. Руки уже намылены. А пена, она не белая, она противно-розовая, как неотстиранные пятна вина на белом хлопке. Дилюк не знает, что с ним происходит. И это незнание в разы страшнее, нежели не свое тело. Он щупает лицо, будто заново его изучает; будто впервые его видит и думает — «это я так изменился?». Рагнвиндр подается ближе к своему отражению. И вот это уже не простое малиновое пятно, это — его искусанные губы с маленькими ранками. Красные, почти черные, точки — давно застывшая кровь на израненной нежной коже. Дилюк знает, что его губы мягкие, никак не шершавые, но все равно проводит по ним языком. Они и правда мягкие, почему-то солоноватые. Он пробует закрыть глаза. Опустить веки тяжело, будто что-то мешает. Но когда собственного отражения больше нет; когда перед ним лишь пустое коричневое пространство, которое мерцает, стоит двум огням сверху покачнуться — становится легче. Дилюк слышит шипение сгорающих фитилей, чувствует теплую Пиро энергию, топление воска молочного цвета. Слышит ворчание Розарии за соседней стеной, ее тихий мрачный голос. Рагнвиндр вдыхает теплый воздух в свои легкие. Резко распахивает глаза. Кажется, что оно отступило, опустило свои когти и перестало впиваться в разум, отравляя мысли. Дилюк снова смотрит на едва подрагивающие руки. Вполне его. Щелкает пальцами. Они подчиняются. Он осмеливается бросить взгляд в зеркало, но отражение не зовет к себе. Все как обычно. И Дилюк пугается этого еще больше. Я схожу с ума? Щелчок двери окончательно возвращает в реальность. Рагнвиндр идет на кухню с проснувшимся голодом. Розария умудрилась найти вино, но не штопор, и теперь безуспешно пытается его открыть, ковыряя вилкой деревянную пробку. Ноэлль нигде не видно. — Помочь? — Не сомневаюсь в твоем профессионализме, — лукаво протянула сестра, уступая бутылку. Дилюк открывает вино не хуже любого алкоголика со стажем. — Благодарю. Сам не будешь? — Розария хмыкнула на отрицательный ответ. — Я хочу поговорить. На антрисолях Рагнвиндр нашел еще какие-то пачки. Оказывается, Лиза была любительницей печенья. — О чем? — Почему ты тогда защитил Ноэлль? Дилюк резко замирает, не зная, что ответить. Мысли разбегаются и ни одной внятной не найти. Когда он осмеливается обернуться, Розария вертит бокал в руке, наблюдая за мерно переливающимся вином. — Не смей говорить, что тебе стало ее жаль. Я помню ужас в твоих глазах. — А я помню в твоих, — отрезает он. — Знаешь, что еще я помню? Как сам так же с остервенением убивал людей на протяжении трех лет. — Поэтому тебя разыскивают Фатуи? Рагнвиндр находит силы на смех. — Меня не просто разыскивают. Мне запрещен въезд в Снежную, и я приговорен к смертной казни за диверсии и массовые убийства Фатуи. Сестра молчит. Трудно понять по ее выражению лица, испугана ли она или просто ошеломлена. Одно ясно точно: Розария не ожидала такого. — Интересно… — А Ноэлль… Она отойдет со временем. Лиза не была ей так близка, как мне… — Дилюк осекается, едва не выдавив из себя «отец». — Не думаю, что она станет такой же, как я. — Боишься себя? Дилюк отправляет печенье в рот, пожимая плечами, но кивая. Сейчас кажется, что это так просто принять, сказать самому себе — «я опасен». — А ты? — Еще не решила, — Розария облизывает бордовые губы. — Вот что: иди отдохни. Я пока прослежу за тем, что творится в Ордо. Он благодарно кивает, уходя с кухни. Сестра поднимает за него бокал. В спальне просторно, все так же темно. Бордовые шторы пропускают тонкую полоску света с улицы: не то луна светит, не то уцелевшие фонари. Дилюк провожает взглядом Ноэлль, умостившуюся на диванчике. Подходит и аккуратно, чтобы не разбудить, цепляет одеяло, укрывая ее плечи. Девочка беспокойно ерзает сквозь сон, но не просыпается. Рагнвиндр едва заметно улыбается открывшимся воспоминаниям: Кэйа тоже беспорядочно спал. «Беспорядочно» — это когда подушка была у него в руках, одеяло перекрутилось, и большая его часть свисала с кровати. Дилюк часто приходил вечером в комнату брата, чтобы просто укрыть его по-нормальному. Кровать не скрипит, а пружины почти бесшумно прогибаются под весом тела. Рагнвиндр устало сбрасывает сапоги на пол, вешает сюртук на спинку стула и кое-как расстегивает пояс с мерцающим Глазом Бога. Мышцы болезненно тянут и колят. Дилюк прикрывает глаза, молясь, чтобы этот день поскорее закончился. Голова полна отвратительной тишиной. Сквозь нее пытаются пробраться мысли — что-то из слов Альбедо, — стучатся в холодные прозрачные стенки. Они подрагивают. Дилюк чувствует, как стены трескаются. Прямо там, в его голове. «Вам нужно достать такие золотистые камни, чтобы…» Рагнвиндр выдыхает жженый воздух из своих легких, прося тишину вернуться. «Я так и не поговорил с ним». «Не будь идиотом. Кэйа умер, когда ты оставил его. Умер, понимаешь?» Хочется отшвырнуть Глаз Бога подальше от себя, чтобы не спалить к чертям простыни, кровать и весь дом. «Я не верю в это». «Его треснувший Глаз Бога лежит в левом внутреннем кармане твоего сюртука. Ближе к сердцу, да, Дилюк?» Он медленно дергает за прядки, пытаясь выбить собственный голос из головы. «Слабак. Раньше бы ты не расклеился». «Ты бы выбрал гнев, а не пустое разглядывание себя в ванной. Это было так глупо». «Я верю, что Кэйа жив. И я обязательно вытащу его, хоть с того света, но я сделаю это». «Ты вернулся не за Альберихом, а за опиумом. Все остальное — вранье». Он тихо шепчет мыслям — «прочь». Но это не помогает, они кричат наперебой. Рагнвиндр пытается отстраниться от своего же противного голоса. «Ты же не можешь прогнать самого себя из головы?» «Я здесь единственный Дилюк!» «Ты здесь единственный идиот» — шибко констатирует голос. — «Сам же с собой разговариваешь». «С ума сходишь, Дилюк Рагнвиндр». «Да-да, точно сходишь…» Эти его части, они будто не могут уместиться в голове. Дилюк хмурится от резко набирающей обороты головной боли. В конце-концов, он даже не помнит, как заснул.* * *
Розария будит легким прикосновением к плечу — большего и не надо, чтобы Рагнвиндр проснулся. Вернее, подскочил, по привычке потянувшись рукой под подушку за ножом. — До полуночи еще несколько часов. Мы с Ноэлль уже начали делать наработки к плану. «Надо же, наш разговор не прошел даром» — думает Дилюк, фыркая и одеваясь, стоит сестре выйти из комнаты. Она и вправду стала относиться к Ноэлль помягче: настороженность почти исчезла, руки не тянутся при первой возможности вынуть кинжал из ножен. Ноэлль тоже выглядит лучше. Похорошела, ходит не такая бледная и безжизненная. Даже улыбнулась два раза Дилюку за время обсуждения их плана. Сам план не отличается шибкой изобретательностью. Розария проследила за сменами часовых на стенах и караульных в самом штабе, рассчитала лучшее время, чтобы проникнуть в сердце сосредоточения Фатуи. Дилюк не уверен на счет лидера, оставшегося здесь эдаким наместником. Предвестник на Хребте, а дальше что? Должен же кто-то здесь всем управлять. Рагнвиндр переводит взгляд на меняющихся солдат на стене, накидывает капюшон получше и выходит из тени. Он пробегает пару метров под светом фонарей и скрывается за другим домом. Створка тихо скрипит. Металл на оконной раме накалился до красна, и пальцы пару раз чуть не обожигаются. Дилюк бросает еще один долгий изучающий взгляд, но теперь уже не из-за грязного заплеванного окна. Библиотека пустует, царит гробовая тишина. Он подтягиваеся, залезая внутрь. Закрывает еще не остывшую створку. И замечает на полу растекшееся высохшее пятно крови. Следы от него ведут вбок, в другие секции библиотеки, но у Рагнвиндра нет времени даже на такое коротенькое расследование. Ноэлль и Розария ждут его кто где. Сестра пролезла вообще через узкое открытое окно в душевой. Фатуи будто всю жизнь здесь живут. Гобелены с восклицаниями Фавония заместили знамениями Снежной. Солдаты снуют из стороны в сторону, большинство с кипами бумаг. С винтовкой в руках вообще не видно. И все же есть ощущение, что глаза из темноты за ними следят. Дилюк чувствует тепло свечей, а за ним, глубже в лаборатории, жгучие камни. Именно те, что нужны: этих малюток будет достаточно, чтобы высушить сок лилий, а затем и сделать опиум. Розария торопливо отпирает ящик. — Это они? На ее вопрос Рагнвиндр кивает, больше увлеченный тем, что лежит на столе. Здесь куча документов и, если верить языку этих варваров, должно найтись что-то полезное. Он просматривает бумажки одну за другой, пока не натыкается на собственное имя. «Дилюку» выведено тонким почерком Кэйи. Он готов поклясться, что это писал Альберих. Рагнвиндр смотрит на кипу писем: каждое адресовано ему. Он рвано выдыхает, складывая их в сумку. Отчаянное «Дилюку» греет душу, пока он идет, прячась от Фатуи в узких, едва освещенных проходах. Они выбираются невредимыми. Но Дилюк не верит в это, пока не переступает порог квартиры — и падает. Камни у них, можно тем же подпольным путем выбраться обратно из Мондштадта. Однако облегчение так и не приходит. Даже когда он сидит на мягкой кровати, краем уха слыша восторженные разговоры Розарии и Ноэлль за стеной. Дилюк подтягивает к себе сумку, а камни внутри гремят. Он видит уже знакомое «Дилюку». Губы его расплываются в мрачной, печальной улыбке. Это письмо было написано три с половиной года назад — пятого мая. Кэйа вывел огромные чернильные буквы посередине страницы. После — перечеркнул их по нескольку раз, но смысл все равно ясен. «