эксперимент №3
взаимодействие с кислородом: отрицательно взаимодействие с мышьяком: отрицательно взаимодействие с висмутом: отрицательно взаимодействие с фосфором: отрицательно найденное вещество не взаимодействует ни с одним из представленных элементов ни при высокой, ни при низкой температурах. Альбедо в десятый раз пробегается глазами по отчету, — так, для справки, — и удивленно смотрит на Сахарозу, вечно отводящую взгляд. В ее способностях он не сомневается ни на секунду, но такое на его практике впервые. — Не может эта хрень не взаимодействовать абсолютно ни с чем, — хрипит он, скручивая листы и запихивая их в походную сумку. — А элементальная энергия? Пробовала экспериментировать с ней? Сахароза растерянно качает головой; ее щеки быстро краснеют от стыда. Она тянется поправить очки, но на самом деле просто пытается прикрыть рукой лицо. — Проверь к моему приходу. Но только на Анемо энергии. Не рассказывай никому о том, что мы нашли. Это случилось недели три назад, когда они бежали из оккупируемого Мондштадта. Альбедо заметил странные сгустки темной энергии и немедленно начал их изучать. Но все исследования не продвинулись ни на йоту. У него замирает дыхание всякий раз, стоит посмотреть на эти нестабильные черные дыры. Они манят его; дразнят тем, что он не видит ни одной зацепки. Альбедо застегивает плащ и подмечает: будет тяжело. Дилюк по очереди подходит к рыцарям, проверяет готовность их снаряжения, не обращая внимания на свои дрожащие руки и временами потерянный взгляд. И пускай Альбедо ни черта не разбирается в людских эмоциях, это кажется ему дурным знаком. Он вдыхает застоявшийся пыльный воздух катакомб, слышит отголоски жизни Нового Мондштадта и пытается не испытывать страха перед выходом наружу. Пугающе быть одному, среди снегов, в месте, где лагерей Фатуи, кажется, больше, чем деревьев. Альбедо нервно поправляет волосы, заводит их за ухо, совсем того не замечая. Затея, конечно, убийственная, — но когда он не рисковал в своих экспериментах? Дилюк смеряет его изучающим взглядом, подходит ближе. — Зачем тебе эта вылазка? — его голос звучит глухо, а в глазах боль раздробленных осколков. — Тебе не за чем рисковать собой. Альбедо теряется. Никто никогда не расспрашивал его, ему еще не приходилось вот так пытаться врать людям. Он молчит, не зная, как ответить, только глаза бегают по грязному полу. — Послушай: я уже терял близких мне людей. И не хочу, чтобы кто-то еще погиб. — Я не пойду с вами в разведку. Дилюк, верно, пытается осмыслить его слова, потирая переносицу. Он неохотно закрывает глаза и просто стоит так. Альбедо добавляет: — Есть кое-что поважнее; где я могу пригодиться. Вряд ли от меня будет толк в сражении, я почти не умею ни биться на кулаках, ни фехтовать. Рагнвиндр устало выдыхает. — Ты хочешь сказать, что будешь бродить один по Хребту, не умея драться и подставляя меня невыполнением приказа? Это самоубийство. — А когда ты пошел в Мондштадт, то не нарушил ни одного приказа Джинн, да? — Я вернулся в Мондштадт в том числе и из-за нужд Ордена. Опиум жизненно необходим… — он на секунду замирает, и на лице тенью пробегает боль от воспоминаний. — …нам. Это «нам» Дилюк выплевывает так, будто каждую секунду эти три буквы оставляют на нем химический ожог. — Я не пойду с вами. Альбедо ежится под строгим алым взглядом. Почти как в детстве, — если его, конечно, можно так назвать, — рядом с Рейндоттир, когда он что-то делал не так. Она часто кривила губы и укоризненно буравила золотистыми глазами. — Перед Джинн покрывать не буду. Дилюк уходит, а Альбедо теряется в самом конце, сжимая лямку сумки и едва ли не каждую секунду мысленно прикасаясь к фантомному мечу. Пыльный воздух мешает трезво мыслить и постоянно напоминает о детстве; о той маленькой лаборатории, заставленной кипами книг и записей, склянок с реактивами и тарелками с крошками. Где-то впереди виднеются красные волосы Дилюка; огонек над его головой освещает дорогу в хитросплетениях коридоров. Он на своем месте, но в то же время его плечи поникли, голос не такой твердый, каким был раньше, и Альбедо не может понять, почему. Он закидывался опиумом, когда узнал, что Кэйа умер, потом не находил себе места, когда Кэйа лежал с лихорадкой в лазарете. Вчера вечером он пришел в себя, — но почему Дилюк такой печальный? Альбедо не может понять, и это его раздражает. Всегда раздражало. Может быть, именно в этом его изъян? Может быть, Рейндоттир не смогла это предусмотреть? Или сама не понимала природу человеческих чувств? Он чувствует, как щеки морозит и оглядывается вокруг. Без огня даже под безоблачным небом ничего не видно; стволы деревьев едва различимы в снегу. Альбедо страшно, руки трясутся, но он чувствует что-то темное. Это не элементальная энергия. Это намного глубже и сильнее, оно зарыто под землей. Оно тянет к нему свои завитки. Альбедо прислушивается и замедляет ход, постепенно отдаляясь от отряда. Теперь не слышно ничего, кроме ветра и шелеста вечнозеленых веток. Его шаги тихие, крадущиеся; сердце стучит в такт той черноте, что таится под ногами и бьется в его руках о стенки пробирки. Глаз Бога загорается, — но Альбедо не призывал Гео стихию. Это более, чем странно. Мягкий желтый свет едва-едва освещает снег. Под ним вырисовываются очертания материи за стеклом: она то заостряется, то растекается по стенкам, но бьется как птица в неволе. Альбедо выставляет руку с пробиркой вперед и ориентируется по ней как по компасу. В конечном итоге это приводит его к расщелине в горах. Внутри все так же темно, но снег сменяется тысячелетним льдом. Огромные глыбы свисают вниз над его головой, грозясь упасть в любой момент. Шаги эхом отражаются от заледеневших стен. Он сворачивает и протискивается в еще меньшие трещины, пока тьма не бьется совсем сильно. Она привела его к цветам. Альбедо склоняется к ним ближе, осматривая черные лепестки и стебли. Мало что могло выжить на Хребте после падения Колонны. Эдакое оружие массового уничтожения от всеми любимых Богов. В вечной метели растут разве что деревья да мята. Но вот цветы… цветов не встречалось ни в одном справочнике в библиотеке Лизы, — а у него был доступ даже в запрещенные секции. Альбедо не знает, как к ним подступиться, но все-таки рискует сорвать один руками в перчатках. Он кладет цветок меж страниц своего дневника и надеется, что тот не потеряет своих свойств. Альбедо зарисовывает узор, вырезанный на белой плитке, местами разломанной в крошки. На стенах — фрески. Их было бы лучше видно, если бы не огромные слои льда. Он тянет руку к женщине с нимбом над головой, но чувствует резкую боль в собственной. Понимает быстро: это был удар. А за ним следующий. Его бьют до тех пор, пока он не перестает чувствовать собственное тело.* * *
Кровь заливала глаза из царапин на рассеченном лбу. Альбедо это помнит. Это его последнее воспоминание. Он открывает глаза и смотрит на пол, исписанный кровью. Его кровью. Он здесь уже был, но за годы в реальности это место забылось, представлялось ему редким кошмаром, про который не хотелось вспоминать. Это место — тюрьма в его собственной голове. Сознание, запертое в коробке еще одного. Альбедо кричит. Ему страшно снова провести здесь пять сотен лет. Ему страшно вспоминать, как все произошло в прошлый раз. Он мечется от призрака себя-другого, который У Б И Л Р Е Й Н Д О Т Т И Р Альбедо смотрит на эту надпись на стене, и она расплывается перед глазами. Он слышит его голос, его слова и смех.он рядом
Он непременно где-то здесь, рядом, наблюдает и радуется, пока Альбедо вспоминает, как его ладони сжимали рукоять меча. Как лужица крови растекалась по полу. И каким безжизненным стало лицо его создательницы; ее глаза были мертвыми. Крик срывается с его губ, эхом разносится в пространстве, отскакивает от стен, испещренных надписями. Альбедо помнит, как сходил с ума. Каждое слово здесь истерзано отчаянием; каждый кровавый пейзаж — тоской осужденного, в силах которого только смотреть за стальные прутья. Когда он рисовал, его глаза еще ни разу не видели ничего, кроме стен лаборатории; легкие не вдыхали запах после дождя. Пальцы царапают кожу, спускаются ниже щек: на шею, задевают родимое пятно, уходят ниже. Крик смолкает, вопли превращаются в всхлипы. Альбедо слышит шаги, и стены идут рябью. это он, это он, это он Дышать не получается, будто пальцы сковали шею как тогда, и душат, душат, душат… Он смотрит на черные носки сапог и понимает, что его тюрьма станет его же саваном. Его могила будет где-то между записью о скорби и очередной формулой. Шаги гулкие, каблук звонко цокает по полу. он убьет, он убьет, он убьет Альбедо вжимается в стену позади себя, мечтая раствориться. Но он садится на корточки прямо перед ним и бесцеремонно спрашивает: — Как тебя зовут? Его голос мягкий, теплый, и не похож на голос двойника. Или Альбедо тронулся умом. Получается только тихонько ответить, промямлить что-то, прижавши ладони к лицу. — Пойдем со мной. Альбедо скомканно кивает, размазывая слезы по горячей красной коже. Здесь все имеет эхо, даже дыхание, — оно отскакивает от стен, постепенно затихая. Он протягивает ладонь, но что-то внутри Альбедо бунтует, удерживает от того, чтобы довериться. Какой-то странный внутренний голос заставляет замереть. Их пальцы почти касаются друг друга. Альбедо медлит. Отводит взгляд вдаль, на крики, выведенные его рукой.НЕ ЗАБЫВАЙ СЕБЯ
Альбедо соглашается. Одного маленького прикосновения достаточно, чтобы сделать шумный, истеричный вдох, — другой. Наполненный свежим воздухом в реальности, своими запахами. Обжигающим горло. Он глубоко и часто дышит, все еще не открывая глаз. Здесь тепло, холод больше не терзает щеки. Удушливая мягкость клонит в сон, но Альбедо резко распахивает веки, постепенно вспоминая, что произошло. На запястья давит металл, руки скованы. Не пошевелиться. Потолок — темная ткань, натянутая на деревянные балки. Тусклый свет подрагивает, рассылая тени по всему вокруг. Альбедо мыслит быстро: его похитили, а это одна из палаток, принадлежащих Фатуи. Он поворачивает голову и видит человека, вальяжно раскинувшегося за столом. В его маленькой тюрьме у него не было лица, — оно было смазанным, без очертаний. Только две длинные кудряшки, спадающие на щеки. Сейчас они выбиваются из-за маски. Перед ним сидит Второй из Предвестников Фатуи, миловидно улыбаясь. Белая змея кольцами вьется вокруг шеи, но его, похоже, это ни капли не пугает. На столе блестит металл от неспокойной свечи, колышущейся от ветра из вне. Это скальпели, молотки, щипцы… Альбедо дернул рукой, — смысла особого в этом не было; было нерациональное желание просто проверить, насколько оковы сильны. Его тело приковали к холодному железному столу намертво. Человек в маске подходит: медленно, грациозно и статно, но это не делает его менее опасным. Скорее наоборот. — Твое имя — Альбедо, верно? Получается лишь нервно проглотить вязкую слюну и кивнуть. — Я Дотторе, но, погляжу, ты обо мне что-то слышал. Альбедо вспоминает давние рассказы Кэйи после переговоров: безумен, остер и непредсказуем. Он пытается найти лечение от элеазара, отдавая на убой тысячи детей. Маньяк, психопат и убийца. Страшно представить, о чем он думает сейчас. — Прежде чем мы начнем, — Дотторе смотрит сверху вниз, покручивая меж пальцев прядь светлых, пшеничных волос. — Я задам тебе вопрос. Правильного ответа на него не существует. Альбедо в миг теряет дар речи. — Можешь говорить, что думаешь. В целом, это ничего не изменит. Когда раствор в его серьге сверкает, Альбедо с тихим всхлипом говорит быстрее, чем может подумать. — Ты хо-чешь понять, как изменится мое сознание в ходе пыток?.. думай не о боли, думай не о боли думайнеоболи — Интересное предположение… — он задумчиво склоняет голову, от чего его темные глаза сквозь прорези в маске становятся виднее; они пылают интересом. — Но… нет. Альбедо отводит взгляд. В голове не укладывается: как человека могут интересовать мучения другого живого существа? Почему люди могут быть настолько жестокими? Он чувствует пальцы, мягкость прикосновения, — Предвестник заставляет посмотреть на себя снова. Не физически: его ладонь замерла, пальцы не впивались в подбородок, нет. Сам жест, близость палача с жертвой не с целью причинить боль. Нечто большее. Альбедо видит это в его глазах за маревом огня, в плотно сомкнутой линии губ; в дернувшемся кадыке и одном глотке воздуха. — Пожалуйста, ответь мне: что для тебя значит жизнь. Он перебирает все, что приходит в голову, вспоминает свою Создательницу. — Исследование… — тихо шепчет Альбедо, пока губы дрожат, а тело холоднеет. Словно мертвое. — Бесконечное желание познать правду этого мира. — И что же в этом мире может быть таким интересным? Войны, жестокость, лицемерие. Все, что окружает тебя, в конечном итоге превратится в пыль. Прямо как кости твоей Создательницы. — Мир не погибнет раньше меня. По крови хлещет адреналин, и на секунду можно забыть о голоде. Эта естественная реакция организма заставляет его сжать кулаки и с заходящимся сердцем сказать: — Небо это фальшивка. Кажется, в нем что-то меняется от этих слов. Дотторе смотрит удивленно, с восхищением; с неменьшим интересом. Он вглядывается в родимое пятно на шее. — Звезды на нем гаснут в одну ночь, и зажигаются в другую. Я изучал их природу, и… так не должно быть. — Ты можешь ошибаться. Альбедо качает головой, когда замечает, что металл больше не сдавливает его запястья. Он медленно прижимает их к себе, совершенно ничего не понимая. Дотторе, кажется, не возражает, но скрещивает руки на груди. Альбедо садится, свешивает ноги вниз. Голова раскалывается от малейших движений, его мутит. — Нет, я не ошибаюсь. Мои расчеты верны. Он видит, как по щекам Предвестника стекают алые капли — кровавые слезы. — Это знание передалось мне от моей матери. Дотторе обнажает клыки в улыбке. Его тихий мягкий смешок, напротив, несет в себе что-то уютное и домашнее. Он промакивает платком две багряные дорожки и говорит: — Интересно, как ты называешь свою Создательницу. Совсем как человек… — тихий шепот рассекает пространство вокруг, приставляя лезвие прямо к горлу. Альбедо судорожно вдыхает воздух сухими губами. Откуда Предвестник мог узнать об этом? — Ты — искусственно созданный человек, сотворенный Рейндоттир с помощью кхемии. Отметина на твоей шее есть следствие введения источника энергии в эмбрион. Ты — мертвое тело, ходящее по этой земле. Верно? — Я живой. Я мыслю и существую, — Альбедо морщится. — И я не какой-то там упырь. Мое тело не разлагается, оно не восставало из мертвых. Дотторе говорит, но в его словах нет и капли отвращения, осквернения самой сути замысла Рейндоттир. Он говорит, будто для него это неопровержимый факт: — Ты не человек. — И почему же? Предвестник близко, его горячее дыхание застывает на щеке. От него, напротив, веет холодом и опасностью; силой, которую он почему-то сдерживает. Змея шипит, предостерегающе выставляя свой язык наружу. Она самовольно переползает на плечо, — Альбедо замирает, — и кольцами закручивается вокруг его шеи. — Ты никогда не станешь человеком, ведь только ему подвластны эмоции. Сколько ни изучай чувства людей, они всегда будут непонятны тебе; ты не умеешь разделять даже свои чувства, ведь твоя дражайшая Создательница просто не вложила их в программу, подчиняясь которой ты живешь. Твои действия и поступки вытекают из рациональных выводов, а не из желаний, как это бывает у нормального человека. Твое сознание — всего лишь набор команд, хоть и очень качественных. Вот это, — он указывает на лоб. — Отличает тебя от других. Это не твоя вина, но ты пытаешься стать тем, кем тебе быть не суждено; калечишь себя ради неизвестной цели. Ответь мне: зачем же ты это все делаешь? Что-то кольнуло сердце. Это, наверное, обида. Он яростно сжимает челюсти, скрипя зубами, после — фыркает. — Ты в корне ошибаешься. Я способен испытывать весь спектр эмоций, который доступен человеку. — Тогда объясни мне, как понимаешь любовь. Что такое любовь? — Моя любовь — это страстное желание, одержимость экспериментами… Дотторе прерывает его, резко шикая, и качает головой. — Нет. Любовь не к вещам. Я просил объяснить мне, что чувствуют люди, когда любят друг друга. Чешуйки скользят по коже. Он чувствует пульсацию двух: медленную от холодного тельца змеи и собственное заходящееся меж ребер и тканей сердце. Страшно, но Альбедо склоняется ближе, так, что может вдохнуть едкий запах табака, а за ним — шум леса, шелест листвы и спокойный ветер, что колышет кроны деревьев. Так слышится парфюм Предвестника; как холодная тихая ночь. Его щеки теплые, под пальцами — нестертые разводы от крови на них. Это непривычно, ново, неумело. Губы соленые, словно на них брызги от волн на краю обрыва. Эта картина возникает в голове сама собой: полоса зелени спокойного леса, совсем незаметная в темноте под луной, — и буйный шторм с другой стороны, где земля кончается под ногами. Альбедо сминает губы, переплетает языки, а внутри него то неспокойное море и девятый вал от близости, доселе неизвестной; и страх сорваться вниз, когда он подойдет к краю, когда это прекратится. Он целует, на секунду забывая обо всем. Мысли ускользают за пределы сознания. Это все — безумие, но его ладони зарываются в волосы, сжимая их, притягивая к себе. Альбедо не один на краю этой манящей пропасти; Дотторе срывается вместе с ним, летя к чертям в эту бездну. Он неосторожным движением руки задевает маску; тонет в холодной воде, ища руку в черно-синей перчатке. Предвестник резко отстраняется. Змея раскрывает пасть, ее клыки вонзаются в плоть. — Нет. Грубо. Ледяной тон заставляет змею остановиться, и вот она уже ласково зализывает рану. Альбедо стонет от боли, но вопреки ей дотрагивается не до двух точек на шее, а ко влажным губам, еще хранящим фантомные воспоминания о поцелуе. Это было ближе, чем все, что он когда-либо испытывал. Он сбивается, дрожащим голосом произносит: — Я никогда не любил… Но это люди делают, когда любят друг друга. Дотторе издает смешок. — Занятно… — он облизывает губы. В нем учтивость, но за ней проскакивают серьезные нотки. — Прошу прощения. Когда Предвестник выставляет руку, змея охотно взбирается по ней обратно на свое излюбленное место, едва ли не мурлыча. Он снимает с себя синий шарф и протягивает его Альбедо. — Снаружи холодно. Его слова звучат ласково, но следующие впиваются холодом тех волн, что чуть не потопили. — Уходи. И больше никогда здесь не появляйся.