О монстрах и людях

Такое с Тихоном происходит впервые. Впервые с тех пор, как он нанялся в организацию сверхъестественной безопасности, он получает серьёзное ранение в бою. Разумеется, он сам виноват. Ему следовало быть умнее и осторожнее. Вампиры, использующие для охоты День Обращения - не те сопляки, что убегают, увидев вилку из серебра. Это совсем другой уровень, другой класс опасности. Сколько раз Дима ему об этом говорил? Похоже, из всего, о чём ему рассказывал босс, Тихон предпочёл усвоить только то, что он на их районе всех круче. Теперь Диме точно придётся взять свои слова обратно. Он был чудовищно неосмотрителен и неоправданно самоуверен. Он бы с удовольствием обозвал себя какими угодно словами, если бы знал, что это может всё исправить, вот только на этот раз удача отворачивается от него, и нагоняй от Чеботарёва точно не останется единственным наказанием за его безрассудство. Эта парочка вампиров - буквально парочка, муж и жена - действовали сообща: выходили на охоту, когда у одного наступал День Обращения, другой же, оставаясь разумной единицей, сопровождал первого в качестве защитника и подпевалы, а также заботился о том, чтобы заметать следы. Схема нехитрая, но рабочая, и всё-таки от вездесущих сыщиков Чеботарёва не спрячешь даже иголку в стоге сена. Когда были определены точные даты, дело оставалось за малым - натравить на нарушителей сверхъестественного порядка отряд особого назначения. Накрывают их Тихон с Серёжей на заводе по производству красящих материалов - голубки хотели полакомиться работниками ночной смены, но появление охотников предсказуемо спутало им все карты. Схватились они прямо в цехе - обоих противников взял на себя Серёжа, пока Тихон чуть ли не волоком тащил на выход перепуганных до смерти людей. Получив около сотни горячечных наставлений немедленно убираться отсюда, пока целы, несостоявшиеся жертвы припустили прочь самостоятельно, позволив Тихону поспешить к напарнику на подмогу. Сперва он ещё руководствуется главным законом их тандема, где вдохновлённый Днём Обращения вампир - серёжина прерогатива, и пробует навязать бой вампирше, которая на этот раз Луной не поцелована, но девчонка будто приклеилась к Серёже - не хотела, видимо, оставлять любимого наедине с наиболее сильным соперником. Когда окончательно становится ясно, что действовать по отработанной схеме не вариант, Тихон решает - кто не рискует, тот не пьёт шампанское. А уж он-то, видит бог, ещё как пьёт. - Иди сюда, приятель! - зовёт Тихон мужика, призывно раскинув руки, когда Серёжа сбрасывает его со своих плеч и схватывается с неутомимой женщиной. - За мной! Я вкусненький! - Тиша, нет! Стой! - уворачиваясь от зубов девчонки, кричит ему Серёжа. - Не сражайся с ним в одиночку! Тихон его не слушает. Практика и здравый смысл твердят, что Горошко лучше знает, как надо вести себя в подобных ситуациях, но мы же сами с усами. Тихон не был бы собой, если бы не попытался испытать себя сложным боем. Вампир поддаётся слабости, любезно умноженной сегодня матушкой-природой - голод берёт в нём верх над желанием накостылять противнику своей любимой. Человеческая кровь, кипящая от адреналина, манит его, лишая воли. Прежде чем броситься наутёк, Тихон еле успевает глянуть, куда именно собирается бежать. Вмазаться в стену и достаться врагу в виде отбивной было бы крайне неловко. От двери, помеченной светящейся табличкой "запасный выход", расходится в две разные стороны заковыристый коридор. Выбирая ту, что кончается лестницей, ведущей в подвал, Тихон молодцевато свистит, чтобы зубастик не вздумал его потерять. Голова у него ясна, в отличие от той, что на плечах у врага. Атаки этих тварей прямолинейны, предсказуемы. Если знать об этом, их гораздо легче одолеть. Тихон врезается плечом и боком в дверь подвала, срывает её с петель и влетает внутрь, перепрыгивая через пластиковые банки, крышки, коробки и кучи какого-то другого хлама. Вампир, догоняя его, сшибает все эти мелкие преграды со своего пути, и всё же они замедляют его на очень важные доли секунд. Тихон разворачивается на бегу, хватает за ножку и ставит на дыбы здоровый железный стол, вынуждая вампира врезаться в него с разгону - от столкновения с зубами и когтями монстра металл рвётся надвое, как бумага, но мгновение на то, чтобы вскинуть руку с пистолетом, уже выиграно. Три метких выстрела - печень, сердце, мозг - и безвольное тело оседает на пол, чтобы никогда больше не подняться. В ту же секунду стены здания сотрясает полный горя и ярости вопль. Не иначе как чудом сбежавшая от Серёжи вампирша оказывается на пороге подвала в самый неподходящий момент. - Вампиры очень трепетно относятся к любви и романтике, - позже вспоминает Тихон напутствия Димы. - Они как лебеди - одна пара на всю жизнь. Прежде, чем сражаться с вампирами, которые состоят в отношениях, их нужно обязательно разлучать. Вампир, на глазах которого причиняют боль его возлюбленному, опаснее, чем ведомый Луной. Вот что ещё ему следовало зарубить на носу перед этой миссией. Тут вообще полный комплект - и День Обращения, и брак, заключённый на небесах. Надо было кликнуть Горошко, чтобы бежал сюда и закрыл глаза дамочке, прежде чем делать из её мужа решето серебряными пулями. Увиденное её, мягко говоря, не обрадовало. Если фурия в аду ничто в сравнении с брошенной женщиной, стоит ли ждать меньшего от особы, которую только что сделали вдовой? Вампирша как будто забрала мощь и скорость у своего мёртвого мужа - совершив прыжок по невероятной траектории, она пикирует на ненавистного убийцу, накрывая его с головой копной своих волос. Реакции Тихона хватает только на то, чтобы нырнуть, подставляя под удар спину, а не шею. Здоровенным клыкам ни по чём водолазка и джинсовая куртка - беспощадно наточенными ножами они впиваются в его правую лопатку. Тихон не успевает испугаться. Даже то, что произошло, в полной мере не осознаёт. Вампирский яд, попадая в кровь, немедленно начинает своё парализующее действие. Слабеют сперва плечи, за ними тонус теряют мышцы спины, а ноги подкашиваются уже сами собой. С трудом напрягая точно ставшие ватными пальцы, Тихон пробует схватить вампиршу за руки, чтобы стряхнуть с себя, но каждая новая его попытка оказывается слабее предыдущей. Вес лёгкой на вид женщины кажется ему непомерным, от боли всё расплывается перед глазами, по спине бегут тёплые струйки, мягко намекая на то, что он ещё и теряет кровь. Не держат больше даже колени, одну из рук приходится выставить вперёд, чтобы при падении на пол не разбить себе нос. Поняв, что обезвредила его, вампирша вырывает зубы из его спины и ревёт, готовясь, очевидно, повторить подвиг, но тут секунды, которые нужны были Серёже на то, чтобы их нагнать, наконец истекают. Напарник, примчавшись на помощь, срывает с его спины намертво вцепившуюся вампиршу с такой силой, то та, пытаясь удержаться на месте, своими когтями разрывает Тихону не только куртку, но и всю, кажется, кожу от шеи до последнего ребра. Используя остатки сил, Тихон, щадя многострадальную спину, тяжело приваливается на бок, чтобы сквозь муть перед глазами наблюдать за происходящим. Серёжа швыряет вампиршу, как куклу, в груду строительного мусора, и тут же бросается на неё, обрывая на корню её безуспешную попытку вскочить на ноги. Тварь тянет к нему когти, намереваясь схватить его не то за шею, не то за волосы, но не удаётся ей ничего - Серёжа перехватывает её руки и ломает ей запястья, а для верности ещё и пальцы, когда же она пробует достать его клыками, придавливает локтем её ключицы и жмёт так, что наверняка дробит ей ещё и эти кости, прежде чем самому показать зубы. Он кусает страшно кричащую женщину с таким остервенением, что мог бы заново обратить, и прекращает только тогда, когда Тихон с трудом подаёт голос, опасаясь, что за время расправы над своей обидчицей совсем истечёт кровью. Серёжа немедленно перестаёт истязать давно сделавшуюся беззащитной жертву и спешит к нему. Без пяти минут порванная на несколько таких же чертовок поменьше вампира больше не голосит, только хрипит на последнем издыхании, булькая кровью - кажется, Горошко прогрыз ей гортань. Он склоняется над Тихоном, тяжело дыша и источая жар, тянет к нему руки, точно не знает, как его коснуться, чтобы не причинить боль. - Она... - пытается рассказать Тихон, но его голосовые связки, должно быть, тоже подверглись влиянию яда. - Мертва, - в голосе Серёжи дрожь волнения и твёрдость - сложно даже представить себе такое сочетание. - Всё в порядке, она мертва. - Моя школа, - улыбается Тихон предобморочно. Что за чушь он несёт, он должен, обязан сейчас сказать совсем другое, ведь по тому, как Серёжа спокоен, ясно, что он не видел укуса - девчонка закрыла ему обзор своими патлами, на губах у неё крови не осталось - но из горла упрямо не рвётся ничего, кроме кашля и глупостей, а глаза предательски слипаются. Серёжа подхватывает его на руки с такой лёгкостью, будто он весит не больше чихуахуа. К сожалению, выразить удивление или восторг по этому поводу Тихон уже не может - как бы ни старался осторожничать с ним напарник, встряска стрелой прогоняет по телу боль, и сознание его сдаётся. * - Двое на двое, проще не бывает. Я не уследил за ним, я ошибся. - Ничего подобного, ты успел как раз вовремя. Сейчас он в надёжных руках. Вот увидишь, всё будет в порядке. Тихон приходит в себя от встревоживших его чуткий слух голосов, ослепительного белого света и боли, остро пронзившей плечо. Когда глаза привыкают к невыносимой яркости освещения, он обнаруживает себя лежащим на операционном столе и раздетым по пояс, а рядом с собой пожилую медсестру, быстро извлекающую из его кожи иголку. - Это от бешенства, не пугайся, милый, - улыбается морщинками в уголках глаз женщина в маске, обходит его со стороны головы и прицеливается ко второй руке. - Залатаем тебя и будешь как новенький. - Нафига от бе... Ай! - Тихон шипит. - А это от столбняка! - воркует сестра милосердия, сбрасывая использованный пыточный инструмент в жёлтый контейнер. - Всё, дорогой, больше тебя не трону. Вот мужики пошли! Такой здоровяк, а уколов боится. - Я ещё, знаете ли, пауков боюсь, - признаётся Тихон охотно. - У них лапки такие стрёмные! - Он очнулся? - даже не видя ещё в дверном проёме лохматую голову Серёжи, Тихон улыбается во весь рот - и чего голос напуганный такой, путём ведь всё! - Да, мальчики, проходите, - радушно откликается медсестра. Только Тихон хочет спросить, к чему множественное число, как следом за Горошко на пороге палаты показывается Чеботарёв собственной персоной. - Я перевязала его и временно остановила кровотечение, - обращается медработница к неожиданно нарисовавшемуся боссу. - Константин Юрьевич оперирует, но я передала ему, что пациент особенный. Он будет здесь через двадцать минут. - Вы назвали ему моё имя? - педантично уточняет Дима. - Это очень важно, что пациент от меня. - Назвала, - не подводит медсестра. - Очень вам признателен, - сердечно улыбается Дима. - Вы настоящий профессионал. Женщина вся рдеет от гордости и удовольствия. Никто не смог бы устоять перед Чеботарёвым, включившим своё обаяние на полную катушку. - Вы извините, час такой, поступлений много, - спохватывается медсестра, поймав глазами часы над дверью, и вздыхает с явным нежеланием возвращаться к работе. - Присмотрите за ним, будьте так добры, я нужна в смотровой. Зовите, если что-то случится, это соседняя дверь. - Непременно, - наклоном головы выражает признание Дима, а Горошко за его спиной устало закатывает глаза. Тихон готов потратить остатки сил на приступ хохота и искусывает себе изнутри все щёки, чтобы этого не произошло. - Дима, что ты тут делаешь? - вяло улыбается он, стоит медсестре исчезнуть за дверью. - Не царское это дело - присматривать за лохами. - Тиша, тебе нужно беречь силы, - беспокоится Дима вместо ответа. - Лучше пока не разговаривай. - Это легче сказать, чем сделать... Дима смеётся, спрятав глаза под ладонь, а Тихон смотрит на Серёжу. Горошко ему улыбается, но руки и рубашка у него все в пятнах крови, и оттого, наверное, он до сих пор так выглядит, как будто немного не в себе. Тихон не сомневается в том, чья это кровь - очень слабо можно себе представить, чтобы Серёжа после такой жаркой стычки воспользовался такси или общественным транспортом, а значит, до больницы напарник тащил его на своём горбу. Удивительно, как только смог устоять и не прикончить его - столько крови Тихон видел разве что по телику. Хорошо, что уникальное самообладание не отказало Серёже и на этот раз. Впрочем, если судить по боли, грызущей Тихону каждый нерв, как голодный пёс - кость, он угодил в могилу уже как минимум половиной жопы. А ещё жар. Такой сильный, болезненный жар, омывающий всё тело волна за волной, с каждой новой оставляя во всех клетках до последней странную зудящую дрожь. Она острая, раскалённая. Обжигает, плавит. Меняет. Вот дьявол! Это всё вампирский яд! - Кажется, он будет жить, - проницательно отмечает Дима, отсмеявшись и выдыхая с явным облегчением. - Я бы не был так уверен, - даже жаль друга расстраивать, но лучше поздно, чем никогда. - Эта сучка укусила меня. Самая интенсивная боль словно сдерживала сама себя до этого признания, чтобы теперь заявиться с фанфарами - зубы вампирши как будто возвращаются, чтобы впиться в каждую конечность, и Тихон едва не кричит. Непринужденность, царящая в палате, испаряется стремительно, как капля воды в Долине Смерти. Дима и Серёжа синхронно меняют цвет лица, мертвея от ужаса, и налетают плечами друг на друга, одновременно бросаясь к нему. - Не мешай мне, я должен проверить! - в первый раз за всё время их совместной работы Тихон видит, что кто-то указывает Диме, как себя вести, да ещё совершенно не выбирая выражений, а Дима этому так безропотно подчиняется, отступает, освобождая для Серёжи пространство. Собственное тело никогда ещё не казалось Тихону таким неподъёмным, но напарник сажает его, одним рывком потянув за поясницу, точно манекен на шарнирах, держит крепко, обхватив поперёк груди, и рвёт бинты легко, как фольгу. Мышцы его заводятся колебанием от таких быстрых движений - когда он отнимает руки от спины Тихона, они крупно дрожат. - Следы зубов! - забывая о том, что может испачкать их кровью, Серёжа вцепляется пальцами в волосы. - Как она могла сделать перевязку и ничего не сказать про укусы, чёртова недотёпа?! - Эта женщина ничего не знает о вампирах! - вступаясь за медсестру, сердится Дима. - О пациенте она будет говорить с доктором, а не с тобой! Она сделала, что могла! - Что могла?! - Горошко взрывается. - Как поможет прививка от бешенства против вампирского яда?! - Прекрати кричать! Сейчас вся больница сюда сбежится! - сам Дима не повышает голос, но звучит от этого не менее внушительно, наступая на старого товарища стойким оловянным солдатиком. - Серёжа, возьми себя в руки, - он настаивает, хоть и говорит уже более мягко. - Успокойся, пожалуйста. У нас ещё есть шанс. Сколько времени прошло с тех пор, как... - Я не знаю, - Серёжа сцепляет вместе трясущиеся руки, запрокидывает голову, как будто ему не хватает воздуха. - Дима, это моя вина! - Вот ещё, чушь какая! - вставляет Тихон свои пять копеек и хочет податься вперёд, чтобы снова стать полноценным участником диалога, но предсказуемо терпит неудачу и точно грохнулся бы на пол, не подоспей к нему Горошко. Тихон чувствует спиной пульсирующее тепло и липнущие к коже обрывки бинтов - похоже, кровотечение возобновилось, но вампиру будто нет до этого никакого дела, и бережность, с которой он укладывает Тихона обратно на кушетку, проявляет он только для того, чтобы не сделать ненароком хуже. - Все обойдётся, - увещевает его Серёжа, но по голосу его ясно - сам он ни на йоту не верит своим словам. - Хирург вот-вот придёт, и тогда... - Ему нужен не хирург, - перебивает его Чеботарёв. - Ты знаешь, что ему нужно. Серёжа вздрагивает и отшатывается от него, будто бывший напарник влепил ему пощёчину. - Дима, нет, - кажется, даже от осознания того, что Тихон укушен, он и то не был в таком ужасе. - Я не могу. В последний раз я... я же чудом не... - Я сам знаю, что было в последний раз, - снова не даёт ему договорить Дима. - Ты справился. Сейчас ты тоже справишься. Тихон заинтересованно, насколько это возможно в его состоянии измочаленной тряпки, приподнимает голову. О чём это они двое толкуют? Воспоминание настырно жужжит над ухом - есть способ помочь таким дебилам, как он, очень сложный и редко используемый. Кажется, когда Чеботарёв говорил об этом, про дебилов там не было, но в остальном всё сходится. Есть способ. Этот способ - Серёжа? - Ты можешь спасти его, - продолжает Чеботарёв бороться с сопротивляющимся Горошко, схватив его за плечи, чтобы заставить на себя посмотреть. - Ты должен попробовать! - Ты знаешь, чем это может кончиться! - не уступает тот, так же отчаянно вцепившись в него в отместку - чувство такое, будто они вот-вот или обнимутся, или подерутся. - Этого не будет! - Дима встряхивает его за рубашку, которую стиснул в обеих руках. - Серёжа, послушай. Ты не навредишь ему. Ты не сможешь. Поспеши. Он точно умрёт, если ты не решишься! - Мужики, вы мне ничего объяснить не хотите? Оба только что не подпрыгивают, оборачиваясь на голос, как будто успели напрочь забыть о его присутствии. Чеботарёв словно побывал в потасовке, такой он заведённый и встрёпанный вразрез со своим обычным спокойствием сангвиника, а Горошко выглядит до того несчастным и беззащитным, что Тихон испытывает страшное желание взять его за руку, забывая о том, что со времён первой совместной пьянки между ними не было толком ни одного физического контакта. А почему это, собственно, не было? Водить знакомство с двухсотлетним вампиром и ни разу не пообниматься с ним - ну уж нет, одно это стоит того, чтобы не умирать этой ночью! - Я могу тебе помочь, - говорит Серёжа с такой болью, будто слова режут ему горло. - Но это очень, очень опасно. - Не опаснее того, что будет с тобой, если мы совсем ничего не предпримем, - упёрто вмешивается Дима. Тихон чувствует с удвоенной силой, как яд распространяется по его телу, пробирается в недра каждой клетки, пожирает их, точно инфекция, как жжёт и разрастается пустота. Много - вот сколько прошло времени. Очень много. Если ничего не сделать прямо сейчас, станет слишком поздно. О какой бы опасности Серёжа ни говорил, это кажется оправданным риском. Тихон закусывает губу, глотая ком горького, тяжёлого разочарования в самом себе. Как же хочется повернуть вспять время, всё переиграть, поменять, исправить эту дурацкую ошибку! Не лежать здесь пластом без сил, не причинять друзьям боль, не слушать о близости собственной смерти. Как хочется ещё пожить! Его история не должна закончиться так скоро, так глупо! - Пожалуйста, попытайся, - в голосе, который нарушает звенящую тишину, Тихон едва узнаёт свой собственный. - Что бы это ни было. Я доверяю тебе. Взглядом, которым Серёжа ему отвечает, можно было бы ранить. Однако слова Тихона заставляют лёд тронуться. Горошко выравнивает дыхание, откинув голову, сжимает кулаки, чтобы прогнать дрожь. Потом он поворачивается к Чеботарёву. Тихон уже не видит его лица, но то, что Дима на нём читает, заставляет его облегчённо заулыбаться. - Тиша, тебе лучше лечь, - оперативно подпрыгивая к нему, велит босс и принимается ему помогать, потому что даже поменять положение в его состоянии оказывается уже непосильной задачей. - Нет, на живот, да, вот так. Держи, тебе пригодится, - туго скрученный стерильный бинт он не даёт Тихону в руки - сейчас от них мало толку - а кладёт моток рядом с его подбородком. - Прикуси, чтобы не повредить язык. - Да что вы задумали со мной делать? - терзается любопытством Тихон и демонстрирует чудеса силы воли, заставляя себя покрутить головой и посмотреть на Горошко. Серёжа резким движением руки отбрасывает назад упавшие на щёки и лоб спутанные пряди, и Тихон думает вдруг о том, что никогда прежде не знал, что мужчина может так красиво убирать волосы с лица. Если ему всё-таки светит двинуть кони, значит, повезло - хоть что-то приятное испытал напоследок. - Дима, если я сорвусь, - скороговоркой просит Серёжа, не глядя на их общего босса, - используй всё, чтобы остановить меня, всё, что угодно! Каким-то образом безупречно сообразив, о чём он, Чеботарёв кивает и встаёт рядом с Тихоном с противоположной от Горошко стороны. - Прости меня, - говорит Серёжа уже Тихону - и в его глазах настоящая мольба. - Я потом тебе всё объясню. Будет больно, но совсем недолго. Обещаю, ты не умрёшь - я этого не допущу. Тихон хочет всё-таки допытаться, что с ним собирается творить доктор Горошко, но не успевает проявить настырность - слишком быстро Серёжа подаётся вперёд и прикладывается челюстью точно к отметинам, оставленным зубами вампирши. Должно быть, именно так поражает молния, так убивает сверхмощный электрический разряд. Стремительно проваливаясь в небытие, Тихон продолжает слышать свой собственный крик. * Когда Тихон приходит в себя во второй раз, за окнами давным-давно чёрная ночь, а из приёмного покоя его перетащили в палату интенсивной терапии. Света в помещении нет, тот же, что проникает из коридора через стеклянные перегородки, неяркий и кажется зеленоватым. Всё тело монотонно ноет, будто по нему пробежалось стадо обезумевших слонов. Спина болит, но вполне выносимо - по всей видимости, в дело пошли анальгетики. Голова тяжёлая и от подушки отрываться не хочет, даже ворочается и то с огромным трудом. Серёжа сидит в изножье его кровати, сгорбившись и уронив голову на скрещенные руки. Каким-то шестым чувством, не иначе, уловив, что Тихон ожил, он мгновенно вскидывается и подпрыгивает на месте, едва не опрокидывая стойку с какой-то навороченной капельницей, которую, впрочем, сам же и ловит, бережно возвращая в вертикальное положение. - Привет, - Тихону едва удаётся разъединить губы - видно, боль довела его до слёз, и они спеклись вместе от соли. - Что я пропустил? На секунду ему кажется, что Серёжа бросится на него с объятиями, и у того, похоже, даже возникает об этом мысль - выдернуть Тихона из полулежачего положения для него было бы как раз плюнуть - но он сдерживается, опуская руки на колени, когда снова садится на его кровать. В данный момент Тихон ему за это благодарен - сам он боится лишний раз шевельнуться, чтобы не расплескать по телу только-только притихшую боль. - Ты пробыл без сознания несколько часов, - Серёжа прочищает горло, чтобы голос его не звучал слишком звонко, и с опаской оглядывается в сторону двери. - Пожалуйста, говори тише, мне нельзя здесь находиться. Как ты себя чувствуешь? Тихон быстро оценивает обстановку. Сознание снова с ним, на месте и память о том, кто он, где он и как его угораздило во всё это вляпаться, даже какие-то остатки сил проклёвываются. Значит, у Серёжи получилось. Значит, он выживет. Это простое осознание заставляет его улыбнуться так радостно, как он прежде никогда ещё не улыбался. - Лучше не бывает, - отвечает Тихон совершенно чистосердечно. - Вот видишь, ты справился. Дима был прав, а ты зря сомневался в себе. - Это заслуга Димы, что всё прошло гладко, - по тому, как срывается у Горошко дыхание, становится ясно - страх ещё не отпустил его до конца. - Тиша, прости меня, - говорит он неожиданно. - Я не знаю, что случилось, я совсем потерял способность мыслить ясно. Я должен был сразу понять, что она укусила тебя. И я не должен был допустить, чтобы дошло до такого. Поверить не могу, что оставил тебя одного. - Серёжа, я большой мальчик, - Тихон хмурится. - У Димы я вообще числюсь первым парнем на деревне. Это я не должен был так облажаться. - Я гораздо опытнее, чем ты, - гнёт своё упрямый Горошко. - Я намного дольше охочусь. - А я должен быть тебе достойным партнёром, - кроет Тихон карту за картой его самоедства. - Руку бы на Библию положил, чтоб поклясться, что сам виноват, но её тут нет. Лучше объясни мне, док, что за колдовство ты сотворил со мной? Чувствую себя, как дерьмо, но живое дерьмо. Серёжа вздыхает, вспоминая, видно, о том, как сложно Тихона переспорить, когда он упёрся. Кивает и вдруг выдаёт: - Я вывел яд из твоей крови. Поглотил его. Услышанное приходится Тихону ударом по затылку, и он бы точно вскочил, если бы не был так обессилен. - Ты выпил вампирский яд? Как ты?! - Я в порядке, - пробует успокоить его Серёжа. - Для вампира такая доза не смертельна. Прекрати беспокоиться обо мне, побеспокойся лучше о себе. - Держи карман шире, - ворчит Тихон. - Хорошенький способ помочь - вместо меня травануться! - Другого способа не существует, - просвещает его Горошко. - Это черта вампирской природы - таким образом помогать друг другу. В очень давние времена, когда драки за добычу были обычным делом, мои сородичи, - он кривится, - нередко пускали в ход зубы, чтобы вывести из строя противника. Один вампир может забрать у другого яд, выпив его кровь, которая была поражена. Действие яда слабее, когда он оказывается в другом организме. Неприятно, но эффективно, - Серёжа вдруг улыбается - впервые с тех пор, как Тихон открыл глаза, относительно расслабленно. - Вот только для того, чтобы спасти от яда человека, кто-то другой вряд ли использовал это умение. - Ты просто чемпион по разрушению вампирских скрепов ради людей, - тепло смеётся Тихон. - Пиявочка ты наша. Открой клинику горошкотерапии. - Это было очень рискованно, - унимает его веселье Серёжа. - Я не пью кровь живых людей, я не привык к ней, для меня искушение могло оказаться слишком сильным. Чудо, что всё обошлось - я выпил только чуть больше, чем было нужно. Переливание всё исправит. Дима был начеку и вовремя остановил меня. - Остано... погоди, - Тихон замечает, что Серёжа рефлекторно тянет руку к затылку. - Он что, ударил тебя по голове?! Вот сволочь! Я с ним ещё об этом поговорю. - Этой сволочи ты обязан жизнью, - заступается за Чеботарёва Серёжа. - Если бы не он, я бы выпил всю твою кровь, и мы бы не говорили сейчас с тобой. - Ничего подобного ты бы не сделал, - продолжает кипеть Тихон. - Я же такой не первый. Ты помогал так и Диме, когда вы работали вместе. Он даже не спрашивает, он утверждает. Откуда ещё у Чеботарёва такая подробная инструкция по этой процедуре? - Всего один раз, - Серёжа кивает, но безрадостно. - Ума не приложу, как он после этого доверил мне твою жизнь. Ему пришлось хуже, чем тебе. Он слегка отодвигает ворот своей безнадёжно испорченной рубашки. Тихон не сразу улавливает, к чему этот жест, переживая приступ щекотки в солнечном сплетении - должно быть, побочный эффект прививки от столбняка. Чтобы не показаться идиотом, присматривается и замечает - перемежая белый пигмент, на основании шеи у Серёжи три небольшие отметины, сильно похожие на шрамы от ожогов. Гадая, что это значит, он вспоминает - на левой руке Дима носит, не снимая, три серебряных кольца. - Долбанный садист, - с чувством ругается Тихон. - Ну уж нет, он точно получит от меня на орехи. - Пожалуйста, не делай этого, - устало, но ласково улыбается Серёжа. - Я ведь только перестал думать о том, что ты сегодня умрёшь. Они смеются тихо, чтобы не разбудить пациентов в соседних палатах, пока Тихон не начинает кашлять - очевидно, пока он спал, жажда совсем высушила его горло. Каким-то образом смекнув, как ему помочь, Серёжа протягивает ему бутылку воды и даже, золотое его сердце, поддерживает Тихону голову, когда он пьёт. - Спасибо, - избавившись от мучительной рези, выдыхает Тихон. - За это, да и вообще... Думай, что хочешь, а я твой должник. Ты спас мне жизнь. Да ещё какой ценой. Тихон с радостью предложил бы ему принять успокоительное градусов эдак шестидесяти, если бы не знал от него же, что вампирам лучшее в мире лекарство не помогает. Он не может припомнить, чтобы когда-либо за всё время их знакомства Серёжа выглядел так плохо. На нём буквально лица нет, он осунувшийся, белый, как привидение - от этой мертвенной бледности даже его необычная кожа кажется практически однородной. В плечах засела мелкая дрожь, как будто он провёл сутки на крепком морозе и никак не может отогреться, в движениях не заметить прежней силы, грации и изящества, что всегда выдавали в нём хищническую натуру. А ещё - Тихон замечает это только теперь - он снял свой медальон с шеи и держит его в ладони, как оберег, обмотав тонкую цепь вокруг кисти. - Можно я посмотрю? Серёжа не сразу понимает, что он имеет в виду, но Тихон кивком указывает на кулон в его руке, не позволяя себе поддаться нерешительности. В добром здравии и при ясном рассудке он за что не осмелился бы на эту просьбу, а Серёжа, в свою очередь, не позволил бы себе дать согласие. Нельзя упускать шанс, когда барьеры между ними так истончились. Серёжа не пытается перевести тему, не задаёт вопросов, просто разматывает на запястье цепь и молча протягивает Тихону раскрытый медальон. Он сделан из очень лёгкого металла и почти ничего не весит, холодя дрожащую вовсе не от боли ладонь. Три аккуратные створки раскрываются в одну сторону - внутри старомодные портреты, выполненные в карандаше, побледневшие от времени, но сохранившиеся под слоем лака. Первый портрет изображает статного мужчину с тёмными бакенбардами и орлиным носом, второй - очень красивую женщину с широкими скулами и большими ясными глазами, на последнем же совсем молодая девушка, которой на вид дашь едва ли восемнадцать лет. - Это мои родители, - говорит Серёжа приглушённо, забирая у него медальон. - И моя младшая сестра Катя. Тихон поднимает на него глаза, толком не зная, как говорить о своих эмоциях. Только увидев последний портрет, он вспоминает ангела в серёжином саду - у него и этой девушки одно лицо. Вот почему Тихону казалось, что он уже знаком с ней, что её улыбку он где-то видел прежде. Конечно же, видел. Это улыбка её брата, улыбка, которая так часто делала Тихона счастливым. - Если я попрошу тебя рассказать о том, что с ней произошло, как далеко я буду послан? - продолжает он испытывать судьбу. По выражению лица Серёжи кристально ясно, что так просто он из своего панциря не покажется. - Это долгая история, - пробует Горошко обойтись малой кровью. - Ты ранен, измотан. Сейчас не время. - Как раз самое время, - Тихон знает, что никто не давал ему права настаивать, но ничего не может с собой поделать. Стрелять так стрелять. - Я ведь не использовал последнее желание умирающего. - С тобой всё будет в порядке, - торопливо уверяет его Серёжа. - Благодаря тебе, да, - соглашается Тихон, не медля. - Но если бы я умер, ничего о тебе не зная, я бы очень переживал. Смеётся Горошко явно против воли, стиснув бледными пальцами переносицу, и пытается прятать глаза - слишком хорошо читается в них, как сомнения и скрытность его ведут напряжённую борьбу с чем-то сильным, большим, безудержным, и оно, это чувство, всё более уверенно одерживает победу. - Какой она была? Катя, - поощряет Тихон ту его сторону, которая не хочет молчать, и почти сразу понимает, что угодил точно в брешь в его броне. Серёжа улыбается - Тихон впервые видит эту улыбку такой нежной и такой печальной. - Замечательной, - его руку тянет, точно магнитом, к медальону, как будто в нём заключено что-то живое, какая-то частичка души человека, которого он любил. - Особенной. Очень тёплой и весёлой. Она никогда долго не расстраивалась, никогда не скучала, никогда, в отличие от многих светских девушек, не кокетничала и не притворялась. Мир рядом с ней казался простым, добрым и чистым. Правильным. А без неё - пустым. Он с сожалением закрывает створки медальона, чтобы вернуть его себе на шею, и смотрит на Тихона - а тот, заулыбавшийся сентиментально, чувствует себя застанным врасплох. - Она была младше меня на шесть лет, - Серёже явно тяжело остаться равнодушным к его отклику. - И росла на моих глазах. Мы всё время были вместе - когда были детьми, когда повзрослели. Я учил её читать и писать, я был тем, кто сопровождал её первый выход в свет. У меня не было никого дороже и ближе. И ни за кого больше в своей жизни я так сильно не боялся. - Почему? - удивляется Тихон. Пока что в этой истории он не уловил никаких тревожных нот. Серёжа глядит на него с лёгким недоумением, как будто не представляет, что в его словах непонятного, а потом как-то чересчур тепло улыбается. - Я знаю, что сейчас это кажется странным, но если бы ты рос в моё время... Тиша, прекрати, - он сам не сдерживает смешок, заражаясь от Тихона, который хихикает, окидывая взглядом его лицо, не тронутое никакими морщинами, кроме мимических. - В то время брак был главным из вопросов, которые стояли перед женщиной для планирования будущего. Катя всегда говорила мне, что в светских кругах чувствует себя не в своей тарелке, но прошло совсем немного времени, прежде чем она стала считаться завидной невестой. Молодая, красивая, утончённая, обеспеченная графиня. Наши родители видели для неё большие перспективы. Они были очень хорошими людьми и любили нас обоих, но они разделяли нравы своего времени, поэтому не понимали, что для их дочери, такой бескорыстной, такой открытой было бы жестоко себе даже представить брак по расчёту. Тихон слушает чутко и внимательно, не перебивая и не зная даже, что сказать. Серёжа прав - сейчас всё это кажется далёким до степени невозможности. Замуж по расчёту можно было бы выдать разве что Юлю, да и то только потому, что она лишь на третьи сутки поинтересовалась бы, куда внезапно исчез её паспорт. Тихон и за её свободу поколотил бы кого угодно, а уж Серёжа подавно не чувствовал ничего хорошего. - Я не хотел, чтобы любые решения о жизни Кати принимались без её участия, - эмоции, с которыми Серёжа об этом говорит, такие живые, будто всё это происходит здесь и сейчас, а не осталось воспоминанием двухсотлетней давности. - Но я и не подозревал, как много она думает об этом сама. Мы с ней были очень близки, она всегда доверяла мне то, что никому больше не могла рассказать, а я всегда во всём поддерживал её, но секрет, который у неё появился, она берегла даже от меня, - его лицо меняется - только что будучи тёплыми, остывают глаза, а скулы трогает болезненная судорога. - Совсем другая причина думать о будущем, горевать и радоваться. Человек, которому она захотела отдать свою жизнь. Тихон понимает - именно с этого момента он начинает рассказ по-настоящему. - Его звали Матвей, - улыбки в голосе Серёжи больше не слышно. - Как-то раз ранней весной Катя гуляла в саду, поскользнулась на мостике и упала в пруд. Вода была очень холодной, а она не умела плавать, так что наверняка утонула бы, если бы взявшийся ниоткуда молодой человек внезапно не пришёл ей на помощь. Он отогрел её под своей шубой и рассказал, что приехал в город вместе с семьёй на рождественскую ярмарку, где увидел её в первый раз, последовал за ней, отыскал наше имение и с тех пор каждый день пробирался в сад тайком, чтобы посмотреть на неё. Катя недолго его боялась - он ведь спас ей жизнь, значит, не хотел навредить, к тому же он сразу понравился ей. Трогательно, не правда ли? - Горошко хмыкает так, точно собирается поднять транспарант "У неё есть старший брат с ружьём и алиби". - Они стали видеться втайне, и чем чаще виделись, тем сильнее ждали новой встречи, влюблялись друг в друга всё больше и больше. Катя норовила улизнуть всякий раз, как выпадал шанс, надеялась, что Матвей придёт, даже если они не договаривались о встрече, вышивала и прятала его портреты, боялась смотреть родителям в глаза. Это продолжалось какое-то время - успело наступить лето, потом осень. Никто не знал правду. Они скрывали свои отношения от общества, от моей семьи. Безродный бродяга и девушка с таким статусом - они оба знали, что смогут быть вместе только вопреки всему. Они собирались сбежать вдвоём, начать новую жизнь где-нибудь далеко, и только это побудило Катю наконец мне открыться. Она была так же привязана ко мне, как я к ней, и не смогла бы уйти, не попрощавшись. Она хотела, чтобы я знал, почему она так поступает и ради кого оставляет нас навсегда. - Как ты это воспринял? - невесело ухмыляется Тихон. - По тебе не скажешь, что ты был в восторге от этого парня. - Если бы я услышал только о том, что моя сестра собирается сбежать из дома с бедным, но честным человеком, я бы незамедлительно согласился ей помочь, - не соглашается Серёжа, и глаза у него искренние, ясные - не поймаешь на лукавстве. - Но социальное положение оказалось меньшим, что стояло между ними. Я чуть не побежал к жандармам, когда Катя рассказала мне правду, - он вновь смотрит на Тихона и щурится, не встречая мгновенной реакции, а потом вдруг делает ошеломляющее заявление: - Матвей был вампиром. Тихон будто проваливается куда-то вниз вместе со своей кроватью - уши закладывает шум, а воздух вылетает из лёгких, как пробка. - Вампиром?! - ахает он поражённо. - Да, - Серёжа кивает с нечитаемым выражением лица. - Более того, Катя обо всём знала с самого начала. Про кровь, способы её добычи, про День Обращения. Она уверяла меня в том, что бояться нечего, что Матвей не охотится на людей, а она ни за что не связалась бы с ним, если бы не могла поручиться за него с чистой совестью. Твердила, что он не опасен, что она любит его больше жизни и не изменит своего решения, что пойдёт за ним, несмотря ни на что. Я понимал, что она верит в то, о чём говорит, но ты можешь представить себе мои чувства? - Серёжа улыбается так, точно проглотил кусок льда. - Я даже не знал, что на свете существуют такие ужасные создания, а когда мне вдруг сообщают, что один из них так близко подобрался к моей сестре... Я был вне себя от страха, я был в ярости. Как только Катя ни пыталась меня переубедить. Настаивала, умоляла. Просила хотя бы поговорить с ним, прежде чем делать выводы, хотя бы попытаться принять его, понять её чувства. Я согласился встретиться с ним - но только ради того, чтобы оценить угрозу. Окончательно убедиться, что весь этот кошмар мне не приснился. Он угрюмо и глухо усмехается, морщась от неприязни. Подумать только, отмечает про себя Тихон - прожить двести лет и совсем не измениться! Он ведь такой и сейчас - себе на уме, упрямый, храбрый, презирающий любые опасности ради того, кто дорог ему. - Всё изменилось, когда я увидел его, - вопреки тяжести своих эмоций говорит Серёжа. Его слова сквозят уважением и досадой одинаково. - Матвей вёл себя очень достойно. Он ничего не скрывал от меня - рассказал про жажду крови, которой он противостоит, про способы справляться с ней успешно. Про День Обращения: чтобы сдерживаться, он заковывал себя в серебряные кандалы - руки, ноги и шею - и сидел на цепи, мучаясь от боли, до тех пор, пока Луна не уйдёт. Я поверил ему, - Серёжа качает головой так, будто до сих пор решения, принятые им тогда, не встречают у него понимания. - Сам не могу вспомнить, как это произошло. Я был человеком, мой страх за Катю должен был победить. Наверное, желание счастья для неё пустило слишком много пыли в мои глаза. Не выдержал даже здравый смысл. Дело в том, что до встречи с Матвеем я надеялся, что человек, который уведёт мою сестру из родительского дома, будет именно таким, как он. Матвей показался мне благородным и смелым, а то, что он был вампиром, каким вампиром он был почему-то выставляло его в ещё более выгодном свете. Меня впечатляло то, как он старался уберечь людей от себя. Чем жертвовал, как рисковал. А Катя... как же она его любила, - Тихон снова видит на лице Серёжи улыбку - так улыбаются, когда хотят плакать. - Когда она о нём вспоминала, это всегда было легко понять. Её глаза сияли, как будто у неё есть тайна, и эта тайна делает её счастливее всех на свете. Я знал Катю всю жизнь, но никогда её такой не видел. Я понимал, что если отнять у неё эту любовь, это уничтожит её, а я предам человека, которого люблю больше всех в своей жизни, если посмею это допустить, - Серёжа внезапно делается усталым, медленно выдыхает и закрывает глаза. - Я поддержал их, - его голос слабеет с каждым словом. - Я сказал Матвею, что им стоит побороться за то, чтобы быть вместе. Я согласился помочь им сбежать, чего бы это ни стоило, я действительно верил в них. Нет ничего сильнее любви, верно? - он тихо, горько смеётся. - Каким же я был дураком. Я должен был переубедить её, увезти её, сделать всё, чтобы она о нём забыла. Я должен был поступить правильно. Должен был её спасти. Тихон не удивился бы, если бы увидел, что на мониторе, отображающем его жизненные показатели, сильно просела кривая температуры. Даже делать вдох у него и то не всякий раз выходит. Он достаточно боялся в своей жизни за других, взять хотя бы людей, которых они вырывают с боем из лап кровожадных монстров, но никогда ещё он не был перед страхом так беспомощен. Бесполезен - со всеми-то своими силами. Невозможно исправить то, что уже произошло. И, разумеется, справедливость снова не у дел - помочь он не может именно тому, кто ему не чужой. - Что он сделал с ней? - неповоротливому языку слова почти не даются. - Матвей - ничего, - неожиданно отвечает Серёжа. - Я ошибся не в нём. Я просто знал слишком мало, а он был слишком уверен в своей удаче. Но вампиру мало сделать выбор в пользу людей. Нужно, чтобы другие вампиры ему это позволили. - Другие вампиры? - Тихон теряется. Кажущаяся очевидной разгадка точит его воспалённое сознание, но она слишком мутная, чтобы уцепиться за неё как следует. Серёжа кивает. - Вампиры очень редко ведут одинокий образ жизни. В одиночку легче прятаться, зато охота гораздо успешнее даётся стае. Не у одной Кати была семья, и семья Матвея... Семья! Тихона осеняет. Этот парень приехал в город на ярмарку с родными. Разве может семья вампира быть человеческой? - Они не были агрессивно настроены к людям, - Серёжа улыбается, и улыбка его нехорошая. - Всё было гораздо хуже. Мясники человечнее относятся к скотине, которую им предстоит зарезать. Так я и узнал о том, что многие вампиры любят использовать День Обращения для охоты - это была их тактика. Они любили внушать страх. Чем более беспомощной ощущала себя их жертва в момент смерти, тем больше они наслаждались убийством. Тихон стискивает зубы. Психологический портрет их типичных клиентов - все черты, за исключением одной. Серёжа говорит о временах, когда сам он ещё не охотился. Значит, эти мрази были абсолютно бесстрашны. - Матвей всегда был изгоем среди них, - замолвливает Серёжа слово за своего несостоявшегося зятя. - Он долго убеждал их остановиться, поменяться, препятствовал им, рискуя жизнью, но в конце концов понял, что это бесполезно, и стал держаться особняком. Ещё до встречи с моей сестрой он планировал оставить их окончательно, но он любил их - да, понимаю, - он солидарно вздыхает, видя, как Тихон закатывает глаза. - Только появление Кати заставило его перестать сомневаться в своём выборе. Он считал, что они не знают о ней, был уверен, что видится с ней незамеченным, ведь он часто пропадал и раньше, а им будто не было дела до него. Он надеялся исчезнуть, просто на этот раз насовсем. Только им вовсе не было всё равно - как бы они ни были далеки, они принадлежали к одному виду, одной семье, и они тоже по-своему дорожили этой связью, - Серёжа тяжело вздыхает. - Они обо всём узнали. Представь себе, как они разозлились - могущественный вампир водится с человеческой девушкой! - руки его сами собой сжимаются в кулаки. - Ради неё он хочет оставить их навсегда! Они не собирались позволять этому случиться. Они стали следить за Матвеем, так незаметно, что он ничего не подозревал до самого конца. Он всё просчитал, чтобы обезопасить Катю - хотел дождаться своего Дня Обращения, переждать его и прийти за ней на рассвете. Этого рассвета мы ждали с ней вместе, - углы его губ ломает беглая дрожь. - От волнения Катя не могла уснуть и попросила меня погулять с ней в саду в последний раз. Там они нас и нашли, прямо напротив семейного склепа, - его речь ускоряется, как будто он хочет поскорее разделаться с чем-то слишком страшным. - Пятеро вампиров - четверо мужчин и женщина. Катя закричала, когда они схватили меня, на её голос прибежали родители и прислуга, но они только этого и добивались. Что могла сделать им кучка обычных смертных? Они пришли в наш дом, чтобы сделать с нами то, что вампирам полагается делать с людьми. Чем больше еды прибудет к ним на стол, тем лучше. Его руки бездумно обхватывают локти, поднимаются к лицу, не дотягиваясь в последнюю секунду - стремятся к следам белых пятен. Будто его тело, неуязвимое сотни лет, всё ещё помнит тот ужас, когда острые зубы, полные яда, рвали его на части. Тихон чувствует, что всё содержимое его груди мёртвое. Он пробует подать голос - шею словно сжимает ледяная удавка. - Они не спешили, - продолжает Серёжа через силу. - Они хотели не только убить нас, но и как следует посмеяться над нами. Показать нам, насколько мы жалкие, слабые по сравнению с ними, могущественными и бессмертными. Насколько Катя ошибалась, когда смела на Матвея даже смотреть, - Серёжа сжимает веки, и волна, пробежавшая по его плечам, выдаёт то, что он пытается обуздать злость, а не боль. - Ей пришлось тяжелее всех. Их главарь держал её, заставляя смотреть, как остальные убивают нас, веселясь. Я до сих пор слышу, как она плачет, как просит пощадить нас, кричит, что виновата она одна. Это хуже и больнее всего, что они сделали со мной. Если бы я мог, я бы тоже кричал, я бы умолял сохранить ей жизнь, и пусть для наших убийц это стало бы только поводом для смеха. Я не понимал, почему он, этот вампир, медлит - я оставался в живых дольше всех, всё видел, всё слышал и знал, что мои родители и другие жители нашего дома уже отмучились, я не различал больше ни их голосов, ни даже их дыхания. Но я продолжал слышать, как плачет Катя, а вампир наслаждался её отчаянием и всё ждал. Я не знал, чего он ждёт. Я бы ничего не смог сделать, но догадался и то слишком поздно. Чтобы убить Катю, он дожидался, когда за ним придёт Луна. Он хотел, чтобы её жизнь закончилась как можно хуже. Это было последнее, что я запомнил в ту ночь - его преображение с началом Дня Обращения. И то, как страшно моя сестра умерла. Серёжа замолкает, опускает глаза, пряча их за растрёпанной чёлкой. Пытаясь сделать это так, чтобы Тихон не увидел, крепко прикусывает губу. Игнорируя то, что в каждой клетке тела оживает жгучая боль, Тихон медленно, по жалкому сантиметру, но упрямо передвигает руку, чтобы коснуться ею руки Серёжи. Дотянуться получается только до мизинца. Успев задуматься об этом до того, как отрубиться от обезвреживания яда, Тихон представлял между ними другие прикосновения - рукопожатия или объятия - но никак не этот почти детский жест в отчаянной попытке выразить поддержку. Серёжа смотрит на него в ответ благодарными, блестящими от слёз глазами. Сердце у Тихона тоскливо щемит. - Матвей пришёл, как и обещал, на рассвете, - начинает он снова совсем тихо, будто вокруг кладбище, а не больница, - но Катя его уже не ждала. Никого не осталось в живых, только я один. Возможно, Матвей и понимал, что милосерднее было бы позволить мне умереть, но он был в таком отчаянии, в таком ужасе от того, что случилось с ней и со всеми, кого она любила, что решил попробовать помочь хотя бы мне одному. Это он укусил меня, - Серёжа поворачивает шею, будто у него сводит все мышцы. - Яд вампира не лечит раны и не спасает от смерти, но я дышал, моё сердце билось, и он посчитал, что я выдержу. Вот только я неспроста был всё ещё жив. Вампирша, которая пила мою кровь, так надеялась меня как следует изувечить, что не учла очевидной вещи - яда она подарила мне столько же, сколько оставила укусов. Я пережил шок, кровопотерю и боль - мои раны были поверхностные, внутренние органы она не повредила - и уже превращался в вампира. Поделившись со мной своим ядом, Матвей мог бы убить меня. - Почему? - Тихон сам пугается своего голоса - он сиплый, как при ларингите. - Вампиры никогда не обращают людей целыми компаниями. Случаи вроде моего встречаются очень редко и, как правило, этого обращения никто не хочет, - подавленно отвечает Серёжа. - Яд одного вампира и без того тяжело приживается в человеческом теле - бывало, что слишком слабые люди погибали, хотя надеялись, что будут обращены. Если же человека кусает не один вампир, а два, и каждый из них выпускает много яда, внутри тела начинается настоящий хаос. Это как заболеть холерой и чумой одновременно. Две вампирские сущности вступают в бой, кипятят кровь, поджигают внутренности. Я пришёл в сознание от невыносимой боли и горько пожалел, что не умер до того, как пришёл Матвей. Моё обращение длилось куда дольше обычного, я легко мог не пережить его, не выдержать таких длительных и страшных метаморфоз. Чаще всего подобные случаи кончались именно так. Но если человек, получивший два разных яда, выживал, он становился... как бы это объяснить, сверхвампиром? - Серёжа неловко улыбается собственной остроте. - Возможности и способности таких обращённых огромны. Даже когда Луна не ведёт их, никто не может сравниться с ними, вампиры в День Обращения в том числе. А в свой собственный День... думаю, ты догадываешься, - ему и правда нет нужды объяснять. - Вот почему я так легко сражаюсь, - заключает он без гордости, без довольства. - Вот почему меня так сложно победить. Это заслуга моих убийц, а не моя. Я просто оказался из тех, кто способен принять эту силу. - Ну это ты, конечно, загнул, - фыркает Тихон недовольно. - Очень они хотели, чтобы ты выкосил дохрена вашего брата. Ради этого и постарались. - Я думаю, таких мыслей не было даже у Матвея, - не может поспорить Серёжа. - В нём не было никакой, даже здравой жестокости. Первые сутки моей новой жизни я не помню. Очнулся я в усыпальнице моей семьи, весь в обжигающем раскалённом металле, голодный, обезвоженный - а рядом увидел Матвея, который выглядел так, будто на него напал дикий зверь. Оказалось, он сдерживал меня, когда процесс изменения завершился - ты же знаешь, от чего День Обращения у нас берёт начало. Я был неуправляем и опасен, а он пытался защитить от меня всё живое вокруг. Он сильно пострадал, но ему относительно повезло - я не сделал с ним ничего непоправимого. Он рассказал мне о том, кем я стал. Попросил прощения. За меня, за моих родителей, за Катю. За то, что не предугадал, как может себя повести его семья. Он был настолько сломлен, что не обращал внимание на то, как я ранил его. Конечно же, я его будто не слышал, - от того, как Серёжа сжимает зубы, у него дрожь идёт в скулы. - В тот день я ничего не желал сильнее, чем прикончить его собственными руками. Мне пришлось сдержать себя только из-за того, что я должен был хоронить свою семью - прошло и без того больше суток, они нуждались в погребении, нельзя было дольше медлить. Матвей помогал мне, тихий, как будто мёртвый - он почти не говорил со мной, боялся даже поднять на меня глаза, и я... нет, я не остыл - просто моё горе было сильнее гнева. Только Катю хоронить я ему не позволил - я был убеждён в том, что она умерла из-за него, и оторвал бы ему руки, если бы он снова к ней прикоснулся. Наверное, я был не жесток, а великодушен, - Серёже приходится замолчать, чтобы справиться с прервавшимся дыханием. - Я сам чуть не сошёл с ума, когда увидел, что от неё осталось. - Я всегда говорил, что у тебя золотое сердце, - качает головой, насколько может, Тихон. Хорошо, что поднять её не способен - кругом идёт. - Если бы я был на твоём месте, дня бы у меня не прожил тот, кто такое устроил. - Я пощадил его не из доброты, а по воле случая, - не разделяет Серёжа похвал в свой адрес. - Это получилось само собой - наш странный, непростой союз. Я чувствовал, что мы нужны друг другу - он мне, потому что я был новообращённым вампиром и один натворил бы бед, а я ему... наверное, как попытка искупления, - Серёжа вздыхает - без презрения или отвращения, просто устало. - Какое-то время, год, может, больше мы провели вместе. Мы не говорили о том, что произошло. Мы вообще почти не разговаривали. Сторонились людей, добывали пищу в лесах и полях, каждый месяц сдерживали друг друга. Это было очень тяжело - за его Днём Обращения тут же наступал мой. Я всячески подавлял и ослаблял его, а потом становился втрое сильнее на целые сутки. Матвей был не ровня мне, и постепенно эта проблема становилась очевидной - такие, как я, рождаются не для того, чтобы сидеть на привязи. Даже в обычные дни мой голод был огромен, а животная кровь очень слабо его утоляла. Я мог загрызть целое стадо и не насытиться даже наполовину, а жажда от этого становилась ещё сильнее, потому что я чувствовал, что на самом деле мне нужно. Каждый день я только и делал, что боролся с собой, чтобы не пойти охотиться на людей. Каждый день шёл добывать себе новую и новую безвкусную кровь. Из-за этого нам приходилось чаще кочевать с места на место - оставайся мы на каком-то одном, я уничтожил бы всю жизнь в ближайших лесах, лишил деревни скота до самой последней лошади. Я был зол, зол, так зол, - исповедуется он, пытаясь не дрожать. - Я ненавидел свою новую природу и с трудом ей сопротивлялся. Если бы я мог, я оценил бы то, как Матвей пытался управиться со мной - у него было так мало шансов. Мы оба это знали - лишь вопрос времени то, когда я выйду из-под контроля. В конце концов этот день наступил. Мой День Обращения, который стал для Матвея последним. - Ты убил его? - негромко уточняет Тихон. Серёжа горбит спину, стискивая свои локти в ладонях. - Я серьёзно ему навредил, - лица его Тихон не видит. - Я сломал серебряную цепь и напал на него. Мы сражались почти сутки, не останавливаясь. Он был ослаблен прошедшим Днём Обращения, его силы хватило только чтобы удержать меня в нашем жилище, но не на то, чтобы защититься. Позднее я понял, что он, наверное, не очень-то этого и хотел - спасаться от меня, - в тоне его появляется оттенок сострадания. - Я сломал ему ногу и почти все рёбра, но хуже всего было то, что я укусил его несколько раз. Ума не приложу, как он протянул целые сутки. Он был истощён, но держался в сознании до тех пор, пока не понял, что мой День позади, а мой разум снова при мне. После этого я очень долго не мог привести его в чувство. Хотел бы я, чтобы он знал, как я на самом деле благодарен ему за тот день, - Серёжа вымученно улыбается. - Потому что когда я выхаживал его, я думал только о том, как хочу видеть его мёртвым. Я понимал, что нуждаюсь в нём, и всё равно жалел, что не довёл дело до конца, когда у меня был шанс. Я смотрел на раны, которые нанёс ему. Я чувствовал голод и знал, что скоро вынужден буду пить кровь животных, пока они бьются в агонии. Я пытался вспоминать, как улыбалась Катя, когда смотрела на Матвея, но думал только о том, что больше никогда её не увижу. Что моя семья мертва. Что я превратился в чудовище. Всё из-за него - его любви, его эгоизма, его беспечности. Его попытки притвориться человеком, которая отняла у меня всё самое дорогое. Он бы умер от моей ненависти, если бы только мог её ощутить. Но он очнулся, - в голосе Серёжи не появляется светлых нот, - и обратился ко мне с неожиданной просьбой. - Просьбой? - повторяет Тихон, как эхо. - В тот день мы впервые говорили о смерти Кати, - заходит Серёжа издалека. - Матвей поделился со мной тем, как страдал всё это время. Он высказывал вслух все обвинения, что ни одного дня не стихали в моей голове - из-за него погибла моя сестра, погибли наши с ней родители, да и мою жизнь разве можно теперь назвать жизнью? Он больше не просил прощения, не считал себя достойным его. Вместо этого он сказал мне, что понял, каким видит единственно возможное для себя будущее. Он сказал мне, что хочет умереть. И что именно я должен быть тем, кто убьёт его. Какое-то время напряжённую, зловещую тишину нарушает только монотонный писк медицинского оборудования да чьи-то шаги где-то на этаже. Тихон смотрит на Серёжу и гадает, видит ли он сейчас на его месте другого умирающего, чья судьба оказалась в его руках. - И что ты... - Конечно же я был в восторге, - мрачно усмехнувшись, отвечает Серёжа. - Подумать только, я так мечтал его убить, а он сам попросил меня о смерти! Я не думал о том, как буду справляться без него. Я даже не думал о Кате - только о том, как мне больно. Как всякий раз, когда я смотрю на него, я вспоминаю, как моя любимая сестра до самой смерти боролась за то, чтобы его поганая семья поменьше мучила мою, указывая нам наше место. Как сильно я его ненавидел, как винил во всём, что случилось. Ещё бы я не выполнил его просьбу. Я укусил его, дав ему столько яда, чтобы он ни за что не смог выжить. И я был с ним рядом, пока он умирал. Его мстительное торжество иссякает, а усмешка гаснет. - Долгие годы я не мог простить себя за это решение, - понурив голову, продолжает он. - Я пожалел о нём сразу же, как Матвей перестал дышать. Я надеюсь, что Катя, где бы она ни была, никогда не простит меня. Каково ей было бы знать, что её брат убил того, кто был ей так дорог? Ради него она была готова отказаться от всей своей прежней жизни. Оставить даже меня. Она смотрела на него, как на солнце, как на самые красивые цветы. А я убил его - из-за ненависти, из-за бессмысленной жажды за неё расквитаться. Я всё-таки предал её. - Как ты можешь так думать? - не выдерживает Тихон. - Она умирала прямо у тебя на глазах, какая-то чокнутая тварь жрала тебя заживо, а потом ты бог знает сколько времени шарахался по лесам и бегал за оленями, чтобы не стать людоедом! Как ты должен был соображать, что правильно, а что неправильно? Тут не свихнуться бы, и то хлеб! - Не нужно думать обо мне лучше, чем я того заслуживаю, - тихо просит Серёжа. - Я мог посудить справедливо, я просто этого не захотел. В том, что случилось, не было вины Матвея. Он по-настоящему любил Катю и никому не желал зла, а переделать свою семью он много раз пытался, но не смог. Я бы не хотел говорить, что ему не следовало приближаться к моей сестре, я ведь знаю, что без него она была бы несчастна. Я бы хотел, чтобы у них был шанс, но этот мир устроен иначе, - Серёжа улыбается с грустью. - Я знаю, как легко угодить в эту ловушку. Ты живёшь свою долгую, одинокую жизнь и вдруг встречаешь человека, с которым вы будто созданы друг для друга. За один день рядом с ним можно отдать десятки прожитых лет. Слепые не были бы так рады впервые в жизни увидеть солнце, как ты рад одному его существованию. Какие различия могут помешать такой любви? Вот только это иллюзия, - твёрдость его голоса не уменьшает сквозящая в нём тоска. - Различия имеют значение. Именно они в конце концов решают всё. Матвей забыл об этом, и все мы за это поплатились. На этот раз Тихон не находится с ответом. Он смотрит на Серёжу сквозь муть подавляемой препаратами боли и испытывает мучительное желание обнять его поникшие плечи. Серёжа вдруг кажется ему таким маленьким и при всей своей уникальности таким обыкновенным - просто человеком, хоть и двухсотлетним, хоть и сильным, как бог. Разве справедливо, что так много испытаний выпало на его долю? - Сейчас я понимаю, что принял единственно верное решение, - расщедривается Серёжа на снисходительность к самому себе. - Пускай я сделал это под давлением собственных чувств, для Матвея не оставалось ничего другого. Разве захотел бы он вечно жить с памятью о том, что произошло? Вечно жить, когда Кати больше нет? Будь я на его месте, я тоже просил бы о смерти. Взгляд его цепляется за показатели монитора, от которого к Тихону тянутся тонкие провода. - Я вернулся с его телом в наше имение и похоронил его в фамильном склепе, - говорит он шёпотом, полным раскаяния и какого-то болезненного тепла. - Рядом с Катей. Я думаю, она хотела бы этого - провести вечность рядом с ним. Оставшись один, я не знал, что мне делать - со своей совестью, со своим Днём Обращения. Матвей погиб, стеречь меня стало некому, а серебряные цепи были мне как мёртвому припарка. Я отчаивался. Много раз я думал о том, чтобы умереть вслед за всеми, кого я любил, но как только эти мысли посещали меня, я вспоминал Катю - как она кричала, как умоляла убийц сохранить мне жизнь. Как я могу обойтись так небрежно с тем, что она отстаивала, умирая, когда знала, что у неё нет ни шанса? Всякий раз я обещал себе, что буду продолжать жить, потому что она этого хотела. Чтобы хотя бы одна её надежда сбылась. Чтобы её жертва не осталась напрасной. Тихон вспоминает ангела в его саду и слова, что она укрывает тенью своих каменных крыльев. "Сильнее пустоты. Сильнее смерти". Вот что они на самом деле означают. - Как-то раз я гулял в центре города на рыночной площади, - продолжает тем временем Серёжа. - "Гулял", правда, слишком праздное слово, скорее я просто терялся в толпе, чтобы не отвыкнуть от людей - когда я держался особняком, сдерживать жажду в каждую случайную встречу с человеком было тяжелее. Внезапно я услышал голоса, которые показались мне смутно знакомыми. Сперва я не поверил своим ушам - казалось, я просто сплю, ведь я так часто видел кошмары о той ночи - но худший из моих снов явился ко мне наяву без всякого предупреждения, - Серёжа согласно наклоняет голову в ответ на то, как Тихон задумчиво хмурит брови. - Это были они. Четверо мужчин и женщина весело шумели и толкались возле лотка с бусами и прочими безделушками. Конечно же, я сразу их узнал. Нелегко забыть лица своих убийц. Люди проходили мимо, болтали с ними, торговцы предлагали свои товары, но никто не замечал в них ничего особенного. Из целой толпы в тысячу голов я один знал, что они не люди. Только я знал, что их появление означает. Серёжа меняется в считанные мгновения - мягкость человеческих черт исчезает, стёртая хищным оскалом, скрытым за сжатыми губами, холодеет, ожесточаясь, взгляд. Тихон хорошо знает это его состояние - именно таким его видят монстры перед последним в своей жизни боем. - Я как будто очнулся, - Серёжа улыбается с каким-то тёмным, пугающим ликованием. - Только когда я увидел их снова, у меня наконец-то открылись глаза. Не Матвей виноват в смерти Кати и моих родителей, не Матвей разрушил мою жизнь. Виноваты были только они. Я больше не был потерян - я знал, что должен делать дальше. Не описать, как я жалел, что убил Матвея, но когда я начал охоту на них... С тех пор, как погибла моя семья, я ни разу не испытывал такой радости. Он переводит дыхание - оно сбивается, точно сражения, завершённые в далёком прошлом, до сих пор будоражат его кровь. - Я выслеживал и убивал их по одному, - этими воспоминаниями Серёжа явно упивается. - Впервые с того момента, как я обратился, моя сила делала меня таким счастливым. Почти все они тоже узнавали меня - как мне нравилось видеть шок и ужас в их глазах! Напоследок я оставил того, кто убил Катю - на него у меня были особые планы. Я хорошо помнил, как он ждал начала своего Дня, тянул время, сохранял моей сестре жизнь, чтобы отнять её самым жестоким способом. Я решил позволить ему подождать ещё раз. Я хотел, чтобы он боялся неотвратимости моего появления и одновременно надеялся, что сможет меня победить. И умер, осознавая, что он не имел ни единого шанса этого избежать, - Серёжа усмехается с ледяным блеском в глазах. - Я прикончил его только в ту минуту, когда его преимущество закончилось. Он охотился десятки лет, убил так много людей, но я всё равно был намного сильнее. Очень надеюсь, что вернул ему с процентами весь страх, что испытала из-за него моя семья. - Я был бы в этом уверен на твоём месте, - поддерживает его Тихон. Ему ли не знать, как устрашает Серёжа в бою - и это против тех врагов, с которыми у него нет личных счётов. - Хорошо, если моя месть порадовала их хоть немного, - с робостью, не очень подходящей предмету разговора, добавляет Серёжа. - Моих родителей, Катю и Матвея. Я надеюсь, они упокоились с миром, когда узнали, что их убийцы больше никому не навредят. Что до меня, то я получил даже больше, чем мог рассчитывать и заслуживать. Все нерешённые вопросы, стоящие передо мной, сами собой нашли ответ. Мой День Обращения - пожалуйста, не спрашивай, об этом говорить сейчас точно не время - и смысл моего существования. Он походит на дракона, который выпустил на свободу столп жаркого пламени и теперь остывает. Накал беспощадной праведной ярости покидает его, освобождает, даёт дышать ровнее. Он снова становится светлым и чистым, знакомым Тихону, родным. А ещё очень, очень усталым. - Я понял, что я должен делать, - горечь и нежность возвращаются на его лицо тенями, но они словно лишь питают его отчаянную отвагу. - Оберегать людей. Таких, как Катя, от таких, как я. Вот для чего я остался в живых, вот для чего получил свою силу. И если убийцы моей семьи были первыми, то остановлюсь я только тогда, когда уничтожу последнюю тварь, которая вобьёт себе в голову, что может угрожать людям. Серёжа снова накрывает ладонью свой медальон, как будто повторяет когда-то давно данную клятву. Тихон смотрит на него с беззаветным восхищением и убеждается на все сто процентов, что в жизни не встречал никого более удивительного. Подумать только - перенести такое, что запросто могло бы убить кого угодно, и не просто выдержать, а сделаться сильнее всех. Не ожесточиться, не замкнуться на себе одном. Спасти так много людей. И остаться таким тёплым, таким добрым. Тихон улыбается. Стоило бороться за жизнь ради того, чтобы узнать Серёжу лучше. Приблизиться к нему на ещё один большой шаг. Должно быть, эти мысли отражаются на его лице, потому что Серёжа улыбается ему в ответ - робкой, раненой, благодарной улыбкой - и это очередной выстрел на поражение. - Спасибо за то, что выслушал меня, - ни с того ни с сего он поднимается на ноги. - Пожалуйста, отдыхай. Набирайся сил. Я вернусь сюда утром. - Сдурел?! Подожди! - протестует Тихон. Как жаль, что руки неподъёмные, деревянные - схватил бы и не отпускал. - Останься, - на мутно-недоумевающий взгляд он уточняет: - Я как дебил вытянул из тебя все самые дерьмовые воспоминания. Ты теперь хуже меня выглядишь. Кто-то должен быть рядом с тобой. Если гнева местных боишься, иди хотя бы к Чеботарёву. - У Димы без меня хватает забот, - отказывается Серёжа. - Я и так успел его переполошить. На кого я буду похож, если заявлюсь к нему посреди ночи? - На друга, которому нужна помощь, - стоит на своём Тихон. - И Дима, как друг, должен будет помочь. Я бы помог, не важно, спал я в этот момент или нет. - Со мной всё будет хорошо, - упрямится, несмотря на звон в голосе, Серёжа. - Всё это было очень давно, ты не должен... - Да хоть во времена динозавров, - тоном, не терпящим возражений, парирует Тихон. - Я достаточно услышал, чтобы знать, что я должен и не должен. Я не брошу тебя одного. Мы друзья. Если я нужен тебе, обещаю - я буду рядом. Серёжа смотрит на него долго, и в его взгляде борьба. Боль. А потом что-то вдруг меняется в его лице. Он медленно, устало опускается на край постели Тихона, прячется от него в дрожащую ладонь. А Тихону наконец удаётся то, что так давно нужно было сделать - его обесточенное, бессильное тело поддаётся уговорам зашевелиться, и он, дотягиваясь до Серёжи, заключает его руку в свою. - Нужен, Тиша, - шёпот его от невыплаканных слёз сыпется в тишине осколками. - Ты нужен мне. Их пальцы крепко, судорожно переплетаются.