***
Саша вновь поправила волосы, прежде чем в очередной раз открыть злосчастную папку. Подобное запрещается, чтобы не было утечки информации. Ну это если в идеале. В реальности пожилой человек вновь и вновь ходит по кабинету, пока девушка пролистывает новые бумаги. Дело под номером 1374. Богатенький наследник, сын депутата, Кирилл Гречкин. Сложно удержаться от брезгливой гримасы. Когда-то они уже виделись. Только не в Питере, а в Москве. Гречкин-старший решал дела с какой-то шишкой, а Сашка крутилась в красивом платьишке возле отца, которому нужно было ее присутствие, продемонстрировать умницу-дочку. Так, в какой-то момент, они с Кириллом оказались представлены. Они так и не сказали друг другу больше трех фраз, но мнение о парне складывалось быстро, и не самое лестное. — Значит сбил девочку. Пьяный? — Или под чем-то. — Ещё лучше. Шуршание возобновились с удвоенным усердием, и в какой-то момент девушка остановилась. Зеленые глаза зацепились среди всех строчек за слишком знакомый адрес. Рука потянулась к телефону, не глядя, в поисковой строке, набрала координаты, чудом попадая подрагивающими пальцами по кнопкам. Точно. Детский дом «Радуга». От одного осознания легкие перестали принимать кислород, а глаза вновь приобрели стеклянный вид. В последний раз она была там в компании мальчишек. Они пришли на годовщину выпуска, чтобы показаться своей бывшей воспитательницы. Принесли букет цветов, милые подарки. Они старались сделать все, чтобы эта встреча была волшебной. А Сашка лишь осматривалась. Разглядывала схемы строения здания, оглядывалась вокруг и постепенно понимала, насколько для них это дорого. Видела, как они обнимали уже пожилую женщину. Как благодарили, вспоминали что-то светлое (жаль, что подобного в их общем детстве было удручающе мало) и обещали непременно ей помочь. С улыбкой вспоминали прошлое и представляли смущенную Воронову. Вспомнились и приезды по работе. Когда, неся планы и графики, она помогала заключить договор о финансировании. Дни, в которые Сережа утыкался лбом в её плечо и просил никогда не оставлять это дело. Когда благодарил о помощи, о неоценимом вкладе и обещал все вернуть сторицей, как только у него будет возможность, а она только нежно гладила его по огненным волосам, уговаривая хоть немного поспать между экзаменами. — Дружок? — Напомни, почему мы должны отговорить Игоря? Этот подонок должен сесть. — Саш. — Он сбил маленькую девочку. Сироту. И оставил ее брата-подростка совсем одного. Этот ебаный Гречкин походя сломал две жизни, даже не осознавая, что натворил. Поверь, я сама могу найти на него на пару пожизненных. — Нет, дорогая. Ты не будешь помогать Игорю засадить этого подонка. Вы не справитесь с Гречкиным-старшим, пойми. Как бы я не хотел обратного — он нам не по зубам. Саша сама не заметила, как вскочила, в пару мгновений оказываясь напротив замершего Прокопенко с горящими праведным гневом глазами. Замерла сама, схлестнулась взглядами с усталыми серыми напротив, сжала кулаки, набрала в грудь воздуха, собираясь спорить, отстаивать правоту до последнего. Ведь сам дядя Федя учил их с Игорем с детства, что слабых просто необходимо защитить, что за правду нужно бороться, что справедливость должна восторжествовать любой ценой. Вздохнула, и отступила. В этом понимающем взгляде, в тихом выдохе сквозь стиснутые зубы, в незаметном отрицательном мотании седой головы, в чуть ссутуленных плечах, здесь, за стенами кабинета, при ней, при родной девчонке, Прокопенко мог признаться — они бессильны. И он просто боится за них с Игорем, за своих детей.***
Редкое питерское солнце заглянуло в панорамное окно, заставляя молодого человека на кровати недовольно зажмуриться и сквозь сон потянуться за одеялом, в попытках продлить сладкую негу. Но планам не суждено было сбыться, и спасительное укрытие нарушили наглым образом, выдернув то под недовольное фырканье из рук Сережи. — Лисенок, если ты не встанешь прямо сейчас, то абсолютно точно опоздаешь, — девушка склонилась над юношей, легким поцелуем прерывая его ворчание. Он охотно ответил, не раскрывая глаз, нежно углубляя поцелуй и обнимая любимую за шею, пытаясь притянуть на себя и утащить в коварное сонное царство. Но, прищурив глаза от весеннего солнца, Сережа встретился с лучезарной улыбкой и хитрым прищуром родных глаз. — Лисенок, я повторяю, — девушка чмокнула его с кончик носа, вызывая довольное урчание, — тебе пора вставать. Вылезай, или я перейду к решительным действиям, — в глазах напротив блеснули опасные искорки, нежные ладошки коснулись края футболки, но сонный мозг слишком поздно сложил два и два… В следующий миг Сережа заметался по кровати, пытаясь спрятаться, уползти от неизбежного, но куда там. Коварная возлюбленная не знала жалости, когда дело доходило до щекотки, комната наполнилась счастливым смехом обоих и несчастными всхлипами юноши, умоляющего о пощаде. Этот бой был им проигран, и девушка с гордой улыбкой победителя пошла на кухню, варить кофе и создавать завтрак, иначе ее чудо вновь останется голодным на весь день, трудоголик несчастный.***
Спустя полтора часа Сережа суетливо перемещался по всему пентхаусу, с каждым нервным шагом порываясь перейти на бег и обреченно в десятый раз открывал и закрывал ящики, пока не был пойман со спины в нежные успокаивающие объятия. — Родной мой, что ты потерял? — она тихо мурлыкнула, утыкаясь носом в район лопаток и вдыхая любимый запах. Так пахнет покой, надежность. Так пахнет ее любимый. Так пахнет Дом. — Ключи от машины. Мне сегодня ехать в «Радугу», Олег сейчас в Москве, нужно решить вопрос с финансированием конкурса, я уже начинаю опаздывать, а ключи… — как всегда бывало с Разумовским, когда он нервничал, начинал жутко тараторить, перескакивая с мысли на мысль. — Ты просто можешь взять мою машину, Сереж, — девушка развернула его к себе, и, не размыкая объятий, кивнула на ключницу, — я все равно планировала остаться дома, а моя малышка скучает в гараже. Кивнув, он прижал ее к себе, чувствуя, как ритм сердец сливается, отдаваясь в кончиках пальцев одинаковой мелодией. Опасаясь, что еще пара минут, и он уже точно сегодня никуда не успеет, а там ждут дети, которых просто нельзя подвести, Сережа нехотя разрывает объятья, целуя любимую на прощание. Уже стоя в дверях, он оглядывается, согревая ее своей улыбкой. — Люблю тебя, душа моя. Я буду осторожен, твоя малышка не пострадает. — И я тебя люблю, Лисенок. До этого дня Сережа никогда ей не лгал.***
Любовь Сережи к солнечным очкам знали все, но мало кто знал, что кроме практической стороны, как защита от солнца или софитов, она имела еще и психологическую подоплеку. Он прятал за очками свою неуверенность, опасения перед публикой, страх поймать негативный взгляд или сделать что-то неверно. Поэтому, запас очков был везде. Во всей верхней одежде, в кабинете, в карманах пиджака, в ее сумочке, да даже в бардачках машин. Вот и сейчас, щурясь от ярких лучей, Разумовский пытался найти пару рейбенов, хотя точно помнил, что они были здесь. Он уже выехал на КАД, по прикидкам, если не встать в пробку, на месте окажется как раз к назначенному времени, благо дорога была пустой. Сережа включил автодозвон на гарнитуре, он понял, что без нее очки будет искать до бесконечности. — Лисенок? — нежность в ее голосе согревала сильнее, чем слепящие лучи. — Любимая, я… Жуткий грохот. Оглушающий, будто разрывающий барабанные перепонки. Треск металла, пластика, или костей… Звон стекла и звонкий, удивленный вскрик, врезающийся, вгрызающийся в самое сердце. Длинные гудки…***
Неделю спустя Казалось бы, должен быть дождь. По всем законам жанра, в день похорон должен был быть ливень, серые тучи, порывистый ветер, пробирающий до костей, сотрясающий подкожно, как рвущиеся рыдания. Питер, чтоб его, город, где триста пятьдесят дней в году пасмурно, должен был рыдать по своему герою, должен был оплакивать его, должен был также стенать и страдать, как она. Но нет. Словно жестокая шутка, злая насмешка судьбы — солнце пытается согреть присутствующих. Солнечные лучи отражаются от лакированного красного дерева, словно, не имея возможности расцеловать Сережу сквозь крышку гроба, добавляя веснушек, солнечные зайчики пытаются коснуться остальных. На хрупкое плечо легла тяжелая рука. Девушка даже не сразу поняла, что что-то происходит, но, когда мужская ладонь сжалась, повернула голову и отрешенно посмотрела на огромного человека, которому больше всего подходило определение «шкаф». — Прими мои соболезнования, крошка, — он усмехнулся, перекатывая зубочистку из одного уголка тонких губ в другой, — это нелепая ошибка… — О чем вы? Машина была исправна, авария — подстроена, — севшим голосом произнесла она, судорожно вздохнув, подавляя всхлип. — Да. Да, я знаю, — он покровительственно потрепал девушку по щеке, склоняясь практически пополам, чтобы оказаться на уровне ее лица, — ошибка в том, что в машине должна была быть ты.