На сих строках оборвана рукопись, о чём пишу я, Мате Маратхен, принимая эти страницы от подопечной своей, Азолан. С её слов, господарь Имирен умер в пещерах, попытавшись присвоить Свет. Глуп тот, кто не помнит слов о том, что Свет рождается на восходе теней, а не в руках невежды. Прочитавший эти строки да припомнит участь его, одного из рамейских смельчаков, что пришли на наши земли. © Приписка под пятном крови на последней странице поэмы «По пути на Восток».
Город тонул в крови. Голова, ещё недавно увенчанная серебряным обручем, теперь окрашивала лужи и грязь в алый, — мимо неё бежали и оступались ноги, падали тела. Белый призрак исчез с балкона, наверняка спрятавшись среди тлеющих гобеленов и ковров княжеских хором. Непойманный, незамеченный никем, кроме своих жертв, омытый кровью чуть более прочих. Бревенчатый детинец под его ногами оплакивал хозяина сыпучими искрами, поднимал к небу тяжёлый смолянисто-чёрный дым. С тех пор, как всё случилось, солнце сдвинулось на четверть. Раверград захлестнула смута. Но этого не было видно с окраин, где крыши нетронутых предместий и кроны сосен закрывали сизую скалу. А с лесной опушки и подавно. — Перекрест на перекрест, перекрёстком правит бес, — говорил Акелиас, пробираясь по едва заметной тропе. От ветра и мошкары он кутался в шерстяной горчичный плащ, в несколько слоёв обёрнутый на плечах. — Коль налево повернёшь, к лесу тёмному придёшь… Кусты расступились перед скопищем витых тропок, где под резной тенью на мшистом пне сидел маленький большеносый старичок и перебирал бусины на янтарном ожерелье. Точно какой карлик вылез из норы, не собрав с чудной одёжки плющ и репьи. Акелиас остановился, поправил лямку тяжёлой торбы, не спеша отвлекать его. — Куда путь держишь, Змеев прислужник? — хмыкнул бог дорог. — Сейчас как заведу в берлогу к медведю, так будешь знать, как смерти перечить. Чего там устроил? Зачем, спрашивается… один ли страх потешить? — На пепелище путь держу. А в берлогу ты меня не заводи, тебе я ничего не сделал. Да и Змею не служу, не наговаривай. Дорожник поднял на него проницательный взгляд, прищурил глазки — зелёные переливчатые мушки. Акелиас вздохнул и полез за пазуху, выудил пару золотых браслетов. Они куда лучше смотрелись на тонких запястьях, ореховой обветренной коже мягче замши, чем в его белых ладонях. Поджав губы в тонкую полоску, протянул украшения старику. — Хороша душа, — крякнул тот, вертя сверкающие браслеты перед глазами. — Ну, стало быть, Змею не служишь. Иди-ка тогда во-он по той тропке да не сворачивай. А меня, — Дорожник хлопнул в ладони и обратился жирным тетеревом, потоптался на пне, заклекотал по-птичьему, — ты не видел. Акелиас обогнул пень и двинулся по указанной тропе, почёсывая в затылке. Не доверял он старому пауку, больно падок тот бывал на подарки, подчас ценности самой сомнительной, да ловко управлялся с сетями своими, иных путных людей за мушек держа, играл с добычей. Но Эзхен нужны были травы, которые он давно скормил ненасытной науке, от которых избавился по своему уходу, дабы перестраховаться перед княжьими людьми. Без них нечего и надеяться на полное выздоровление, моровая язва не отступит сама собой: каждое ослабление организма будет напоминать о себе новыми нарывами, пока вовсе не прикончит. Сомневался он только, что эйлэ усидит на месте после того, что обнаружила в поместье. Видят боги, он не хотел знакомить её столь близко со своей работой. Но как объяснить молодой девушке, очарованной ле́карством не хуже него в былые годы видом запретного колдовства, что наука не продвинулась бы ни на пядь без исследования человеческих тел, без опытов на безнадёжных… Что чудное действо, способное изменять суть самой плоти, которое он постиг множеством жертв, берётся из этой самой плоти. Подчас, буквально. Пускай Эзхен спросит у колдунов, откуда те черпают силы. Пускай вызнает, отчего каждая ромфея — последняя у своего кузнеца, о чём просит зачарованный клинок, и что будет, ежели тешить его без ограничений в крови. И кто за ним стоит, чей голос в стали она слышит. На свою беду, он знал. Он собирал выдержки из трактатов древних микейцев: тех, кто ещё не стал послушным рамейским скотом. Он расспрашивал белоглазых врачевателей, взамен обеспечивая им проход за стены Раверграда, получая жестокие, подчас ужасающие, но на редкость действенные методы в своё пользование. Ему пришлось купить малолетнюю микейскую девчонку, знающую грамоту, по цене втрое превышающей их обычных женщин, чтобы та переводила ему свитки о чудесных, подчас сказочных растительных снадобьях. Он рисковал жизнью на границе под прицелом стрел, договариваясь с воинственными пернатыми на ломаном восточном, чтобы пройти в святилища и копировать резные знаки с полуобрушенных стен, над переводом которых трудился ночами. Он выжал из своего мира все соки, все его потаённые слова и помыслы и подчинил их. Он произнёс слова призыва на пирсе, и видел зелёный огонёк фонаря, медленно выплывающий из тумана. И теперь, помня о полыхающем зареве над Вершками, он шёл к пепелищу за растениями, что могли расти только в золе, щедро сдобренной кровью. Миновав рощицу, за ночь обратившуюся голыми обугленными кольями, Акелиас вышел к тому, что осталось от Вершек. Молясь всем богам, чтобы голод не вынудил собак выйти при свете солнца, ступил на склон холма, оглядывая чёрно-бурую землю и хребты заборов, рёбра балок стен под истлевшими шкурами крыш. Судя по стелющемуся над руинами дыму, полыхало здесь знатно. Акелиас не знал, что за огонь способен на такое. Некоторые тела лежали грудами пепла, столбиками ещё не разлетевшейся золы, замершими в миг агонии. Другие остались чёрными силуэтами на песке. Акелиас склонился над одним из уцелевших тел, растягивая горловину кожаного мешочка у пояса, попробовал рукой ещё влажную от натёкшей крови землю. Достал проросшие рябые семена с алыми махровыми спиралями стеблей, бережно складывая в сумку вместе с горстью земли. Белоглазые звали его рудоцветом, поили кровью, выращивая в священных рощах, рамейцы же — проклятым растением войн, которое к тому же любило прорастать на костях сожжённых колдунов, чёрными кровяными ягодками оплакивая их. Рамейцы запретили выращивать его в черте города, но семена приносило ветром с того берега, побеги пробивали брусчатку близ трактиров и казарм, и сорное бесценное растение нет-нет да прорастало под каким-нибудь случайным мертвецом. Ветер поднял вихорки золы и донёс вой, отдалённо похожий на плач. Акелиас поднял взгляд на пятачок песка, чистый от золы. Лежавшая там груда меха едва ли могла так тоненько скулить, к тому же из нее торчало слишком много лишней стали. Ему было даже интересно, кого мог пощадить этот чудовищный огонь, так что он с натужным вздохом поднялся, шагая через тела к тому, что при близком рассмотрении оказалось мёртвым волколаком. На его боку распростёрся один из серых кафтанов, вот только у этого на шее был повязан зелёный шарф. Чёрные волосы, слипшиеся с шерстью, закрывали нездоровой бледности лицо. — Сеггел, — с долей изумления позвал Акелиас, рассматривая юного белоглазого. Пожалуй, несколько дней назад он был не в меру живее. Тот затих, плечи напряжённо замерли. Акелиас прищурился, отступая, когда пальцы впились в шерсть до побеления костяшек. Сеггел подобрался, но броситься ему помешало отчасти то, что часть крови, щедро напоившей землю, была его. Так что он лишь злобно уставился на Акелиаса исподлобья. — Я понимаю, что ты сейчас хотел бы видеть кого угодно, кроме меня, — миролюбиво начал лекарь. — Но ты ранен, а я могу помочь. Посмотри на это так, а не в контексте моих заслуг. Но тот опустил голову, прижимаясь щекой к волчьему боку. Похоже, что пролежал он так всю ночь. И сейчас едва ли мог подняться сам. Но отчего ж огонь обошёл его… Да и, Кшер его раздери, откуда этот огонь тут вообще взялся? Всё это изначально не было похоже на обычное буйство стихии, пусть и неестественно мощной. Оглядывая проплешины леса, Акелиас прищурился, почёсывая колючий подбородок. Это был направленный удар. Но Таэтар, единственную способную на подобные вещи, вряд ли заботил исход мелких пограничных стычек. С другой стороны, её, должно быть, неспроста называли матерью Священного Огня. Чем бы оно ни было. Так здесь была сама богиня?.. Акелиас обошёл волколака, поражаясь размеру зверя. Не в первый раз его восхищало, на что способна человеческая тень, взрощенная до облика зверя в руках умелого божества. Таково безумие богов, их стремление находить союзников в таких пропащих душах, готовых служить высшей силе в обличье монстра. Но этот бился на стороне безбожников, белоглазых. Был ли убит его бог, был ли он предан волком… Акелиас положил руку на плечо Сеггела, отодвигая прилипшие к ране обрывки одежды, и его ожидаемо встретил гортанный тихий рык. Потешно, когда это он успел перенять белоглазые манеры, не были ли звериные замашки в крови его народа. — Ты ничего мне не сможешь сделать, орлёнок, — усмехнулся Акелиас, нащупывая наконечник стрелы, уколовший кость. И аккуратно выдернул, заставив Сеггела выгнуться дугой с пронзительным шипением. Зрачки белоглазого стали чёрными провалами, затопив радужки до краёв, и, пока Акелиас рылся в сумке в поисках мази, он успел чуть отползти на карачках прочь. — Неисправимый ты альтруист, Акелиас, — вздохнул лекарь, зачерпывая на пальцы немного мази и поднимаясь навстречу готовому сопротивляться пациенту. — За такую помощь тебе заплатят разве что парой царапин, самое щедрое — укусят без предварительной чистки зубов. Что ж, медицина не стала бы моей стезёй, если бы я мог что-то с собой поделать в такие моменты… — Хочешь, я заплачу тебе целым локтем стали под рёбра? — с усталой ненавистью поинтересовался возникший позади него голос. Что ж, шорох шагов по песку не был сюрпризом. Не ожидал он того, что у мальчишки достанет ума прихватить с трупа клинок. Акелиас усмехнулся, не спеша оборачиваться. — Надоело следить за моей служанкой, перешёл на добычу покрупнее? А, Ригатский отпрыск? — Ни слова, ты, убийца и мучитель, будешь отвечать по закону. — У меня несколько другие планы. А теперь позволь мне обработать раны этому белоглазому. Он, в отличие от тебя, мне ещё понадобится. — Что ты собираешься делать с ним? — недоверчиво нахмурился Кет. — Он меня-то к себе не подпустил… — Сунуться на Пруды за тем, что может спасти его драгоценную подружку, — процедил Акелиас, вовсе не горя желанием вызнавать, как тут затесался оборот «меня-то». Привык он уже без раздумий делиться размышлениями, подчас в пустоту, подчас тем, кто одной ногой уже стоял в Бездне. С его собеседников немного спросу, да и сейчас… Вряд ли язва оставит многое от города, когда он уйдёт. Уж ригатский мальчишка точно её где-нибудь встретит. Сеггел прищурился, скорее от боли, — дым и кровопотеря никогда не идут на пользу рассудительности, — но не сопротивлялся, пока Акелиас наносил мазь на его плечо. Золотые глаза обратились на Кета с той смесью страха и недоверия, которая заставила Акелиаса прислушаться к еле слышному движению побелевших губ: — Это он сделал. — Кет, принеси воды, — обернулся тот. — Не видишь, ему нужно промочить горло. — Из реки? — хмыкнул парень. — Да она грязнее твоих портянок. — Вскипяти, — предложил Акелиас. — В чём, в руках? — Обожги по-быстрому горшок, там неподалёку глинистый берег. Не думаю, что для тебя это что-то невозможное. Ругнувшись под нос, Кет ушёл в сторону уцелевших изб. Акелиас проводил его взглядом. — Уверен, орлёнок? Он вовсе не смахивает на бога. Хоть я их и немного видел. Сеггел напряжённо кивнул. — Что ты говорил об Эзхен? — прошептал он. — Она больна язвой, и мне нужны травы посильнее тех, что я храню в кладовой. — А трупы в реке… — Не будь их, я никогда бы не разгадал тайны многих болезней, и моровой язвы в том числе. Это необходимое зло, Сеггел, на которое я иду ради тех, кто заслуживает спасения. — Ты… — слова просились на язык, но он поджал губы, проглотил свой яд до поры. Акелиас кивнул, не отвлекаясь от работы. Возможно, за эти годы он свыкся с ненавистью, до того, что не ждал уже понимания. Кет нашёл надтреснутую плошку и принёс её, полную остывающей воды, над которой ещё поднимался пар. Костёр он и вправду не разводил. Сеггел приложился губами к кромке, придерживая его руки, покрасневшие от тепла. Акелиас поднялся с корточек, возвышаясь над парнем, который, хоть и сутулился, утирая слезящиеся от дыма глаза, но смотрел на белоглазого не как на врага. Напротив, он, похоже, был только рад позаботиться о нём. Акелиасу было знакомо это чувство. Он также стоял над постелью Малены даже после того, как озвучил её отцу свои худшие опасения; после того, как Мариас приказал влить в неё опытный образец зелья. Даже отравляя княжну, он придерживал её голову, следил за движением мягких губ на кромке яда. Странно, когда это бог успел перенять человеческие чувства. — Ответь мне вот что, — проговорил он, и Кет вскинул голову, готовый защищаться. — Скажи своё настоящее имя. — Кет Ригатсон, — нахмурился парень. — Любопытно, — прижал пальцы к его сонной артерии Акелиас. — Научился лгать. Если так давно в этой оболочке, что свыкся с ней, отчего Ригат принял тебя за своего сына? — Потому что я и есть ему сын, — процедил тот, взял у Сеггела плошку и помог подняться. — Хочешь сказать, не имеешь отношения к богам, парень? — Я послушник храма Хранительницы. Я каждый вечер зажигаю ей свечи, я молюсь за стены города и великого князя. Конечно, имею. — А огонь, стало быть, она же и наслала, — кивнул Акелиас. — В благодарность за молитвы. — Почему нет, на всё её воля. Я не видел, как это случилось. В один момент всё было в огне. Сеггел промолчал, обвивая рукой его шею и щадя ногу, штанина на которой была пропитана кровью и грязью. Акелиас обработал бы и эту рану, да видел цвет крови, и, судя по её насыщенной темноте, заражение парню не грозило. — Будь по-твоему, Кет, — улыбнулся Акелиас, разворачиваясь к очередной груде тел. — Идите в лес по тропе огня, а я догоню вас. Пойдём в город через Пруды. Сеггел знает дорогу. Когда они ушли, он склонился к лужице подсохшей крови, зачерпнул золы. Ладонь кольнуло заточенное дерево, и он вытащил змейку, обвившую кольцо, — амулет белоглазых. В последнее время их падало слишком много. Их находили и в храмах, и под воротами детинца, и, поговаривали, даже в покоях князя. Белоглазые что-то знали или чувствовали своей кровью, подарком столь почитаемого ими мертвеца. И, судя по рассказу Эзхен, они были правы. Он вернулся. Акелиас выбросил амулет, отряхивая руки. Поднял глаза к тяжёлому небу, обещавшему просыпать снег. Назревало что-то, в чём грозили принять участие силы, с которыми не ему было под силу тягаться. Разумней бежать прочь, в пески Златнекора или непролазные сырые чащобы Иллантайна, но беда грозила достать и из-под земли. Он не сомневался, в этот раз Змею нужен весь мир. Тёмный уже владел Севером и не насытился. Хоть бы всё обошло его стороной. Те двое, как ни странно, разговорились, но, когда лекарь нагнал их, снова притихли. Сеггел ступал уже увереннее, лишь для виду повисая на Ригатсоне. Как и думал Акелиас, колдовская кровь даже без команды хозяина справлялась с несерьёзными ранами. Жила в ней особенная сила, у иных способная и кости заживлять. — Поворачивай давай, куда потемней, — обогнал их Акелиас, бодро перешагивая замшелые коряги и папоротники, цепляя на полы тёплого плаща паутину и сухие листья. — Сейчас тут только подлунник проклюнется, и то только пару раз до снега. — Мы говорили с твоим рыжим приятелем, — начал Сеггел. — Он сказал, ты обессмертил всю старшую дружину. Ты пошёл против богов. — Уверяю тебя, Мариас знал, что ему грозит за это. Он уповает скорее на крепость стен, нежели веры. — Но ты пошёл у него на поводу. — Мне нужна была толика спокойствия, чтобы заниматься наукой. Ну и деньги. Сеггел хмуро кивнул, видимо, хоть отчасти оправдывая его. Воинственный вид Ригатсона, похожего на мокрого воробья, Акелиас здраво проигнорировал. Они вышли к месту, где трясина у берега теряла ряску и переходила в смоляную водную гладь. Кет сбросил руку Сеггела и помог ему опуститься на поваленное бревно. Акелиас оставил их, отойдя к замшелому стволу, но из-за влажного прохладного воздуха не мог не слышать хоть урывками. Со вздохом достав нож, принялся срезать мясистые древесные грибы, сочащиеся желтоватой влагой. — …им доверять, ничем хорошим это не кончится, — прошептал Кет так, что его только глухой не услышал бы. — Предлагаешь бежать? Для меня больше нет безопасных мест. Раньше я хоть на восточный берег надеялся, теперь… — Он мог ошибиться, не узнать тебя… — Они знают, кто я. Знают моё лицо. И они ясно дали понять, что я для них — такой же рамеец. — Ты не рамеец… — Я — хуже. Во мне смешанная кровь. Теперь я понимаю, за что её изгнали. Я виноват в её смерти. Акелиас оттянул угол рта. Он не видел черноголовых белоглазых, но ведь где-то они должны были водиться. Восточные земли далеко простираются вглубь континента: сколько рамейцы ни шли в лес, так и не увидели стен полумифического Каас’Хала и его легендарной Королевы. То, что парень унаследовал цвет волос от рамейцев, сперва показалось глупой догадкой, но порой самая тривиальная мысль — самая верная. Не удивительно, что алерде не приняли полукровку. Акелиас наклонился к траве, перебирая стебли, свободные от насекомых. Странно то, что парень узнал об этом только сейчас. Разбавленная кровь и колдовству на пользу не идёт, как он вообще унаследовал хоть какие-то крохи дара… — Ты ничего не мог сделать. — Мог сгореть вместо неё, — судя по яростному всплеску, Сеггел швырнул в воду камень. — Не говори глупостей, я не для того тебя спасал, чтобы ты… Кета прервал ответный всплеск. Глубже, больше. Акелиас медленно выпрямил спину, сжимая в одной руке нож, в другой — пучок травы. Не зря народная мудрость говорила брать на болота спутников: пока кельпи будет дожирать их, ты, быть может, успеешь удрать. И сейчас, похоже, каждого из них посетила схожая мысль. Вода пошла волной на берег. Сеггел сорвался с бревна и побежал, Кет рванул за ним. Акелиас, с мгновение рассудив, что кельпи, скорее всего, пойдёт за добычей покрупнее двух костлявых подростков, нырнул в кусты на противоположной стороне. Никто не успел. Из воды, взметая брызги, выстрелила туша размером с лошадь, взрыла землю мощными передними лапами, с гортанным рыком обнажив собачьи клыки, бросилась наперерез. Пара прыжков, и хвост смёл Сеггела с Кетом с ног. Кельпи пробежала круг и встала над ними, расставив лапы и накренив тяжёлую голову на длинной шее. Хвост сметал гнилые коряги в щепу, с клыков капала слюна. Наполовину лошадиная, наполовину собачья чёрная морда растянула пасть от одного острого уха до другого. Но уставилась она на Сеггела. Акелиас замер, сам не понимая, отчего не пользуется заминкой зверя и не бежит. Наверное потому, что Сеггел выставил перед кельпи руку с зажатым в ней амулетом. Защищался именем Тёмного от сотворённого им же монстра. Кельпи сосредоточила взгляд глаз-бусин на змейке, на струйке чёрной крови, стекающей в бороздки старого дерева. А затем подалась вперёд и лизнула руку Сеггела, издав тонкий скулёж. Хвост принялся мести по траве, такой же длинный, как и вся недовыдра на собачьих лапах. Сеггела пробрала дрожь, с ужасом в расширенных зрачках он проследил, как кельпи обходит его и возвращается в воду. — Что это было? — севшим голосом спросил Кет, не поднимаясь из травы. — Доказательство того, что к имени Тёмного возвращается былая власть, — процедил Акелиас, подходя к ним сквозь заросли. — Вы были бы разодраны в клочья, если бы у тебя не нашлась эта проклятая штука. Сеггел смерил его взглядом, но не ответил, поднимаясь из мокрой травы. Кет подал ему руку, отвернувшись, подкинул повыше, прижимая к себе. — Уходим, — выдохнул Акелиас, окидывая взглядом развороченные корни и коряги, следы собачьих лап длиной с его ступню. — Дуракам вроде вас везёт, но за себя я не поручусь. Развернувшись, он двинулся прочь по тропе, не дожидаясь, пока за ним последует неровный шорох их шагов. Мысли одна другой мрачней ворочались в голове. Если Эзхен была права, сколько она утаила, чего не заметила, чего не могла знать… У него не было полной картины происходящего. Не было ничего, кроме обрывочных зацепок и паршивого предчувствия. В роще старых необъятных деревьев с белой корой мох пружинил под ногами, плотно обвивая землю и воздушные корни, что клонили к земле ветви в клочьях бледной зелени. Душил прочую растительность на корню. Самое просторное место болот, через него тянулась древняя насыпь, выводящая к тракту. Любой знающий эти места и не боящийся призраков, всегда переходил Пруды этой дорогой. С порывом ветра донёсся топот и приглушённый гром железа. Акелиас нахмурился: призраки передвигались бесшумно, а одоспешенных всадников здесь не было с Эпохи Сечи. Тех, кто рискнёт сунуться на Пруды, и подавно. Но всё ж отошёл за дерево, жестом приказывая Кету с Сеггелом спрятаться тоже. Самым отвратительным образом предчувствие его не подвело. На мшистый луг выскочил сноп метели, промчался ворохом молний: всадники на белых конях, скачущие чуть ли не верхом на ветре, в сверкающих доспехах и плащах, серебряный цвет которых заставил Акелиаса выругаться сквозь сжатые зубы. Над меховыми воротниками метались белые косы, у пояса висели изогнутые мечи. Первым ехал тип в высоком шлеме и летящей мантии, в самой фигуре которого было что-то инаковое. Не человек и не эйлэ, какое-то создание Пурги, не иначе. Акелиас проследил за тем, как они скрываются за обрывками тумана. — Кто это? — над его плечом возник Сеггел. — Наша Эзхен не осталась без друзей на чужбине. — Она в опасности, — царапнул по мшистому стволу тот. — Надо поспешить, пока они не добрались до неё. Надо, кивнул он. Только вот когда эти всадники окажутся в городе, они вырежут его от стены до стены. Так или иначе, Акелиас прибавил шаг на подступах к предместьям. А выйдя из-за деревьев, замер: с вершины скалы в тяжёлое небо поднимался дым. — Не похоже, чтобы там жгли очередную ведьму, — процедил он. — Ох и задам я кой-кому, если эта дрянь доберётся до поместья. И всё ж таки Раверград не за точёные колья звался неприступным. Опередив их, отряд белоголовых всадников намеревался прорваться в ворота, но встретил сопротивление. Акелиас выглянул из-за угла, оценивая обстановку. Разметав в короткой схватке стражу, эйлэ укрылись под щитами от стрел. Тип в мантии в окружении двоих воинов царапал ножом на воротах замысловатый узор. Рядом с ними стоял человек, единственный из всех, сутулый старик с длинными спутанными космами волос. Предводитель яростно жестикулировал, явно приказывая что-то сделать с лучниками, положившими уже не одну лошадь. Вряд ли это был Змей собственной персоной, но даже если он настолько измельчал за сотню лет в Бездне, выходило всё весьма потешно. — Есть мысли, как пройти мимо этого нервного? — обернулся Акелиас к двоим, странно притихшим за его спиной. Те вздрогнули и уставились в разные стороны. Он закатил глаза, отмахиваясь от них обоих. — Мы можем обойти стену у реки, — предложил Кет с долей настороженности. — Вам ведь, должно быть, знакомо это место… — Какое из..? — обернулся Акелиас, и те разом вздрогнули. — Ладно, ребятня. Пошли. Когда они выбежали на пустынную улочку, пригибаясь к плетню, он проследил за эйлэ. Те пятились от ворот, лучники на вышках придержали стрелы на тетивах. Акелиас не видел, что за узор был нацарапан поверх краски, но когда ящер полоснул себя по руке, взметая в воздух кровь, когда та упала на неровные линии, доски промялись от удара и разлетелись в щепки. Ударив кровью наотмашь снова, он пробил прореху достаточно широкую для всадника. — С ними колдун крови, — сказал Акелиас, наблюдая, как эйлэ один за другим въезжают в город. — И я бы сказал, довольно сильный. — Я заметил, — процедил Сеггел, сжимая себя за запястья. — Стало быть, Эзхен куда в большей опасности, — хотелось бы сказать, что и они не лыком шиты, но увы, их материал был куда более дрянным. Хаос и запах дыма добрались и до предместий, где уже прослышали про белых всадников, связав их появление с отрывочными слухами о произошедшем на площади. Акелиас вслушивался в перебранки и выкрики, но пока не мог связать одного с другим. Одно ясно: грянуло, наконец, то, что готовилось очень долго, против чего даже стены Раверграда грозили не сдюжить. Втроём они шли переулками, у высоких заборов, но могли и не прятаться: у дружины сегодня были дела поважнее. Из-за стены доносился глухой лязг брони, возня заведомо проигранной битвы. Весь путь до трактира запахи гари усиливались, на улицах вспыхивали мелкие стычки. С опоясывающей скалу лестницы, ступени которой взмокли от серого снега, были видны огни подожжённых баррикад, грязные колеи прошедших битв. Двор опустел, и уже с улицы Акелиас заметил за решёткой окна мелькнувшую остроухую мордашку. Они вошли со скрипом половиц в густую тишину, не сразу завидев всех людей. Здесь с ночи догорали кристаллы, погружая залу в холодный сумрак, дымили трубки и коптил на мутные стёкла затухающий очаг. Чучела рыб под потолком покачивались, выпучив стеклянные глаза. Завидев хозяина, Илейн шмыгнула под стол и проползла за спину к Кету. Выпрямилась, вцепившись в Ригатсона. — Гаррет, какого Кшера у тебя забыла моя девчонка, — подошёл Акелиас к другу, который был занят тем, что затачивал топор прямо над столом. — И что произошло в окольном городе, что так дымит? Тот промолчал, не глядя на него. Акелиас опустился на скамью напротив, сбросив с плеча торбу. — В городе эйлэ, — продолжил он. Но тревога уже завозилась в горле. — Мне повторить слова призыва? Или ты забыл, кому обязан служить?.. Гаррет вскинул топор, крутанул над столом так, что лекарь чуть не повалился со скамьи, спасая шею. Провёл пальцем вдоль лезвия, критически осматривая зазубрины и царапины. Удовлетворённо кивнув, заткнул оружие в скобу на поясе, и поднялся, накреняясь под низким потолком. — Скажешь что-нибудь? — буркнул Акелиас. — Скажу, что ты идиот, каких поискать, если вернулся сюда. — Я вернулся, потому что Тёмный послал за Эзхен своих воинов. Я видел их, Гаррет. Я могу поклясться, что во главе ехал колдун крови. Он взорвал ворота в щепки. Гаррет замер. Медленно обернулся на него. На угловатом лице прорезалась тёмная улыбка. Акелиас обернулся на его тень, за которой с недавнего времени приглядывал. Не сразу он заметил, что та не всегда поспевала за великаном, то раздуваясь, то ужимаясь, то обрастая странными для облика хозяина чертами. Сейчас она бесновалась, ползая по стенам и гаснущими от соприкосновения с ней фонариками, вздымала шерстяной загривок, явно досадуя на невозможность оторваться от ступней при звуке знакомых слов. — Эзхен, — выдохнул Гаррет, будто только что узнал это имя, распробовал его как нечто, способное заменить и соль, и воду, и хмель. — Она говорила о ритуале, что её сёстры убиты… о крови троих. Много чего говорила, но всё сводилось к тому, что Тёмный нашёл способ выбраться из Бездны, воплотившись среди эйлэ. Но для этого ему нужна она. — Кровь троих, — повторил Гаррет. — Ритуал, высвобождающий силу Древнего. В умелых руках такой поток силы способен вынести душу из самой Бездны. Но какое-то время даже бессмертный дух будет беззащитен на воле… — Она говорила об отце, асзене. Кажется, это его рук дело. — В таком случае, надо опередить их, — чёрные глаза обратились на него, полыхнули огнём. — Наконец-то для нас есть дело. Моряки повставали с мест, вышли из коридоров и ниш, и Акелиас с долей ужаса и уважения оценил их количество, припоминая, что каждый из них не единожды прошёл Русалочий Гребень, а то и что похуже. Обступив стол, они молча ожидали от Гаррета дальнейших указаний. — Что мы знаем, — крякнул одноглазый Игар, складывая руки на широкой груди. — Где-то в городе девушка, за которой идёт колдун. А она нужна нам… зачем, Гаррет? — Спутать планы одному гаду. — Её схватили, — раздался тонкий голосок, заставив его вздрогнуть. Илейн выступила из-за плеча Ригатсона, сжимаясь под взглядами. — Гаррет, — процедил Акелиас. — Кто помог ей заговорить? — Ну давай, натяни потуже цепь, — хохотнул тот. — Язык у тебя подвешен, да власти поменьше, чем у иной деревенской знахарки, так что не рыпайся да прими, что уж я-то знаю, как тебе будет лучше. Оставалось только метнуть упреждающий взгляд на Илейн, замершую среди них со сдвинутыми плечами. Пусть пользуется смутой, пока может, понятий о приличии у неё как не было, так и нет: сколько Акелиас ей не втолковывал, что нельзя влезать без разрешения в разговор свободных людей, всё без толку. — Так Эзхен попалась Обдирку, — протянул Игар, кивая ей не замолкать на важной информации. — Увели в темницу ещё вчера, — понурила та голову. Похоже, отчасти она винила и себя в этом. — А сегодня утром детинец заполыхал… — Странно, что без твоего участия, — процедил Акелиас, глядя на Кета. — Но казнь успела свершиться. — Казнь? — вскинулся Сеггел. Акелиас скривил угол рта, понимая его волнение. По рамейским законам, если ты не мог откупиться, за намеренное убийство, вдобавок в священном месте, полагалось платить жизнью. Угораздило же Эзхен. — Пригретого Мариасова парня казнили, и, говорят, вывели какое-то чудище, — откликнулся один моряк. — Только что с ним сталось… Из-за стен теперь все бегут, творится полная неразбериха. Мы пока что тут отсиживаемся, да трактирщик уже слинял со всей казной и бочонком иллантайнского. — Видел его труп на соседней улице. — Дым поднимается от крыш окольного города, туда-то и направятся первым делом эйлэ, как прорвутся, — заметил Игар, показывая в направлении крепости. — Надо найти способ добраться до Эзхен раньше них, — поставил ладони на стол Кет. — Не выйдет, без боя через стены не пройти. — Даже под землёй? — возник меж ними Сеггел, оглядывая недоумённые лица. Гаррет хмыкнул, скрестив на груди руки, кивком разрешил ему продолжать. — Подземный храм выходит на поверхность как раз в окольном городе, недалеко от храма, — пояснил тот. — Я найду дорогу. — Готовьте Деву к отплытию, — распорядился Гаррет. — Я пойду за нашей драгоценной. Веди, парень. Сеггел выскочил на улицу. Акелиас поднялся, выходя за розовым коротким плащиком сынка Ригатсона. — Ты не обязан идти, — обернулся Гаррет. — Хочу увидеть её, — прошёл мимо него Акелиас, поправляя лямку торбы на плече. — Я виноват, и этого не исправить, но пусть она хоть не считает меня последним ублюдком, каким я не являюсь. — Верно, — согласился Гаррет. — Я знал и похуже. Тех, кто продавал дочерей за пару монет, кто убивал забавы ради и кто менял товарищей как перчатки только потому, что ему нравилось их удивление в миг смерти от его руки. Ты явно не худший, раз можешь за пару фраз склепать ладное оправдание той дряни, что творишь наедине с собой, и боги знают, что ещё остаётся неисполненным в твоей голове. Только вот для Малены ты стал именно таким. Отвернувшись от него на дорогу, Акелиас шикнул под нос. Пусть Малена думает что хочет, она изменит своё мнение, когда поймёт, что у него не было иного способа сохранить ей жизнь. Девушка, что несколько лет была прикована к постели, должна быть ему благодарной за возможность встать на ноги. Пускай зелье изуродовало нежное тело, боль напомнит её прежний милый сердцу вид. В этом есть и хорошая сторона, ведь только его память сохранила тот прекрасный облик, и только ему любоваться ею, немощной её бледностью и послушной мягкостью. И это утешало изо дня в день, как бы ни была сильна её ненависть. Оставалась Эзхен. Он оценил её жест, то, как она незаметно от него заразилась язвой, должно быть, в ближайшей подворотне. Оценил её немощность и то, как она нуждалась в лечении, стоя на пороге Бездны у его ног. Это было в её духе, заставить его сперва злиться на себя и мир, не сохранивший невинности столь юной девушке, а потом с упоением возвращать её этому же миру, спасая и наказывая жизнью. Он давно не собирал эти запретные среди лекарей травы, давно не вспоминал этого рецепта. Пожалуй, только Малена смогла оценить сполна всю сладость и боль исцеления. — Я спас её, Гаррет, она бессмертна, — напомнил Акелиас, но глаза его друга потемнели. — И она ждёт меня. А княжне не пристало ждать. — Мы пробьёмся к пристани, — Игар с ребятами направился в сторону порта, оружие в их руках говорило о том, что пираты ждали от подворотен худшего. — Дайте мне лук, я могу сражаться, — пискнула Илейн, расправляя покатые плечики. Акелиас остановил уже протянувшего ей оружие пирата, сжал древко с прищуром. — Хочешь вооружить микейское отребье? Она с лопатой-то управляется плохо, а из лука тебя первого застрелит, только отвернёшься. Обернувшись на свою служку, он даже улыбнулся той детской ненависти, с которой умело смотреть из-под бровей это бесполезное существо. Сколько раз он ни жалел, что потратил на неё деньги, она всё ж изредка его забавила. Разделившись, часть двинулась за Игаром с крутившейся под ногами старого моряка Илейн, а сам Акелиас с ребятами и Гарретом пошёл к указанному лазу в подземелья. Город опустел, затихли омытые кровью подворотни, чёрный сруб присыпало снегом, растаявшим в грязи. Сеггел вёл их через рыбный рынок, поглядывая на крыши. Но стоило завернуть за угол, как они оказались на лобном месте под стенами темницы. Акелиас остановился, не сразу распознав, что видит. В этой копне спутанной шерсти на костлявых ногах её было не узнать. Если бы не тупая собачья морда, осмысленный взгляд тёмных, до дрожи знакомых глаз, если бы не грива длинных смоляных волос, поднимающаяся до самой холки… Но это была она. Стояла перед виселицей, уперев взгляд в своего брата, качавшегося в петле. На её лапах и шее остались обломки кандалов, и обрывки цепей царапали застарелые раны, проплешины чёрной шерсти. — Малена, — выдохнул он, понимая, что голос подводит его. Но она услышала. Медленно развернувшись, зарычала, завидев его, пригнувшегося от испуга, закутанного в шерстяной плащ. Сделала шаг, будто сомневаясь, и, не совладав с собой, кинулась. — Тварь, — выхватил топор Гаррет, становясь наперерез. — Успела перекинуться. — Малена… Акелиас поразился, с какой силой её лапы ударялись о землю, оставляя глубокие шрамы, восхитился, что смог создать это существо. Под шерстью кипел чистый гнев, на лице, на котором ещё угадывались человеческие черты, полыхала ярость, сконцентрированная на нём одном. Она никогда так не смотрела, вечно безвольная и послушная, даже когда, проглотив последние капли яда, поняла свою участь, даже когда люди отца тащили её в подземелье. Это вгоняло в жар. — Малена! — улыбнулся он ей, раскидывая руки. Княжна притормозила, привстав на задние лапы. А обернувшись на приближающийся звук, пошатнулась под весом второго тела, что налетело на неё из ниоткуда и свалило с лап. Блеснула гладкая чёрная шкура, взмыл в воздух длинный хвост. Гибкая кельпи запрыгнула ей на спину и впилась зубами в холку. Гаррет опешил, заслоняя Акелиаса от сцепившихся тварей. По ушам резанул вой, почти человеческий надрывный крик боли. Малена опрокинулась на спину и принялась полосовать кельпи задними лапами. Плеснула кровь, твари расцепились и снова кинулись, кусая и ударяя лапами наотмашь. — Я должен помочь ей, — потянул он Гаррета за рукав. — Которой? — тот перехватил его руку, встряхнул. — Если ты не заметил, она только что хотела тебя убить. Встряхнув ещё раз напоследок, Гаррет вместе с остальными развернулся к лазу меж домов. Акелиас обернулся на двух чудовищ: круговерть гладкой и косматой шерсти, брызги крови, щедро окропившие землю. Он не знал, что ему предпринять, как вытащить её из этого кошмара. Как ненавидел он это чувство беспомощности, поднимающееся со дна души тёмным илом, отчаянием, застилавшим здравый рассудок… Акелиас ударил кулаком о стену, ничуть не громче собственных оглушительных, бьющихся о стенки черепа мыслей. Они предавали его, они твердили, что он ошибся, что её уже не спасти. Что этот кошмар, её клетку хуже подземной камеры, он создал сам. Земля дрожала под лапами сцепившихся чудовищ. — Эта форма подчиняется боли, но не воле, — понял он, когда кельпи швырнула княжну о стену до скрипа бруса и костей, и её звериное тело ужалось в размерах, глотку разорвал отчаянный человеческий крик, заставивший его сжать кулак. — В тебе ещё недостаёт сил, чтобы заставить эту тьму отступить… Он не понимал, что творит, шагая ей навстречу. Кельпи прыжком оказалась на её холке, принялась рвать когтями косматую шкуру, в которой было так много от её сухих волос цвета золы. Поставив торбу на землю, он достал из неё глиняный конус и голову взятого младенца, что едва приоткрыл глаза, впитывая происходящее. Акелиас поднялся на ноги, держа голову на ладони, проговаривая про себя слова заклинания, от которого воздух тяжелел и озонировал. Весь хаос, вся людская тёмная свобода послужит источником этих сил. Голова с жадностью открыла рот, вбирая в себя всё, что выпустила на волю смута, что было в пропитанном дымом и кровью воздухе, и её колдовское письмо пульсировало свечением, точно полнокровная жила. Малена должна была принять эту силу, иного выбора у неё и не было. Кельпи отступила, почуяв перемену ветра, то, как окрепли ноги княжны, привалившейся к стене. Прыгнула прочь в сплетение улиц, бросив ту хватать воздух постепенно обращающейся пастью. Акелиас медленно направился к ней, ещё не пришедшей в себя и пытавшейся метаться под сдавившей грудь силой, не давая затихнуть словам заклинания. Голова на ладони говорила за него. Этого должно хватить, если он не будет терять времени. — Что ты творишь, — прошипел Гаррет, хватая его за рукав и встряхивая. Но наткнувшись на его улыбку, выругался. — Что ты хочешь из неё сделать?.. — Ты появился вовремя. Я должен помочь ей… Разве ты не слышишь, как она страдает?.. — Я видел её тень, — мрачно кивнул Гаррет. — Ты же не собираешься… — Кто, как не я?! — выкрикнул он, точно в нём что-то освободилось, наметило давно искомую цель. Акелиас чувствовал, как распаляется, но на ладони пульсировало колдовство, выходило со струйкой дымка из ушей и уголков рта, и он не мог позволить себе пуститься в объяснения. Не сейчас. — Можешь идти к Эзхен. Здесь я и один справлюсь. Сбросив с плеча руку Гаррета, он ступил на разломанные доски настила. Под ногами тлели щепки и обломки камня, ветер сеял золу с крыш окольного города, но его губы всё ж разрезала усмешка, когда он услышал за спиной короткое ругательство и шаги. Ему довелось услышать эту историю от самого Мариаса, она стала первой причиной согласия, почему Акелиас стал придворным лекарем. Старый князь вправду отчаялся заиметь наследника, и день ото дня охота заводила его всё дальше и дальше в лес. Он стремился встретиться со зверем, превосходящим его по силе, сгибнуть в славном бою, подобно предкам. Тролля ли, самого ли Зверобога искал, да как-то оказался на восточном берегу. Жаль, белоглазые не видели, а то бы не упустили шанса поквитаться за Миссе. Земли те лежали южнее Волчьего перевала, подле утопленных в болото скал, тёмные чащобы и рощи кривых деревьев, на которых раньше не стихали кровавые стычки. Одинокая изба среди леса тотчас была истолкована как дурной знак, да князь уже направил лошадь в чащу, дружина не успела его остановить. Точно зачарованный спешился и заглянул в приоткрытую дверь. Говорил потом, что ни запаха, ни колдовства не чувствовал, когда смотрел на бездыханное тело, распростёртое на постели. Отчего умерла их мать, не знали. Будто забылась глубоким сном, обняв напоследок детей. Близнецы, они никогда не несли в себе ничего доброго. Но князь не слушал ни поверий, ни доводов рассудка. Единственные дети, не родные ему, а потому способные противостоять проклятию старой ведьмы, остались при нём. Акелиас соврал бы, что не чувствовал за Маленой колдовского потенциала, не видел тени того, что колдуны зовут саа́т, энергией плоти. Он лишь открыл ей путь к свободе, раскрыв резервы её тела. И сейчас обязан был продолжить начатое. Присев за укрытием из обрушенной стены, он навёл порядок в торбе, приходя к неутешительным выводам. Если он собирается помочь и Эзхен, рудоцвета не хватит. Он, конечно, перевернёт все запасы зелий, что у него оставались, но рано или поздно придётся готовить новые. Ему понадобится время, прежде чем Эзхен будет снова принимать лекарство из его рук. Малена же грозит скончаться от полученных ран куда раньше, беспомощно лёжа здесь. Акелиас собирался подойти, как Гаррет остановил его окликом: — Она убьёт тебя. — И что ты предлагаешь? — вздернул он бровь, ожидая с затаившимся сердцем, что друг раскроет себя, покажет обратную сторону своей тени. Но тот лишь покачал головой. — Просто спрашиваю, знаешь ли ты, чем рискуешь. О, он знал. Кто, кроме него, смотрел в лицо отвратительной смерти столько раз, сколько к нему посылали воронов. — Знаю, Гаррет. Ты рискуешь потерять меня, если не подержишь ей голову. Взяв по склянке в обе руки, он направился к лежащей княжне. Та слабо зарычала, уже было собралась метнуться к нему, но Гаррет перехватил большую собачью голову. Акелиас не хотел знать, что тот сделал, но княжна застыла. Позволила отнести себя за укрытие плетня под облетевшие деревья, прислонить к стене и влить в себя зелья, все до единого. Акелиас смотрел в её налитый тьмой взгляд, всё это время затуманенный болью и болезнью. И после её обращения смотрел на неподвижную в его руках девушку, чьё тело было неисправимо увечно от следов язв, а на щеках под ладонями Гаррета остались чёрные точки крови. — Оставим её так? — только и удалось спросить Акелиасу. — Пряха вдоволь потешилась над ней, — буркнул тот, поднимаясь с измятой травы. — Тебя ждёт Эзхен, которой ты тоже должен помочь, если не забыл. Нет, об Эзхен он не забыл. Малена очнётся с новой силой в своей тени, что не даст ей умереть. Но он знал, что будет с городом к тому времени, как это случится. Людские силы, брошенные против кучки эйлэ, истощены и не готовы к тому, что уже наверняка точит когти, сидя в засаде на восточной стороне. Поэтому он оставит знак, который её защитит. Один амулет, добытый на востоке, установил связь с ней за долгие дни у постели. Если белоглазые найдут его рядом с Маленой, они будут знать, кто помог ей спастись, и не тронут. Голову Акелиас оставил у подножия голого дерева, и взгляд тёмных глаз обратился на княжну. Так, после стольких страданий, он просто уходил прочь от неё, оставляя Малену спать без памяти в этом разорённом саду. Оставлял здесь прошлое с его непростительными ошибками. Гаррет перешагнул покосившийся плетень и выдержал его взгляд исподлобья, не шелохнувшись. Но в чём-то Рыжий всё же остался прав. Полотно судьбы предоставило ещё один шанс, Пряха вплела белую нить, которую он мог и должен был окрасить. У него оставалась Эзхен, и её ещё можно было спасти. Вывести на ту тропу, на которой заплутала его любимая, болезненная Малена. Акелиас помнил подземелья другими. Сейчас их затапливал сумрак, кристаллы светлого камня валялись разбитыми вне своих клетей, с потолка летела пыль. — Зачем ты обратил её в это чудище? — раздался позади упрямый голос сына Ригата. Мальчишка явно устал бежать и хотел полаять впустую, но ему было не до глупых вопросов. — Отвечай, душегуб кшеров. — Кет, — попробовал Сеггел. — Выяснишь отношения позже. — Если он и вправду сделал с ней такое, его нельзя подпускать к Эзхен. Надо избавиться от него, пока… — Пока не разболтал всем, что за Эзхен, в числе прочих неравнодушных, идёт неведомый безымянный бог, — процедил Акелиас, смеряя парня взглядом. — Этого боишься? То, что наша Эзхен нужна Тёмному, значит, что в равной степени её хотят заполучить и боги, чтобы помешать его планам. — Хватит считать меня тем, на кого удобно свалить всю вину, — шагнул на него Кет, сжимая кулаки. — Я спасу её только потому, что она важна Сеггелу. А тебя я считал опасным, ещё когда ты забрал голос у Илейн! Акелиас остановил ладонью его кулак перед грудью, сжал, понимая с долей усмешки, что эти руки ещё не загрубели, а на костяшках стирается корка едва подживших ссадин. Кет выдернул свой кулак. — Похоже, что ты должен мне довериться. Сейчас мы на одной стороне, парень. — Я никогда не буду заодно с убийцей и живодёром, — выдавил тот сквозь сжатые зубы. — Ни на что хорошее ты не способен. — Кет, — руки Сеггела обвили его шею сзади, останавливая от второго удара. Амулет со змейкой, зажатый в кулаке, лёг на розовый плащик. Щедро сдобренное кровью дерево, отблеском в темноте привиделось, что он шевельнулся. Кет замер, смиренно опуская руки. Сеггел поднял взгляд на Акелиаса, прижимаясь к уху Кета. — Я знаю, ты ему не веришь, но если он что-то сделает с Эзхен, я сам его убью. Акелиас прищурился, и золото широких радужек вспыхнуло ярче, по запястью вверх взбежала струйка крови, обвивая руку, забираясь под кожу. Не крови, понял тот, отступая. Сеггел едва улыбнулся, отпуская пустой деревянный обруч. — Я не могу позволить этим рукам замараться в крови, — сжал он плечи Кета, раскачиваясь на носках. — Предоставишь убийства мне? — Посмотрим, — буркнул Кет. — Давай веди, куда дальше. Когда они прошли мимо Акелиаса, тот ещё не мог унять ползающее под кожей стылое омерзение. Покинутый змейкой обруч, окроплённый кровью, лежал у носка его ботинка в пятне тусклого света. Каменные плиты дрожали и кренились перед глазами, их окутывало марево колотящего озноба. Он схватил себя за предплечья, ещё чувствуя кожей тот выброшенный амулет, не в силах избавиться от видения того, как змей заползает в его собственные вены. Как же наивно было ему надеяться, что в своей жизни он не увидит того старого, кровавого колдовства, которое ушло из мира со смертью Тёмного, и которое не должно было вернуться никогда. Обернувшись к Гаррету, Акелиас даже в темноте различил эту улыбочку. Знал, что тот никогда не вмешивается в ссоры, предпочитая наблюдать, и, по странному стечению обстоятельств, рядом с ним они случаются куда чаще. Что его чует тьма человеческих душ, само присутствие Гаррета питает людские склоки. Глянув на его тень, Акелиас убедился, что та вцепилась когтями в спины их теней. — Я надеюсь, ты объяснишь, что происходит, — его голос всё ещё дрожал. Гаррет рассмеялся, и с колонн посыпалась серебристая пыль.***
Когда Сеггел вывел их из опустевшего дома Ульварсона, то оказался в сердце хаоса. Сюда ещё не добрались эйлэ во главе с колдуном, у ворот окольного города шла оживлённая осада. Остатки дружины и горожане навалились на ворота, прослышав про внешнего врага. Мокрые от снега крыши медленно занимались огнём. Сруб чёрного дерева тлел алым, сыпал искрами. С небольшой площади у подножия светлого храма открывалась гладь реки и затянутое дымом сизое снежное небо. Сеггел как завороженный смотрел на поднимавшийся от маковок детинца дым, окутывающий башни в разукрашенных гульбищах и резных флюгерах. Ему не оставалось ничего, кроме как поверить, что Эзхен и вправду может быть в этих стенах. Больше никто не мог учинить всё это, не мог призвать ни Маэса, ни белых всадников, не мог стать причиной смуты. Межь не Пустошь, привычная к таким грозам, и что с ней сталось после всего… Сеггелу было страшно от предчувствия, засевшего в горле ещё когда загорелись Вершки, когда он оказался в подземном храме прежнего мира, будто всё, что он знал и видел, — лишь кожура, за которой медленно открывается сочащееся застарелой жутью настоящее. И во что только затащила его Эзхен… Во что она затащила себя, исчезнув в этих стенах. Подмога из них была неважная. Сеггел, конечно, подозревал уже, чего стоит Ригатсон, но тот сам себя боялся, а об огне в Вершках говорил так, словно и не помнил ничего. Вот и сейчас Кет напрягся, стоило раздаться стуку копыт, показаться небольшой конной процессии в серых кафтанах дружины и одном чёрном, во главе. Вот только голову верховного жреца венчала серебряная лента обруча с запёкшейся кровью на резьбе острой чешуи. Их окликнул жёсткий голос. Ригат подъехал наперерез, когда заметил и Сеггела. Не то чтобы на его лице, больше похожем на костяную маску, когда-то отражалась радость. Но обращался он всё же к сыну. — Кет! — Ригат не выглядел встревоженным, только чуть более злым, чем в прошлый раз. — Где ты пропадал?.. — Тебе-то какая разница? — парировал Кет, отчего всадники за спиной Ригата переглянулись, явно уверившись в своих догадках. Сеггел глянул на него, гадая, не он ли, стоя между ними, послужил причиной этой дерзости. — Я что, в кои-то веки тебе понадобился? — Я вижу, что этого уже не повторится, — смерил взглядом тот Сеггела. — Иди в храм и проси Хранительницу о милости, Кет. Враг за воротами, одна она ещё может что-то сделать. — Ригат, есть дело куда важнее защиты ворот, — шагнул к нему Гаррет. — Город обречён, твоя богиня вряд ли отзовётся. Иди с нами и помоги спасти одну девушку. Она стоит всех твоих молитв. — Как ты смеешь, — прошипел тот, натягивая поводья. — Говори со своим князем как подобает. И не смей порочить имя Хранительницы. Какая-то девка не может быть важнее… Из храма раздался грохот, часть колоннады осыпалась аркой, обнажая купол залы и замершую статую, припавшую на одно колено, оперевшуюся руками на крошашийся камень. В наступившей тишине глухой скрежет, затем шорох и треск, грохот обломков мрамора плащаницы, устилающих пол подле обнажённых ног были оглушительными. Шаг, затем ещё один, скрип и глухой треск белокаменных стен, расступавшихся перед ней. — Может, Ригат, — проронил Гаррет с каким-то мрачным удовольствием. Сеггел похолодел от того, что застывший взгляд Хранительницы был обращён не на занимающийся пожар, не на осаждённые ворота и залитые кровью улицы, а на детинец, и направлялась она, похоже, не по их души. Всадники рассыпались по площади, Ригат замер, натянув поводья приседающего на задние ноги коня. Сеггел схватил руку Кета и потащил прочь, но тот стоял как вкопанный. Оглянувшись, он понял, что остальные тоже не могли оторвать взгляда от движений ожившего камня. Статуя, одетая в обломки присборенной на груди ткани, шагнула на площадь. По белому живому мрамору вились сверкающие татуировки беснующихся псов, сияние из трещин мрамора стекало по ногам и плавило камень, за которым сверкал металл. Земля вздрагивала под её ногами, скала гудела, камень подымался пылью. Сеггел видел что-то подобное в подземном храме. Не тела богов, но рукотворные статуи, по-видимому, способные прийти в движение. — Богам Эзхен живой не нужна, — напомнил Гаррет. Сеггел, выругавшись, обнаружил себя отстающим и побежал к высокому крыльцу. — Хранительница, — прошептал Ригат, спешиваясь и припадая на колени перед ней. Но та и не смотрела под ноги. — Не гневайся… — Отец, бежим! — схватил его плечи Кет, подбегая и пытаясь оттащить из-под накрывшей их тени. Сеггел замер на ступенях, уставившись на них. Он сомневался, что Ригату хватит мозгов убраться из-под ступней, а Кету — сил сдвинуть его с места. — Идиот, — процедил Акелиас за его спиной, отступая за открытые настежь двери. Улица озарилась свечением, заставившим статую остановиться, повернуть голову к воротам. Было лишь вопросом времени, когда колдун крови справится с неорганизованной заставой рамейского войска, даже на границе не видевших настоящее колдовство. Первый всадник выскочил из проломленной плеши, сплеча срубая последних защитников. Чёрные хлысты раскидали людей, освобождая дорогу перед высоким типом в серебристых одеждах. Повисли в воздухе, ленивыми угрями прощупывая влажный воздух. — Скорее, — перехватив топор, Гаррет махнул рукой на двери, и Сеггел сорвался с места, обернувшись лишь на пороге. Когда Гаррет уже сходил вниз со ступеней, шагая навстречу колдуну. Он замер, смотря с высоты десятков ступеней, как эйлэ схватились с остатками защитников на воротах, но служили лишь отвлечением, преградой на пути к колдуну, что ножом рассекал хаос битвы, усмиряя его вокруг себя движениями крови. Воины невольно склонялись перед ним, разящие мечи отворачивались и выпадали из рассечённых рук. Чёрные угри пронеслись за жестом колдуна, устремляясь прорезать насквозь плоть и мрамор. Статуя занесла руку. Сеггел прикрыл глаза тылом ладони, отворачиваясь от готового обрушиться удара. Но та уперла пальцы в землю, укрывая ладонью Кета с Ригатом. Колдовство оставило на пальцах мрамора кровоточащие сиянием полосы. Она защитила их. И тотчас потеряла внимание колдуна. Тот двинулся к крыльцу, и за ним, выныривая из битвы точно из воды, устремились эйлэ. Гаррет перехватил топор, тяжёлым шагом сходя со ступеней, выходя против них в одиночку. Сеггел положил руку на рукоять палицы, которая всё ещё была заткнута за пояс, такая бесполезная по сравнению с кровью. Но похолодевшая ладонь сжалась на истертой коже, и он медленно встал за спиной Гаррета. Кет, конечно, не смог не отличиться, когда выбрался из клетки каменных пальцев, но Сеггел всё же вздрогнул от неожиданности, когда раздался отчаянный крик: тот вытащил из ножен отца меч и побежал наперерез одному из эйлэ. Сеггел уже приготовился к тому, что ромфея снимет ему голову, как статуя развернулась и с растрескавшей камень скоростью перекрыла всаднику путь, сгребла Кета в ладонь. Подняла над землёй как хрупкого мотылька, опускаясь на одно колено. Мрамор пошёл трещинами, заливая белую кожу сиянием, она покачнулась, восстанавливая равновесие. Подняла раскрытую ладонь к глазам, что широкими потёками сияния заливали лицо, две ярчайшие звезды. Она не просто защищала своего послушника, она защищала именно его. Рассмотрев сжавшегося перед ней Кета со сквозящей через трещины морщинок нежностью, как можно аккуратнее сжала пальцы, чтобы, отведя от него взгляд, другой рукой обрушить удар на эйлэ. Свет в ней стал ярче, показался обнажившийся за трещинами металл, когда она опустила кулак, сыпля осколки мрамора и взметая пыль и камень брусчатки, заставляя белых лошадей подняться на дыбы. Те наверняка не думали сражаться с ожившим камнем, но сомкнули строй, выстояв против первого удара и позволяя колдуну уйти. — Беги, — процедил Гаррет. Сеггел перевёл взгляд на него, по-прежнему стоявшего у подножия лестницы с топором наготове. Неужто собирался остановить его… Отчего-то был уверен в своих силах даже перед колдуном. Тот с показной досадой растянул бледные губы, показал мелкие острые клыки, и чёрная кровь вскинулась в воздух, описала спирали и упала хлыстом. Гаррет встретил её взмахом топора, что просвистел по косой, рассекая насквозь, и заслонился рукой от брызг. Колдун отступил, выхватил нож и рассёк руки до локтей, кривя рот в тихом змеином шипении. Один из змеиного народа, понял Сеггел, невольно отступая за двери, удерживаемый от побега одним любопытством. Гаррет замахнулся, и кровь с его лезвия рассекла воздух изорванной лентой, ужалила землю тонкими струйками дыма. Каким-то образом кинулась на своего заклинателя. Колдун уклонился, падая на колени, вскочил, рассекая внутреннюю сторону плеча и бросая кровь с ножа. Гаррет заслонился рукой, но брызги впились в доспех и оставили подпалины. Он пошатнулся, оперся на древко топора. Почуяв близкую победу, колдун поднялся на ноги, оторвал по плечи грязные рукава, обнажая блестящие от черноты руки и направляясь к нему. Гаррет силился не упасть, подпуская его вплотную, сутулясь над собственным топором и тяжело дыша. По его коже расползалась чернота, по доспеху медленно стекала уже его кровь. Когда колдун занёс над ним руку, Гаррет поднял голову. Тот вздрогнул, попятился, на белом лице отразился ужас. Сеггел округлил глаза и тут же прогнал эту мысль, но на белом лице отразилось мимолетное… узнавание. Широкая пятерня схватила колдуна за ворот, сгребая над землёй. Гаррет вздёрнул его над собой и тотчас с силой впечатал спиной в землю, вжимая пальцы в серебристую мантию. Сеггел замер, закусив костяшку пальца. Он не мог так легко его убить, но Гаррет выпрямился, опираясь на топор, покачнулся, и Сеггел осторожно приблизился. Колдун не вставал. На его груди чернели отметины от пальцев, что прожгли ткань до самой кожи. — Гаррет, — попытался он. — Ты ранен. — Бывало и хуже, — поморщился тот. — Этот ящер даже не задел меня. Колдун простонал, едва ворочаясь в грязи. Сеггел попятился. — Я уже не тот, что прежде. Большее что смогу, это удержать его. Помоги Акелиасу. Помни, — рука Гаррета легла ему на плечо, горячая и тяжёлая, и Сеггела пробрала дрожь от прикосновения. — Важнее неё отныне ничего нет. — Да, — только и смог кивнуть он, затыкая палицу за пояс и отступая к крыльцу. По пути сомнения и догадки стали дымиться не хуже тлеющих стен. Войдя в первую залу, Сеггел заслонил слезящиеся глаза от дыма, но заметил фигуру вдалеке. Прищурившись, он различил бредущих Акелиаса и Эзхен, которая едва переставляла ноги. Он не сразу узнал её, залитую кровью, исхудавшую в облепившей тело лекарской рубахе, с заткнутой за повязанный на поясе платок ромфеей, пульсирующей рыжим и багровым. Её волосы… Их почти не было, белые пряди закрывали лицо до подбородка лишь спереди, а короткие неровные обрывки на затылке были грязны от сажи и крови. Уши без серёг плотно прижаты, поцарапаны. Сеггел кинулся к ним, подхватывая её под вторую руку. У неё не было сил протестовать. Но при звуках боя уши Эзхен дёрнулись, она оскалила клыки. Когда они вышли на крыльцо, и вовсе потянулась к ромфее, смотря на серебристых всадников, которые приканчивали остатки дружины, и на статую, поднимающую на неё тяжёлую голову. — Не дури, — остановил Сеггел готовую пойти на богиню Эзхен. — Умей выбирать врагов по силам, в конце концов. Она попятилась к стене, глядя на богиню, на руку в паре саженей от неё. Сеггел заслонил Эзхен собой, хоть и не представлял, как может помешать огромной статуе. Но та, отпустив бледного, как мел, Кета соскользнуть рядом с ними, отвернулась к эйлэ. — Почему она нам помогает, — прошептал Акелиас. — Бежим, пока она не передумала, — решил Сеггел и потянул Эзхен прочь с площади. Больше они не медлили. Прижимаясь к скале, заслоняя лицо от влажного ветра, Сеггел всё же рассмотрел парус за клочком тумана у причала. Команда Гаррета действительно добралась до корабля. Кет и Гаррет появились на лестнице позже. Когда волны подхватили борт и отнесли от берега, а вёсла ударились о воду, со скалы в реку скользнула чёрная тень, нырнула, уходя на глубину гибкой выдрой. Эзхен безразлично проследила за ней, затем облокотилась на борт, полулежа на скамье. Подняла глаза к горящим башням. Снова пошёл снег, крупными хлопьями тая на ресницах. — У каждого из нас есть тени, — ответил Гаррет, смотря на отражение в рябых волнах, плачущее искрами и языками пламени. — И порой не получается держать их голодными.