Смотря множеством глаз, я время от времени замечал, всё убеждаясь, что эта земля собрана непривычным мне способом. Возможно, это испытание, эта постигшая нас катастрофа была послана нас научить. Но к чему тогда все эти бессмысленные жертвы? Нас осталось мало. От нас осталось мало.
© Маэс, расшифрованные заметки на полях бортового журнала на странице с рисунком дуального мира
Второй день кряду сыпал снег, таял на волнах и обращался сетями бледной пены. Эзхен протягивала руку за борт и гладила ледяную воду, пропускала между пальцев мягкие барашки гребней. Ветер пока благоволил им, ластясь к тяжёлому от влаги светло-сизому парусу. Но Гаррет всё же предпочитал не полагаться на волю стихии, и по его команде ритмично опускались вёсла. Южный берег они держали по левую руку, направляясь к западу, к Русалочьему Гребню. Крутые бока «Пенной Девы» испещряли боевые шрамы, украшали щиты, вздёрнутый гибкой лебединой шеей нос корабля смотрел в туманную даль, из которой с каждым порывом ветра грозили проступить скалы. Эзхен не слышала о Русалочьем Гребне до этого дня, а из разговоров поняла, что даже у матёрых моряков не всегда получалось совладать с рифами. О них говорили вполголоса, будто и вправду верили, что устремлённые в низкое небо, окутанные туманом каменные ножи взаправду хранят морские девы. С юга и севера к ним подступают крутые берега островов, галечные мели и занесённые плавником пороги. Там и рыба не проплывёт, не рискуя показаться над водой. Но обходить их по суше, таща волоком Деву на брёвнах — не вариант: берег Вдовьего полуострова с севера хоть и глубоко вонзился в Геанну, но остался отвесным и скалистым. Пусть Гаррет и знал места, корабль едва ли можно было волочить по скалам и тонким бревенчатым мостам. А на южном берегу сквозь зарево догорающего Раверграда прошлой ночью они различили огни погони. — За тобой идёт ящер, — сказал Акелиас, как только они отплыли, помогая Эзхен устроить ноющее от боли и усталости тело меж бочек с припасами. — Ярровеш, — процедила она, поднимая взгляд на маковки тлеющего детинца и злясь на собственный слабый голос. Чужак, невесть как заслуживший благоволение отца: Саннозе отдал ему клан коаков, когда те лишились асзена. Хотя теперь Эзхен и догадывалась, как. — Не знаю, из какой дыры он выполз, но в Пустоши его спасла только проклятая чёрная кровь. Колдуны не гибли в Пустоши. Она узнала это, когда поняла, кто такой Ярровеш, различив узор чёрных вен на его прозрачной коже оголённой от ворота шеи. Выходя из шатра отца, ящер улыбнулся ей. Растрепал кисточку капюшона. Затем оглянулся на Саннозе и, Эзхен следовало бы догадаться ещё тогда, произнёс что-то на змеином языке. Страшные слова, они заставили лицо её отца окаменеть, а нечто за тенью его нового, рассечённого надвое сердца, ответить. — Известно, из какой, — хмыкнул Гаррет, вполоборота приглядывая за ней с того момента, как она ступила на его борт. — Тёмный культ и не таких тварей способен породить. Эзхен раньше не слышала о культе, но само название его влекло под хмарную серость тихого полудня тень её преследователя. Она была обязана расспросить об этом Гаррета, но только когда под их ногами будет твердая земля, а ящер перестанет дышать в спину. Позже Эзхен услышала, что это Гаррет удержал его, позволив им сбежать. Ярровеш и ей самой внушал омерзительный подлый страх, когда приезжал к отцу. Каков он в бою, она надеялась никогда не узнать. Как и какой ценой Гаррету это удалось. Одно она знала точно: Ярровеш — верный пёс Тёмного, и он не отстанет, пока не получит её кровь, даже если она заберётся в сам Сатхар. На берегу в снежном тумане виднелись лесистые холмы и крыши рыбацких деревень, тусклые огоньки фонарей. Эзхен облокотилась на борт, прикрывая веки. Битва и казни выпили из неё все силы, сейчас она смутно помнила, как проходила по объятым огнём залам терема, по его дымящимся половицам. Наверное, она бы вовсе не вышла оттуда, если бы её не нашёл Акелиас. Уже позже она поймёт, что княжий лекарь знал все эти коридоры, что нашёл её по следу крови, тянущемуся за остриём ромфеи, которую она волочила по ковру, по подпалинам от огня... Ведь она так и не отняла ладонь от рукояти, и заклинание слабо горело на клинке. Но тогда, сидя на мягком, тлеющем под ней ворсе, различая его фигуру в дыму, Эзхен рассмеялась от облегчения. Что он пришёл, что поднял её на руки. Его голос, шум пожара и битвы смешались до неразличимого, но тогда это не было важно. Эзхен смогла идти, только когда в дыму образовался просвет, и повеяло свежим воздухом. А ещё они разбудили статую, и то, что она не раздавила Эзхен на месте могло значить, что не все боги желают ей смерти. Гаррет, однако, был спокоен, и его спокойствие пока держало дух команды. — Что-то вижу, — огласил Сеггел с мачты. Живой, вопреки слухам, но уже отчего-то не раздражающий. Когда к ней придут силы, Эзхен поблагодарит его за всё и попросит прощения. Хоть и будет сложно вспомнить рамейские слова, которые она не учила. — Тебя за тем туда и посадили, что б ты говорил, что видишь, — процедил Акелиас, злой от промозглого ветра и брызг, наверняка замочивших его драгоценную торбу, и поминутно отирающий пот со лба. Его посадили на вёсла, вынудив скинуть мешковатый плащ, и рубаха взмокла, облепив широкую спину. Сеггел кинул в него камешком, снова всматриваясь в туман. — Я думал, что только по ночам буду тут торчать. Днём-то я не лучше вашего вижу… — процедил тот, почесывая затекшие на крестовине бревен ноги. — На что оно похоже хоть? — откликнулся один из моряков на вёслах. — На Гребень аль на остров? — На остров… А нет, уже не вижу. — Бездна и прихвостни, — вздохнул другой. — Надо вернуть туда Удальрика, тот хоть знает, что он видит. Эзхен положила щеку на щербатый, скрипящий на волнах борт, прикрывая глаза. Она надышалась дыма, если в голове до сих пор звучал мерный гул, похожий на пульсацию крови. Клинок ромфеи был тёплым, даже кость ножен нагрелась. Она в забытьи снова гладила их, впитывая кончиками пальцев сытое спокойствие клинка, и бороздки узора уносили её далеко, прочь от скрипа корабля и качки волн. В этом месте густая теплота накатывала одеялом, погружая в сон. Не забывай, говорил клинок её собственным голосом, никогда не забывай о крови. О том, кто мы вместе, когда мы сыты. Кровь уже близко, она сама ищет тебя, ты можешь её достать. Ты можешь напоить меня ею… Забавно, раньше она не различала слов, а теперь они песней крови звучали в ушах. Вторая половинка её души говорила с ней. Эзхен не хотела напоминать, что именно эта часть, ныне заточённая в клинке, повинна в бедах эйлэ, в смерти их веры, их земли. Не хотела напоминать, что у неё есть тьма причин не верить сладким заверениям ромфеи. Скамья рядом скрипнула, и от раздражения у Эзхен дернулись уши. — Я хотела поблагодарить тебя, — испуганно проговорила Илейн, тут же вставая и намереваясь отойти к другому борту. Эзхен схватила её за руку, удержав. Губы у микеянки разомкнулись от удивления, она выдержала её взгляд. — Ты разговариваешь, — улыбнулась та, притягивая за руку. Илейн опустила ресницы, присаживаясь рядом. — Господин Гаррет вернул мой голос. Спасибо Кету и… Сеггелу, кажется. Они спасли меня. Прямо как ты, когда мы сбежали. Я нашла в себе смелость, которой так долго не могла набраться. — Сколько? — Меня клеймили в двенадцать, — прошептала Илейн. — Три года назад. Но и до этого я, пусть и считала себя свободной, таковой не была. Мои родители… те, кто выучил меня грамоте и держал на ферме, продавали нас рамейцам с караванами. Продали и меня. Эзхен отпустила её руку, различив на загрубевшей коже древесного цвета следы тяжёлой работы и корочки ссадин. — У тебя не было другой судьбы, кроме как оказаться на рынке, — прошептала Эзхен, опуская взгляд. — В Тушторге, — кивнула Илейн. — Туда свозят живой товар со всей Мёртвой Пустыни и продают караванщикам, те уже едут по рамейским городам. Но со мной обращались хорошо. Это уже потом… Потом её заставили таскать трупы в городе, полном заразы, лишили возможности докричаться до правосудия, клеймив железом детское лицо в охристых конопушках. Эзхен прижала уши, придушила в себе росток гнева, зажимая пульсирующий от проснувшейся жажды клинок. — Какой он? — кивнула она в сторону Акелиаса, чтобы перевести тему на ту, от которой голос ромфеи уймётся. Колени у Илейн сжались, ноги напряглись. Мышцы вспомнили в надежде защититься. Эзхен прищурилась, меж лопаток пробежал мерзкий холодок и заставил обернуться на лекаря. Тот опустил вёсла в воду, откидываясь на скамье, перехватил её взгляд, тяжело выдыхая. Пот сделал его рубаху почти прозрачной, снег горячими каплями бежал по напряжённой шее. Эзхен почувствовала подступивший к коже жар и прикусила губу, отворачиваясь. — Ужасный, — прошептала Илейн и рывком поднялась со скамьи. Эзхен не стала её останавливать, уставившись на вздымающиеся волны, тающие в густом тумане. Ветер остудил её щёки, поднял остриженные пряди снега. Тонкая струйка сладости в этом ветре огладила её лицо, зацепилась за серьгу и прозвенела медью на ухо: — Я тебя первая нашла… Эзхен вздрогнула, подскакивая над бортом. — Тревога! — заорал Сеггел с мачты. — Тре- Волны взметнулись над ним, схлестнулась пена, окатывая гребцов. Эзхен вцепилась в борт, её ноги поднялись и с размаху ударились о палубу. Рядом приземлился Сеггел, с воплем и руганью распластавшись на спине одного из моряков. Речная гладь отдалилась и ударила в лицо в одно мгновение. Корабль замер, проворачиваясь вокруг своей оси в расплывающихся кругах пены и ленивых крупных пузырях. Борт нехорошо скрипел, раскачиваясь. Эзхен уставилась на воду: с глубины медленно поднималась громадная тень. В следующий миг мачту снесло что-то тяжёлое и смертельно быстрое. Эзхен обернулась, провожая замершим взглядом тонкое осклизлое щупальце, уносящее прочь парус и обломки мачты. Она обмерла от размеров, от поднявшегося гула. Похолодевшие руки вцепились в мокрые доски. — К оружию! — крикнул Гаррет, но его крик утонул в рёве вздымающейся воды. Ударившись о воду, щупальце вытолкнуло тело, облепленное мокрой белой тканью длинного платья. Выше талии оно было вполне человеческим, кроме прозрачной кожи и раздувающихся жабр на выпирающих рёбрах. Девушка, вытянутым лицом и миндалевидными глазами лани похожая на островитянку, откинула с высокого лба мокрые смоляные волосы, подняла над водой щупальца, играючи подставляя блёклому солнцу тысячи присосок из маленьких игловидных зубов, раскрывающихся с шорохом игл. — Пошлёшь своих друзей на верную смерть или пойдёшь со мной, моя… — пропела она, нависая над кораблём угрожающе высокой тенью, — девочка-эйлэ?.. Сейчас она куда больше походила на богиню, нежели когда валялась в соломе с разорванным горлом. Эзхен сжала зубы, чувствуя на них вкус крови той девчонки, поднимаясь на ноги на раскачивающейся узкой скамье и вынимая меч. По рукам прокатился гул предвкушения, она выдохнула пар сквозь клыки. Йола улыбнулась: — Ты никогда не дорожила людьми. Щупальца ударились о борт, кроша дерево в щепу. Отрезая её с обеих сторон. Моряки кинулись врассыпную, хватая оружие. Эзхен удержала равновесие, резанула ромфеей по скользкой чёрной коже, пуская густую тёмно-синюю кровь. Йола вскинулась от боли, над кораблём повисли извивающиеся тени, но Эзхен уже перемахнула через пару скамеек, направляясь к носу корабля. — Руби! — крикнул Гаррет, и только щупальца обвили борт, сжимая до натужного скрипа, как по ним ударили топоры. Йола взметнула израненные конечности над кораблём, поднимая уцепившихся за них людей, и резкими движениями смахнула их в бурлящую реку. Из глубины поднималась тень её туловища, подобно длинному, лишённому панциря раку, стоявшему на дне. Щупальце просвистело над ней, Эзхен увернулась кувырком, пролетая над палубой и приземляясь на высокий борт. Нос корабля поднялся на волне, она покачнулась, балансируя на мокрой доске. Оскалила клыки, перехватив ромфею в обе руки. Нос замер в высоте перед падением, деревянная Дева обратила взгляд к непроглядной серой пелене, лишь по блику солнца обозначившей небо. Эзхен переступила с её волос на занесённую руку, сжимавшую скрипящий в стальной скобе фонарь. Йола прекратила крушить корабль и обернулась на неё. Эзхен прыгнула, только щупальца устремились к ней, раскрывая круглые пасти присосок. За взмахом ромфеи лентой полетела кровь. Эзхен закрутилась, выставив клинок перед собой, но одно щупальце выстрелило наперерез и обвило тело. Её переломило пополам раскалывающей болью. Ромфея пропахала глубокую колею в толстой шкуре, клинок загудел от натуги, застряв в когтях присоски. Рука Эзхен задрожала, возвращая в сознание. Она закричала, задыхаясь и суча ногами в тугой хватке. Щупальце с силой взметнулось в воздух, ноги метнулись вверх, кровь ударила в голову, и Эзхен выплюнула содержимое желудка, прикусив язык. Вода и небо смешались, когда её протащило высоко над кораблём. Рукоять стала скользкой: кровь с порезов стекла на ладони. Но пальцы крепко вцепились в ромфею. Замерев на пике высоты, щупальце сорвалось вниз, устремляясь в воду. — Стой!!! — заорала Эзхен. — Я!.. Йола повелась, ослабляя скорость, и Эзхен окатило ледяными брызгами, протащив над водой. В следующий миг она замерла напротив белого платья, повиснув на впившихся в кожу присосках. — М? — изобразила интерес Йола, кривя губы. — Я… — прохрипела Эзхен, — говорила, что ты отвратительно привлекаешь к себе внимание? Она даже не удивилась, когда щупальце обрушилось на палубу, кидая ей в лицо щепки. Заслонившись рукой, Эзхен пролетела над головами моряков и врезалась в обломок мачты. Столкновение выбило из неё дух, но в безвольно мотнувшуюся голову иглой вонзилась яростная затея. — Ты пойдёшь на дно вместе с ними, — процедила Йола. — Вид Бездны многим открывает глаза. Губы Эзхен искривились. Она сильнее прежнего ощутила гул крови в руке, голос клинка, звучащий в ней набатом ещё с первой злополучной ночи. Голос, зовущий к себе, из-за которого она снова и снова гладила костяные ножны. Позови меня, я жду только твоего слова. Напои меня, и я дам тебе всё. — Скорее уж ты, — подняла Эзхен меч, высвобождая его из толстой шкуры. Брызги ледяной воды коснулись окровавленного клинка, к плечу взбежала приятная дрожь. Она занесла ромфею над обвитым вокруг её талии щупальцем. — Аэрхагс! Клинок осветился багровым пламенем, пожирая последнюю строку заклинания. Эзхен устремила остриё на богиню, в следующий миг исчезая из тугой хватки облаком кровавого мерцания. Ромфея выросла в длине, прорезая пространство летящим в грудь монстра копьём. Клинок завихрился багровым туманом, сыпля звёздные искры. Йола взметнула щупальца, заслонилась руками, её лицо вытянулось. Широкое тело распласталось по воде, намереваясь уйти в глубину. Но Эзхен успела. Алое копьё вонзилось в грудь за белым мокрым платьем, разметало кровь и осколки костей. Крутясь вокруг своей оси, оно продолжило вращаться и выходя из тела богини багровым шлейфом, рваными клочками кожи и иглами длинных волос. Йола запрокинула голову, слабея. Эзхен вырвалась из плоти и отпустила её в сокрушительное падение. Корабль захлестнули волны, ослабшие щупальца провозили по палубе, цепляясь за ящики, бочки и тела, чертя кровавые разводы. Борт накренился, моряки ударами топоров отцепляли когти присосок, пока те не перевернули Деву. Беснующиеся волны покрыла кровавая пена, тёмное багровое пятно расплылось под кораблём, где медленно уходило на дно массивное чудовище. С последним ударившим о воду щупальцем моряки подняли глаза на реку. Эзхен не было видно. — Вон! — кто-то указал на крупную щепку, болтавшуюся на волнах. Гаррет не раздумывая нырнул за ней, а над водой показался уже с Эзхен. Когда её выволокли на палубу, она была без сознания, но продолжала сжимать ледяной белой рукой ромфею.***
— Что это она учудила? — опасливо оглядывались моряки на лежащую поперёк борта девушку, укутанную в ткань. Эзхен не приходила в себя, а день тускнел. Из тумана всё не показывались скалы, только проступали над низкими облаками блёклые силуэты лесистых берегов. Они сбились с курса, солнце потерялось за сизым маревом. И не было мачты, чтобы хоть как-то заглянуть за кажущийся ещё ближе край. — В её лёгких нет воды, она холодная, как металл, я бы сказал, — опустился на уцелевший ящик лекарь, утирая лоб под тесёмкой, — что она одной температуры со своим клинком. Но она жива, и это... странно. — Она не просто израсходовала чары, — покачал головой Гаррет. — Она забрала из клинка слишком много и, похоже, магия испила из неё самой. Знал бы я, что эйлэ делают в таких ситуациях… Сеггел ударил себя по коленям, вставая и уходя прочь от бессмысленных разговоров. Раздробленные в щепки скамьи и разломанные борта приводили его в тихое, тягучее отчаяние. Их разбитое корыто пока держалось на плаву, но кто бы поручился, что надолго. Их может потопить любая достаточно крупная волна. — Тоже хернёй страдаешь, — пнул он сапог Кета, сидящего у носа корабля рядом с Эзхен. — Кшеров помазанник божий, ни слова мне не сказал с самого отплытия. Че дуешься-то? — Что она сделала? — прошептал тот, смотря на спокойное лицо Эзхен, не подававшей признаков жизни. — Да Кшеру ясно что, она ж эйлэ нахрен, — развёл руки Сеггел, накреняясь над ним. — Какую-то херню выдумала и завалила богиню. — Чего ты такой злой, — поморщился Кет. Тот сплюнул и отвернулся. — Радовался бы, что мы все живы. — Ты-то как же, — буркнул Сеггел. Кет поднялся, подошёл, оперся на кусок уцелевшего борта рядом, ставя руки по обе стороны от него. Выдохнул, сдувая чёрные спутанные волосы. Сеггел раздражённо перебрал пальцами на плече. — Я не знаю, почему статуя защищала меня. Когда она подняла меня, я почувствовал что-то… странное, будто… встретил того, о ком всегда знал, но никогда не видел. Будто её лицо вдруг стало мне знакомо. Я тогда хотел, чтобы мы все спаслись. Ты, Эзхен… Может, она услышала. Сеггел фыркнул, разворачиваясь к нему. — Ты куда страннее её, — кивнул он на Эзхен. — Вы оба, раздери вас Бездна, те ещё ларчики. — Ларчики? — Так бы вас и обнёс, — оскалился Сеггел. Кет подавил улыбку, углубив ямочки на щеках, пряча взгляд. Сеггел огладил кончиком языка передние зубы. Вздернул его воротник, отчего ноги Ригатсона на мгновение потеряли опору. — Слушай, Кетти. Я ведь правда видел остров куда поближе этих. Скажем Гаррету? — Так или иначе, у нас маловато осталось вёсел и рабочих рук, — откликнулся Рыжий, перешагивая через привалившегося к скамье раненого. — В какой хоть стороне? — Не всё ли равно теперь, когда нас взболтало и выплюнуло, — облокотился на борт Сеггел. — Справа от солнца на ладонь-две. Вроде. — Тогда держим курс на север, — кивнул тот. — Нам и рыбацкой деревушки хватит, чтобы найти доски на починку Девы. К вечеру туман развеялся, из клочьев его проступил ершистый гребень скалы. Выросла тёмная громада острова, густая тень проглотила их, оставив горстку тревожных огней. Моряки спрыгнули на мель и волоком затащили корабль на песчаную косу. Фонарь рассеял сумрак, со скрипом раскачиваясь в руке морской Девы. Акелиас поднял Эзхен на руки. За ней протянулись тяжёлые одеяла, ромфея остриём прочертила колею на песке, намертво зажатая в ладони. Сеггел проводил их взглядом, спрыгивая вслед за Кетом. Тот прислонил ладонь к светлому камню за железной решёткой, и внутри народился огонёк, вспыхнул чистым жёлтым светом, хоть камень и не видел солнца весь день. Подняв фонарь на длинном шесте над процессией, точно фонарщик при караване среди зимы, Кет двинулся в лес. Гаррет шёл первым, с масляным фонарём в одной руке и топором в другой. Тропа поднималась в гору, теряясь в чаще. Меж плотно сомкнутых крон беззвёздное небо опускалось плотной шалью, лес полнился шорохами и всполохами тусклого голубоватого света. За тонкими, сухими древесными стволами то и дело показывались лица — языки бледного огня. — Уисы! — громко прошептал Игар, шныряя взглядом по темноте. — Не слушайте их речей, эти блуждающие духи тем и маются, что заводят туда, откуда нет выхода! Сеггел проследил за полупрозрачными фигурами, облачёнными в простецкую рыбацкую одежду, со спутанными сетями на плечах, с застрявшими в плоти якорями и крюками, зияющими ранами, что навсегда остались с ними. Уисы прятались в подлеске, выглядывая на путников. В стылом влажном ветре едва различим был их тихий голос: — Воротайтесь, пока не поздно… Я покажу дорогу… — Я знаю эту тропу, я помню её как тогда… — Здесь вам не сыскать подмоги... — Что это за остров? — нагнал Сеггел Гаррета. — Почему они говорят нам возвращаться? Деревья расступились перед широким лугом, усеянным тёмными извитыми побегами рудоцвета на бледном мху. За каменной изгородью виднелись огни небольшого селения, а выше, над камышовыми крышами коренастых полуземлянок, темнела скала. Плоская зазубренная тень закрывала полнеба. — Вышатский остров, — протянул Гаррет. — Мы в Мигреесе. — Разве к Вышате можно причалить? — прищурил Игар единственный глаз. — Это же у самого северного берега, да ещё и за Гребнем. Ты что-то путаешь, Гаррет. Мы не могли настолько сильно заплутать в тумане. — Выходит, что причалить всё же можно, — буркнул он. — Это Вышата, Игар. Я ни с чем не спутаю эти скалы. — Ну, раз уж ты так говоришь, — проследил за ним Игар, и его голос стал тише. Миновав калитку в каменной изгороди, они вошли в круг огней деревни. Постоялого двора или чего-то похожего на трактир не оказалось, и местные привели их в дом старосты, просторную светлую полуземлянку. За окнами под самой крышей мерцали звёзды, паутину балок увешивали полотнища и рыбацкие сети, в сетях коптилась рыба. За чугунной решёткой очага трещало пламя, стеля под потолком дым. На сухом земляном полу без скамей и мебели они расположились на тюфяках и матрасах. Гаррет скрестил ноги на холстяном коврике, положив топор на колени. Староста, тронутый сединой хмурый мужик в меховой накидке, сразу признал в нём главного и завёл беседу вполголоса, обстоятельно выспрашивая обо всём. Акелиас устроил у себя на руках Эзхен, придвигаясь к огню. Едва ли жаркий очаг согрел её, пальцы так и не разжали рукояти, но она привалилась к его плечу, будто и вправду спала, а лицо из мертвенно неподвижного приобрело выражение спокойствия. Сеггел настороженно поглядывал на неё. Хотел бы он предложить хоть что-то, способное вернуть её к жизни, эту странную эйлэ со столь мощной магией в её клинке. И пусть в последнее время она несла лишь разрушение, он не мог не восхищаться ею. — Сег, — шепнул Кет, набрасывая ему на плечи одеяло. — Отдохни хоть немного. Послушай, здесь есть даже музыка. Он и вправду различил мелодию лютни, льющуюся из-под пальцев музыканта, сидящего у дальней стены. Бард явно прибыл из города — лежащего за тонкой полоской реки к северу отсюда Кесгерлена. Цвет его плаща, привычный для всех артистов Мигрееса тёмно-пурпурный, почти не встречался где-либо ещё. Для красителя использовали чернила особых пресноводных моллюсков, что водились только близ этого города. Шерстяной плащик с резным краем и глубоким капюшоном скрадывал фигуру, но Сеггел поклялся бы, что это был очень изящный юноша. Откинувшись на руку Кета, он позволил себе выдохнуть, приложился губами к кружке с дымящейся гимелью. — Видишь, я понемногу учусь контролировать это. — Ты сможешь согреть и в самую холодную зиму, — сказал Сеггел, отпивая гимель, разом наполнившуюся вкусом. Кет опустил взгляд, улыбаясь. — Главное, не сожги всё и всех снова. — Не сожжёт, — заверила Илейн, подбираясь ближе к ним. В её руках тоже дымилась кружка гимели, девушка подобрала ноги, садясь на микейский манер на одно бедро, не оголяя ног под юбкой дальше лодыжек. — Кет не тот, кто причиняет вред невинным. Он несёт свет, настоящий свет. — Я всегда это знал, — обернулся к нему Сеггел, отчего Ригатсон залился краской. — Будет вам, — буркнул тот. — Я уже сделал многое, о чем жалею. Множество бед случилось из-за меня и моей силы. — Тогда научись обращать её во благо, — серьёзно сказала Илейн. — Я готова помогать тебе, если нужно. — Спасибо… — опешил Кет, краснея от её решительности. — Смотри не обожгись ненароком, — прищурился Сеггел, вжимаясь в одеяло на его плече. — Огонь — самая опасная и непредсказуемая из стихий, воплощение смерти, а микейцам ближе жизнь их растений. — Не бойся за меня, я — крепкая как камешек, — хохотнула Илейн, обращая взгляд растопленного мёда на Кета. — Пусть и маленький, но увидишь… я тебя не подведу. — А хозяина спросила? — обронил Сеггел, и девушка замерла как от удара. — Да когда вы поладите, — процедил Кет. — Илейн, мы уже не на Межи, и здесь всё будет по-иному. Так, как ты того захочешь. Глаза девушки сверкнули, лицо обрело решимость, когда она перевела взгляд на Акелиаса. — Прошу немного внимания, отважные путешественники, — прокашлялся беседовавший с Гарретом мужик. — Я, староста деревни Луш на Вышатском острове, Рагост. Я рад принимать вас здесь и сделаю всё возможное, чтобы вы ни в чём не нуждались. Хотя в нынешнем положении нашей некогда процветающей деревни это и сложно… Но я вижу здесь бравых воинов, не страшащихся напасти, и я поведаю вам, отчего мы бедствуем вот уже который год… — Я пообещал Рагосту, что мы не станем обузой их деревне, — прогудел Гаррет, складывая на груди руки. — …но я отнюдь не обязую вас что-либо предпринимать! Ведь… — замахал рукой староста, виновато посмеиваясь в усы. Тут же на его лицо вернулась прежняя серьёзность. — Ведь все, кто пытался до вас, не покинули нашего берега: кто калечный, кто преданный воде. Шепотки оборвались, все взгляды обратились к Рагосту, и только лютня разбивала мелодией тишину. — Дело в том, — обстоятельно начал староста, поставив ладони на колени скрещенных ног, — что в священной Малахитовой пещере третий год как обосновался лютый горный тролль. Эта зверюга рыщет по лесам, жрёт людей и скот и пару раз намеревалась зайти в деревню, да огонь останавливал. Нам приходилось поджигать крыши, чтобы отпугнуть его. В неравной битве мы потеряли многих. Мы уже писали охотникам и князю Боргеллесу, но наши мольбы не были услышаны. Теперь деревня не сможет наскрести металла и на самого захудалого охотника, поэтому всё, что нам остаётся, это просить бескорыстной помощи у редких незнакомцев. Я… прошу вас, Гаррет, сделайте то, что в ваших силах. Лютня надорвалась, выплакав последнюю сорванную ноту, после чего выровняла звучание. — С чего вы назвали эту пещеру священной? — Это старая легенда, — вздохнул Рагост, почёсывая бороду. — Многие баллады прославляли эти скалы, ибо в них некогда была утеряна вещь, принадлежавшая самим богам. По преданию, это была чаша, способная держать в себе звёздный свет и полная им до краёв. Когда-то её потеряли далеко от этих мест, а белоглазые хитрецы перепрятали так, что ни один бог не смог отыскать её с тех пор. А пещера… там нет чаши, но это замечательное место, в самоцветах её будто само по себе льётся сияние. Тем обиднее, что её красоту ныне наблюдает грязный и кровожадный тролль! — сжал кулак Рагост, топорща от злости усы. — Чаша-в-которой-был-Свет, — протянул Гаррет, выудив из бороды нитку бус. Усмехнулся чему-то своему. — Считайте, Рагост, мы в деле. — Мы? — опешил Сеггел, только что готовый уснуть на груди Кета, разморённый теплом и гимелью. — Он же не про нас? — Если в Чаше в вправду есть хоть капля Света, — пояснил Акелиас, не смея тревожить сна эйлэ, сидя всё это время неподвижно, — ею можно восполнить любые, даже самые сильные чары. Даже те, что истощили Эзхен. Мы обязаны попытаться, если хотим её спасти. Он убрал с лица девушки прядь колкого снега, и Сеггел тревожно сглотнул. Он не думал, что когда-либо дойдёт до этого, но лекарь был прав. Они были обязаны попытаться разобраться с троллем и достать эту Чашу, чем бы она ни была. Ради Эзхен. Лютня всё наигрывала свою мелодию, тонкие пальцы ловко перебирали струны. Под глубоким капюшоном в тени сверкнули два огромных изумруда глаз, прорезался острейший серп улыбки. Но пальцы бегали по струнам, продолжая поить ночь музыкой.