Я был столь же юн и беспечен, когда встретил его, наречённого Змеем Серебряным, когда принял кровь его, а с нею и силу минувших веков, мудрость обезглавленного прошлого нашей земли. Нет боле для меня богов (а что не сгинули, те сгинут!), так молю я Древнего — истинного бога, того, что сокрыт в глубинах мира, — чтобы кровь моя нашла продолжение в моём роду, чтобы никогда она не потеплела от людской жилы, и чтобы мои потомки не считали колдовство на ней чем-то противоестественным. Ибо это искусство. Ибо это сама благословенная Тьма.
© Фальодет, летописец Тёмного Культа — брошюра неофита, раздел «О наших друзьях»
Как ни хотел Сеггел бежать в погоню тотчас, как ему перевязали рану, не мог не согласиться, что они пострадали больше, чем то заметили ночью. По городку словно прокатились горящие колёса: дворы погрузились в разруху и запустение, множество людей были перебиты просто за то, что подвернулись под руку. Ведь когда они с Эзхен разбирались с колдуном, Хаккет и остальные отбивали городок. Пусть их преследователи искали только Эзхен, в жестокости им не было равных. Всё то он почерпнул из указаний и причитаний Хаккет, что эхом разносились по всей башне. Сеггел забрался с ногами на подвешенную к стене деревянную койку, дрожа от холода кровопотери. Предрассветное время забрало изморозью окна. В небольшой комнате башни царил полумрак, согретый красноватыми углями жаровни, на решётке которой раскалились медицинские инструменты. Акелиас смотрел в пустоту перед собой, штопая его руку. Лекарь всё реже на чём-либо концентрировал взгляд, словно глаза ему уже не были верны. Но движения его не теряли точности, отчего Сеггела каждый раз пробирала мерзкая дрожь. Вчера, надеясь достать больше крови, он забрал слишком глубоко, и теперь едва ли мог стоять на ногах. Конечности были холодными, вены будто уснули. Он совершил глупость, от которой ещё не скоро оправится. Возможно, своим рвением защитить Эзхен он задержал их всех, да в тот момент колдовство казалось ему единственным верным решением. Таковым оно и было, ибо не существовало иного средства против колдуна в равном бою, кроме крови. Вот только направлять её он не умел. — Лошади собраны, — проговорил Гаррет, возникая тенью в дверях. — Выезжаем с рассветом. Сеггел остаётся здесь. — Нет! — вскочил он, отчего в глазах потемнело, заставив зажмуриться и замереть. Акелиас схватил его плечо, заставляя лечь на койку. — Я виноват, что её схватили. Я обязан пойти… — Чего ты больше хочешь, спасти её или доказать самому себе, что сможешь выдержать конный переезд после кровопотери, пусть и ценой нашей задержки? — спросил Акелиас, и Сеггел сжал зубы до боли, отворачиваясь к стене и накрываясь пыльным одеялом. Гаррет оперся о дверной косяк, нависая над ними тенью. — Не обижайся, парень. Нам важно нагнать их до того, как они достигнут Рубежа Пурги. Заботиться о раненых я точно не намерен. — За ней идёт не только колдун, — Хаккет стояла за спиной Гаррета, сложив на груди руки. — Маэс велел Глёсне нагнать её. Гаррет смерил её долгим взглядом. Видимо, богиня не боялась за крепость своих стен против посланника Маэса, а сказала сейчас, просчитавшись и с обычным колдуном. Сеггел слышал о Глёсне, о преследующей заплутавших впотьмах напасти, падающей с самого звёздного неба. Но он не думал, что это тоже один из богов, а не очередная страшная сказка о тварях, пришедших в мир с Сечью. — Значит, теперь сама ночь будет против нас, — вздохнул Гаррет. — И не важно, сколько у нас будет времени, мы не поспеем. — Я проведу вас мимо него до Рубежа Пурги, — проговорила Хаккет. — Дальше я зайти не посмею, иначе Маэс прознает. В Пустоши у него много глаз, а остаться в своём теле я не смогу из-за холода. — Оставайся здесь, — буркнул Гаррет. — Нам нужен быстрый и подвижный отряд, а не твоя свита. — Я тоже хочу спасти эту девочку. И я могу больше, чем ты думаешь… — Надеюсь, мы нагоним их раньше, чем это понадобится… — проворчал Гаррет, выпрямляясь в коридоре и уходя. Хаккет вскинула руки и догнала его, их голоса — басовитый бубнёж великана и низкая певучая речь богини — эхо уносило прочь по спиральному коридору. — Гаррет прав, в седле ты не удержишься, — Акелиас взвалил на плечо собранную сумку, собираясь пойти вслед за ними. — Не знаю, что за планы у него на Эзхен, да пока она нужна ему живой. — Стой, — поймал край его плаща Сеггел. — И ты в нём не уверен? — Я доверяю ему, — протянул тот со скрипом. — По большей части потому, что Гаррет редко ошибается в силу своего опыта. Но Эзхен я бы ему не доверил. — Кто он? — спросил Сеггел вполголоса. — Гаррет-то? Спроси что попроще, потому что, думается мне, я в том тоже ошибаюсь. Не случись Эзхен стать особенной для него, я был бы уверен, что он, как и раньше, подчиняется мне. Сейчас же… В любом случае перед зверем нельзя выказывать страх и слабость, а уж перед псом и подавно. Акелиас затворил за собой дверь. Сеггел слушал его неровные тяжёлые шаги вниз по ступеням, приглушённые голоса на нижних этажах. Близился рассвет, мир замирал в момент, когда гасли звёзды и светлело небо. С первыми лучами солнца уходила дрожь. Но если даже Сеггел задумает сбежать, ему потребуется время, чтобы подготовить лошадь. И он отнюдь не был уверен, что хоть сколько-то продержится в седле. Думать об этом, лёжа на койке, было легко, а как оно будет, когда с Пустоши повеет морозом, какого он не знал на Межи… Их путь лежит на окраину проклятой земли, которая никогда не принадлежала людям. Как стихла возня в конюшне, унялся скрип дверей на промёрзлых петлях, так башня погрузилась в тишину. Ушли, казалось, все. Волны бросались на скалы, ветер срывал пожухлые листья. Сеггел поднялся с койки, покачнулся на слабых ногах. Оправил перевязь, которую соорудил Акелиас. Длинный кожаный ремень придерживал ему руку, чтобы он не вздумал расправлять локоть и раскрывать рану. Когда спустился в залу, выяснил, что и Мирле ушла. Странно, он думал, что хоть она останется, единственная из них, кто не может выжить в Пустоши по вине своей человеческой природы. Но, видимо, смерть её влекла сильнее, нежели здравый смысл. Придерживаясь за стены, он спустился в город, прошёл через сорванные с петель ворота, мимо траурной процессии, несущей к реке тела. Хаккет стояла на гладком чёрном камне среди воды, облачённая в летящий тёмный плащ, напевающая себе под нос. У её ног накатывались на берег тяжёлые волны. — Защити её в краю грозовых метелей, ведь и там должны быть реки, — расслышал он. Хаккет замолкла, глядя в воду, медленно обернулась. Она говорила с рекой, может, заговаривала ту, а может, колдовала. — Сеггел, — окликнула она. Тот остановился, переводя тяжёлое дыхание. — Я понимаю, почему Гаррет хотел оставить тебя. Но он всегда больше заботился о своих победах, нежели о чувствах других. Прости уж его. Но злоба всё крепла в нём, и Сеггел не нашёл, что сказать. Должно быть, богиня чувствовала себя виноватой, раз не смогла их уберечь. Да пусть хоть извиняться вздумает. Хмыкнув, он пошёл прочь. Вышел за дворы, направляясь в поле. Там нашёл мшистый валун и опустился на него, не боясь промочить штаны на инее. Небо окрасилось в золото, и он поднял взгляд к востоку, откуда их принесла река. Недавно их было шестеро, и он думал, что нашёл таки свою стезю и свою сторону. Нашёл новую братию по оружию, но, видимо, ошибся, раз их так просто разбила первая же напасть. Пускай Мирле и приняла их за команду, они не были единым отрядом. У них всех были свои цели, свои желания к далёкой лаборатории, и, кажется, у него одного таковой не было. Единственное, что он мог, это принести алтарю свою кровь за упокой матери, ни жизни, ни традиций народа которой, как оказалось, не знал. Но и то было скорее желание Гварн. Он даже не знал, считалась ли её кровь пригодной для этого ритуала. Если считалась, какой от него вообще прок в их затее… Опять он оказался лишним и опять ушёл по своей же глупости. Всё повторялось. Сеггел опустил взгляд на свои руки, отмытые от крови, с зашитой раной на внутренней стороне запястья. Всё повторялось, нечего было и надеяться на лучшее. И тогда, на Вышате, всё повторилось. С ним было подобное на берегу Зелёной речки, кажется, в прошлой ещё жизни. Тогда Серый отсёк у него это, оставив лишь имя заблудившегося Янёка. Зачем только поверил, что есть надежда. Ведь с ним всегда было так. Всегда, стоило распробовать сладость жизни, как Пряха обрезала нить, оставляя с пустотой в душе. Но сейчас он подумал даже, что у него есть сила что-то изменить. Стать кем-то. Нет у него этой силы. Не стать ему тем соколом на нагруднике, не быть на краге князя. Он забыл, кто он. Он — Сеггел, всем чужой, слабый белоглазый, чей путь потерян во тьме. Над полевыми травами выросла тень. Вышла на мягких лапах из-за деревьев, склоняя голову. Сеггел проследил за тем, как она прокралась среди холмов и остановилась позади. Та, что попробовала его крови на Чёрных Прудах. Он запомнил её и, как и тогда, сжал затвердевшую под кожей вену, в которой притаилась деревянная змейка. Быть может, она тянулась именно к нему, эта кельпи. Её мокрый нос уткнулся ему в плечо. Крупные бусины глаз в гладкой чёрной шерсти обратились на него, широкая пасть от уха до уха на лошадиной голове дышала паром, когти вязли в траве. Должно быть, она вышла сейчас, потому что никого не было рядом. Верно, эти звери охотятся на одинокую добычу. Кельпи ткнулась сильнее, и он покачнулся, поднял здоровую руку, удерживая равновесие. Кельпи чего-то хотела от него, и это было достаточно странно. Выдохнув облачко пара, он оперся на её шею, поднимаясь. Вот только толку ему от её заботы, когда он не может ни помочь Эзхен, ни догнать остальных. Не поедет же он верхом на этой зверюге… Сеггел смерил взглядом её покатую спину, более мохнатую холку, примеряясь. Что ж, это было возможно, но ведь кельпи — не покладистая и объезженная лошадь. Да и седла у него нет. Когда он решил подойти к ней сбоку, кельпи отпрыгнула, ударила оземь хвостом. Сеггел прикусил щеку и принялся объяснять ей жестами, что хочет забраться на неё. Кельпи смотрела чёрными бусинами глаз, точно не понимала ни слова. Хвост мёл в траве, из-под него летели камешки. Сеггел подошёл к ней спереди, обнял шею, попробовав подтянуться на спину. Та ткнулась носом ему в спину, прикусила плащ и начала жевать. Здоровой рукой он ухватился за холку, подтягиваясь, и кельпи вскочила, сбросив его. Хвост засвистел над ней, она присела, часто задышала. Он попятился, но понял, что она предлагает поиграть, и шепотом выругался. — Мне надо к ним, понимаешь? Надо догнать их, — проговорил он, чувствуя, что бросает слова в стену. Не понимала же она человеческую речь. Тогда он освободил правую руку от рукава, показывая змейку под кожей. — Видишь это? Он угрожает Эзхен, надо добраться до неё раньше Тёмного. К Тёмному надо, понимаешь? Кельпи присмирела, подняла уши. Сеггел шагнул к ней и поднялся на спину за холкой, пока та стояла на локтях передних лап. Она издала протяжный звук, свыкаясь с его тяжестью. Повернула голову, искоса его рассматривая. — Теперь пошли, — хлопнул он по крупу. Кельпи выпрямила лапы, его качнуло и чуть не скинуло. Держаться одной рукой было опасно, а в ногах ещё не было достаточной силы. Сеггел снял с плеча ремень, намереваясь привязать себя. Скатился с её спины, покачнувшись уже на земле. Похоже, что единственным вариантом было обвязать ремнём лодыжки, пропустив тот под грудью кельпи. Не возвращаться же в город за седлом и упряжью. Обвязав одну лодыжку и бросив ремень под животом кельпи, внимательно следящей за его странными действиями, Сеггел потянул её снова встать на локти. Забраться на неё, даже с какого-то раза опустившуюся на колени, было довольно сложно. А после ухватиться за гладкую шкуру, щадя больную руку. А уж когда кельпи сорвалась с места — сперва упругим шагом, а затем перешла в рысь, — Сеггел и вовсе зажмурился от боли и подступившей к вискам слабости. К тому же кельпи явно не знала, куда идти. Он вцепился ей в холку и попробовал потянуть в направлении северный степей, но та только тоненько завыла, скорее от непонимания, чем от боли. — Ну на север, ну, — он обречённо вздохнул, падая ей на спину локтями. Кельпи выгнула длинную шею и принюхалась к нему. Сеггел ударил себя по лбу и протянул ей руку в Акелиасовой перевязи. Если они уж привыкли к лекарской вони, то зверь должен был почуять немёртвый труп среди степей. Кельпи тихо зарычала, поднимая шерсть на холке. — Иди по следу. Как шла по нашему, усмехнулся он про себя. И это на удивление подействовало. Помотав головой, видимо, оправляясь от вони напичканного травами мертвеца, кельпи сразу взяла направление на север. И теперь шла по следу, склоняя голову к полевой траве. Сеггелу оставалось только держаться. Только после он понял, что она щадила его, не переходя на бег. Он замёрз, его колотило от промозглого ветра, когда они поднимались на скалы, он хватался за гладкую шкуру, чуть не выдирая шерсть, когда кельпи семенящими шажками, огибая скалы, спускалась в низины. К полудню на горизонте серебристого моря травы показались тени всадников. Блёклое солнце сеяло с неба реденький колкий снег, белизна мха, камней и инея слепила глаза. Он услышал оклик Мирле, прежде чем отличил одну тень от другой, ударил кельпи пятками, посылая рвануть вперёд, и провалился в темноту. — И что будем с ним делать? — проворчал Гаррет, возникая из темноты. — Может, для начала объяснишь ему, что колдуну для восстановления саа́т мало отлежаться в койке? — процедил Акелиас. Сеггел открыл глаза от запаха и увидел перед собой Гаррета, занятого ощипыванием птицы. Не успел он возразить, как тот надрезал ей грудину и сунул под нос: — Ешь. Он фыркнул, отплёвываясь от ещё тёплой влажной кожицы и запаха крови. Но рука Рыжего взяла его за затылок и ткнула носом в надрез. Сеггел даже задохнулся от того, как у него это вышло непринуждённо и отточено. — Сырое мясо, — процедил Гаррет, держа его носом в тушке и не обращая внимание на протестующее бульканье в крови, после чего обернулся к Акелиасу. — Как видишь, объясняю. Колдовство не берётся из ниоткуда, тёмная кровь требует чужой крови для восполнения энергии тела, белоглазые его саат назвали. Но кто угодно сблюёт тотчас, как выпьет хоть чарку крови. Поэтому только мясо. Колдуны это едят. Лучше всего, конечно, человеческое, но где мы здесь тебе найдём… Сеггел закатил глаза и закашлялся, Гаррет со вздохом вытащил его нос из мяса, вручил тушку в руки. Он замялся, глядя на стекающую по запястьям кровь, оставшуюся и на лице, но принюхался. Колдунов за людей не считали, то верно. Значит, все эти байки были правдивы. Они действительно питались сырым мясом. И, если он продолжит колдовать кровью, ему тоже придётся это есть. Такая доля ждёт его на стезе колдовства. Дошутился про рамейское мясо… Он поднял взгляд на Акелиаса, сидящего перед ним на корточках, на Гаррета, тенью нависающего над, как оказалось, расстеленным прямо на голой земле своим плащом — единственным настолько тёплым, что заменил бы и одеяло. Задержав дыхание, Сеггел впился зубами в кровоточащий надрез. Едва тёплая, она плохо жевалась и скользила во рту, и приходилось больше глотать своей слюны с кровью, чем мяса. Зажмурившись, он сплюнул неподатливые жилки, утер губы тыльной стороной ладони. Во рту надолго поселится металлический привкус. Почти как когда ему выбивали зубы, только не больно, и нос забит не своей кровью. Сеггел вытащил с языка косточку, не зная, врезать Гаррету или пойти проблеваться. Но ни на одно, ни на другое сил не было. Оставалось сидеть, глядя на развороченный трупик в своих ладонях, пока не пришло осознание, что слабость и вправду отступает. Видимо, ушла и его нездоровая серость кожи, раз Акелиас хмыкнул, ударил себя по коленям и поднялся. — Колдунам не лекари нужны, — процедил он, — а жертвы. Не злись, не богохольствую. Сеггел оглянулся на кельпи, что ждала поодаль, стараясь не пугать лошадей. Лежала, подвернув под себя лапы, не спуская с него глаз. Волновалась, что ли… — Они не ушли далеко, — сказал Гаррет, у которого сквозь сжатые зубы вырывался пар. — Никто не может гнать лошадей круглые сутки без привалов. — Ты хочешь нагнать снежных демонов, — ворчливо напомнил Акелиас. — Не такие уж они демоны, — хмыкнул тот, проводя по рукоятке топора. — Они смертны, как и все к югу от Края. — К тому же что мы сделаем, когда встретим их? Отбить Эзхен не получится, надо брать хитростью. — Одно я знаю точно, — процедил Гаррет, оборачиваясь к плоскому горизонту в голубой дымке, где за милями и милями пути лежала Пустошь. — На Проклятой Земле нам с ними не тягаться, с эйлэ в их владениях уравнять силы почти невозможно. Нам придётся встретиться с ними до Рубежа Пурги. — Придётся и тебе, — произнесла Гварн, возникая на грани слышимости. Сеггел вздрогнул, обернулся. Та сидела на груде замшелых камней, глядя на них. — Знаю, — он поднялся на слабых ногах, сделал пару шагов в направлении кельпи, чтобы уронить руки ей на загривок. Показалось ему, или нет, но в голосе старой вороны сквозила гордость. — Ты пытался. Маи́с, — продолжила она. Сеггел сжал кулак на гладкой шерсти, и кельпи тихо заворчала, явно нервничая. — Я могу помочь. — Ты? — обернулся он, и от резкого вдоха стылый воздух обжёг горло. — Неужто ты колдунья? Что ещё скажешь? Что всё это время могла ещё и кровь направлять? — Воин направляет не кровь, но тело… саат, — медленно ответила та, подбирая слова. Положила ладонь себе на грудь. — Воин может саат хэ, колдун — маис хэ. Те называют себя маисхе. Мы, кто направляет, владеем одним из начал Древнего, Двуликого. Я могу помочь направить саат как воин. — Ну давай, — вскинул руки Сеггел. — Доканай меня, чтобы я уж сдох и не тащился за вами, раз так хочется. Гварн прищурилась, но всё ж отошла от кельпи на пятачок мёрзлого песка. Сеггел подошёл, следя за ней. Та замерла в расслабленной и в то же время упругой позе. — Успокой своё тело, — Гварн приподняла руки, вбирая воздух. — Я это делаю по-другому, но допустим, — усмехнулся он, повторяя. Вены напряглись, от ног по спине будто поднялась натянутая струна, заставив замереть. — Возьми их и заставь ослабеть, — произнесла Гварн. Что ж, понять это было куда сложнее, чем сделать. После того, как вены или то, что было в них, то, что вообще двигалось, подчинилось его воле и сделалось податливым, Сеггел даже не поверил, что сделал это сам. Но кровь потекла иначе. Нечто, пронизывающее всё его тело, изменило своё направление. Он прикрыл глаза, отдаваясь чувствам. Понимая, что именно сделал. Он направил воду из застойной болотины в пересохшие русла, и энергия, даже при её недостатке, наполнила его всего. Ноги больше не были слабыми. Так Гварн поэтому не скрипела, будучи седой старухой?.. — Чем вы тут занимаетесь, — процедил Акелиас, хромая к ним. — Зарядку будете делать, когда мы нагоним Эзхен. Сеггел, ну что, привязать тебя к седлу, удаль полоумная… — Я удержусь, дохлая ты перхоть, — он ударил лекаря по плечу, направляясь к кельпи и даже не хромая. — Поехали. Гварн усмехнулась, проследив, как он запрыгивает за холку зверюги и натягивает ремень меж лодыжек. — Седло тебе не нужно? — Я без седла всю жизнь, хоть на лошадь сел пару дней тому, — хмыкнул он. К тому же кельпи была не в пример мягче и обтекаемее. Мёрзлая заснеженная равнина протянулась по обе стороны, иней хрустел под копытами лошадей, сухая трава сминалась и покачивалась от ветра, позёмкой вихрящегося у самой земли. По левую руку темнел Оскаленный Берег, падая в северное море высокими утёсами, хоть отсюда до первых Вольных Городов разрозненного края Обала было ещё далеко. Так далеко, что вместо морской соли в западном ветре чувствовалось дыхание просыпавшейся зимы. Было ясно, что к первым её дням эти равнины покроет снег настолько глубокий, что указательные столбы на обочине накроет с головой. Кельпи быстро вырвалась вперёд. Она забегала на гребни пологих холмов, нюхала воздух и задавала направление лошадям. Сеггел ловил себя на мысли, что она пошла бы куда быстрее, если бы не боялась скинуть его. Что её лапы проворнее лошадиных благодаря собачьим когтям, а изогнутая спина без труда выдержит и двух седоков. — Прыткая зверюга, — заметил Гаррет, окликая их, снова обогнавших остальных. Сеггел улыбнулся. Да, «прыткая» здорово подходило ей. За день прозвище устоялось ещё и потому, что нужно было как-то её называть. Гладкая, змеящаяся точно выдра в стремительном течении кельпи задавала скорый темп, бежала без устали, на склонах оврагов демонстрируя недюжинную прыть. Так он её и назвал — Прытью. Следующий привал они разбили, только когда солнце склонилось к плоскому горизонту. Укрытием послужила глубокая лощина, полная осколков то ли камней, то ли строений, в голубовато-сизой породе которых уже не угадывались прежние формы. Пара таких осколков глубоко вросла в землю и высилась треугольной аркой. Они расчистили от снега сухой дёрн и набрали хворост и птичьи гнёзда для костра. Мирле взялась жарить яйца, придвинувшись ближе к огню. Кельпи рванула в степь, оставив Сеггела надеяться, что она вернётся. Успокоенные её отлучкой, лошади мирно храпели, уткнувшись носами в мешки с фуражом. — Ты же не собираешься идти через всю Пустошь с нашими запасами, — проворчал Акелиас, когда Гаррет сел точить топор рядом с ним. — Тут-то сена вдосталь, да только они скорее застудятся и начнут есть снег. — Когда нагоним, на обратном пути заскочим в Расколотую Крепость, — сказал Гаррет. — У меня там давний друг, он не откажет в запасах. Сеггел думал, как лучше приладить ремень, чтобы не держаться за кельпи, как Мирле чихнула у него над ухом. Он поднял взгляд на неё, кутающуюся в полушубок и шарф. — Ты сама захотела идти в Пустошь, — напомнил он. — Да я думала, мы уже в Пустоши, — простонала Мирле. — Там типа ещё холоднее? — Ну, говорят, у обычных людей там кровь замерзает в венах… — Богиня! — запрокинула та голову. — Благослови меня! Я согласна даже на кривые зубы и мерзкий акцент!.. Как думаешь, сработало? Сеггел хмыкнул под нос. Что точно сработало, так это урок Гварн. Стоило вытянуть из неё ещё что-нибудь полезное. Он нашёл её за наточкой рогатины на обветренном возвышении скал, как обычно, поодаль от всех. — Знаешь, я не думаю, что мы особо хитрые, — вздохнул он и закатал рукава, выставив кулаки. — Короче, придётся нам отделать эту рептилию в бою, по ходу. Покажи ещё чего! — Ты хочешь учиться, — кажется, старая ворона не поверила. Но всё ж уперла в землю рогатину, поднялась. — Да, давай. Они сели поодаль от общего костра. Гварн пока не взяла ничего режущего, что его настораживало. Как она планировала учить его колдовству, не выпуская кровь, он не знал. — Ты уже можешь многое, — проговорила она. — Ты чувствуешь свои вены. Осталось чувствовать кровь в них. Похоже, делать она ничего не собиралась, и Сеггел озадаченно ругнулся. Слушать её бессвязные наставления он может и сидя у костерка вместе с остальными. — Чувствуй, — подсказала Гварн. — Хочешь, чтобы я достал кровь, дай мне оружие. Что мне так-то делать… Но та молчала, и Сеггел ругнулся, поднимаясь уйти. — Маис идёт из чувства, — произнесла Гварн, будто и не останавливая его. Но Сеггел замер. Снова опустившись на камень, сложил на коленях руки и попробовал обратиться к тому колодцу, к которому обращался этот год в плену, в который нырнул тогда, когда прикончил Родри. Он не видел ничего в его глубине, там ждала непроницаемая тьма, влажно блестящая от неясного золотого отсвета. Она будто жила собственной жизнью: и речи не шло о том, чтобы её контролировать. То, что он смог сделать против Ярровеша, казалось чем-то невозможным. Будто это делали не его руки. Он выдохнул и попытался почувствовать тьму. Узнать глубину колодца. Нырнуть, а не всматриваться в её гладь, позволить затопить его сознание. Тьма уже делала так, когда прорезалась когтями из пальцев. Тогда она чуть не овладела им, показывая страшные картины своего голода, которые теперь было неприятно даже вспоминать, будто они были порождениями не его фантазии, а другой, уже поддавшейся голоду. Сеггел поморщился от непрошенного воспоминания, в котором Ригатсон целовал повисшую на нём микеянку, чувствуя знакомую боль в пальцах. Не злиться он хотел, тем более не из-за светлого идиота. Но тьма, кажется, поняла, что от неё требуется. Она неласковой кошкой позволила притронуться к себе. Не прогибала спину, терпела на себе его руку. Когда он открыл глаза, Гварн напряжённо кивнула. Тонким уколом холода на корне языка возникло чувство, что он как-то изменился, раз это стало заметно. — Теперь осторожно направляй, — сказала она, бросая ему маленький ножичек. — Капля. Сеггел поймал, вытащил его из ножен: клинок был не длиннее его мизинца, но зато хорошо наточен. Так хорошо, что мог сломаться от небольшого усилия рук. Помедлив, он надрезал ту часть руки, откуда при любом порезе не пролилось бы больше капли. Холод тотчас ужалил по открытой плоти. Он заткнул ножичек в ножны и бросил на землю, сосредотачиваясь на ранке. Гварн что-то говорила, но он не слушал, следя за тем, как медленно появляется кровь. Отделить от неё каплю он мог, мог и поднять её в воздух, благо, только этим и занимался весь год на цепи. Но затем холод сыграл с ним злую шутку. Он быстро потерял чувствительность, а вместе с ней и контроль: кровь замерзла, и словно отвалилась от его рук, упала на снег. Сеггел сжал зубы. — Держи дольше, — проговорила Гварн, подходя. Он поборол желание врезать ей, отвернулся от тёмного блеска стальных чешуй. — Не могу, тут холодно. Дураку было ясно, что колдуны не приспособлены жить на севере. Но ведь Ярровеш колдовал даже в Пустоши, как-то держал контроль над кровью даже в таких холодах. Сеггел перевёл дыхание и снова достал капельку крови из-под корочки. Затем снова. И снова, когда рука уже начала замерзать, а пальцы занемели. Но в конце он продержал каплю уже дольше, будто из раза в раз меньше чувствуя холод. И затем, когда они уже поднялись в путь, в седле он держал каплю над ладонью, пока ту не сносил встречный ветер. Когда они спешились в темноте, капля наворачивала круги вокруг его среднего пальца. Мирле вытаращила глаза на этот трюк и подсела к нему, когда Гварн подошла снова. — Ты же не заставишь меня учиться и по ночам, — процедил он. Но взгляд у старой вороны оставался непроницаемым, и Сеггел со вздохом поднялся. — Ну что теперь, — согласился он, раскачиваясь на пятках. — Пойдём на охоту, — сказала та, разворачиваясь спиной от огня и перехватывая рогатину. Сеггел уронил руки, в надежде оборачиваясь на костёр и расстеленное на прогретой земле одеяло. — Настоящая охота белоглазых, — прошептала Мирле, скрещивая руки на коленях. — Сейчас как научит тебя ловить мышей ногами. — Хочешь сходить за меня? — Ну нет, — вскинула та нос, втягивая сопли. — Мне и у огня хорошо. Сеггел сжал зубы и пошёл за старой вороной, чернильный силуэт которой застыл перед бурой в синеватых прогалинах снега равниной, погруженной в ночь под низким звёздным небом. Глаза Гварн светились двумя далёкими кострами, рогатина ловила блики от огня. Она сошла в высокую траву оврага, и Сеггел последовал за ней. В ночи она двигалась как настоящая тень. Равнина скользила под их ногами, скрипел под подошвами снег и шуршала сухая трава. Слишком рано для саней, слишком поздно для пробежки босиком. Вскоре они заметили их — расположившихся на ночлег вдали от шума лагеря оленей. Животные спали, но их чуткие уши вздрагивали на ветру. Сеггел взглянул на Гварн, которая не спешила ни приближаться, ни давать ему оружия. Был бы у него сейчас лук, они бы уже давно добыли зверя. Но та, точно угадав его мысли, покачала головой, жестом показала надрезать вену. Он перевёл дыхание. В этот раз уговорить тьму на дне колодца получилось уже лучше. Она поднялась и послушно приластилась к коже изнутри. Сеггел ножичком открыл ей путь в мир и вытянул кровь в подобие стрелы. Он уже делал это с Родри, но сейчас не боялся, не был ограничен во времени. Стрела сорвалась с его пальцев и устремилась в темноту. Но понял, что произошло: ему не хватило расстояния. Он отпустил кровь слишком далеко, и та, распавшись на жгучие капли без его контроля, ужалила шкуру ближайшего оленя, не причинив вреда. Стадо всколыхнулось и поднялось на ноги, слепо пустилось наутёк. Он выругался. Гварн сорвалась с места за ними. Сеггел выдохнул облачко пара сквозь зубы и услышал за спиной топот лап. Обернувшись, только успел схватиться за холку подоспевшей кельпи, как та понесла его вслед за оленями. Он издал восторженный крик на бегу, цепляясь за шкуру зверя, щуря глаза от режущего ветра. Кельпи была по-настоящему быстрой. Как только он подтянулся ей на спину, она длинным прыжком перелетела холм, куда взбежала Гварн, и с протяжным воем погнала оленей. Под ними стелилась равнина, мелькали прогалины и овражки, у легконогого стада не было ни шанса. И когда кельпи врезалась в их поток, а оленьи пегие бока и белые хвостики замелькали по обе стороны, Сеггел швырнул струйку крови с острия ножа. Кровь похолодела от быстрого ветра, замерзла на лету и потеряла контроль на мгновение, но тотчас впилась в жаркую плоть, обретая в ней чувствительность. Его захлестнуло жаром и голодом, перехватило дыхание от ледяного ветра. Олень повалился на снег с перерезанным горлом, и кельпи остановилась, описав полукруг. Сеггел тяжело дышал, сползая с её покатой спины. Ветер взлохматил ему мокрые от испарины волосы, ночной холод горел в лёгких, но у него получилось. Впервые всё было так, как он того хотел и задумывал. Осознание оглушало как грохот сердца, и от того, чтобы крикнуть догоняющей Гварн, его удержало только то, что она и так всё видела, сбегая следом с холма. Отдышавшись, Сеггел запрокинул голову к звёздам. И тому, что принял за их сияние. Убежали они, кажется, намного дальше. Над ним высились руины постройки, чья круглая и плоская, как монета, каменная крыша лежала на ребре, глубоко впиваясь в землю. На ней под светом звёзд, словно запечатлённый в стекле, мерцал сложный спиралевидный узор. Гварн подошла неслышным шорохом ветра, не сводя взгляда с руин. — Храм Путей, — произнесла она. Восторг от победы начал испаряться. Даже так плохо сохранившийся, судя по остывающему мерцанию узора, недавно он был приведён в действие. А это значило, что Эзхен была уже далеко. Что они её упустили.***
Эзхен проснулась от потока ледяного ветра, а открыв глаза, ослепла от сияния. Её крепко держали, не давая упасть из седла в тряске размашистой рыси, а голову прижимали к груди. Лошадь шла по хрусткому насту, вокруг вращалась воронка из света. Она не знала, сколько времени занял переход, но Путь выбросил их туда, где снега было уже по бабки, и где её наплечники и влажные ресницы схватила изморозь. Над ними из сизой тьмы вырисовались арки высокого свода храма Путей. Обернувшись, она обнаружила себя в седле высокого эйлэ, имени которого не знала. — Не вставайте, даэ, мы ещё не приехали, — проговорил он, не опуская головы. Её уши вздрогнули от родной речи, которую она слышала будто бы в прошлой жизни. — Подождите ещё пару дней. Из Пути выезжали остальные эйлэ, давая Эзхен время оглядеться. Это был необычный храм. Их окружили стены, похожие на застывшие под косыми углами брызги гранита и стекла. Полуразрушенные, скрепленные мерцающим от изморози льдом, погружённые в синий сумрак залы и коридоры уводили далеко во тьму. Снег замёл углы и подножия колонн, обозначая сквозняки оконных провалов. Должно быть, этот храм строили не для вечных снегов, не для полярной темноты. Сейчас мороз год от года разрушал блёклые фрески, трескал серебристый металл, а из пустых окон были видны только очертания голых скал. В гаснущем сиянии перехода всадники рассредоточились по залу, гулкое эхо копыт взлетало к сводам и звенело в сосульках на потолке. Тот, кто держал её на своём седле, не торопился объяснять что-либо, точно ждал команды Ярровеша, что последним появился из Пути. У седла Ярровеш тащил за шкирку укутанное в мантию существо, на белой змеиной морде застыла улыбка. — Благодари Змея Серебряного за сохранённую жизнь, — прошипел он, швыряя жреца Путей на пол. Тот поспешил уползти прочь из-под копыт, тем более несколько всадников отпустили пренебрежительные смешки. — Путь назад отрезан тоже по воле Серебряного? — хмыкнул на рамейском надтреснутый старческий голос. Ярровеш прошипел что-то на змеином языке, спешиваясь и оправляя упряжь. Благо они стояли достаточно далеко от колдуна, чтобы Эзхен смогла оглядеться и оценить обстановку. И прийти к неутешительным выводам, что у неё нет ни шанса против всего этого конвоя. Эйлэ по-своему расценил её напряжённо прижатые уши и спешился, обхватывая её за талию, чтобы снять с седла. — Отпусти меня, я могу встать на ноги, — сказала Эзхен, взывая к приличию, которое должно было сохраниться и в душегубах отца. — Я всё ещё дочь вождя. — Я знаю, даэ, — ответил тот, ослабляя хватку, позволяя ей перекинуть ногу через холку и спрыгнуть на скользкие мраморные плиты. — Я не хотел вас отпускать после того, как вас мне поручили. Меня вы не знаете, но моё имя, Кхóтте, вам должно быть известно. — Кхотте? — повторила Эзхен, вытаращившись на него снизу вверх. Она представляла его иначе, уж не в числе подданных Ярровеша. Под серебристым шлемом с белым меховым песцовым хвостом у него была окованная металлом коса, а короткие клыки венчали серебряные лезвия. Её несостоявшийся жених пожал плечами, отворачиваясь с выражением безразличия. — Значит, ваш саэл тоже подчинили?.. — Он взял нас числом, — цокнул Кхотте. — Обещаниями. И… магией. Я был вынужден поехать с ним в доказательство нашей верности. Все, кого вы видите здесь, с ним не по доброй воле. Это испытание, на которое мы пошли ради безопасности наших родных. Вот как обстояло на деле. Змей подчинял эйлэ привычными методами — коварством, шантажом, показной жестокостью. Народ брошенной Пустоши был падок на лестные обещания южных богатств, разрозненные народы, не знающие единого начала со снегов, грезят о сильном вожде, что объединил бы их. Змей тонко подметил всё это и почти не встретил сопротивления в Пустоши. По сути, только Эзхен пока что стояла на его пути. Она, которая была в плену, в полушаге от своей гибели. — Кому ты теперь верен, Кхотте? Моему отцу? Или Тёмному? — исподлобья спросила Эзхен, и голос зазвучал с рамейским металлом. — Даэ, — смешался он, поднимая белые брови. — Что вы говорите? Какой ещё Тёмный?.. Я привёл свой саэл под стяг Саннозе и отдал людей его армии. — Послушай, Кхотте, моего отца больше нет. Не Саннозе объединяет эйлэ под своё знамя. Это Тёмный, а я нужна ему для того, чтобы выбраться в мир живых. Кхотте смерил её долгим взглядом, и Эзхен прошипела сквозь зубы, переступая на месте. Он не верил, а если и верил, то не ей, беглянке. Он ей не поможет. Ей не поможет никто, кроме неё самой. — Мне нужно время, чтобы понять ваши слова, даэ, — отозвался тот вполголоса, кладя локоть на седло своей лошади и нервно поводя кончиками ушей в воздухе. — У тебя немного времени до того, как меня предадут ритуалу. — Не смотрите волком, даэ. Если это окажется правдой, я рискну своим саэлом. Я клялся служить вашему отцу, а не Тёмному. — Ты поклялся мертвецу, — пробормотала Эзхен. — Толку от тебя, если все эти эйлэ — не твои люди? — Не все, кто выходил с нами. Но после осады у Ярровеша не осталось охраны. Я не посылал своих воинов грабить дома, и они избежали гнева богини. Все эти эйлэ, что вы видите, даэ, верны мне. Эзхен оглянулась на их скромный отряд, заодно приглядываясь, не слушает ли ящер их. Но Ярровеш был занят в другом углу залы. — Тогда решай скорей и спасай меня, — фыркнула она, не размыкая клыков. — Да на что вы мне, даэ, — вздохнул тот. Эзхен тихо зарычала, отступая чтобы не ударить его, и заметила рядом с Ярровешем старика. Она помнила, что этот человек пустил её в Убежище, когда она только начинала свой побег. Но имени его вспомнить не могла. — Разве он не сказал, что будет ждать у Рубежа Пурги, — ворчал старик на своём рамейском наречии. — И погляди, ящер, тут никого! Он тебя оставил. — Только потому, что ты был хорошим проводником всё это время, Уж, я не стану щадить тебя теперь, когда мы на своей земле, — прошипел Ярровеш. — Давай! Всё равно мне скоро умирать, — названный Ужом вскинул длинные руки. — Но ежели ты не позабыл, я говорил, что через Падь не пробиться. Нам придётся идти в обход, если там вообще ещё есть кто-то живой. — Что ты можешь знать о Пустоши… — Уж поболе твоего, — старик пригрозил ему скрюченным пальцем. — Уж-то знает, кто такие моуры. — Моуры — слуги моего хозяина, и Падь его не удержит в Пустоши. — Не моуры, так Маэс, — отмахнулся Уж, отворачиваясь от Ярровеша. Пошёл, опираясь на тяжёлый посох. — Глёсне, Таэтар, Фтеница, Хеле… Продолжать, али сам допрёшь? Ярровеш похлопал большими голубыми глазами в гневном замешательстве, тут же его чешуя пересверкнула, встала на ребро, а брови сошлись у прямой переносицы. — Встаём лагерем здесь, — скомандовал он на языке эйлэ. Всадники переглянулись, но возразить не посмели. Когда свет перехода рассеялся, Эзхен присмотрелась к существу, которое притащил через Путь Ярровеш, и что сидело поодаль, грея руки о небольшой светлый камешек. Жрец Путей — маленькое, мохнатое и сгорбленное хвостатое создание, покрывающее голову глубоким капюшоном. Она заметила на его лапках, похожих на крысиные, тяжёлые металлические браслеты, а при храме — стражу, не спускавшую взгляда с существа. Не похоже, чтобы он был здесь по своей воле. Жрецы Путей приходили в Угодья из самых разных уголков того, что они называли Спиралью. Хаэдан в своё время достаточно подробно рассказал ей про этот Орден, хоть сам и не состоял в нём. Впрочем, Саннозе от Хаэдана было нужно не наречение жреца, а навык начертания Путей. Этим её друг владел в совершенстве, на все вопросы смущённо улыбаясь, что не окончил обучения по причине разногласий с учителем. Законных жрецов Путей он избегал. Но раньше, бывая в обжитых храмах Путей, Эзхен думала, что Орден свободен, что эти создания разных уголков Спирали могут ходить по Путям куда угодно. Выходит, с объединением Пустоши изменилось и это. Они развели несколько костров за стенами храма. Старый Уж грел кости у самого огня, протягивая к нему длинные руки. Его тень колыхалась на стене, искажалась на барельефе, а острый орлиный профиль очерчивал яркий свет. Эзхен устроилась за одной из целых стен, где сквозь прозрачный лёд её лежанку освещал звёздный свет, а костёр бросал рыжие блики, заставлял стекать мелкие капельки с сосулек. Кхотте не оставлял её, привалившись к своему седлу поодаль и уронив голову на грудь. Она боролась с подступающей слабостью, но не могла спустить взгляда с Ярровеша, что спал в темноте основного зала. Он уж точно не видел другого исхода, кроме как предать её своему хозяину. Он был опаснее всех душегубов отца, и Тёмный нисколько не недооценивал её, посылая в погоню колдуна. Дым стелился по храму, обволакивал подножия колонн, серебрился под светом звёзд, оставался завитками на оплавленном льду. — Вот мы с тобой и встретились, чужачка, — хрипло усмехнулся Уж, глядя на костёр. Эзхен продрала глаза и заметила в его руках фигурку. Деревянную куклу в грязном, обожженном платьице. — Почему вы с ними? — спросила она, борясь со сном. — Забыла меня, — хмыкнул тот. — Немудрено. Что тебе какой-то старик после стольких-то бед. Да только мне уже не забыть. Она подтянулась ближе к стене, опираясь на руку и оглядывая сторожевых. Те уронили головы, шлемы спали на лица. Дым стелился у их ног, мерцая зеленоватым под тусклым холодным светом, проникающим сквозь лёд. Второй рукой Эзхен быстро зажала нос, задержала дыхание. Как не учуяла раньше… — Пускай поспят, — пробормотал Старый Уж, перебирая пальцами над дымом. — За все ночи, что я мучился кошмарами. Давать мне за то снотравку было плохой идеей, не думаешь? Да тот ящер не рамейской смекалки. Не будь с ним меня, мы бы тебя не сыскали… — Что вам нужно? — Эзхен чувствовала, как и её саму грозить утащить снотворный дым. Сколько она уже надышала, пока не заметила, и сколько вдохнула из страха сейчас… — Что мне нужно… До недавнего времени я мечтал лишь о том, чтобы придушить тебя и сжечь. Но за вчерашний день понял, ты ведь ни сном ни духом о том, что из-за тебя случилось, — он покачал головой, глядя на куклу. Она обожглась не сейчас, поняла Эзхен. Её, возможно, вытащили из пожара. И пятна на её платье — не грязь. — В тот день, как ты появилась в Убежище, я как знал, что за тобой идёт беда. Но сперва эта крепость, затем Раверград… Ты сеешь смуту везде, где появляешься. Руками монстров или своими. Ты хоть знаешь, сколько людей погубила? — в её замершем взгляде он прочитал что-то своё, усмехнувшись надтреснутой древесной корой. — Не знаешь. Так и думал. Она поняла, что он лишь тянул время, чтобы воля вконец оставила её, когда рука под ней дала слабину, теряя опору, а Уж взялся за ремень. — То, что происходит, не моя вина, — прошептала она в ладонь, силясь держать глаза открытыми. — Ещё врать ты мне будешь, — тот взялся за рукоятку длинного ножа. Эзхен выскочила из-под одеяла и кинулась к выходу, но ноги подогнулись под ней. Уж двигался слишком быстро для старика. Рука схватила её за ремень перевязи, вздёрнула, и Эзхен закричала. Рванувшись в другую сторону, она потащила его к костру. Выругавшись, Уж отпустил, когда его мазнули искры, а Эзхен чуть не пробежала по углям, отпрыгнув в последний миг. Упав на ледяной пол, она поползла прочь, борясь со сладостью дыма и болью в немеющем теле. Собственный крик всё ещё звенел в ушах. Грохот сердца грозил заглушить боль, если её все-таки ранило. Но занесённый над ней нож был чистым. Уж обходил костёр, накреняясь для удара, видя, что она едва волочит ноги. Но за его спиной выросла тень. Уж отскочил в тот же момент, как её зрачки переместились. Стена осыпалась ледяной крошкой от удара крови. Колдун промахнулся и только разбил лёд. Ярровеш непонимающе оглядел старика, собирая силы для нового удара. Кровь поползла вверх по его венам, от неё сгустился воздух. Но Уж успел изучить противника: сделал выпад точно между ударами. Нож вошёл колдуну в горло над воротником, пробивая до хребта. Хлынула чёрная кровь. Уж замер, отдернул руку, когда кровь поползла по ней тонкими ручейками. Взгляд колдуна сосредоточился на нём. Эзхен внутренне сжалась, отчего-то зная, что сейчас случится. Убить колдуна может только огонь, но никогда не сталь, как бы ни были ужасны их раны. Тело Ужа с мерзким звуком начало рваться. Закричать он не успел, как кровь плеснула на стены, с шипением обрушилась в костёр, заставила огонь задыхаться. Когда старик повалился на пол, Эзхен опустила от лица руки. Ярровеш медленно поднёс руку к рукояти, та скользила в пальцах. Закашлявшись, он вытащил нож и бросил перед собой, но ноги всё же подогнулись под ним. Чёрная кровь, теряя контроль, щедро хлестала на серебро мантии. Когда он упал, Эзхен не медлила. Заставив себя встать, сперва неловко, затем увереннее, как выветривался дым, пошла на свежий воздух. Её всё ещё мутило, обледенелые ступени крыльца плыли перед глазами, тяжёлая голова норовила упасть. Она приложила к лицу ладони, полные снега, запрещая себе спать. Холод придал толику сил, достаточную для побега. Оглянувшись на храм, она побежала прочь. Увязла в снегу, но выбралась на шершавую скалу. Она не оглядывалась, карабкаясь вверх по бороздам застывшей лавы, прижимая уши от свистящего ветра. А отдышалась только когда храм Путей остался за гребнем скалы. Дыхание не рождало пар, и среди снегов ей не было холодно. Ночь раскинулась над ней звёздным куполом, а впереди лежала Пустошь, где, если она постарается, ни Ярровеш, ни душегубы отца её никогда не найдут. Вот только путь этот будет трудным.