“Покуда жив хоть один из них, покуда не стихает кровавая жатва под личиной светлых помыслов, да не окончится Священная Охота!” — то было нашей непреложной истиной… Но сколь ни длились годы мои, как ни крепла моя уверенность в долге всех охотников за богами, вера самому господарю Серебряному всё угасала. И хоть был он в юности моим государем и пастырем, теперь же, когда на службе его много свежей крови, дерзкой крови, многие слова прежних лет слышатся иначе. Юноша этот, Лён, верно говорит. Ангор сам уподобился богам в своей неограниченной власти. Он примкнул к тем, кого наказывал убивать, и то, что некоторые из них при всех наших стараниях живы, о чём-то да говорит. Мне, старому змею, спящему на своём золоте, эти строки уж вреда не принесут, как и Лёну. (Слышал я, не вытерпел его Серебряный подле себя. Зарубил, хоть и было меж ними что-то кроме службы). Но вы знайте. Различайте наш Культ и Змея Серебряного, не верьте сладким речам лжебога.
© Фальодет, летописец Тёмного Культа — брошюра неофита, раздел «О нашем долге»
Эзхен переоценила свои силы. Рассвет застал её в тех же скалах Рубежа Пурги, что длинным откосным воротом протянулись до самого горизонта. Застывшие под углом к земле, некогда они были брызгами магмы, что окаменели за миг до падения. Над скалами летел стылый ветер, наметал снегу с равнины, сея его искрящейся пеленой с острых, к низкому солнцу поднятых пиков. Долина внизу всё отдалялась, погружённая в синюю темень, скрытая обломками скал и вихрями метели. Эзхен старалась держаться подальше от края, чтобы её не выдала тень на изломанном гребне, но порой приходилось идти по снегу, оставлять следы, спускаясь с серого, изрытого морщинами породы камня. Тканевые подошвы туфель скользили на пятнах стекла. Эзхен заглядывала сквозь их прозрачную дымку и различала тени неизвестных тварей, пока что не замечавших её. Раньше в этих местах она не была, не проезжала с саэлом по этим тропах, а в единственное своё путешествие к Клыку Молний видела Рубеж Пурги только издалека. Куда ей идти, Эзхен не знала. У Пустоши вообще не было карт, хоть отец и искал их в других саэлах, в скелетах брошенных саней, спрашивал о них мудрецов. Узнал только, что в Восточном Сатхаре хранились карты ещё прежней Пустоши, которая с нынешней не имела ничего общего. В итоге Эзхен владела смутным представлением о родной земле, построенном лишь на увиденном за бортом саней. Над голубым маревом горизонта высился изогнутый шпиль Клыка Молний — некогда вонзившееся в землю стальное, изрытое ржавчиной ребро. Если он был по левую руку, значит, она по-прежнему шла на запад. Вот только земли Вольных Городов не тянулись так далеко на север. Клык Молний был последним островком жизни в этих краях. Оскаленный Берег здесь безлюден и пуст, и дорога её кончится тогда, когда кончатся силы, или же найдут голодные твари. Ветер трепал рубашку, полз изморозью по металлу наплечников, поднимал волосы и обращал слезинки на ресницах в лёд. Она и забыла, как это — брести сквозь снег, заставляя себя не думать об очаге, не желать малодушно возвращения, когда с каждым шагом уходишь всё дальше в неизвестность. Эзхен так уходила со дня смерти Хэнне: задубевшие после тренировок ноги ещё могли нести её, а разговоры в яране действовали на нервы хуже бесконечного, неизменного пейзажа за бортом. Так Эзхен и убежала в день, когда всё случилось. Она помнила тот разбитый саэл, который оставили даже падальщики, в котором не было ничего, кроме развороченных тюков, синюшных тел и скелетов саней. Помнила, как бродила среди смерти и любовалась ею, самозабвенно наслаждаясь одиночеством. Что тогда подтолкнуло её вернуться, Эзхен не помнила. Она оглянулась, высматривая за белизной погоню, но ландшафт был недвижим. И полоса серой скалы кончалась со следующим шагом. Ей казалось, что она идёт вечность, и что сколько бы ни прошла, её, наверное, уже потеряли. Так что Эзхен ступила на снег и пошла к подножию скал, держа путь на север, где некогда пролегали их санные дороги и где могло оставаться хоть что-то знакомое. Холодное солнце висело в небе цвета пыли, одинокие звёзды, казалось, медленно стекали прозрачными дорожками по низкому куполу. У подножия его тянулся отлогий склон открытой всем ветрам скалы, где из каменной крошки, из подтаявшего и обледенелого сугроба глядели разбитые сани. Эзхен прибавила шагу. В её следах шуршал мёрзлый песок, нога чувствовала острые обломки потемневших от времени досок. Старые двухпалубные сани лежали на боку в глубокой колее, их полозья давно сняли, чтоб не пропадал металл. Она схватила обрывок грубого полотнища и сдёрнула с обледенелых верёвок, кутаясь в него с головой. За остовом она нашла убежище от ветра и забилась туда, слушая вой ветра в щелях и скрип ржавых петель. Села на щербатую доску перил верхней палубы, обнимая себя за плечи. Пролетающий снег не жалил кожу, но и не таял на ней. Эзхен знала, что озлобленный старик Уж говорил правду. Она действительно несла смуту всюду, где появлялась. Всё, что она делала, — это бежала сломя голову от опасности, которой должна была отдаться и которой была предназначена. От её несогласия гибли люди, а другие вставали насмерть за неё. Эзхен уронила лицо в ладони, морщась как от боли и прикусывая кожу. Может ли она сделать что-то ещё, кроме как потеряться в Пустоши? Сделать так, чтобы её не нашёл Тёмный ради осуществления своих планов, чтобы за ней ушла погоня и сгибла в снегах… Только идти, вечно идти в неизвестность. Она всегда умела забывать о слабости, держаться нерушимой крепостью, которая не помнила о нескончаемой осаде. Она сможет и сейчас: опустит от лица прикусанные руки, заставит ноги окрепнуть, а подошвы изношенных туфель приклеиться к кровавым корочкам на ступнях. Она заведёт свою погоню туда, где останутся только они и Пустошь, которая рассудит. Эзхен поднялась и, оглядев напоследок сани, двинулась среди наметённых сугробов и руин в сторону белой пустоты. Ветер нёс мокрый снег и трепал полотнище на её плечах, дышал в лицо стылой сернистой пылью. Впереди лежала проклятая земля — последнее, что человек выберет для укрытия. Эзхен шла, глядя на бледные звёзды, когда выдохи метели позволяли выглянуть из-под подобия капюшона. От ветра спирало дыхание в груди, и на очередном склоне Эзхен сбавила шаг, припала к стылому валуну, тяжело дыша. Щёки горели, а глаза затапливала влага, и она прижала кусок полотнища к лицу, оставив на ткани подпалину. Шмыгнув носом, пошла дальше, отказываясь думать об этом. Налетевший ветер смахнул ей слёзы. Она уже решила идти столько, сколько сможет, так отчего теперь её лёгким надрываться и болеть, а рёбрам сжиматься в порыве разреветься… Запрокинув голову к небесному куполу, Эзхен проследила за ещё одной звездой, что медленно стекала к горизонту. Свет сиял высоко над ней и за рёбрами, Эзхен будто двигалась к чему-то, от шага к шагу разгорающемуся ярче в груди и льющему всё больше влаги. Спустя пару невыносимо долгих подъёмов, метель выдохлась, и белизна снежной взвеси уступила место серым и чёрным прогалинам на волнистой, точно твёрдое море, земле. Постепенно снег стал мельче, сменяясь камнем. Воздух теплел. На краю слышимости Эзхен различала плеск воды. Это место не было похоже ни на одно из тех, где бывали их сани. Земля начала подниматься пологим холмом, под подошвами хрустел мелкий чёрный камень, острый вулканический песок. Ветер сеял его искрящейся пылью с гребней скал. Тут и там застывшая серая порода взмывала вверх, точно от ударов, сталкивались между собой гребни недвижимых волн, образуя каменные шатры с дырявыми крышами и провалы пещер, где бежала подземная река. Эзхен сбавила шаг, оглядываясь. Всякая крыша в Пустоши была занята, и эта не могла стать исключением. Под ногами блестело стекло и обсидиан. Земля здесь была тёплой, отчего и таял снег, над песком висел плотный туман, из которого проступали тени скал. Она прошла мимо дымящихся лужиц, не решаясь приближаться к желтоватой воде со странным запахом. В Пустоши не всегда можно было пить и растопленный снег, и, как бы ни мучила жажда, осторожность важнее. Поднявшись на очередной гребень, Эзхен огляделась. Это не был холм — здешнюю местность образовали кратеры. Под ногами простирался один такой, и пологие борта его сточило до гладкого время, а в центре всё ещё лежал оплавленный маленький камень, в озерце дымящейся воды. Похоже, что его удар некогда достал из-под поверхности земли тепло, растопившее снег. Пусть здесь её не выследят по следам, туман может скрыть врага, а значит, ей надо пройти это место как можно скорее. Эзхен шагнула со склона и позволила песку стащить себя, скользя в клубе пыли с шорохом и стеклянным треском. Подошвы скатились в кратер, из-под ног посыпались чёрные блестящие камешки, сквозь снег проступили жилы чего-то мерцающего, точно золото. Осколки вулканического стекла усеивали воронку, хрупкие и острые. Эзхен поднесла руку к земле, чувствуя ладонью её тёплое дыхание. Должно быть, здесь можно ночевать прямо на земле. И этим уж наверняка воспользовались животные, ни нор, ни гнёзд которых она по пути не видела. Эзхен обернулась, различив в вое ветра что-то похожее на рык. Но туман плотно обволакивал скалы, мешая увидеть хоть что-то за своей пеленой. Она пошла мимо дымящейся воды, не спуская взгляда с гребня кратера. И замерла, когда из пара показалась тень. Змеящееся белое существо, поменьше лошади. Длинное кошачье туловище, бледно-серые пятна в густой шерсти, вытянутая морда с наморщенным плоским носом, костяные шипы над загривком и меж прижатых ушей… и клыки, верхние клыки, выходящие за нижнюю челюсть, в две ладони каждый. Снежный барс, азур. Зверь покачивал кончиком толстого шерстяного хвоста, неотрывно следя за ней. Когти на широких шестипалых лапах взрывали блестящий ониксовый песок. Он был огромный, куда больше тех котят, что она с отцом видела на охоте. Эзхен сглотнула, не в силах двинуться. Эйлэ никогда не выходили в одиночку против барсов — они были тайной Пустоши, её зубами и когтями. Зверь мотнул головой, будто позволив заметить себя, и скользнул обратно в клубы пара. Она собралась, восстанавливая дыхание. Пощадил, но надолго ли… Азур показал себя, лишил её спокойствия. Но и выбора у неё нет, если Пряха вплетает чёрную нить. Рывком наклонившись, Эзхен схватила осколок обсидиана. Пальцы сжались на острых гранях. Теперь она шла, чувствуя затылком выжидающий взгляд. Меж лопаток пробегала дрожь, в ветре чудилась поступь тяжёлых лап. Оборачиваясь, Эзхен видела скользящую среди снегов белую тень, и не знала, сколько ещё выдержит, пока ноги не начнут подводить. Кратеры кончились последним потоком магмы, некогда схлынувшим с покатого склона и образовавшим под откосом плато круглые пещеры, из которых теперь вытекала подземная горячая река. Впереди лежала равнина: каменистая морщинистая серость, увитая бледно-жёлтыми дымящимися жилами, искрошенные временем мосты и вымытые колонны. Эзхен перевела дыхание. Неудивительно, что саэлы здесь не были, по такой местности никакие сани не проедут. Но для неё нет иного пути, и она заставила себя скатиться в облаке пыли под откос. Серая порода пошла мелкими трещинами под ногой, стоило ступить на арку выхода из пещеры, и Эзхен внутренне содрогнулась от мысли, что ей придётся пересечь эту странную дельту. Она спрыгнула вниз и пошла по широкой полосе суши, оглядываясь на плато кратеров. Теперь под ногами крошилась серая каменистая порода, осыпаясь на дно затянутых молочной дымкой трещин — куда глубже, чем казались сверху. Эзхен шла сквозь клубы сернистого пара по узким тропам над пропастью, выдыхающей раскалённый воздух. Спускаясь с очередного склона, она услышала, как позади неё катятся камни. Присела, ожидая, что барс кинется, но сколько ни вглядывалась, так ничего и не дождалась. Было бы странно для него не оставить погони. Но более странным было показываться ей на глаза. Осколок оникса впивался в пальцы, волосы висели перед лицом мокрыми сосульками, заиндевелыми от холода, капающими с концов на рубашку. Эзхен тяжело дышала, задушенная горячим паром. Среди серых застывших потёков проступала каменная кладка. С трудом, но угадывались очертания покатых крыш, мостовых… Она замерла, наступив на то, что совершенно точно некогда было металлическим флюгером. Холм, удушенный наплывом морщинистой породы, что дышала паром из мелких трещин, имел рукотворный фундамент. Камни старой кладки были раскиданы по равнине. Но, как и всё в Пустоши, оно уже не могло поведать своего прошлого. Какое-то здание из былых времён, не больше. Ветер чуть рассеял пар, и перед Эзхен открылась арка каменного моста над очередной трещиной, на сей раз достаточно широкой. Вся желтая кипящая вода стекала туда водопадами, падала с высоты, поднимая шум и стачивая глубокие трещины. Эзхен подошла, прикрывая нос от испарений, к запаху которых привыкнуть было невозможно. На дне пропасти едва виднелись каменные колонны и массивные арки. Некогда красивое строение украшала величественная статуя воина, поднявшего перед собой руку с раскрытой ладонью. Каменные одежды его, принадлежащие забытым уже временам, тонули в клубах горячего пара. У воина был высокий островерхий шлем и длинные волосы, ниспадающие на широкие плечи, а лицо, в общих чертах переданное небрежным скульптором, ухмылялось будто бы с долей иронии. Противоположная сторона казалась невозможно далёкой, тогда как дно пропасти кипело, погружённое в мутную сернисто-жёлтую воду, что с глухим протяжным шипением оседала на колоннах хлопьями рыжей ржавчины. Мост по обе стороны венчали обрушенные статуи, открытые ветру, потерявшие какие-либо очертания. Воину на дне пропасти повезло куда больше, хоть тот и стоял по пояс в кипятке. Эзхен ступила на мост, и мелкие камни сорвались вниз, упали с вязким плеском. Она задержала взгляд на неживом лице, на решительности во взгляде, и, сжав зубы, сделала ещё один шаг. Падающие камни шипели и тонули в стайках пузырьков. По мере того, как она, осторожно перенося вес, миновала половину плит, мост казался всё менее надёжным. Мелкие камни сыпались в кипящую воду, столбы удушающего пара обнимали с обеих сторон. Она обернулась на рык. Азур стоял на берегу позади, широко расставив лапы и опустив голову с прижатыми ушами. По задней лапе стекала струйка крови, из раны на бедре торчал обломок стрелы. Эзхен похолодела: они были здесь не одни. Хуже того, азур сам спасался от кого-то. И мост был их единственным шансом сбежать. Если они выживут, она задастся вопросом, что за безумец охотится на такого громадного азура, а пока было ясно одно: от боли и страха зверь щерился на неё, — единственную, кто стояла на пути. Барс спрыгнул на мост, и древний камень вздрогнул. Опора пустила длинную трещину, просыпая мелкие осколки в шипящий кипяток. Эзхен покачнулась, хватаясь за воздух. Азур ощерил длинные клыки, припадая к земле. Эзхен перехватила осколок обсидиана, занимая более устойчивую стойку, но отступила на шаг в попытке удержать равновесие, и зверь принял это за слабость, сделал пару шажков в присяди. Она заставила себя выровнять дыхание, не поддаваться духоте пара, не слипать глаза от пота. Азур сократил расстояние длинным прыжком, от удара его лап раздался оглушительный треск. Эзхен выставила осколок перед собой, надеясь хотя бы поцарапать морду зверя, но мост потерял одну из опор, упавшие камни подняли высокие брызги. Плиты застонали, повисая в воздухе. Барс прижал уши и ощерил длинные клыки, двинулсяна неё. Эзхен показала свои зубы и зарычала, надеясь, что, встретив ответную угрозу, тот не вздумает сражаться прямо здесь. Зыбкое равновесие под ногами грозило нарушиться с новым шагом зверя. Она медленно перенесла вес, отступая. Азур присел, готовясь к новому прыжку, глядя на неё в упор. Как сорвался с места и пролетел над ней, ударившись лапами о плиты уже за спиной. Эзхен позволила себе стоять оглушённой всего один удар сердца, чтобы за ним услышать треск. Третьим прыжком азур оказался на берегу, мотнул тяжёлым хвостом, ударяя о каменный борт моста, и подвешенная в воздухе часть осыпалась крошкой. Эзхен осознала себя на середине пути, когда рухнула вторая опора, а за ней медленно поползли плиты. Мост вздрогнул и начал крениться. В попытке сохранить равновесие Эзхен не удержала осколок, и тот покатился по откосной плите в пропасть. Она побежала к берегу, чувствуя, как стремительно наклоняются, обрушаясь, гладкие плиты. Камень с шорохом пополз вниз, поднимаясь на ребро. Кипящие брызги облизали полетевшие осколки, взметнулись столбы горячего пара. Подошвы и руки отчаянно цеплялись за плиты. Она оттолкнулась от последней плиты и кинула себя в прыжок, как та рухнула. Эзхен ударилась локтями о выступ, повисая, отчаянно ища ногами хоть какую-то опору, пока падали громадные камни и бурлила вода внизу. В спину дыхнуло жаром, и с оглушительным утробным плеском взметнулся фонтан раскалённых брызг. Эзхен только нащупала носком небольшой выступ, и выкинула себя рывком на берег, как за спиной поднялся фонтан сернистого кипятка. Она отползла по камню прочь, отчаянно обдирая локти, и на край пропасти просыпались брызги. Следом и остатки моста с грохотом рухнули вниз, поднимая к небу клубы пара. Эзхен тяжело дышала, глядя на волны, уже не достающие до краёв. Путь назад был отрезан. Каменный воин будто в насмешку глядел на тот берег, и теперь в его взгляде Эзхен почудилась тоска. Быть может, она и вправду ошиблась, но уже не могла сделать всё иначе. Она снова должна была подняться и продолжить путь в неизвестность, с одной надеждой на то, что её смерть не наступит скоро. Только она оглянулась на барса, как азур поднялся на лапы. Эзхен приготовилась, что он нападёт, но тот пошёл прочь от пропасти, хромая на раненую ногу. Впереди снова лежала неизвестность, на этот раз воплотившаяся равниной, над которой белело снежное облако. Эзхен замерла, и по её щеке скользнул летящий осколок льда. Воздух остывал, испарина на коже заледенела от встречного ветра. Облако двигалось на них, а вместе с ним приближалась метель. Она не боялась метелей в Пустоши, покуда была крыша над головой, что могла укрыть от ветра тлеющие угли очага. Но и сейчас, когда вокруг не было ни намека на укрытие, Эзхен поднялась на ноги, покачнулась от ветра. Сделала шаг навстречу белизне, прикрывая глаза и глубже кутаясь в негреющий кусок полотнища. Дорогу стремительно заносило снегом, и барс уже давно затерялся в белом мареве. Идти навстречу ветру было почти невозможно. Плащаницу трепало во все стороны, едва не вырывая из рук. Волосы больше не опускались, заиндевевшие снежные иглы. Ноги вязли по колено, она перестала чувствовать ступни. А ветер усиливался, будто она шла к сердцу метели. Эзхен прикрыла глаза и осела в снег от нового потока колкого снега. Белизна заволакивала пространство, сквозь снежную взвесь уже не просматривалась светлая черта горизонта. Метель крепко обняла Эзхен, глубокий снег сковал конечности, заставил повалиться в рыхлый наметённый сугроб. Дышать было больно от летящих осколков льда. Та грань, при которой не замерзал Свет в её крови, осталась позади. От холода поднесённые к лицу руки побелели. Эзхен не чувствовала ни ушей, ни лица, ни ног, сжимаясь без сил на то, чтобы дрожать. Идти дальше она не могла, всё глубже и глубже увязая в снегу. Она подняла взгляд на гребень сугроба, где сквозь пелену ещё светило тусклое солнце. Почудилось то в бреду или нет, но она различила силуэт, объятый золотистым сиянием заката. Кто-то был здесь, но кто — угадать она не успела. Силы оставили её, и метель утащила глубоко во тьму.***
Когда узор Храма Путей погас, Сеггелу и Гварн не оставалось ничего другого, кроме как принести остальным эту весть. Они потеряли Эзхен, ведь выследить кого-либо на Путях без жреца невозможно, тем более возобновить переход. — Что теперь, Гаррет? — спросил Акелиас, не глядя в сторону хмурого друга. — Признай уже, мы её упустили. Они уже на окраине Пустоши, если не хуже, а начертанием Путей ни я, ни ты, подозреваю, не владеем. Сеггел переминался с ноги на ногу на краю света костра, не зная, что может предложить он сам. Недавний восторг от подчинения крови стремительно таял, и туша оленя, переброшенная через спину кельпи, уже не казалась каким-то достижением. — Мне в Пустоши эйлэ не выследить, — пробормотал Гаррет. — Ну неужто ты достанешь из-за пазухи ещё какого-то старого мастера, на сей раз следопыта, — протянул Акелиас, насмехаясь. — Ладно уж, Гаррет. Где он живёт на сей раз? — Я ведь говорил, — поднялся Гаррет. — Седлайте коней, мы едем в гости. С рассветом они направились на восток этих пустынных земель, где у порога Пустоши обвеваемая снежными ветрами, точно ослепший маяк, венчающий острые скалы, стояла Расколотая Крепость. Оплот охотников — единственных из всех людей Мигрееса, кто не страшился тёмных тварей и чудищ. Некогда их орден был основан в её стенах и служил последней препоной от ужасов севера. Это же место, вдающееся клином в южную оконечность Пустоши — долину Моурьей Пади — служило домом охотникам, жаждущим закалить себя в боях и выучиться у старых мастеров. Зубчатая башня крепости, некогда разделённая молнией на две неравные части, показалась над вихрями снега задолго до того, как лошади ступили на каменистую отвесную тропу, зигзагами карабкающуюся в гору. О хозяине этой крепости слагали легенды. Старый Олаф Чёрный Дрозд был тем, кто некогда основал орден, превратив опасное дело наёмников по части монстров в профессию, добившись места у огня при прежнем мигреесском князе, Ральмире, и навсегда укрепив эту должность за своими учениками. С его руки охотники стали неотъемлемой частью Мигрееса и из года в год удерживали северную границу. Олаф сам неоднократно заходил в Пустошь, своим опытом заслужив место главы ордена. Чего уж, ведь у него гостил и сам Боргеллес, превзошедший отца в жажде славы одними только своими вылазками в Моурью Падь. Обо всём этом рассказал Гаррет по дороге, перекрикивая порывы высокогорного режущего ветра. Их отряд кутался в воротники, натягивал на нос капюшоны, дрожал под мокрым снегом, но голос великана гулял эхом в обступивших ущельях и после, когда им удалось найти крутую тропу вверх. Прыть оказалась слишком резкая в передвижении по скалам, и Сеггел пересел на лошадь Мирле, в один из прыжков чуть не сорвавшись с кельпи. Всё-таки ему требовались хорошая упряжь и седло, а не ремень на лодыжках. Так что Прыть, избавившись от необходимости заботиться о всаднике, в пару прыжков преодолела подъём и побежала исследовать горы дальше. Лошади шли по проторенной тропе среди скал, где снег обнажал и тут же заносил сложенные из чёрного булыжника ступени. Метель кидалась на камни, сыпалась на шапки и за воротники. По обеим сторонам дороги блестели вбитые обледенелые колышки, связанные крепкой верёвкой: похоже, в более мокрые деньки эта тропа часто леденела. Сеггел даже не хотел смотреть вниз, и по резким порывам ветра понимая, как высоко забрался. Когда они выехали на площадку веранды, что окольцевала скалу обледенелыми бортами, ветер переменился, рассеял низкие облака снежной взвеси и открыл взору громадную крепость, что заняла полнеба над головами. Мирле встала на стременах и приставила ладонь козырьком, открыв рот. Сеггел не мог не согласиться. Высокая крепостная стена обнимала почти всю скалу, а над ней в окружении плоских башен высилась одна, что и дала крепости имя — расколотая надвое, не упавшая только из-за кладки крупных, гладко вытесанных камней. Всё это даже издали казалось огромным. — А там чего! — выдохнула Мирле, показывая варежкой вдаль, от чего сосульки в её волосах зазвенели. Сеггел размотал заиндевелый шарф, давая себе больше обзора, и оперся рукой на заднюю луку седла, выглядывая из-за восторженной Мирле. По ту сторону скал лежала Пустошь. Похожая на присыпанные снегом осколки разбитой посуды, белое месиво камня и странного пейзажа, взрытого неведомыми тварями, взорванного и обледенелого в веках. Отнюдь не пустая равнина, но нечто, пугающее своей инаковостью. Место, где могли выжить только эйлэ. Прямо под скалой лежала лесная долина, укрытая метелью — Моурья Падь. Настоящая Пустошь начиналась за её скалами, тянулась насколько хватало глаз во все стороны обозримого мира, и даже гряды Сатхара отсюда было не видать за плотной снежной взвесью, укутавшей горизонт. Сеггел выдохнул беззвучное проклятие, понимая, что где-то там собирает силы немёртвый Змей, летают в низких небесах боги, и, должно быть, готовится к ритуалу ещё живая Эзхен. — Проклятая земля, — кивнул Гаррет, прищурившись от очередного порыва ветра. — Я вообще не расстроюсь, если так и не побываю в ней. Мирле облизала губы, покосившись на великана. — А типа не придётся? — спросила она. Сеггел отнюдь не был в этом уверен. Всякий раз, когда находилось место, куда он ни за что не пошёл бы, Эзхен тащила его именно туда. Вскоре он понял, чего они ждали: на веранде появились люди, чтобы провести их за стены. Гаррет спешился первым, представляя всех по очереди. На белоглазых стражи задержались с явным опасением, но тот нашёл слова, чтобы усыпить их бдительность. Сеггел поспорил бы, что они вовсе не представляют опасности, как и что колдовства в этих стенах ждать не стоит. Укутанные в меховые плащи по самые глаза, закрытые деревянными очками с узкой прорезью, эти люди поприветствовали гостей скупыми кивками и направились выше, к подножию стены. Гаррет последовал за ними. Сеггел не был уверен, что преодолеет оставшийся подъем пешком Когда он спрыгнул с седла, Мирле осталась. — Я, кажись, палец отморозила, — шепнула та, перекинув ногу через круп лошади. — Так что теперь я дама, а дамам не положено спешиваться, чтоб они не материли всё вокруг. — Для дамы тебе недостаёт платья и головного платка, — усмехнулся Сеггел. — Для дамы мне всего достаёт! — та отвесила ему подзатыльник, стоило отвернуться. — Даму дамой делает не платье, а ваги… Сеггел попытался скинуть её с седла в отместку, но та громко рассмеялась, уцепившись за луку и перекинув ноги на другой лошадиный бок. Что ж, ловкости от холода она не растеряла. — Ты жалок, — фыркнула Мирле, а потом беззлобно захихикала. Выдыхая пар сквозь зубы, он взял под уздцы их коня и прошёл последним в ворота мимо постов стражи. Прыть пригнула голову и тоже последовала за ними под крышу, спасаясь от ветра. Охотники обнажили мечи, но, похоже, были растеряны тем, что кельпи не нападала, а скользнула мимо них в тёмные сени крепости. — Она должна остаться здесь, — произнёс один из сопровождающих Гаррета, оглядываясь на своих товарищей, что тщетно пытались выставить кельпи за дверь. — В конюшни нельзя пускать хищника, лошади перепугаются. — Сеггел, — настойчиво произнёс Гаррет. Тот остановился, оглядываясь на кельпи и не вполне понимая, что ему предпринять. Охотники, не убирая мечи в ножны, стояли перед Прытью готовые напасть. Она смотрела на них без страха, но едва покачивающийся кончик хвоста выдавал интерес, насколько хватит этих людей в бою против кельпи. — Эй, руки прочь от колдунского ездового зверя! — крикнула Мирле. — Эта скотина только колдуна и слушается, и вам же лучше его не злить. Э, Сеггел? — Отошли от моей кельпи, — произнёс он, стараясь звучать твёрже. Охотники оглянулись, неуверенно отступая. Сеггел передал уздцы Мирле, а сам подошёл к Прыти. — Бард прав, вам лучше не злить меня, и мой зверь вас не тронет. Устройте ей стойло на время, пока мы в крепости. — Как скажете, молодой господарь, — кивнул один из охотников, убирая меч. — Но ежели зверь ваш кого сгубит, пока вы здесь? — Так дайте ей мяса с общего стола, — решил Сеггел. Он не знал, надолго ли ей хватит добытого оленя, но решил не рисковать. К коню он вернулся в смешанных чувствах, оглядываясь на охотников, начавших собирать доски и ветошь для стойла, и других, взявшихся сторожить кельпи. Похоже, ему стоит чуть погодя навестить Прыть, чтобы она не подумала, что её бросили. — Меня господарём назвали, — прошептал он под нос, берясь за стременные ремни лошади и чуть ослабляя повод. — У тебя рожа господарская, — легонько пнула его в плечо Мирле, и гаденько захихикала, когда он обернулся ей ответить. — Да они ж не знают, кто мы. Пользуйся этим, что плохого. Сеггел пожал плечами, действительно не видя дурного. Да только достанет ли ему манер корчить из себя господаря. Хотя какие ещё господари у белоглазых… Быть может, ему вообще стоит нарисовать себе на лице сажей маску-череп и говорить с шипящим акцентом… Он не знал свой народ достаточно хорошо, живя за рекой и постоянно слыша о них от рамейцев, так чего он ждет от этих людей… Сперва их отвели в небольшую конюшню, полную мохнатых и громадных тягловых лошадей, собак и стогов сена, привезенных явно не из этих краев. Спешившаяся Мирле неловко поджала ногу, но и только. Зато все оглянулись на Акелиаса, когда тот грузным ворохом спикировал с седла в сено, а его лошадь, точно очнувшаяся от сна, протяжно заржала и лягнула барахтающегося в стоге лекаря. — Это мне пригодится, — поднявшись, забрал он у одного из подбежавших в беспокойстве конюших грубо выструганный посох. Парень не смог возразить, видя, что перед ним уже не человек, но оживший ходячий труп. — Келя, Келенька, — пропищала Мирле, опираясь на плечо Сеггела и заходя за него для защиты. — Ты чегой-то совсем злобный стал. — Ты мне кто, чтоб так меня называть? — огрызнулся тот, отряхаясь от сена и пробуя опираться на скрипящий, но прочный посох. — Для тебя господарь Остриксон. — Ладушки, господарь Устрица, — кивнула та, высунув язык. — Ворчливый ты дядька, неприятный. Это потому, что у тебя Эззи спёрнули? — Тебе какое дело, — поковылял он по направлению к ним, отчего Мирле попятилась. — Я в ваших головах пытаюсь разобраться, — объяснила она, отбегая подальше от лекаря. — Вон Гаррет, — указал тот на великана. — Лезь ему хоть в пасть. Меня тронешь, я найду как заставить тебя пожалеть. — Угу, — надулась Мирле. — Эт несложно. За порогом небольшой конюшни их ждал тяжёлый сумрак холодных залов и далёкий вой метели за стенами. Провожатые, закутанные в шкуры и меховые плащи матёрые охотники — каждый пошире Гаррета в плечах и бородатый точно цверг — немногословно распоряжались куда идти. Крепость тянулась сумрачными гротами и откосными ступенями истёртых временем лестниц, дышала снегом сквозь редкие бойницы, блестела инеем на деревянных балках. Ряды щитов с отметинами былых сражений украшали стены, из кромешной тьмы углов скалились чучела медведей и на четырёх лапах выше человека. Под потолком шуршали сегментами, скрипели крылышками и перещёлкивали друг другу мелкие твари, звук их коготков заставлял нервно поглядывать за паутину балок. Попадались и другие люди: охотники наперевес с походными сумками, стражи в тёплых мехах и стальных поясах и простые люди крепости, встречающие уважительными кивками. Иного Сеггел и не ожидал от этих стен, в которые день ото дня бились бури, лишь одной молнии удалось их расколоть, но не сокрушить. Охотники вели их отряд по пыльным, проседавшим под тяжёлым шагом доскам залов и винтовых лестниц всё вверх и вверх, пока, наконец, не возникли из мрака и не раскрылись с протяжным гулким шорохом тяжёлые створки дверей. — Олаф, как всегда, занят очередным планом, — протянул Гаррет, оборачиваясь, пока они шли мимо громадного гобелена, изображавшего Пустошь. — Корпит над картами в своей башне, что с него взять… Приёмная зала, устроенная в одной из уцелевших башен, расступилась потоком свежего морозного воздуха бойниц, мазнула по лицам теплотой множества очагов. Когда они вошли, за широким столом стояло несколько человек, собравшихся возле фигуры в алом, подбитом мехом плаще, которая принадлежала отнюдь не старому охотнику. Подле её ног на потертом красном ковре лежали серые косматые волкодавы. Они подняли морды, не спуская глаз с гостей. — Этот твой Олаф ничего так из себя, — шепнула Мирле, подталкивая его локтем. Гаррет сделал шаг на ковёр к девушке. Волкодавы проследили за ним, поворачивая головы вослед. — Рогнеда, — выдохнул Гаррет. — Неужто ты?.. Та подняла руку, и охотники вышли прочь, оставляя их одних. И только затем позволила себе оторваться от карты и широко улыбнуться. Это была женщина немногим старше двадцати лет, с тяжёлым и мрачным взглядом. На её плечах лежал бурый мех, а на поясе висел простой широкий меч. — Дядюшка Гаррет! — выкрикнула названная Рогнеда, срываясь и подбегая к нему, чтобы заключить в объятия, хоть ростом лишь на голову уступала великану. — Боги, как же я скучала по тебе. Её по-рамейски чёрные и жёсткие волосы были собраны в короткую косу от макушки, широкие брови пересекали шрамы, а под глазами залегли глубокие тени. Она крепко стиснула Гаррета и отстранилась, оставив руки на его плечах. — Когда я был тут в последний раз, ты под столом не пригибаясь пряталась, — засмеялся Гаррет и потрепал её по макушке. — Любила подслушивать, хоть от наших разговоров и храпела вместе со своими псами. Где твой старик? Что, уже не может выйти поприветствовать друга? — Так ты не знаешь, — отступила она. — Моими силами только его ещё не схоронили. Сеггел переглянулся с Мирле, та принюхалась, наморщила нос. Рогнеда перевела взгляд на карту, развела руки и ударила себя по бокам. Взглядом неизменно возвращалась к карте, расстеленной на столе. — Пропал он, Гаррет. Как пошёл с князем в Моурью Падь, так сгинул. Боргеллес вернулся, да без него. Не видел никто, как отец погиб. Даже князь передо мной ответ держал, что потерял его в метели. — И почему ты не веришь, — проговорил эхом Акелиас, заставив девушку метнуть в него испепеляющий взгляд. — Когда всё очевидно. — Я не хочу слышать, что он мёртв! — Рогнеда ударила тяжёлым кулаком по столу. — Я чувствую, что он жив. Олаф стар, но это Олаф Чёрный Дрозд, прославленный охотник и мой отец. Он выстоял бы и против сотни тварей. Его не убьют какие-то моуры. — Только если там не проснулось что похуже, — прошелестел Акелиас, покосившись на Гаррета. Тот поморщился, и Акелиас поджал губы с довольным прищуром, складывая руки на навершии посоха. — Эти люди, верно, разделяют твои надежды, раз до сих пор здесь, — оглянулся Гаррет на двери. — Кто-то из них собрал вещи, кто-то не оставил веры. Пошли за ним, да не вернулись, без единой весточки пропали в Пустоши. Я водила и посылала поисковые отряды, но всё безуспешно. Мы не смогли продвинуться так далеко в Падь, чтобы набрести на его следы. Только на тела наших же людей, — вздохнула она, опираясь руками на стол. Волколак у её ног засопел, поднимая лохматые брови. — И всё же ты смогла возглавить орден, — протянул Гаррет. — Многие ушли, когда командование на себя взяла женщина, — хмыкнула та. — Но у Олафа были друзья, что встали на мою сторону, и с их поддержкой… — Ну ещё бы. К тому же у Олафа был я. — Я уж не надеялась, что до нас дойдёт кто-то вроде тебя, — покачала головой Рогнеда, перекидывая кончик косы с плеча на плечо. — Ты знал отца лучше всех. — Было дело, — сокрушённо вздохнул тот, скрещивая на груди руки. — Но сколько уж ему? Лет пятьдесят… Он крепкий человек, но затеряться в метели на пороге Пустоши… Я говорю, сколько прошло времени, какие наши шансы?... — И думать не хочу! — вскинулась та. — Верно, что за полсотни, Гаррет! Он опытнее всякого из охотников, он множество раз уходил в Пустошь и знает эти места, умеет держать напор зимы. Ты ведь помогал ему в основании ордена! Да ты и тогда счёт времени не слишком-то вёл. — Помогал бы дальше, да ты появилась, — хмыкнул Гаррет. Рогнеда шутя ударила его в грудь, но рука у неё была тяжёлая, и Гаррета самого пробрало на смех. — Матушка не зря говорила, что из волчьей пурги меня вынесла, — пригрозила она с усмешкой. — От правды тут недалеко, — протянул Акелиас, поглядывая на волкодавов. — Но если твой старик такой опытный охотник, чего ж он сам к крепости не вышел? — подал голос Сеггел, готовясь нарваться на вспышку нрава, но Рогнеда только мельком взглянула в его сторону. — О том и толковали до вашего прихода, — проговорила она. — Что-то мешает нам пройти дальше в Падь, встаёт поперёк горла каждый раз, забирая наши жизни. — Боргеллес говорил чёт такое, — кивнула Мирле, отогревая пальцы в сгибах локтей. — Мол, моуры перестали быть тварями, ополчились разом, и так князь их шугнулся сильно, что повернул взад. Рогнеда смерила её задумчивым взглядом, покачала тяжёлой головой. Сеггел не знал, с чем приходилось иметь дело охотникам здесь и в Пади, но видел, как она устала. Должно быть, с немногими оставшимися верными людьми ещё перебирала варианты, сражаясь за надежду, а новые вести глубже загнали её в мрачные мысли, сильнее оттенили круги под глазами. — Помоги мне, Гаррет, — вздохнула Рогнеда. — Помоги найти его. Ты скорей его в метели высмотришь. Не знаю я всех ваших тайн, да верю, одна из них вам поможет встретиться. — Нам нужен кров и крепкий хмель, нам всем. Рогнеда только сейчас перевела взгляд на Сеггела и всех, кто пришёл вместе с Гарретом. Казалось, её даже не смутила их компания, настолько она привыкла видеть рядом с Гарретом странных людей. Или же не могла думать о них больше, чем об отце. — Всё то у вас будет. Отцовская крепость к вашим услугам, — кивнула она. — Только скажи, что поможешь мне. Я… не знаю слов, но… Гаррет подошёл и положил руку ей на плечо, потрепал по меху ворота, наклоняясь. — Неда, я обещаю сделать всё, чтобы найти твоего отца. — Нас ведь это не касается, да? — шепнула Мирле, подаваясь к Сеггелу. — Нас же не потащат в Пустошь, не? Тот только невесело хохотнул, сам уже не лелея таких надежд. Красный тяжёлый плащ мягко мёл по каменным плитам вослед за хозяйкой, когда она пошла провожать их до комнат. Вместе с ней пошли волкодавы, и Мирле осмелилась погладить одного по косматой серой шкуре. Они расположились в тесной, мрачной зале, где собралось тепло, такое редкое для этих заснеженных стен. Им достались две комнаты без окон, с единым камином в сквозной нише, забранной чугунной решёткой. В чёрном камне стен отплясывали блики и ледяные кристаллы. Кроватей в крепости не было, а если бы и были, то спать в них поодиночке слишком холодно. Широкие скамьи, выстланные половиками, вырезали из странного светлого дерева, которое наверняка было старше и крепости, и Пустоши. Мебель из него была массивной и причудливой, прожилки кристаллов между серебристых и медовых рёбер искрились в неверном свете масляных ламп, — железных маленьких клетей. Сеггел поставил одну такую на каменный пол перед собой, сидя на шкуре какого-то мохнатого белого зверя. Огонь лениво вылизывал масло на донышке, рисовал тонкие узоры на крышке. — А, по-моему, уютно, — протянула Мирле, хромая в комнату, выделенную ему с Гарретом и Акелиасом. От соседства с последним Сеггел не был в восторге, особенно после того, как подмороженный было лекарь в натопленных залах крепости снова начал пахнуть гнильцой. Их пока не виднелось, и, наверное, поэтому Мирле осмелилась прийти. — Оставайся, — предложил Сеггел. — Не тебе уж точно в Пустоши храбриться. — Я как бы… желание загадала, — пробормотала та, опускаясь на его лавку на мягкий свернутый половик. — Знаешь, я вроде бы даже поверила тогда в башне, что это всё не просто так. Что если Гаррет пообещал, то оно исполнится, как если бы где-то там, за Краем, правда был, ну, ежель не волшебник, то эта его чудо-лаборатория. Можешь считать, что я баллад при дворе наслушалась, а в голове у меня бубенцы, но это так. Гаррет… ну, я бы пошла туда. — И как, сбываются твои сказки? — Сеггел схватил её за острый носок сапога, и та ойкнула, подбирая ногу и закидывая на колено. — Пока не то чтобы, — Мирле стянула сапог и тяжело вздохнула. — Акелиас же мне полноги отгрызёт со своей медициной. Кто там из них с магией дядька? — Гаррет, — окликнул Сеггел. — Мирле хочет что-то намагичить. — Да не так же громко! — прошипела та. Сеггел злорадно заулыбался, когда великан возник в дверях. — Ну это только резать, — прогудел он. — Твоё счастье, что не большой, иначе бы ходить не смогла. Чего тебе Акелиас не нравится? — У… тебя… — Мирле запнулась, обернулась в панике к Сеггелу. — Ну же! Помогай! — Ножик больше, — предложил Сеггел, кивая на пояс Гаррета. Мирле злобно шикнула. — У тебя же палец, не нога, — протянул Гаррет, складывая на груди руки и прислоняясь к дверному косяку. — Большой ножик легче промахивается, к тому же он не заточен, как лекарский инструмент. Тут и грубее, и больнее. Мирле икнула, глядя на то, как Гаррет положил руку на внушительный нож у пояса, явно затупившийся о корабельные канаты и кости врагов. — Я хотела сказать… — идиотски улыбнулась она. — Ты ведь типа с подковыркой дядька… — Это теперь так называется, — Гаррет тихо засмеялся в бороду. — У тебя скульптура на носу корабля красивая, чего бы тебе с ножиком не управляться, — нашёлся Сеггел. — Так её не я строгал… Ладно, Мирле. Пошли, где угли жарче. — А… чего не здесь? — та схватилась за лавку, в панике оглядываясь на Сеггела. — Потому что я всё равно выйду, — осклабился тот. — А ты можешь… в смысле… как-нибудь не больно?.. — Пошли, — сгреб её в охапку Гаррет, чтобы Мирле на практике убедилась: вырваться из его рук не просто трудно, невозможно, как ни барахтайся и скули. Сеггел проводил их взглядом. На пороге возникла Гварн, как всегда выдавшая себя по металлическому скрежету чешуй доспеха. Он не поворачивал головы, продолжая смотреть на ленивый огонь в масляной лампе. — То, что у меня получилось убить оленя, ещё ничего не значит, — произнёс он, надеясь, что та отвяжется. — Буду тренироваться и может, когда-нибудь дам по змеиной роже этому колдуну. Гварн молча прошла и села у дальней стены, заставляя Сеггела напрячь плечи. Его раздражало, что он не мог предугадать её намерений. Как и её существование в целом. До того, как он её встретил, собственная жизнь казалась до простоты унылой, а прошлое — понятным. Теперь у него появились загадки, и это тревожило и раздражало. — Слушай, — обернулся он. — Если пришла учить меня, так учи. Рано или поздно мы нагоним Эзхен, и там будет этот ящер… — Так и есть, — произнесла Гварн с какой-то усталостью. Сеггел только сейчас заметил, что в её руках была книга. — Однажды тебе предстоит биться в одиночку. Как маисхе. И это не исправить. У меня есть это. Чтобы ты понимал, почему так. Он взял книгу из её протянутой руки, чувствуя в своей ладони кусочек чего-то несомненно важного и не имея сил сказать хоть что-то дельное. Тонкая, в простой кожаной обложке без надписей. Возможно, она всё это время была у неё. Сеггел открыл и посмотрел страницы из тонкого пергамента, на которых красной краски было только пара букв, и очень много строк убористого почерка. — Я… не умею читать, — проговорил он вполголоса, переминая в руках шуршащий корешок. — Она написана на рамейском. — Я не умею читать… по-рамейски. — Тебе семнадцать, — зачем-то напомнила Гварн. Сеггел кивнул. Именно столько, сколько есть. Всё это время он только и делал, что пытался не сдохнуть и смеялся над своими потугами выбраться из каждодневной тьмы, в которой увязал всё глубже. И только недавно, в этом путешествии, он смог увидеть иную жизнь, лучшую. Пусть и только пожелав стать её участником. Гварн вздохнула. — Тебе стоит знать, — она помолчала, взвешивая свои слова. — Азолан наверняка не дала тебе этого знания. Она всегда презирала тебя. — Азолан?... Моя мать? Но… она хорошо ко мне относилась, — возразил он, чувствуя, как подскакивает сердце. — Она назвала тебя своим проклятием. “Моё проклятие”. Сегх-Хел. Таково твоё имя. И я вспоминаю о её бремени каждый раз, когда произношу его. Слова оглушили. Собственная мать прокляла его при рождении. Мать умерла из-за него, он это знал, так что же тогда будит в нём такой сильный гнев… Кровь зашумела в висках. Её проклятие. Вот что значило его имя. Может, из-за имени и все его беды. Его прокляли ещё тогда. Он всегда был проклятым. — Она прокляла меня, — проговорил он, чувствуя, как сказанные слова обретают чудовищный вес. — Это ты проклял её. — Рамейской кровью? — Гварн кивнула. — Но она же знала, что она делает с моим… отцом. — Нет, — отрезала та неожиданно резко. Сеггел вздрогнул. — Она не хотела этого. Она убила его, когда смогла подняться на ноги. Азолан всегда боялась своей крови, но тогда впервые убила ею. Сеггел смотрел на Гварн и не знал, что ему чувствовать. Как принять то, что он не просто проклят, он ещё и зачат от насилия. Он перевёл взгляд на огонь масляной лампы и почувствовал, как капли влаги срываются на сцепленные в замок руки. В горле встал ком, голос вышел через какой-то всхлип, надорвался на полуслове и упал вовсе. Он не слышал себя. — Но, — попытался снова. — Кто я?.. — Маисхе, — она произнесла это слово со скрипом несмазанных петель, будто хотела и не могла наглухо закрыть дверь, что выбивало ветром. — Вопреки всему. В нависшей тишине на железный обруч лампы падали слёзы. Он не мог остановить это да и не пытался. У него с самого начала не было шансов. — Мать Азолан была Каиннан, славная воительница крови, и Азолан переняла её дар. Благодари её за свою кровь. Так от её дара в тебе осталось хоть что-то, что может колдовать. Так не дай этой искре пропасть. Он поднял на неё слезящиеся глаза. Гварн подалась вперёд, и Сеггел на мгновение был уверен, что она возьмёт его за горло. — Соверши корах на его алтаре. Возноси ему молитвы. Стань его. Я и так его, подумал Сеггел. Он говорил с ним на поединке в Раверграде. Сеггел слышал его голос, тело принадлежало ему. Слышал шёпот крови, когда встретил Эзхен, и после. Когти прорезались из плоти с едва слышной просьбой о крови, и то был его голос. Змея Серебряного, немёртвого бога. — Однажды тебе придётся биться в одиночку, — напомнила Гварн и поднялась, прекращая мучать его. — А книга, — поднял Сеггел переплёт, не зная ей практического применения. — Остаётся у тебя, — произнесла Гварн и вышла. Он просидел у огня ещё какое-то время. Когда Мирле, похрамывая, вернулась с забинтованной ступней, то обернулся, смерил её взглядом, отчего-то красную и странно замолкшую. — Ну как? — вымученно спросил он, надеясь, что та не заметит книги, если сунуть её под шкуру. — Пошёл ты, — фыркнула та, краснея ещё больше. Спустя время у неё, конечно, вышло придумать натянутую шутку, иначе это была бы не Мирле. — Если скажешь, что больно только в первый раз, я тебе врежу. — Скажу, что у тебя осталось ещё много пальцев, чтоб присмотреться получше. Что там так долго делать-то? — Мы… поговорили, — Мирле вжала голову в плечи. — На самом деле у меня кровь не останавливалась от страху, и ему пришлось меня убалтывать, но мне даже понравилось. — Собираешься остаться здесь? — кивнул он на лавку, на которой лежали походная сумка и топоры Гаррета. — Он скоро вернётся. — Я забыла… эту лампу! — вскочила та, срывая с пола одну из масляных ламп, и стремительно похромала к выходу. — Я за этим приходила! Спокойной ночи! Сеггел улыбнулся, возвращаясь на свою лавку. В голове ворочались отвратительные мысли, но, стоит отдать Мирле должное, теперь от них можно было на что-то отвлечься.***
Она снова проснулась на поляне среди синего пламени. Холод взобрался мурашками по спине, примятая трава покрылась белым инеем, и на песке были различимы следы ног. Эзхен приподнялась на локтях, осматриваясь. На краю зрения как всегда притаились они, призраки. Она даже различила среди них Марока, и сердце кольнула жалость, что тогда у него не получилось её спасти, как он ни тянулся сквозь огонь. Всё же не жалил он только мёртвых. Марок смотрел не на неё, но ей за спину. Эзхен и сама чувствовала перемену. Над травой протащило морозный ветер и белый пар, зловещий шорох чешуи и шелест древесной коры, сминаемой под тяжестью тела. Она вскочила, оборачиваясь. Над поляной высилось дерево, оплетшее воздушными корнями и белыми лианами старое каменное строение, заполнившее его до остроконечной крыши и выбравшееся сквозь пустые окна. Разумеется, он был зол. Эзхен сжала кулаки, уперев взгляд в гигантского змея на воздушных корнях. Кольца ползли, сжимая до треска кору. Плоская морда неотрывно следила серебряными блюдцами глаз. Под его острой чешуёй крошился камень стен и облетала древняя черепица. — Я не обязана тебя слушать, — заявила Эзхен. — Ты не имеешь власти над живыми. Ты умер. — О да, спустя столько лет я совершенно точно мёртв, — прошипел змей, разворачивая белые кольца и пробуя воздух чёрным раздвоенным языком. Эзхен попятилась, когда почувствовала, как земля бугрится под ногами. Меж стеблей, точно гнойник, взбухла неровная возвышенность, обозначив лежащее тело. Расступившись, трава показала тело Гварн. Эзхен знала, что та не станет её атаковать, она никогда не делала ей ничего плохого, но когда Гварн поднялась, точно притянутая за нитки, Эзхен поняла, что ошибается. Потому что глаза той стали змеиными, серебряными монетами с узкими зрачками, а лицо приобрело непривычный, неестественный оскал. — …Но власти над живыми я не терял, — произнёс Змей её голосом. Гварн, которая больше не была собой, подняла перед собой руки, и Эзхен попятилась, не зная, чего ещё ожидать. Белый змей в ветвях дерева только наблюдал. — Даэнхен, Сулмхен, — позвал Ангор губами Гварн, и в её ладонях из холодного сияния соткались две обнажённые ромфеи, послушно приластились к ладоням. Эзхен рвано выдохнула, отступая: души её сестёр были призваны, чтобы забрать её. Только эти клинки, с заточенными внутри стали душами, могли служить Тёмному в Бездне. Иного оружия в мире мёртвых быть не могло, оно внушало настоящий ужас. Эзхен даже не подозревала, на что способны такие клинки. — Никто из преданных мне не может ослушаться, стоит лишь позвать, — проворковал Ангор, скрещивая перед собой ромфеи и оглаживая сталью о сталь с тонким, певучим гулом. За словами последовала мягкая, ласковая улыбка. — Не бойся, Эзхен…Ты не умрёшь, не став моим клинком. Я отрублю тебе ноги, чтобы твоя душа не могла двинуться с места. Я привяжу твои жилы к этим корням… Ты будешь мучаться на грани между мирами, чтобы Ярровеш нашёл тебя по крикам… Он сделал шаг, и Эзхен кинулась прочь. Мимо рощи с призраками, бросившимся врассыпную, под сплетения воздушных корней, сквозь высокие травы… Ангор неотвратимо наступал. Тоннели из корней, мосты из гибких ветвей сходили за дорогу, что рушилась сухой щепой под ногами. Ярусы островов спускались воронкой туда, где густела тьма и холодел сам воздух. Местность стремительно менялась, и вот Эзхен уже сбежала в подобие оврага на песчаную косу, где среди скал возвышались обрушенные остовы белого камня. Деревья сомкнулись высоко над головой. Синий огонь полыхал в её следах, вылизывал каменные колонны и безликие, обрушенные временем статуи, привалившиеся друг к другу, накренившиеся над тропой. Метнувшись к спасительному проходу в их арке, Эзхен повалилась, затормозила перед обрывом, чуть не угодив во взметнувшийся перед ней огонь из пропасти. Шаги и звон металла за спиной стали отчётливее. — Это место не имеет конца, здесь — сама вечность, отражение верхнего мира в беспокойной морской глади, — говорил Змей резонирующим в густом воздухе эхом. — Убегать бесполезно, дороги дальше нет, только тьма… Огонь плотно подступал к отвесным берегам, лизал их точно ленивые речные волны. Эзхен с трудом оторвала взгляд от языков пламени и заняла стойку перед фигурой, медленно сходящей со склона. Синие отсветы плясали на стальных чешуях шелестящего доспеха и изогнутых клинках. Эзхен схватила ветку, окунула её в пламя. Развернувшись навстречу Змею, она выставила перед собой огонь. Серебряные глаза сузились. Да, шансы она не уравняла, но дерзнула посягнуть на бой, не на казнь. Пускай это будет концом, Эзхен встретит его в битве. Она до последнего будет сражаться, чтобы этот душегуб не вернулся к жизни. — Твоя душа будет гореть ярко, — пробормотал Ангор. — В моей руке… ты будешь сильнейшим клинком. Он перетёк из стойки в удар молниеносным прыжком, пересекая поляну с занесённой над головой ромфеей. Эзхен, не думая, ушла в уворот, как поняла свою ошибку. Так и было рассчитано, ей не избежать удара. Ромфея спикировала с пронзительным свистом. Как вместо удара перед ней пронеслась вспышка, взметнувшая за собой языки пламени и искры. Эзхен на миг ослепла, но стоило ветру улететь, сквозь алую дымку проступила летящая светлая ткань, такая непривычно чистая среди сырой темноты, поднятая не ветром, но плавным, исполненным силы движением. Высокая фигура в белой плащанице, заслонившая её от удара, держала клинок в поднятых над собой ладонях, что остановили ромфею. Воин держал удар, бесстрашно стоя под взглядом серебряных глаз, метавших молнии. — Тебя не хватало, — прошипел Змей, будто только справился с гневом и смог облечь его в слова, отпуская оружие и уходя прыжком к краю поляны. Одна его ромфея осталась в руках воина. — Ступай в ту дыру, где ты прятался всё это время, предательское отродье! Оглянувшись на пламя, Эзхен различила там лицо Марока. Он всё-таки успел, поняла она, он привёл помощь! — Ты не причинишь ей зла, — степенно ответил заступник, проворачивая отобранную ромфею перед собой в замысловатой фигуре и берясь за рукоять. — Ты опустился уже не до боя, до убийства. Я не позволю тебе сделать это снова. — Кто вы? — Эзхен встала рядом с ним, смотря снизу вверх в чистое лицо. Он казался знакомым, будто сошедший образ со старой статуи. А потом она заметила, что белая плащаница — всего лишь кусок ткани, скрывающий его тело, а под ним зияет глубокая рана в груди. — Мы виделись раньше? — Разумеется, виделись, мой Свет, — рассмеялся тот, и его голос странным образом рассеял тьму вокруг. Он подмигнул ей, откидывая с плеча золотистые волосы. — Ты ведь не могла не слышать обо мне! Я — Лён Иоз. Эзхен ничего о нём не слышала, но она узнала статую воина, погруженную в кипящую воду на дне обрыва. Те же черты, та же несокрушимая уверенность. Кем он был, как давно он был мёртв… Но важно ли то было сейчас, когда он на её стороне, и когда в её сердце разгорается не ярость битвы, но огонь новой силы. — Я могу сражаться, Лён, — твёрдо произнесла она. — Дай мне ромфею. Тот смерил её оценивающим взглядом с лёгкой улыбкой на белых губах. — Как долго я ждал возможности отомстить, — протянул Лён с ленцой, склоняя голову. — И это не моя битва, но мальчик-висельник прав: противник тебе не по силам. Никому ещё не удавалось сравниться с ним в коварстве, чтобы выиграть бой. Я буду биться вместе с тобой. — Я… — замялась Эзхен, когда Лён отдал ей ромфею, и длинная тонкая Даэнхен легла в руку непривычной тяжестью чужого клинка. — Почту за честь. — Вы закончили? — процедил Ангор. — Мне неинтересно убивать дважды, но, так уж и быть, это не так скучно, как казнить беспомощных и непослушных. — Я сразу за тобой, — прошептал Лён, и Эзхен заняла стойку. Ей хватило мгновения, чтобы оценить силы противника и наметить путь для атаки. Она напала, пытаясь оттеснить Ангора от края поляны к скалам. Она была вихрем огня, её клинок упал сверкающей дугой, и воздух облекся в сталь. Удар отозвался гулом в течениях Бездны. По рукам взбежала дрожь. Клинок встретил клинок, и сёстры оказались равны. Её откинуло прочь в сети гибких ветвей. Но, падая, Эзхен поняла. Бездна стала гуще, а её движения — легче. Лён что-то сотворил с пространством, что уравняло их в силах противостоять тьме мира мёртвых. Она перевернулась в воздухе и приземлилась ногами на древесный ствол, кинула себя навстречу противнику, занося ромфею. Воздух стал плотным, точно вода, тело будто обрело больше времени для манёвра. Осознание гулом течения в ушах придало странную уверенность. Ромфея растянулась от движения серебряной лентой. Эзхен послала вперёд себя замах, и сталь упала хлыстом на корни и ветви, круша их в труху. Ангор ускользнул, проследив за её полётом. Она знала, как ноги коснутся земли, он нападёт, и дёрнула ромфею назад свиться в спираль, выставить ленты щитом. За подвижным краем Эзхен различила прищур и самоуверенную улыбку, от которой стало холодней. Вспыхнув, тьма рухнула на Змея сокрушительнымпорывом ветра. Лён отвёл его клинок ребром ладони, кулаком метя в открытую грудь. Ангор отступил и обрушил ромфею на свет, но Лён вновь непринуждённо ушёл из-под клинка. Пускай он сражался врукопашную, но явно не уступал никому из них. Ангор рывком простёр Сулмхен над синим пламенем, взобравшимся по клинку. От мысли, что сестре может быть больно гореть, Эзхен вздрогнула. Ромфея спикировала в траву, и по земле пробежала синяя полоса, поднимаясь стеной огня, — Эзхен и Лён отшатнулись в разные стороны, как земля начала крениться. Остров раскололся надвое. — Беги, — указал Лён на пологий склон оврага, и Эзхен рванула во тьму, пока её половина острова медленно сползала в пропасть. Земля сыпалась комьями глины из-под ног, Эзхен чертила по склону рукой, пытаясь затормозить. Прыгнула на воздушный корень, прогнувшийся под её весом, побежала как по канату, слыша позади треск ветвей и рёв пламени. Земля взорвалась над её головой. Она спрыгнула во тьму, только завидев серебристый отсвет травы. Едва не опаляя волосы, за ней падали горящие комья земли и щепки. Тьма сверкнула металлом. Ангор возник как из ниоткуда. Эзхен блокировала удар, и тот отдался болью в плече, откинул её в жуткую неизвестность. Спустя вечность она пробороздила в высокой траве, рассекая о стебли уши и рукава. Когда сквозь боль, олкольцевавшую тело, ей удалось подняться на колено, Ангор занёс клинок над ней. Защищаясь, она придержала ромфею левой рукой за обух, и тот отозвался дрожью в самой земле: сёстры вошли лезвие в лезвие до зарубок. Эзхен скинула его, встав тугой взведённой тетивой, напала чистой яростью. Они разменивались ударами, ступая шаг в шаг. Как отец и учил, как велел танец благословенной смерти. Ничто не могло её сбить, она полыхала не хуже огня, её клинок не пел, но отбивал частый звонкий ритм о чужой металл. Но она забыла, с кем сражается. Отдалась честному танцу клинков, когда следовало помнить о подлости Змея. За очередным блоком Ангор ушёл в сторону и схватил её ромфею за обух. Падая, Эзхен успела увидеть, как его клинок распарывает воздух снизу вверх, целясь под рёбра. И тогда удар самого воздуха увёл руку Ангора прочь. Лён перехватил его кисть, возникая за спиной. Её ромфея выскользнула из захвата, и Эзхен нашла опору под ногами. — Бей, — приказал Лён, открыв врага для удара. Не медля, Эзхен шагнула в короткий выпад. Её клинок погрузился в плоть, забирая глубоко. Эзхен замерла под взглядом Змея, что обратился на неё, — неподвижный на искажённом гримасой боли лице Гварн. — Молодец, Эзхен, — прошептал он, отпуская рукоять Сулмхен. — Теперь я вижу, какая ты… И теперь ты уже никуда не уйдёшь. Она рывком вынула клинок из зазора пластин, и Гварн повалилась на землю, рвано дыша. Её взгляд будто бы угас, когда Ангор покинул её тело. Даэнхен растаяла в воздухе холодным сиянием, заставив заледенеть кожу ладони. Эзхен отшатнулась от Гварн, когда та попыталась подняться на неверных ногах, и когда вокруг неё начали вспыхивать языки пламени. Всё новые и новые огни пробивались сквозь белый песок, скользя по ногам, взбираясь по доспеху. Гварн вскинулась,, объятая огнём, что поглощал её с глухим треском,, ломал стальной доспех, как скорлупу, и стремительно обращал тело в уголь. Эзхен упала на колени. Она не могла выдавить ни слова, только смотрела. Огонь взметнулся выше, его гул наполнил подземный мир, и силуэт Гварн медленно растаял в синем пламени.***
Сеггел проснулся от холода, забравшегося под одеяло. Вокруг подступала ночь, а за стенами выла метель. В соседней комнате за ленивым пламенем камина чиркнуло огниво, Мирле зажгла масляную лампу, судорожно раздула огонёк. Он услышал её вой и тихую ругань, нахмурившись, закутался в тяжёлое, но негреющее колючее одеяло и пошёл проверить, что случилось. Но когда Мирле подняла голову на звук шагов, фонарь осветил её белое, застывшее лицо. Она держала руку над Гварн. — Сег, она… не дышит, — прошептала Мирле. — Не знаю, как давно. Я проснулась от тишины, клянусь, я не… Тот бесшумно выдохнул. Он верил Мирле, но сильнее верил только словам старой вороны, что однажды ему придётся биться в одиночку. Знала ли Гварн, что боги заберут её куда раньше, чем он освоит колдовство. Тревога ночного караула прошла мимо него, оставшегося сидеть у огня. Мирле вернулась, когда суета улеглась, а тело вынесли на нижние этажи. Но раз уж они не собирались теперь спать, и скоро должен был грянуть рассвет, он протянул ей тонкий переплёт пергамента. Мирле уставилась на книгу с толикой интереса, точно и не предполагала у него такой вещи. — Почитаешь мне? — спросил он. Мирле кивнула. Взяла корешок и раскрыла на первой странице. Её голос словно был создан для песен, и строки зазвучали как стихи. Сеггел подтянул колени к груди и обнял их, кладя голову на её плечо. После всего ему нужно послушать эту историю, что бы ни было в ней. Его вымотали отчаяние и злость, и теперь он просто прикрыл веки, под которыми остался ленивый огонёк лампы. — Воспетый потомками поэт и бесстрашный путешественник Имирен из Даосида, — прочитала Мирле. — Поэма "По пути на Восток", часть первая…