Наши тела не были предназначены для этой земли. Новый мир вынудил нас прекратить почти все жизненные процессы, найти новый облик, заново изобрести метаболизм... Когда все наши учёные были убиты, мы задумались о возможности продолжения рода. Разумеется, нас ждал провал.
Маэс — расшифрованные заметки на полях бортового журнала
Вокруг него смыкался пыльный сумрак, густой душный воздух, дощатый пол гудел от людских голосов с заполненных трибун. Кет разминал кисти под взглядом наёмника. Прежний не уследил, как его чуть не утянули в толпу, и был уволен, стоило Кету узнать его имя. Этого Кет даже не спрашивал, снося слежку в молчании. Люди больше не стремились подначивать его или бросаться пожеланиями. В своём втором бою он схватил противника за грудки и развеял пеплом по нижним рядам зрителей. Третий бой научил его срывать голыми руками кожу с мышц, точно оплавленный воск. Он убил Вострую два дня назад. Её смерть потеряла значение, когда она перестала с пеной у рта биться в его руках, выплёвывая проклятия и вопли. Всякая смерть утратила значение. Он делал это не для них, не для игр. Айлад ужесточил правила. Теперь покидать поместье было нельзя, Кет всё реже виделся с Илейн, всё меньше читал за её поджатыми губами, ведь Айлад или его наёмники вечно были рядом. Но теперь многое должно было разрешиться. Минули все луны осени. Сезон подходил к концу. Хоть в Златнекоре, на землях кровью намоленного лета, и не бывало зимы. После этого боя, если Айлад сдержит слово, они станут свободными. Мысль придавала сил, хоть за ней и таилась тысяча причин и отговорок. Кет не позволял подточить себя сомнениям. Жить с верой в чужое слово, бога или человека — единственное, что он сохранил от дней в светлом храме. Сейчас его вера ничтожна. Остался только огонь у ног Таэтар, ставший пламенем смерти. Двери разомкнулись, и Кет ступил на песок арены. Когда глашатай выкрикнул его имя, трибуны привычно взорвались криками. Кет обвёл взглядом нижние ряды, где покупали места обычные люди. Как всегда вгляделся в скамьи белоглазых, сам не до конца понимая, на что надеется. Из раза в раз — рыжие волосы, яркие многослойные одежды, оскалы острых зубов. — Против него — твари Гатшары! — возвестил глашатай, простирая руку на другой край песчаной арены. — Свирепые кшасы! Они так же любят свою белоглазую госпожу, как и рвать рамейское мясо! Для кого-то этот бой точно будет последним! Кет проследил, как из открытых дверей выбегают три похожие на гривастых собак зверюги, в холке ему по пояс. С рыком разбредаются по арене, понукаемые кнутами стражи. Он не позволил страху хоть краешком затронуть его, хоть видел таких зверей впервые. Видимо, они были с далёкого Востока. Сама госпожа Гатшара смотрела с трибуны, скрестив на полной груди руки. — Я разрешаю не оставить от мальчишки ни косточки, — махнула она рукой. —- Хотя нет, отберите у них голову до того, как обглодают кожу… Я оставлю его личико для своей коллекции. Кет ушёл в уворот, как только первая тварь сорвалась в длинный прыжок. Её поджарое тело с выпирающими рёбрами пролетело ему за спину, песок взрыли серповидные когти. Другая кшаса обходила его полукругом, покачивая гладким хвостом с обсидиановым жалом. Кет держал всех в поле зрения. Под кожей накалялось пламя, готовясь к удару. Третья не заставила себя ждать и атаковала в лоб. Вытянутая морда распахнула пасть со змеиным языком. Пламя рванулось чуть ли не быстрее его рук, выставивших сперва блок, — когти скользнули по металлическим наручам, — затем удар в бурый мех гривы. От боли и гнева вспыхнул свет, но это было не в его глазах. Из тела твари насквозь вырвался язык алого огня, в котором обуглились взметнувшиеся потроха. Огонь достал почти до трибуны, опав пеплом на песок. Кет отступил, с каждым выдохом усмиряя огонь. Беглым взглядом оценил целость ладоней, хмыкнув уже привычной красноте ожогов. Кожа как никогда казалась лишней. Если он сорвёт её, что увидит внутри?.. Перед глазами размазывались арена и тени кшас. Он покачнулся, чувствуя накатывающую слабость и видя под веками пылающий огонь. Тело, слабое тело, сердце в котором вечно колотится слишком гулко, вечно не даёт увидеть настоящий огонь… Кет оступился, тут же восстановив равновесие, и страх обрушился чаном ледяной воды. Он всё ещё был на арене. Твари рычали, подбирались в присяди. Кет выбрал одну и напал сам, не дожидаясь очередной волны слабости. Кшаса вскинулась на задние лапы, и её когти прошлись по кожаному нагруднику доспеха. Он выставил руку поперёк её пасти, схватил мечущийся язык, ногой прижал норовящий ужалить хвост. И его руки снова были горячи настолько, что он сорвал с неё шкуру без усилий, когда мясо потекло осклизлой дымящейся массой с черепа. Кет отбросил тушу кшасы, поднимая перед трибунами руки. В ушах стоял гул. Дыхание вырывалось густым паром. Третья сорвалась бежать прочь, прыгнула на доски трибун, воя и суча лапами. Кнуты тут же загнали её под копья, те прибили тушку к песку. Кет стоял, смотря на бьющуюся из бурой шкуры кровь и теряясь от смешавшихся криков и стука сердца. Ноги одеревенели, голова раскалывалась от боли, шрам пульсировал жаром. Левый глаз наполнился шипучей влагой, на пальцах осталась кровь. Кет выдохнул, отступая. Только сейчас, на буро-чёрном от битвы песке, в кругу распростёртых звериных туш, он понял, что выиграл бой. Темнота упала тяжёлой духотой. Но на месте его стража стоял Джинмил, и широкая ухмылка на его лице не предвещала ничего хорошего. — Кет, моё ты золотце, — развёл он руки, — я даже не сомневался, что будет как-то иначе. Джинмил подскочил к нему, обхватил руками его голову, склоняя к себе, и слизнул струйку крови со шрама, не прекращая что-то напевать под нос. У Кета не было сил сопротивляться, он уже привыкал ко всем странностям этого микейца. — Я уже обо всём договорился, — заворковал он, утаскивая Кета прочь из темноты под сень белокаменных колонн и света кристаллов. — Тебя хочет один мой очень хороший клиент, и это ничего себе везение для первого дельца. Он, правда, блюдёт репутацию, так что приедет к нам сам… Кет не вслушивался, кивая на каждое слово, дожидаясь хоть струйки свежего воздуха с поверхности. Ещё немного, и он сварится в своём кожаном доспехе заживо, и открытые ноги, по которым струйками стекает пот, его не спасут. Джинмил шёл поодаль, особо не заботясь, слышат ли его. Вне запаха его одежды и кожи задышалось свободнее, и Кет выдохнул струйку пара, наслаждаясь мгновением одиночества. На его плечо легла рука, и Кет обернулся на человека, рамейца с пыльной бородой, загорелой в пустыне кожей. Голову у него покрывала холщовая плащаница, но лицо было ясным, как и взгляд, что вынудил остановиться. — Если тебе будет некуда податься, — облизав губы, выговорил шёпотом этот рамеец. — Если ты будешь один против всех… Спрашивай друзей Джеммы. Кет не успел ему ответить, как Джинмил обернулся и, раздражённый тем, что за ним нет подчинённого, вернулся и дёрнул идти. Когда Кет снова обернулся, рамейца уже не было среди толпы. — Какое у тебя образование? — уперся палец колдуна в грудь Кета, ещё искавшего взглядом пыльный капюшон над головами зрителей. — Я, знаешь ли, ценю умение поддержать разговор, даже при всех твоих внешних данных… Вокруг смыкался ночной город. Повозка часто приезжала в место, похожее на казармы, усеянное стражей, где микейские рабы сновали меж отдыхающих бойцов. Там случались драки, звучали слезливые истории, как кто попался в Ямы. Кет с трудом переносил это место, забиваясь в угол с корзинкой сытной и пресной еды, коротал ночи на медленно остывающем известняке обрушенной колоннады. Но в этот раз дорога была длиннее, они ехали в поместье. Джинмил, не будь дурак, ехал на коне поодаль. Теперь Кет был пленником в тесной запертой повозке, едва ли не зверем в клетке, но таковым себя и чувствовал. И кем бы ни был этот клиент, Кету предстояло развлекать его как какой-нибудь зверушке. О худшей участи он старался не думать, решив про себя показать пару трюков с огнём. Хотя и подозревал, чем занимается этот микейский колдун, и за чем к нему идут люди. — У тебя есть время, прежде чем сюда подъедет наш гость, — сказал Джинмил, дожидаясь, пока возница распахнёт перед Кетом дверь. — Ну, скажешь, что и как прислуге, тебя подготовят. Знал бы ты, насколько он щедрый для первого клиента. Давно мне так не везло. В общем, деньги уже потрачены, и если ты его разочаруешь… Джинмил рассмеялся, ныряя под сень деревьев двора и не сливаясь с синим мраком только благодаря золотому блеску. Оставив его в саду, Кет вошёл через главный вход, оказываясь в полной темноте и давящей тишине. Сердце было слишком громким. Что-то явно было не так. Он прошёл в залу, обводя взглядом сумрак, подсвеченный единственной свечой. Вздрогнул от недвижимой тёмной фигуры в проёме коридора. — Илейн, — протянул он ей руку, шагая навстречу. — Это я, Кет… Ты… Та подняла голову и заставила его вздрогнуть. Её лицо щедро украшали кровоподтёки, маленькие царапины набухли капельками крови, голые ноги были в крови и дрожали. — Что случилось? — спросил он, потерянный среди собственных худших догадок. — Я убила его, — прошептала Илейн. — Я убила Айлада.***
Сопровождение не отличалось сговорчивостью на всём пути через нетронутую бурей равнину к огням, как оказалось, лагеря. Сотни шатров на санях, загонов лошадей и тягловых чудищ заняли небольшую долину за скальной грядой. Над головой, меж острых пиков под низкими облаками, выл ветер, неся искрящийся снег. Метель обнимала эту долину со всех сторон. Сеггел всё порывался обернуться на своих спутников, которых вели следом. Он видел только, что им связали руки, а женщине-эйлэ ещё и рот, и забрали оружие. Но конвой толкал каждый раз, как он задерживался хоть на шаг. Отсутствие Эзхен как никогда резало глаз, ощущаясь вырванным куском. Она упала, повторял Сеггел себе, пытаясь примириться. Её не получил ни Тёмный, ни боги. Ей удалось сбежать от погони. Но её смерть, настолько явная сейчас, причиняла боль тянущей давней раной. Эйлэ миновали ворота из длинных копий с привязанными клетями светлого камня, тусклого в снежном тумане. Крытые шкурами шатры из огромных рёбер потянулись по бокам, загорелись слабые фонари, бросая в ночи резкие тени. Его подтолкнули вперёд, в один из шатров, и Сеггел с запозданием понял, что остался один. Внутри ждала пустая темнота, остывшие угли в клети очага. Обернувшись на эйлэ, он попытался выскочить наружу, но резкое движение и столь же резкое незнакомое слово заставили отступить. По крайней мере, придумать план побега получше. Сеггел прошёл внутрь, ведя рукой по шкурам стен, опустился на колени на мягкий ковёр на полу. Ему бы сейчас пригодился Ригатсон, чтобы не дрожать возле чёрных углей. Хотя бы темнота ещё не предавала его, послушно раскрывая все свои секреты. Запустив руку сквозь решётку, он вытащил белую косточку, смутно узнавая в ней фалангу пальца. Также в углях обнаружился и клочок пергамента, исписанный чернильной вязью. Сеггел какое-то время смотрел на письмо эйлэ, улавливая в изгибах слов нечто змеиное, затем отряхнул от золы и сунул за пазуху. Кто бы ещё мог это прочесть. Эйлэ за порогом шатра стояли молчаливой стражей, и время позволило Сеггелу перебрать все угли и заглянуть под ковёр. Он нашёл ещё пару фаланг, одну даже обглоданную, с сохранившимся мясом и следами маленьких когтей, пятна чернил и сожжённых кусочков пергамента, настолько маленьких, что те заронили подозрение о почтовых записках. Стало быть, следы когтей принадлежали птице. Из-за холода он мерил шагами шатёр, пока по полу не протянулась узкая полоска бледного света. Эйлэ на посту сменились, и новых было трое. Полог шкур распахнул один из них, в расклешённом серебристом кафтане, с пятью или шестью косами до пояса. Смерил Сеггела взглядом блеснувших в полумраке раскосых глаз, подведённых темными острыми чертами до висков. Краска заходила и на уши, тянулась по верхнему краю до острых кончиков. Сеггел подобрался, потому что этот взгляд сверху вниз принадлежал не рядовому воину, да и ромфея на поясе была длинной, обвязанной множеством лент. — Искелл, а’сса, — произнёс эйлэ, и Сеггел прищурился, ожидая, что последует за словами. Но эйлэ только мотнул головой с усмешкой. — Я полагаю, Ловчий, — отчеканил по-рамейски он. Холодно улыбнулся перемене в выражении лица Сеггела. — Хоть что-то стало как в прежние времена. Эта должность всегда была за белоглазыми. Но своего языка ты не знаешь, что весьма необычно. — Извините, — кашлянул Сеггел, не уверенный, как ему стоит себя вести. В слабом свете глаза эйлэ сверкнули бледным серебром в тон кафтану. Сеггел не был уверен, будут ли у Змея вертикальные зрачки в новом воплощении, и много ли вообще меж его обликами будет общего. — Вы… он?... Подозрение заставило замереть, хотя в голове не было ни варианта развития событий. Только страх в повисшей тишине. После маленькой заминки эйлэ рассмеялся без капли надменности. Сложил руки на рукояти своей ромфеи, будто унимая и её порыв. — Меня зовут И́лланс. Нет, Ловчий, я не он, более того, я даже не принадлежу его ближнему кругу. Я просто старый полководец. Могу заверить, его ты узнаешь среди всех эйлэ. Сеггел облегчённо выдохнул. Он не рассчитывал на такую скорую встречу с Тёмным, и вот так обставленная она была бы худшей. — Бездна и прихвостни, я чуть не… извините, — осекся Сеггел, оправляясь от оцепенения и ослабляя шарф. — То, что я Ловчий… в смысле, это было для меня неожиданно. Мне ничего не объяснили, да и то, что я белоглазый, не совсем так. Я наполовину рамеец вообще, а может, даже больше. Илланс прикрыл веки, кивая на его слова. — Что ж, мне известно только то, что Ловчий — это верный кречет Змея Серебряного. Раньше он избирал Ловчими своих лучших охотников, и я сам лелеял надежду стать одним из них, но с его свержением, как понимаешь, охотники на богов вышли из игры. Кречет, старое слово, выученный охоте сокол на краге своего хозяина. Вот кем его нарекли. — Ясно, — прошептал он. Значит, ему всё же поручат вылавливать для Змея неугодных по всем Угодьям, как и Ярровешу, которого бросили по следу Эзхен далеко на юг. Вот только сделает ли служба Змею его таким же ожесточившимся и умелым колдуном?.. В этом Сеггел сомневался. Ведь пока его сила не окрепла как оружие, он только исследовал магию в себе и готовым точно не был. — Тебя самого как величать? — спросил Илланс уже простым тоном, всё так же не теряя металла рамейского языка. Некоторые слова звучали в его речи иначе, и Сеггел заподозрил, что так говорили встарь. — Так и зови. Ловчий Кречет, — пожал он плечами, усмехаясь. — Кто я, как не он? — Ловчий Кречет Змея Серебряного, ну и имечко, — оттянул уголок рта в ответ Илланс, разворачиваясь и откидывая полог шкур, ступая в белый свет. — Ладно уж, Кречет, не прикажешь ведь кормить тебя отрубленными пальцами, как моего ворона? Ты, верно, голоден. — Ещё как, — последовал за ним Сеггел. Мир равномерно затапливал белый свет нового дня. От шага к шагу по скрипучему истоптанному насту нарождалось ощущение перемен. Не пленник, но гость полководца, принятый в круг Змея… Всё это кружило голову, рухнув ушатом ледяной воды. Мечтал ли Сеггел о таком когда-то на Межи?.. Свыкнуться с новым именем будет непросто, да... Но он был рад тому, что хотя бы эти люди не знали его прежнего. Ночной снежный туман чуть рассеялся, и на ходу Сеггел рассматривал лагерь: шатры уходили далеко к оконечности долины, где эйлэ было наверняка до тысячи. Илланс прошёл к одному из шатров с приподнятым на кольях пологом, в окружении фонарей ждала накрытая едой скатерть. Он запрыгнул на сани и опустился на устеленный коврами пол, устроив на одном колене локоть. Сеггел последовал его примеру. Едва ли соблюдая приличия эйлэ, набросился на еду. Некстати вспомнил, что последним, что он ел, была сырая белка в лесах Моурьей Пади. Он и не задумывался, что едят эйлэ, но открытие в виде ломтей жареного мяса и колбасок было пока что лучшим событием за день. Над ними пронеслась тень, сделала широкий круг над лагерем. Залетев в шатёр, на жердь сел большой белый ворон с запиской на лапе. Эйлэ поднялся, чтобы открыть футляр и достать уже знакомую Сеггелу полоску пергамента. Пробежав взглядом по строкам, Илланс нахмурился, проронил пару слов на языке эйлэ. — Подвижек нет, — огласил он свои мысли для Сеггела. Тот непонимающе вскинул брови, прожёвывая полоску сала, и Илланс вздохнул. — Мы были посланы, чтобы занять позиции у Клыка Молний и присоединиться к уже брошенным туда отрядам. Но Пустошь решила иначе. Из-за метели мы стоим здесь уже шестой день. А другие дороги в обход Рубежа Пурги либо не позволяют проехать саням, либо не существуют. — Тебе сам Змей Серебряный это написал? — кивнул Сеггел на записку. Илланс криво усмехнулся. — Разведка, — спрятал он записку за кушак кафтана. — Ещё мне доложили, что вы спаслись из страшной бури ночью. — Нас преследовали орды поднятых трупов. Ожидаемо Сеггелу пришлось пересказать события ночи, как и то, что Глёсне охотился за Эзхен. Пока он говорил, не зная, как изложить всё кратко и складно, несколько эйлэ пришли к шатру и встали на снегу в тени, не поднимаясь на сани. Илланс вскинул перед ними руку, слушая и не перебивая Сеггела. — Она упала с высоты на лёд, — вздохнул тот в завершение рассказа. — Ни один человек не выжил бы. Илланс склонил голову, повернулся к своим эйлэ, чтобы перекинуться с ними парой фраз на этом мягком, полном гласных языке. Один протянул связку из четырёх ромфей. Черты Илланса ожесточились, на прямоугольном лице с очерченными скулами проступили желваки, подведённые чёрной краской уши изменили положение. — Мы можем пойти поискать её тело, если ты сомневаешься, — предложил он, оборачиваясь к Сеггелу. Тот втянул в рот полоску мяса, поднёс к масляным губам следующую. — Мне уже невыносимо сидеть без дела в этом лагере, так что, даже если ничего не найдём, хоть развеемся. Сеггел промолчал, что падающие камни проломили лёд, и Эзхен наверняка ушла под воду, но согласно кивнул, сглатывая. В конце концов, у него будет больше времени узнать что-то о Тёмном от этого эйлэ. Покончив с завтраком ещё до того, как солнце поднялось над скальным гребнем в белой дымке неба, они вышли из лагеря. Без всякого сопровождения и транспорта, скорым шагом сквозь снежную пустыню. Серая громада скал высилась над равниной, и только пара росчерков чёрного камня обозначала впереди ледовую гладь. — Моих спутников тоже схватили, — бросил Сеггел, ещё не уверенный в реакции Илланса. — Не беспокойся за них, их держат в тепле, — обернулся тот, не сбавляя скорого шага. — Одна из них убедила, что они нам не враги. — Мирле-то?.. Она может… — Мы зовём таких исчадиями крови Древнего. В моё время их было больше, когда эйлэ ещё не были кроткими и запуганными. Эта женщина ещё ночью искренне выразила своё пристрастие к делу Священной Охоты. Сеггел раньше не видел таких эйлэ, как та женщина, неудивительно, что для неё нашлось своё название. — В твоё время? — переспросил он. — Я был одним из тех, кто нёс слово Священной Охоты в ваши земли, — кивнул Илланс. — Мой рамейский может отличаться от того, что бытует сейчас, ибо ваш народ склонен меняться поразительно быстро. Но я сложил оружие после известия о смерти Миссе, и был вынужден укрыться в снегах. — Ты был с Миссе на Межи? — Миссе подавляла дерзкие помыслы народа, что осмеливался перечить слову Змея Серебряного, я же действовал по своему усмотрению, ибо такая свобода мне была дозволена. Сеггел кивнул, про себя подсчитывая, что смерть Миссе окончила Эпоху Сечи сотню лет тому назад. На вид Илланс едва ли казался старше двадцати, и тем не менее. Интересно, замерла бы в своём возрасте Эзхен, если бы осталась живой, нетронутой этим ритуалом и страхом последних недель… Они подошли к обрыву, полого уходящему к ледовой, припорошенной снегом и испещрённой свежими трещинами поверхности озера. Никакой полыньи не виднелось, и только мелкие камни лежали на льду. Илланс спрыгнул вниз на шероховатую скалу, легко пробежал по ней, скатывая за собой мелкие камешки. Сеггел последовал за ним, с каждым прыжком всё больше сомневаясь в собственных ногах. Последним прыжком, заставившим его упасть на бедро и перекатиться в слежавшемся снегу, тогда как Илланс стоял на кромке льда, Сеггел оказался на поверхности озера. Он ступил на прочный лёд следом за эйлэ, вытряхивая из шарфа и волос комья снега. Тот шёл, оглядывая каждый обломок деревяшки, по-видимому, от их сломанных саней. Сеггел задержал дыхание, чтобы видеть за густым паром, и осторожно прошёл к груде камней. Как ни была слаба надежда увидеть здесь распростёртое тело Эзхен, он всё же понимал, чем это может обернуться. Сеггел прерывисто вздохнул, упираясь взглядом в спину эйлэ. Илланс служил Тёмному, и то, что он найдёт мёртвое тело Эзхен, будет значить одно: тот получит её кровь. Среди камней ожидаемо не было ничего, и Сеггел отступил, нагоняя Илланса. — Если я провалю своё задание, он даст мне новое или отречёт от звания Ловчего? — крикнул он, подбегая по заснеженному льду. — Он убьёт тебя руками более подходящего колдуна, — не оборачиваясь, произнёс тот. — Как будто с тобой было не так. Погляди лучше на это. Сеггел подошёл и уставился через его плечо на лёд, благо, эйлэ был ниже почти на голову. Паутина ярко-синих трещин обозначала неровный круг расколотых льдин, куда больше любого из камней, сорвавшихся со скалы. Такой разлом могло проделать только нечто очень и очень большое. Учитывая толщину льда, что виделась там, где снег обнажал прозрачную синеву: больше двух локтей. — Что-то проломило лёд снизу, — указал Илланс на трещины. — Удар точный. Льдины затянули прореху сразу, как оно ушло на глубину. — Из воды? — прошептал Сеггел, наклоняясь над его плечом. — Тогда… тело Эзхен ушло в Бездну… — На дне его точно нет. Это река, реки в Пустоши несут свои воды так быстро, что окоченевших мертвецов вылавливают из-подо льдин пираты. — Тогда… — его голос стал глуше от этой недосказанности, пугающей неизвестности. Что утащило Эзхен, оставило ли, если не жизнь, то в целости тело? Мог ли это быть Тёмный? — Куда ведёт эта река? — Все реки Пустоши бегут от вершин Сатхара к морю, — ответил Илланс, с прищуром оглядывая пустую поверхность льда. — С востока на запад… Но если думаешь, что возможно проследить их русла под такой толщей льда… Нет, забудь. Он отвернулся от озера, уходя, а Сеггел остался неподвижно вглядываться в голубую паутину, растянувшуюся на полмили ледовой глади. — Мне жаль, — произнёс Илланс. — Кем она была тебе? — Кем-то, в кого я верил, — произнёс он, не в силах повысить голос. — Кем-то, кто мог изменить всё. Кто изменил меня. Оглянувшись на Илланса, он вгляделся в его лицо сквозь пелену влаги. До самих этих слов он не верил да и сейчас надеялся своим рамейским сердцем, что она ступает по траве Бездны. Что однажды она окажется там. Но что за тварей скрывали эти воды… Сеггел понурил голову, накрывая нос шарфом. — Идём, — кивнул в сторону лагеря Илланс. — Сегодня будет хорошая ночь, чтобы откупорить запасы. Мы взяли столько выпивки в этот поход, что ты забудешь её имя к утру. К тому же, — на его тонких губах снова прорезалась улыбка, и на этот раз тёплая, — у меня давненько не было хорошей компании надраться. Они двинулись обратно, но что-то вечно подстёгивало Сеггела обернуться, ещё раз окинуть взглядом поверхность озера. Ничего, ни одной тени, похожей на тело. Но если Эзхен не пришла в Бездну, то не встретилась и с Тёмным там. Слабое утешение, он знал. Когда в снежной дымке позёмки, которую обнявшая лагерь метель тащила и по этой спокойной долине, промелькнула гибкая чёрная тень, он наконец ускорил шаг. — Что там? — подал голос Илланс, нагоняя его, перешедшего на бег. — Вторые наши сани не заблудились! — ответил он, забегая в туман меж двух фонарных столбов. Дозорные эйлэ проводили его движением ушей, выпрямились перед Иллансом. Кхотте послал второго своего подчинённого с их лошадьми и кельпи, и тот сумел найти лагерь несмотря на страшную ночь. Прыть вывернула из-за шатра и побежала навстречу. Сеггел поднял руки, как та сбила его с ног и принялась щекотать усами, обнюхивая и сопя от радости. Хорошо, что Кхотте выпустил её. Она слишком любила свободу, чтобы сидеть на привязи в тесном шатре. Илланс застыл поодаль, не рискуя подходить. Сеггел обернулся на него, скрестившего на груди руки с ужимкой смущения, едва подавляя смех от щекотки. — Это Прыть, — представил он кельпи, схватил её за ухо, трепля по гладкой шкуре. — Впервые вижу такое чудище, — хмыкнул тот. — Повезло, что вижу её сейчас прирученной. Остальные эйлэ обходили кельпи по широкой дуге, не зная, как себя вести. Один перекинулся с Иллансом парой слов, и тот махнул Сеггелу. Со вздохом он оставил кельпи, следуя через огромный лагерь за ним. Шатёр Илланса стоял на высоких санях, накрытый алым полотнищем. Но у подножия его лестницы, в окружении нескольких эйлэ, на коленях в снегу стоял Кхотте. Сеггел в замешательстве проследил за Иллансом, что обошёл его полукругом и запрыгнул на пару ступеней лестницы, возвышаясь над головами собравшихся. Кхотте заговорил на языке эйлэ, но Илланс вскинул руку, жестом велел Сеггелу подойти. Проходя мимо вождя, тот заметил, как он с силой сжал зубы. — Ты служишь ему, — простёр руку к Сеггелу Илланс. — Так держи ответ на его языке. — Я не клялся ни ему, ни его Ловчему, — процедил Кхотте. — Я клялся асзену Саннозе. Сейчас для меня имеет значение только слово его дочери. — Она мертва, — бросил Сеггел, и тот склонил голову, сжимая кулаки на своих коленях. — Принесите его ромфею, — приказал Илланс. Стоящий ближе других эйлэ ответил ему вполголоса короткой фразой. — Значит… ты лишился своей ромфеи, Кхотте. Своих людей. Отверг свою клятву… — Что он сделал? — шепнул Сеггел. — Он пришёл сюда с двумя эйлэ и приказал им напасть на моих воинов. Перед этим они сломали несколько упряжек, и, если бы мы не забрали у него зачарованные клинки, ущерб был бы стократ больше. Сеггел поражённо замер, подозревая, что может ждать его в таком случае. Кхотте хранил молчание, глядя перед собой. — Тот, кому ты служишь, — отчётливо прорычал он на рамейском, обращаясь к Иллансу, — согнал мой саэл с дорог в Каахат, где только смерть и монстры, хотя обещал не трогать их. Твои воины сказали мне, что он взял в свою армию всех моих эйлэ, кто мог держать оружие. Он загнал воинов в тылы, а детей и стариков бросил в авангард на смерть… — Что такое Каахат? — снова шепнул Сеггел, пока Илланс сносил эту речь с презрительным прищуром. — Долина Кипящей Реки, — пробормотал тот. — Моего саэла больше нет, — продолжил Кхотте. — У меня нет ни единой причины следовать слову узурпатора. Твой хозяин только и умеет, что лгать и убивать своей подлой ложью и руками других. А вы, кем бы ни были, людьми или монстрами, все пресмыкаетесь перед своим лжебогом только из-за его славы. — Хочешь меня разозлить, — на губах Илланса прорезалась опасная улыбка. — Если Тёмный ничто, то вы ещё хуже, — сплюнул Кхотте. — Дай мне меч, и я убью себя. — Не дам, — дыхание сорвалось с губ Илланса ледяным ветерком, его рука легла на рукоять ромфеи у пояса. Лента, скрепляющая гарду с ножнами, сама по себе ниспала к его ногам. Сеггел только сейчас оценил длину этого клинка. — Я слишком люблю души предателей. Они годятся для самых тёмных чар. Держите его. Эйлэ обступили Кхотте, и, как тот вскинулся на ноги в попытке защититься, схватили за плечи, развели руки. Илланс медленно обнажил ромфею, выдыхая пар над острыми клыками в улыбке. — Нет… — рванулся Кхотте, не отрывая взгляда от его обнажённого клинка. — Такая чистая и яростная душа, — произнёс Илланс нараспев. — Я так хочу уничтожить тебя… — Проклятый Пустошью монстр, — процедил Кхотте, когда он приблизился вплотную. — Когда ж ты подавишься… Илланс коротко замахнулся и вонзил ромфею в его грудь под рёбра, пронзая сердце. Сеггел уже видел такой удар, и не удивился хлестающей на снег струе крови, оседающему на колени телу Кхотте. Но Илланс, не спеша вынимать клинок, начал тянуть низкую ноту, не размыкая губ, напевая как от удовольствия, прикрывая в экстазе глаза, запрокидывая голову. По спине Сеггела взобрались мерзкие мурашки страха, когда он представил удовольствие, что могло бы породить эту безумную, сытую улыбку, что обнажила острые клыки Илланса. Эта казнь казалась чем-то интимным, и Сеггел отвёл взгляд, сжимая себя за плечо. Ему надо было поговорить с остальными об этом всём. Сеггел брёл сквозь лагерь, сказав Иллансу, что ему нужно проветриться. Возле одного из множества шатров он заметил ту женщину-эйлэ и направился к ней. Она сидела на краю палубы саней, распахнув на груди тёплую парку до рубахи, и среди вороха её волос слабо мерцал амулет в форме звезды. — У нас не было времени познакомиться как следует, — заметила она, выговаривая слова рамейского языка сквозь клыки с сильным мягким акцентом. Если ей было лет столько же, сколько Иллансу, то на рамейском юге точно не была. — Ты Ловчий. Я Эфферил. — Что значит “исчадие крови Древнего”? — его слова заставили её криво усмехнуться с долей пренебрежения. — То и значит. Ханайя дала Свет для эйлэ, Древний — плоть и кровь, тьму и жизнь для людей. Двуликий, сокрытый во тьме, бог. Он враг Богини. Признать его для эйлэ — стать исчадием. Не-эйлэ. Изгоем. Сеггел никогда не слышал о нём, за его именем и смыслом этих слов стояло нечто тёмное и пугающее, но Эфферил улыбалась, разгоняя тьму. — Эзхен умерла, — сказал Сеггел, надеясь, что та поддержит его хоть в этом. — Нет, — запрокинула голову Эфферил, выдыхая, прикрыла глаза. — Нет?.. — Тёмный ждёт. Маэс мечется. Пустошь прежняя, песня не менялась с того, как она пришла, как я её услышала впервые в метели. — Но тогда… что произошло? Где она?.. — Где, — повторила Эфферил, останавливая на нём блуждающий взгляд. — Где? — Вы пьяны, — понял Сеггел, когда она выдохнула крепким перегаром. В её руке был кожаный мех, судя по наклону, опустошённый. Обогнув её, покачнувшуюся вослед, он направился в шатёр. — Эзхен на распутье, и я бы беспокоилась, что будет в её голове, когда настанет черёд выбора, — донёсся ему в спину голос Эфферил. Сеггел обернулся, нахмурившись от того, что она выдала такую осмысленную фразу. — Какого выбора? — раздражённо переспросил он, уже держа над собой полог шкур. Эфферил отняла от губ горлышко меха, непонимающе на него посмотрела, словно видела впервые. Сеггел нахмурился такой пьяной шутке, входя в шатёр. — О чём ты говорил с ней, — встретил его вопросом Акелиас. — Она же рамейского не знает. Только и делает тут, что выпивку глушит на морозе, дура. Сеггел в замешательстве прошёл мимо него, сидящего на ящике, к Гаррету и Мирле. Великан грел руки у очага, Мирле же перебирала струны лютни, видимо, от скуки. — У меня лопнула одна, но кожа так высохла, что мне не перетянуть без угрозы срезать пальцы, — пожаловалась она, стоило Сеггелу подойти. — К тому же, наверное, она лопнет снова от такого холода. — Рад, что ты в порядке, — улыбнулся он, наклоняясь к ней и хватая за бубенчик капюшона. Жуткая рожица в его руке всё так же зубасто смеялась. Мирле шмыгнула носом, улыбаясь в ответ. Сеггел рассказал ей всё, что узнал от Илланса, уже начиная уставать от пересказов. — Мы тут не пленники, — кивнула та. — Но Котик взбунтовался и исчез, а твоего Илланса зовут тут не иначе как Проклятым. Сеггел ещё не добрался в своём рассказе до казни Кхотте, оттягивая и её, и то, что ему придётся спросить Илланса о прозвище. Этот эйлэ казался странным даже при его хорошем отношении. По правде, пока что только наречение Сеггела Ловчим спасало их от гибели на этой земле. Происходящее в Пустоши со всеми секретами понемногу выжимало его, отнимало по капле всё, и теперь среди них не было Эзхен, снова. — Можно я останусь здесь, — вздохнул Сеггел, опускаясь рядом с Мирле. Та подтянула ноги на ковре. На лагерь ниспадала ночь, и за стенами скал по-прежнему бушевала метель, выла в прутьях клетей светлого камня, трепала полотнища шатров. Поэтому они сложили у своего костёр, который не задул бы ветер. Множество костров. Эйлэ, как оказалось, могли веселиться кроме убийств. Сеггел вышел из шатра последним, проходя между их компашками и провожая взглядом другие костры, огнями усеявшие в сумерках склоны долины. Над головой вились ленты, сыпались сгорающие искры и скрипели цепи фонарей на шестах. Илланс сидел поодаль с вороном на руке и кормил его по одному отрубленными пальцами. Подходя, Сеггел различил подле него кисть Кхотте и вонзенный в неё нож. — Испугался? — подал голос Илланс, не поворачивая головы. — Можешь быть спокоен, южане не отвечают по законам Пустоши, да и ваши рамейские души годятся разве что на простые чары. — Почему тебя зовут Проклятым? — спросил Сеггел, как тот посадил ворона на ящик рядом с собой, опустил руки. Ромфею с пояса он не снимал, но лента была на прежнем месте. — Потому что это правда. Я — пленник своей личной погони. Где бы я ни был, меня будет преследовать нечто, порождённое моим проклятием. Ужасная тварь, жаждущая моей смерти во избавление, ненавидящая всё, что не приносит мне страданий. Поэтому я ответил на предложение Змея Серебряного пойти на юг, как можно дальше от своего кошмара. Пути дадут мне фору во времени, запутают след… Это шанс, Кречет. К тому же, мне льстит, что мои заслуги перед Священной Охотой не забыты. Сеггел промолчал, следя за тем, как поднимаются уголки его губ, а ворон расхаживает взад-вперёд по ящику, ожидая лакомства. Илланс схватил нож и точным движением срубил ещё один палец. Бросил птице, и та словила в воздухе, принялась клевать, прижав лапой к доске. — Пообещай мне вот что, Кречет, — произнёс Илланс. — Не говори об этом Серебряному. Чего доброго, решит, что я хочу сбежать от него. Илланс говорил так, будто Сеггел должен был лично увидеться с Тёмным, хотя такой расклад уже пугал. Встретиться с таким существом ему, прежнему Сеггелу, всё ещё казалось невозможным. Хотя Тёмный был с ним, в бою с Гарретом, он был его кровью… Возможно, пока Сеггел был нужен Змею, бояться не стоило. — Скажу, что ты хороший командир, — решил он. — Возможно, на полотне всё разрешится так, что ты будешь отдавать мне приказы, — со значением сказал Илланс, подходя и опуская руку ему на плечо. У него была узкая кисть, но Сеггел помнил, как легко и точно его руки вонзили длинную ромфею в сердце. — Тогда я поблагодарю нити, что сделали нас друзьями до всего грядущего. А теперь пошли уничтожать запасы выпивки. Костры полыхали ярко, дым нёс запахи палёного меха, сеял золу на крыши шатров. Ночь оглашали глухие рыки тягловых чудищ, скрип промёрзлых досок под ногами. Возле одного собралось около дюжины эйлэ, и их громкие голоса заглушали музыку лютни. Мирле сидела у огня на бочке, всё-таки перетянув струны. Она помахала Сеггелу, и тот ответил тем же. Появление Илланса чуть притушило разговоры, кто-то оглянулся на него, останавливаясь на полуслове. Они сели на палубе саней поодаль, и тени собравшихся вокруг костра казались резкими чёрными силуэтами перед ярким пламенем. Сеггел с облегчением принял из рук Илланса полный мех, приложился губами к горлышку. Внутри было что-то крепкое и горькое, Сеггела хватило только на глоток перед всплеском надрывного кашля. Что ж, уважения к Эфферил у него прибавилось. Илланс откинул за спину косы, смотря на своих эйлэ из-под прикрытых век. — Здесь мои лучшие воины, — облокотился на его плечо. — Каждый делом заслужил доверие Серебряного. Они знают, кто ты. Выбирай любого, кто приглянется. Они исполнят всё, что скажешь. Сеггел помотал головой с усталой улыбкой. Не было ни сил, ни настроя. Осталось только бесконечное ожидание, исполненное отчаяния перед неизвестностью. Под его веками Эзхен мчалась в потоке ледяной воды, окружённая путами белых ветвей Бездны. Так что он снова пригубил мех с выпивкой, и та обожгла ему горло, распалила кровь. Илланс снял локоть с его плеча. — И то верно. Пока ты Ловчий. Пока он не знает о смерти той, кого искал. Возможно, он прикажет тебе найти другие пути вернуть его, или ты вечно будешь служить его призраку. Так или иначе, в чернокаменных стенах участь тебя ждёт незавидная. — Куда лучше прежней, — ответил Сеггел, чувствуя, как тяжелеет в голове. Глотнул снова, не желая замечать изменений на лице Илланса. — Я хоть не сдохну в канаве в говне и крови. Если к тому времени, когда я сдохну, на мне будут парчовый кафтан и хорошие сапоги, всё это не зря. Но поверить в это было так же трудно, как и в то, что он отдаст Эзхен Тёмному. Найдёт её тело, что угодно. Но Сеггел знал, что отдаст. Его руки ослушаются доводов разума, ведь он прошёл весь этот путь ведомый его кровью. — Не зря, — Илланс толкнул его в спину, скидывая с палубы. Сеггел оступился на оглобле, пошёл к костру неверным шагом в снегу. Всё это время, как провёл пальцами по меловому рисунку Змея на стене хижины, летел на яркий свет. И только сейчас почувствовал за своей спиной крылья. Но огонь был уже близок. Его оттащили за рукав, и Сеггел обернулся на Гаррета, вручил ему мех, чуть не проливая. Где-то зазвучала лютня, и в резких тенях всколыхнулись остатки тщательно убитых воспоминаний. Нет, нет, Сеггела больше нет, они его не достанут. Ни яркие костры на Вышате и парочка в лесу, ни светлое лицо Кета Ригатсона. Почему вообще он помнит его имя? — Отстань, — оторвал он от себя руку Гаррета, хотя тот что-то говорил. Пошёл мимо пламени, борясь с желанием сунуть в костёр руку. Оступился, упал навзничь на протянутые ноги эйлэ. Те переглянулись, смеясь, и их лица в резких отсветах огня даже показались ему не пугающими, хоть и сверкали клыкастые оскалы, хоть и никто его здесь не тронул бы без слова Илланса. Сеггел завозился на их плащах и доспехах, всё же признавая, что раньше такого не пил и так быстро не напивался. Если он здесь желанный гость, если это его мир и его желанная свобода, отчего же на сердце лежит тяжесть, а на языке сплошная горечь… Поднявшись, Сеггел пошёл в тёмную ночь по вытоптанному насту, среди вновь и вновь выступающих из мрака шатров. Скоро холод обнял его, заставил схватить себя за плечи. Он запрокинул голову, выдыхая пар к ярким звёздам. Что-то двинулось на краю зрения, и Сеггел проследил за смутным движением, кажется, самого воздуха, что поколебало, точно ветер, полог одного из шатров. Он вошёл внутрь, в серую темень без единого источника света, но там было пусто, за исключением ящиков с тканью. Над которыми на стене висел стяг. Верно, войско поднимет его, как двинется в путь. Сеггел приблизился, глядя на свернувшего кольца серебряного змея на чёрном поле. Точно такой змей был нарисован на хижине Серого, точно так деревянная змейка держала обруч амулета. Он протянул руку и коснулся жесткой вышивки серебряной нитью, провёл по узору острой чешуи, прочертил по оскаленным клыкам. Завороженно посмотрел в его глаза с вертикальными зрачками. В вое ветра послышался шорох ткани или же мягкой чешуи… Серый любил приговаривать после каждого его проступка, что он путает звёзды с их отражением в воде. Но теперь, под этим серебряным взглядом, Сеггел был впервые уверен, что именно эти глаза — звёзды. И то пламя, на которое он шёл всё это время, не опалит кречету крылья. Всё-таки его место здесь. Взяв из ящика чёрную материю, верно, предназначенную для другого стяга, но ещё не вышитую, он набросил её на плечи и вышел из шатра. — Белоглазые считают чёрный цвет несчастливым, — произнёс Акелиас, когда тот вернулся к костру. — Цвет отступников и изгоев. — Мне подходит, — хмыкнул Сеггел. — Где ты вообще взял это? — дёрнул за край лекарь, ощупывая ткань. Сеггел пожал плечами. Конечно, ещё надо будет перешить во что-то нормальное, но так уже теплее. Укутавшись в этот кусок ткани, Сеггел подсел ближе к огню. Искры летели высоко, их сносил ветер и сеял над Пустошью. Мирле продолжила играть, обогрев руки в варежках. — Я Кречет, — подмигнул он ей. — Что ты сделал с Сеггелом? — подозрительно прищурилась она, картинно отстраняясь. — Скормил воронам, — усмехнулся он. — Так или иначе, Сеггел мёртв. Как и Эзхен. Они умерли в один день, так пусть же искры их костра опаляют небесный купол, а музыка провожает память о них. С новым порывом ветра снежные облака отступили, и звёзды ярче засияли на чистом небосводе. Метель утихла, и за ней ровными силуэтами под серебряной луной показались смутные тени башен. Сеггел поднялся, вглядываясь в их очертания над скалами. — Не думал, что мы так близко от моря, — потянул носом Гаррет. И, видимо, распробовал в ветре соль, раз услышанное осталось на его лице улыбкой. — Замок. Сколько лет. — Замок, — повторил за ним Сеггел. Чернокаменные стены самой северной из крепостей. Ноги некрепко держали его на снегу, лёгкая голова подсказывала двинуться прямо сейчас, кружась от предчувствия. То, к чему он шёл всё это время, было перед ним, и тени этих стен высились в конце серебряной лунной дорожки на искрящемся насте. По-прежнему длинной, но всё же конечной.