Восход Теней

      Ночь над Аунеаградом утопала в серебряном лунном свете, и близкие барханы дышали на город холодом, сеяли белый песок на покатые крыши. Ноги ударяли в унисон, поднимая пыль. Дыхание рождало пар. Кет не желал думать, как скоро Джинмил что-то заподозрит, как скоро найдёт разводы на стенах и открытое окно, цепочку кровавых капель на песке, кликнет подмогу… Он держал Илейн за руку, не сбавляя шага уже несколько кварталов. У них почти не было шанса уйти.       В один миг рухнули все тщательно выстроенные надежды на будущее. Сегодняшний бой показал, что сила Кета имеет предел, не губит его, только пока не рвётся сквозь кожу и не пляшет мушками в глазах. Рано или поздно арена прикончила бы его. Всё это время он лишь оттягивал свой последний бой.       Шаги отбивали громкий ритм в пыли, луна протягивала резкие тени по пустынным улочкам. Кет надеялся забиться хоть куда, в любую щель, смочь обдумать, что теперь делать. Иначе смерть настигнет их слишком скоро. Убийство знатного человека, хозяина арены — не то, от чего можно было откупиться в Златнекоре.       Они бежали по теням балкончиков и паутине бельевых верёвок, редких отсветов окон. За спиной послышался цокот копыт, и Кет похолодел, различая в ветре посвист, лёгкую незатейливую мелодию приближающейся гибели, узнал голос колдуна. Потянув Илейн за угол, он затих, прижавшись спиной к холодной стене. В подворотне зажегся свет в маленьком окне первого этажа. Ставни открыла женская фигура, в сомнении подняла фонарь, оглядывая улицу.       Кинув последний взгляд на тень всадника, протянувшуюся уже до их ног, Кет отпустил руку Илейн и подбежал к окну, надеясь только на удачу.       — Друзья Джеммы, — прошептал он, задыхаясь от страха.       Женщина подняла фонарь, осматривая его лицо, и распахнула ставни шире, кивая залезать. Кет махнул Илейн и подсадил её, когда та подбежала. Женщина закрыла за ними окно, когда всадник остановился меж домов в полосе лунного света напротив опустевшей подворотни. Кет прислонился к щербатым доскам, глядя в щель на улицу. Джинмил с прищуром осмотрел взрытый ногами песок, остановил взгляд на окне, и Кет затаил дыхание, уверенный, что он разгадал их укрытие. Но колдун ударил пятками коня и поехал дальше.       Кет облегчённо выдохнул, обернулся на комнату, где женщина уже обрабатывала раны Илейн при тусклом свете масляного фонаря. То, что удалось разглядеть мельком за подолом загрубевшего от пыли и крови платья, заставило его отвернуться.       — Спасибо, — прошептал Кет, будто колдун мог притаиться за стеной.       — Вы назвали пароль, — произнесла женщина. — Я не могла иначе. Только вы ещё и остаётесь на стороне света.       — Мы… — замялся Кет, раздумывая, не выбросит ли она их за порог, узнав всю правду. — Мы не из “друзей”, но хотели бы найти их. Нам нужна помощь.       — Вижу, — кивнула та, поднимаясь. — Но придётся идти сейчас. Лучше предупредить переполох и пройти по темноте. Сможешь?       Илейн решительно кивнула, едва размыкая левый глаз из-за кровоподтёка. Они пошли за женщиной дворами и путаными улочками, слишком узкими для всадников.       Вскоре перед ними выросла тень городской стены, арка большого заброшенного поместья — белокаменного, с пустыми провалами окон и взобравшимся на погорелую крышу плющом. Женщина вынула фонарь из-под шали, бросая тусклый отсвет на своё лицо, и тень на втором этаже опустила взведённый арбалет, кивнула проходить во двор. Они прошли мимо расколотых створок сгнивших ворот, ступили на треснутые плиты утопающей в траве тропы. Вокруг фонаря в густом сумраке древесных крон вились серые мотыльки.       В конце тропы у арки дверного проёма их ждала другая фигура. За глубоким капюшоном во мраке угадывались приспущенные на грудь повязка и деревянные очки с узкой прорезью, какие носили в пустыне. Кет узнал рамейца в пыльных одеждах, и сейчас он казался не заблудшим путником на арене, но бывалым странником здешних пустынь.       — Мы ждали тебя, Кет, — произнёс тот, скрещивая на груди руки в перчатках из полосок истрёпанной змеиной кожи.       — Вы знаете, кто я? — спросил Кет, не спеша приближаться.       — Боец Айлада Тайервина в бегах.       — Айлад мёртв, — отвернулся Кет, смиряясь с тем, что и здесь смотрели лишь на проявление его силы. Кто он, какова его суть… Природа огня никому не была интересна.       Рамеец кивнул с долей удовлетворения, перевёл взгляд на Илейн, у которой всё ещё дрожали ноги.       — Это, конечно, добавит нам проблем, но одним делом стало меньше. Кет, это ведь твоё имя? — тот кивнул, и рамеец усмехнулся надтреснутыми бледными губами, протянул руку, чтобы положить на его плечо. Кет уже привык не реагировать на прикосновения. — У тебя не так много вариантов, как теперь быть. Друзья могут дать тебе кров и защиту, но не безвозмездно. Тебе придётся доказать, что на тебя можно положиться.       — Защитите её, — обернулся он на Илейн, и та перехватила взгляд, испугалась того, что народилось в его глубине за эту осень. Кет не мог винить её, рассмотревшую всю пролитую им кровь. Но кровь сделала его сильнее, бой за боем закаляла холодом смерти после яркого огня. — Я сделаю, что скажете.       — Похвальная решимость, — рамеец отступил во мрак, приглашая их за собой.       — Спроси его сразу о цене, пока не поздно уйти, — шепнула Илейн, когда они шли внутрь дома. Кет различил дыхание спящих в других комнатах, и это немного успокоило его. Дом не пустовал, в нём, пусть и на брошенной окраине города, ютилась жизнь.       — Цена дружбы — взаимовыручка, — проговорил рамеец, не оборачиваясь, чем заставил их вздрогнуть. — Но друзья помогают только друзьям. Особенно сейчас, когда наш мир погряз во мраке лживых догм и тёмных учений. Мы будем доверять друг другу, когда ты расскажешь, Кет, на чьей ты стороне.       Он развернулся, складывая за спиной руки. Кет подумал, как легко спрятать оружие в этих мешковатых одеждах, и как прямо держится этот, без сомнения, значимый здесь человек.       — Я не знаю о сторонах, — ответил Кет, аккуратно выбирая слова. — Но я знаю о Тёмном Культе, и о том, что они чуть не купили Илейн, что человек, который сотрудничал с ними, был колдуном и искал нас, чтобы убить.       Рамеец слушал его не перебивая. Вокруг них смыкался густой сумрак, едва рассеянный лунным светом.       — Ещё я знаю, что мне дано пламя, несущее смерть, но сколько я ни пытаюсь, не могу обратить его во благо… — быстро проговорил Кет и оборвал себя. Быть может, потому, что рядом нет того, кого единственного пока не ранил его огонь, кого он согрел на Вышатском острове, и рядом с кем он разгорелся впервые. Он потупил взгляд. Рамеец уже слышал всё, что нужно.       — Мы подскажем, как обратить твой огонь во благо, — произнёс он. — Мы будем друзьями, Кет. Здесь нет Культа, нет никого, кто желал бы вам зла. Вы здесь в безопасности.       Хотелось бы ему верить в это. Под их ногами хрустела расколотая плитка старых изразцов, пустую залу с облупившимися фресками заливал лунный свет сквозь простую решётку окна. К ним подошла женщина и отвела Илейн в одну из комнат. Краем глаза Кет уловил, как там зажигается огонь очага, и как перед Илейн застилают чистую постель.       — Ей помогут, — сказал рамеец. — Но впредь не выдавай так свои слабости. Множество людей не преминут воспользоваться ими.       — Что я должен буду сделать?..       Тот помедлил с ответом, точно раздумывал над тем, что видит перед собой, точно выбирал оружие к бою. Но Кет не был оружием. Он был уставшим, истлевшим после бед и кровопролитий храмовым служкой с пугающей силой в руках.       — Что для тебя благо? — наконец спросил рамеец.       — Свет во тьме, — не задумываясь, ответил он то, что выучил в храме. И уже после то, что усвоил из дыма с кончиков пальцев, из летящих над крышами искр. — Тот, что греет, а не сжигает. Что создаёт жизнь, не уничтожая…       — Видишь ли, Культ думает иначе. Они хотят докопаться до тьмы, душат любой свет ради чёрных вен, ради воскрешения своих тёмных божеств. Мы противостоим Культу. Сейчас ты будешь отдыхать и набираться сил, затем я дам тебе имя одного из них.       — Я должен буду убить, — прошептал Кет, уже привыкая к тому, как этот город любит умываться кровью, точно та была необходимой жертвой вечного лета. Рамеец кивнул. Кет обернулся на комнату Илейн, на суетящихся вокруг неё женщин с влажными тряпицами, грязными от крови и пыли. У него не было выбора, снова.       Рука рамейца опустилась на его плечо, и этот жест был мягким, точно он принял его молчание за согласие.       Рассвет застал Кета на соломенном тюфяке среди пустой комнаты без мебели. Парила золотая пыль, солнце протягивало полоски света сквозь щели заколоченных окон, и в одной из них, пересекающей ладонь, лежал клочок пергамента. Кет схватил его, не спеша переворачивать и узнавать выведенное имя.       — Прискилл Рех, — раздался над ним голос Илейн.       Кет обернулся на неё, сидящую подле стены с облупившейся белой краской в одной тунике без рукавов. Блёклые узоры старой фрески рисовали над её головой синих всадников с луками в руках. Этот дом хранил память о Микее до рамейской экспансии, верно, поэтому Илейн бродила по чужим комнатам.       — Тебе уже лучше? — спросил он.       — В доме Морового Лекаря у меня не было времени оправляться, — отвернулась та, проводя рукой по затылку. Её волосы всё же отрастали, густыми и мягкими, цвета липового мёда. — К тому же сейчас я старше, и мне уже не так больно.       Она помолчала, прикусила губу, прижимая коротенькие острые ушки как в ожидании удара.       — Пока я приношу тебе только неприятности.       — Вовсе нет, — заверил Кет, но Илейн уже поднялась на ноги. Она оправила свою новую тунику с плетёным тонким пояском, и он заметил перевязанные бедра. Корочки новых ссадин на коленях.       — Я пока не знаю, где он живёт, — произнесла Илейн, проходя по доскам босыми, обхваченными бинтами ступнями. Они не чувствовали камней на улицах, ранясь только об острые черепки. — Но знаю, как тяжело тебе убивать. В этот раз я сделаю всё сама.       — Нет, — обронил Кет, поднялся следом. — Мы уйдём. Ни ты, ни я, мы не будем убивать. Мы найдём другой путь.       Илейн посмотрела с теплотой, подалась к нему, обняла. Кет поставил подбородок на её макушку, выдыхая в стылый утренний воздух. Он сам почти верил в свои слова. Другой путь есть, всегда есть. Они оба вдосталь глотнули крови и бед, с них хватит.       День прошёл в сборах информации, и всё же Кет не узнал, как можно выйти из города незамеченными. Они крутились возле заброшенного поместья, осторожничали на маленьком рынке и расспрашивали немногословных “друзей”. Единственным выходом казался корабль в порту, но пристань находилась за стенами, под постоянным присмотром. И люди Культа наверняка будут искать их, если ещё не дали наводку страже.       Сгущался вечер, и Кет смотрел сквозь соломенную плетёнку в окно, переминая клочок пергамента в руке под тусклым светом фонаря. Он понимал, что это имя, это задание было только проверкой; что пока среди “друзей” им нет веры, нет и настоящей помощи.       За деревьями сада он различил знакомую фигурку. Илейн надела тёплый плащ с капюшоном и взяла простой лук на ночную вылазку. Ругнувшись под нос, Кет побежал за ней, но когда выскочил в сад, та уже миновала ворота. Она шла скорым тихим шагом, скользя беглым взглядом по вывескам и указателям, и Кету удалось нагнать её только под окнами одного из домов. Яркий свет сочился сквозь аккуратные ставни второго этажа. Илейн прижалась к стене, слушая, что происходит внутри. Он схватил её плечо, и Илейн вздрогнула.       — Быстро возвращайся, — прошептал он.       — Эти люди могут нам помочь, — ответила та. — Небольшая плата за надёжное укрытие.       — Всё повторится, — его голос дрожал от напряжения, Кет уже знал, что она будет стоять на своём до конца. Но надеялся, что её образумила история с Айладом.       — Они противостоят Тёмному Культу. Если мы присоединимся к их борьбе, станем сильнее, — её тёмные глаза обратились на него, честные и широко распахнутые. Он уже знал, что она скажет. — Мы будем не одни, Кет. Это не рабство, не сделка, не обязательство. Это союз.       — Вдруг Тёмный Культ — это просто большее зло, — проговорил он вполголоса, уже не защищаясь, продолжая сжимать её плечо за тёплым песочным плащом. — Вдруг “Друзья” ничем не лучше…       — Я хочу стать частью чего-то значимого, Кет, пусть даже мне придётся примкнуть к не самым честным людям, — ладони Илейн легли на его шею, прохладные и мягкие. — Я верю Сальену, я вижу в нём свет. Как в тебе.       Разумеется, этот рамеец назвал ей своё имя, и разумеется оно стало мостиком к открытому сердцу. Илейн привстала на носки, очерчивая его скулы большими пальцами, и Кет, не выдержав, отвернулся.       — Иди, — произнёс он, сам не веря, что потакает убийству. — Я прикрою.       — Спасибо, — потупила та взгляд, всё же легонько приложилась губами к его шее, прежде чем отпустить. — Если ты думаешь, что мне не страшно… Но так нужно.       Кет хотел бы верить ей, но он снова вставал на сторону убийц. Снова уходил во тьму, затеряв где-то в прошлом свой путь к свету. Илейн вытащила из колчана одну из стрел, просунула ребром наконечник в щель меж ставней окна на первом этаже, провернула плашмя, провела снизу вверх, сбрасывая щеколду, и потянула древко на себя, открывая. Их ноги ступили на мягкий ковёр, и пусть первый этаж утопал во мраке, Кет смог оценить богатую обстановку.       Он бы не подумал, что этот дом принадлежит члену Тёмного Культа. Не распознал бы зло в ярких шторах и плетёных циновках, в странных картинах и охотничьих трофеях на стенах. Голоса наверху прервались, затихли до нескольких громких вздохов боли или удовольствия. Они переглянулись. Илейн сдвинула брови, крадучись по уголкам ступеней лестницы со стрелой на тетиве.       Комнату заливал яркий свет множества свечей, но прежде до них добрался запах — резкий и едкий со сладковатым душком гнили. Кет прикрыл нос рукой, но Илейн уже стояла за дверным косяком. Судя по теням, в комнате был один человек, склонившийся над столом. Кет бы поклялся, что голосов было больше. Но стоило Илейн шагнуть в позицию для стрельбы, как нечто на столе пришло в движение.       Мерзкий хлюп сопроводил движения существа, что ворочалось, порываясь встать, толстыми конечностями напоминающее человека.       — Слишком много жира, — заметил надтреснутый голос. — Не поднимешь.       Рваный вздох повторился, и стол натужно заскрипел под весом. Кет похолодел, рассмотрев за спиной худого человека подвижное маслянистое тело. Несомненно мёртвое, гниющее, раздутое от газов, оно пыталось ожить, встать поднятым трупом… Он уже видел такое, когда лекарь вышел из леса на Вышате громадным, восставшим чудовищем. Слышал о поднятых мертвецах в Костяных Полях, о призраках на Чёрных Прудах…       — Стреляй, — шепнул он, и Илейн выскочила на свет с натянутой тетивой.       Стрела вонзилась сзади в шею колдуна, вторая ужалила под лопатку ещё не упавшее тело. Послышался вскрик, тело на столе слабо дёрнулось, отпуская колдовство, безвольно обмякло. Кет обогнул Илейн и выбежал в комнату на яркий свет, готовый испепелить даже густой от вони воздух. И только оторвал взгляд от распростёртого на столе тела Айлада, как понял, кто его поднимал.       — Прис… — Джинмил упал в кресло, поднимая перед собой чёрные от крови руки, тяжело дышал, глядя на них обоих. — Вы… ох.       Кет выставил перед собой руки, следя за малейшим движением воздуха. На арене его не сталкивали с колдунами, и сейчас он ждал любой подлости. Айлад на столе не двигался, под его кожей за простой туникой чернели полнокровные вены. Илейн заняла позицию за спиной Кета, не опуская прицела, нервно перебирая пальцами по напряжённому дереву лука. Джинмил уронил голову в ладонь, раскидывая по плечам ничем не закреплённые косы.       — Я всё, — выдохнул он. — Только… скажите, зачем.       — Культ должен поплатиться за свои деяния, — процедила Илейн, приближаясь на шаг. — За осквернение мертвецов. За магию крови. За жертвы тёмным богам.       — Культ давно расколот, — произнёс тот, не поднимая головы. — Жертвы приносят фанатики и безумцы, кто ещё не оставил веры в Древнего. Прис был простым бальзамировщиком кукол, даже не магом…       Кет перешагнул тело Прискилла и теперь стоял над ним, готовый опалить мельчайшие капли крови, как только те сорвутся с рук колдуна.       — Я должна была стать жертвой, — продолжила Илейн. — Ты продавал им людей, ты продал бы нас.       — Сожалею.       — Этого мало, — она натянула тетиву.       — Ина, — Кет поднял руку, останавливая её. Та сжала зубы. — Что значит, Культ расколот?       — Значит, Кет, — поднял на него голову Джинмил, — в нём нет единого лидера, единой веры. От Культа осталось только название, не отражающее сути. И большинство лишь изучают историю наперекор богам, вынужденные скрываться и прислуживать настоящим чудовищам, чтобы избежать законников Маэса.       — Тогда почему о вас ходит такая слава?..       — Потому что мы остаёмся колдунами крови, — прошептал он. — Змей проклял нас этой жестокой магией, единственная плата за которую — людская плоть.       Кет отшатнулся, чувствуя, как в страхе отступило пламя, отказываясь принимать такую правду. Все колдуны не могли этим заниматься, только преданные Тёмному, только перешагнувшие грань человечности… Нет, подсказывал из прошлого вкрадчивый голос отца, алерде все таковы. Они предали людскую суть. Магия крови породила монстров. Он зажмурился, но под веками уже был образ белоглазого, созданный множеством жутких детских сказок. Образ пернатого чудовища, пожирающего тела на поле боя, поднимающегося тощей сутулой тенью с окровавленным лицом, горящими блюдцами глаз… Только теперь у этого монстра было лицо Сеггела.       Сквозь пелену кошмара Кет различил тихий смех, от которого по телу пробежал колкий лёд. Джинмил смеялся, пока его не заткнул свист ветра и тупой удар, хлюпкий звук бьющейся из раны крови. Кет не видел комнаты вокруг, закрывая руками лицо и оседая на пол. Спустя вечность страха и темноты он почувствовал, как на его плечи опускаются мягкие тёплые руки, как одеялом ниспадают осторожные объятия.       — Кет, — прошептала Илейн. — Я здесь.       И после этих слов он нашёл в себе силы подняться. Ночной воздух остудил его, разворошил отросшие волосы, снял тяжёлые запахи дома бальзамировщика. Всё — и дорога до заброшенного поместья, и их разговор с теми, кто дал им задание, — было путаным сном.       — Вы превзошли все ожидания, — донёсся до него как сквозь толщу воды голос Сальена. — Одной вылазкой уничтожить и посредника, и одного из опасных противников… Ты и Кет показали себя с лучшей стороны. Вы доказали, что готовы.       — Мы рады присоединиться к борьбе, — говорила Илейн, и её голос звучал капелью во мраке.       — Завтра я посвящу вас в наши дела, ибо мы не ограничены Аунеаградом, мы истребляем Культ до самого юга, и наши ряды многочисленны. Добро пожаловать в движение сопротивления.       Сальен говорил ещё многое, но Кет не мог забыть всего чудовищного, что творилось в том доме, что показывало разыгравшееся воображение. Отец с малых лет твердил про колдовскую скверну, про магию крови, порождающую врагов всего светлого и божественного. И теперь, спустя долгое время с того, как встретил и спас белоглазого мальчика, как поранился нечаянным огнём, понимал, что в словах отца была доля правды.       Кет снова вкладывал огонь в руки убийц, но теперь в нём зарождалась другая надежда. Этот огонь будет рассеивать тьму.

***

      Сознание обрушилось вспышкой, полной боли и сковывающего холода. Эзхен вскинулась единым спазмом, судорожно втягивая воздух, засучила руками вокруг себя, пытаясь всплыть, не сразу понимая, что лежит на берегу. Над ней раскинулось звёздное небо, она запрокинула голову, устало опустилась затылком на снег. Только после пришло осознание, что она здесь не одна.       Искры костра летели к звёздам, Эзхен поднялась на локти, оборачиваясь. Возле огня стояли тени. Разом, единым движением, они обернулись на неё, и их глаза светились в темноте холодным светом. Дыхание замерло в груди. Когда первый двинулся к ней — деревянный, скованный, мёртвый, Эзхен различила сидящую на одеяле девушку.       Эзхен узнала чёрные смоляные волосы, и, хоть лицо было другим, глаза остались прежними. Йола поднялась за своими мертвецами, облаченная в тёплое шерстяное платье, обернулась всем телом, смотря чёрными провалами глазниц в резких отсветах огня.       Мертвецы, около десятка пугающих, как один бредущих кукол, подступили к Эзхен. Ноги одеревенели, она не могла двинуться от страха. Только подняла голову, глядя на окруживших её мужчин. Зная, что последует.       Тот храм, содранная верёвками кожа на запястьях, голые ноги и кровь, стекающая по внутренней стороне бёдер… Воспоминание о крови, о корчащемся в соломе теле богини достало из неё страх загнанного зверя. Всё это повторится, стократ хуже. Из горла вырвался всхлип, заставил сжаться в тугой клубок.       — Не надо, — умоляюще выдавила Эзхен, медленно отползая к кромке льда. Но ещё один шаг с оглушительным скрипом снега заставил её упасть на локти. С порванным вдохом грянули слёзы, и уже не останавливались между судорожными всхлипами.       — Эзхен, — произнесла Йола отстранённо, звук её шагов заставил Эзхен вскрикнуть, заслониться руками.       — Не подходи! — её плечи схватила дрожь, слёзы стояли в глазах.       Йола остановилась, замерла перед ней. Её трупы смотрели на Эзхен без выражения на замерших лицах.       — Что мне сделать, чтобы ты прекратила? — спросила богиня без раздражения, даже с долей отчаяния.       — Убери их!       Йола мотнула головой, и трупы пришли в движение. Эзхен проследила, как они отходят за свет костра, к скалам, полукругом обнимающим закуток берега. Если бы у неё были силы, она бы рванула на лёд, но вместо этого Эзхен смотрела на Йолу, ожидая любой подлости. Та не двигалась.       — Я… меня попросила прийти моя сестра, — произнесла богиня. — Они были нужны, чтобы поддерживать это человеческое тело в тепле, пока я сама под водой.       Эзхен не спускала с неё ожидающего взгляда, выдыхая согревающий воздух сквозь зубы. На смену страху пришёл холод. Даже без ярости ромфеи она могла сражаться, если и не отнимая чужие жизни… то забирая свою.       — Дай мне оружие, — прошипела Эзхен. Если у неё будет даже острый осколок камня, она убьёт себя, выпустит всю кровь, прежде чем её тело утащат на речное дно.       — У меня нет оружия, — ответила богиня, и Эзхен схватилась за свою серьгу, намереваясь вырвать её из уха и вонзить клык себе в горло. — Послушай, я больше не в охоте. Я хочу защитить тебя. Если бы хотела твоей смерти, то не ломала бы под тобой лёд, не ловила бы твоё тело…       Эзхен замерла со вспышкой боли, чуть не вырвав металл серьги с мясом, прищурилась. Йола сокрушённо вздохнула.       — Я не понимаю, почему ты это делаешь, — сказала Йола, отступая на полшага в каком-то обессиленном жесте. — Чего ты боишься?       — Тебя, суки бешеной, — прорычала Эзхен гортанной дрожью, благо, рамейский звучал так только лучше. — Отпусти меня, иначе я перегрызу себе вены.       Йола едва подняла брови, скорее удивлённая её словами.       — Я не могу отпустить тебя, — богиня аккуратно встала на колени перед ней, снег намочил её платье. Опустила взгляд на свои белые руки, покрасневшие от холода. — Глёсне ещё рыскает по округе, и ему не будут нужны мертвецы, когда ты окажешься под его пастью. Я не знаю, как вернуть тебя в тело, когда ты потеряешь его. Эзхен… почему ты меня боишься?       Та слушала и смотрела на лицо перед собой, — мертвенно-белое, тронутое инеем на дугах бровей, с чёрными влажными глазами и пушистыми ресницами, некогда принадлежавшее рамейской девушке. Но при всём ужасе, услышанное заставило Эзхен нервно усмехнуться.       — Ты сейчас серьёзно? Почему боюсь?.. Ты чудовище, — её голос из вскрика сорвался на низкий рык. Грохот сердца забирал дыхание, чем больше она говорила. — В тебе ни капли человеческого, даже это твоё тело ужасное, потому что это оболочка от мертвеца.       — Мне оно не нравится, — согласилась богиня, поднимая взгляд. Они наконец смотрели друг на друга наравне. — Я сменю его при первой же возможности.       — Ты монстр, — процедила Эзхен, смакуя удивление, с которым поднимаются смоляные брови богини. — Бешеная. Бесчеловечная. Эгоистичная. Сука.       Богиня выдержала её метающий молнии взгляд.       — Могу я попросить тебя остаться? — произнесла она, и Эзхен сжала зубы. — Я не хочу твоей смерти.       — Потеряешь интерес к пыткам?       — Буду винить себя, что не сдержала обещания, — ответила та. — Веселье… Мне кажется, оно ранит тебя. А я не хочу лишать тебя жизни.       Эзхен отвернулась. Если уж её ждала пытка обществом Йолы, она снесёт её в молчании.       — Я больше не участвую в охоте, — произнесла Йола, заставив Эзхен сжаться от того, что всё ещё была рядом. — Я покинула её из-за тебя, надеялась помешать им хоть чем-то…       — Из-за меня? — выплюнула Эзхен, не оборачиваясь. Ах, ну раз она была причиной тому, что Йола шла за ней тенью по рекам Пустоши, то у неё есть ещё одна причина убить себя и избавиться от богини.       — Ты… перевернула для меня этот мир, ты заставила меня чувствовать нечто иное.       — Чувствовать? Ох, неужели, ты, бесчувственное чудовище, наконец поняла, — процедила Эзхен. Йола затихла, и тишина, полная ликования, заставила продолжить издеваться над богиней. — Удивительно. В вас нет ничего человеческого, кроме гниющей оболочки, а конкретно ты ещё и горазда подчёркивать незнание людей, пытая меня своим обществом.       — Я правда плохо знаю вас, — отозвалась Йола. — Наверное, я слишком долго была вдали от всех. Пока другие боги чему-то учились, я просто наслаждалась тем, что имела. Но я не знала, что это тебя так ранит.       — Очень, — дожала Эзхен, надеясь, что та заткнётся. И какое-то время действительно между ними была благословенная тишина. Но и ей было суждено закончиться.       — Тем страннее, что мы считаем Маэса самым… бесчеловечным? Для нас. Остальные не любят его. Считают, недостаточно встать во главе Светлой Дюжины, только расправившись с Ангором. Что такой демонстрации силы мало для удержания власти даже по здешним законам.       — Маэс не убил его, — обронила Эзхен, тут же пожалев об этом, ведь Йола подалась вперёд, и ей пришлось продолжить. — Ангору перерезал горло близкий человек, которому он верил. В Бездне Ангор затаил злобу именно на него, а не на Маэса.       — Ты снова переворачиваешь мой мир, Эзхен, — прошептала та. — И, прошу тебя, сделай это ещё раз!       Эзхен медленно подняла ворот рубашки, прикрывая шею.       — Я имею в виду… — замялась богиня, — чем больше я узнаю об этом мире, тем больше убеждаюсь, что он не такой, каким нам представлялся раньше. Видишь ли… тем, что я здесь оказалась, мне обязана моя старшая сестра.       Эзхен скривила губы, поднялась на ноги, надеясь уйти от этого разговора. От холода конечности занемели, и ей пришлось схватить себя за плечи, унимая дрожь. Сделать пару шагов по каменистому пляжу. Льдины наползали на тонкую кромку воды у берега, и осознание, что она вынырнула из-под них, заставило Эзхен прижать уши к застывшим сосульками волосам.       — Видишь ли, я проводник, один из кураторов центральной системы, — Йола осталась сидеть на коленях, и теперь её голова была запрокинута к небу. Эзхен окинула взглядом купол звёзд, подозревая, что богиня видит в нём нечто большее, чем крышу мира в сияющих брызгах слёз. — Нашей задачей было проложить курс с учётом всех возможных событий, просчитать вероятности… На эту должность берут кого-то опытнее, старше. Но на этом корабле летела моя сестра, и у неё, как у мастера-механика, была связь с капитаном. Она предложила взять меня. Сейчас я думаю, что не нашла бы себе места дома, если бы сестра пропала навсегда в этой миссии.       Эзхен сделала пару шагов по пляжу, согреваясь. Она не была уверена, понимает ли смысл всех слов богини таким, как он был заложен, но и не чувствовала их важными. В конце концов, эти события, похоже, предваряли Воцарение, от которого вёлся отсчёт лет в Угодьях. Сейчас шла осень тысяча шестидесятого года от Воцарения.       — Когда наш корабль вошёл в атмосферу, система не предвидела такого события, всё случилось так внезапно... Может, поэтому никто не обвинял меня в крушении. Все были заняты другим.       Эзхен прошлась по пляжу, пытаясь определить, где они могут быть. Все реки Пустоши вели к морю, стало быть, они куда западнее прежних мест, быть может, уже за этой скальной косой откроется простор океана.       — Я ушла туда, где не было войн и распрей, — продолжала Йола. — До поры. Я отдалась своим удовольствиям, чтобы не слышать и не знать, пока Охота не нашла меня. Я научилась ускользать по рекам и тем спаслась, но… мир, который я видела на берегах, изменился. Многих из нас забрали охотники, а над выжившими стоял Маэс, добившийся того, чтобы перед ним склонили головы. Он вызнал всё об этом мире, движимый желанием починить безнадёжный механизм. Только поэтому он сохранил жизнь моей сестре и остальным в Светлой Дюжине. Кто выжил, были ему полезны. Я же… просто ускользала, раз за разом. Теряя и собирая заново тела, возводя на пепелищах свои храмы. Но это не научило меня ничему.       Эзхен устало прикрыла веки, набираясь терпения. Если Йоле было некому выговориться всю тысячу лет, то за какое зло весь поток её слов снизошел на Эзхен…       — По крайней мере, ты признаёшь свои ошибки, — прошептала она, надеясь, что таким простым выводом эта речь и окончится.       — Охота не добиралась до меня. Я жила в своём омуте, в своей личной сказке. Когда ты убила моё тело, я была исполнена только боли и злости, но потом, когда ты сделала это снова, я начала просыпаться… Я благодарна тебе, что ты своим вторжением в мой дом оборвала мой смех, мою беззаботную жизнь, что повела за собой и заставила чувствовать всю боль и ярость. Ты показала мне куда больше, чем я видела на берегах рек из-под толщи воды.       Эзхен отступила, не зная, что последует.        — Я готова положить все силы, чтобы защитить тебя от Глёсне и от всех, кого Маэс может послать за тобой.       Эзхен вздохнула, не зная, как встречать этот порыв внезапной преданности.       — Что-то ты не защитила меня от предательства, — процедила она. Смотря на скалы вдали, она ещё видела себя, висящей над пропастью. Может, Хаэдан был где-то там. Мучился ли он тем, что вот так жестоко предал их дружбу? Была ли она вообще? — Что с ним стало? Почему его рука…       — Маэс использует любые средства, — ответила та вполголоса. — Мне жаль, если тот, из-за кого ты упала, поддался его уговорам.       Поддался, поняла Эзхен. Его металлическая рука не могла быть ничем иным, кроме божественного дара, и в Пустоши он мог получить её только в Обители Молний. Как удачно, что именно в тех краях его и нашла Эфферил.       И всё же ей было больно от того, что друг, которому она верила, был согласен убить её только ради новой руки.       — Но зачем ты шла с Денхарретом, если бежишь и от ритуала? — спросила Йола.       — С кем?..       Догадка была близка, но Эзхен слишком боялась, стоя перед опасной и непредсказуемой богиней, чтобы мыслить ясно. Йола в сомнении сдвинула брови.       — Денхарретом, кузнецом душ. Тем, кто положил начало Священной Охоте. Кто первый выковал пепельную сталь, чтобы убить бога.       — Гаррет?.. — прошептала Эзхен, поражённая тем, кто он на самом деле. Кузнец душ?.. Так вот зачем ему была нужна Чаша… Но всё это породило в ней другие опасения. — То есть пепельная сталь тоже куётся из души, как и ромфея?       — Да, но в отличие от ромфеи, тёмного клинка, пепельная сталь забирает вашу светлую часть, насколько я знаю. Хотя мне так и осталась чужда ваша двойственность…       Эзхен затихла, раздумывая над её словами. Значило ли это, что, если она так же, как и десять лет назад, ляжет на алтарь, чтобы заново сковать из себя клинок, от неё не останется ничего, кроме этого клинка?.. О том ли говорил Тёмный? Что ей не избежать участи стать его клинком…       — Я должна умереть, — поняла Эзхен.       — Если ты выберешь жизнь, то обречёшь себя на вечную погоню.       Вечную… Эти недели уже вымотали её настолько, что Эзхен была непохожа на саму себя. Как сказала Хаккет, от её тела осталась тонкая паутинка, из прорех которой сиял сокрушающий Свет. Если она выберет этот путь, он будет коротким и мучительным.       — Я выбираю между тем, чьим стать клинком? — спросила она, ещё не понимая смысла своих слов, умоляюще тихо. — Тёмного или… Гаррета?       Тёмной ромфеей, уподобиться сёстрам, или же пепельной сталью…       — Я всецело хочу такого спасения, ведь Светлой Дюжине известна только смерть.       — И мне теперь тоже, — пробормотала она.       Как не умереть, став клинком, она не знала. Это казалось само собой разумеющимся: эйлэ запечатывали обе половины своей души в ромфее, складывая разделённые половины, чтобы напитать чары на клинке. Хуже только, что её душа уже не цельна.       Но ей по-прежнему претила роль клинка в руке Тёмного, ведь тогда она станет оружием хаоса, с её помощью возобновится старая война.       — Значит, мне надо найти Гаррета, — решила Эзхен. — Он идёт к замку. Ты доставишь меня туда.       Йола кивнула, обернулась на полоску рассвета над скальным гребнем. И Эзхен различила там очертания саней.       Шумело северное море, в высоте носились белые росчерки чаек. Снег под полозьями стал чёрным, сквозь него пробивалась сухая трава. Лапы тяглового чудища потемнели от пепла и грязи. Дорога пересекала равнину, погоревшую степь с остовами вмёрзших в землю саней и телег. Эзхен не отрываясь смотрела на чернокаменные крепостные стены за завесой тумана, на башни с тупыми зубцами под серым небом. Их не останавливали, когда они преодолели первые дворы — старинные рамейские дома, чьи высокие двускатные крыши в черепице, точно чешуе, упирались в землю.       Эзхен находила странным, что этот край мира не безлюден, и всё же за плетнями паслись стада, и ветер сеял старый пепел со стогов сена, и летел в низком сером небе печной дым.       Пришлось оставить сани в одном из постоялых дворов по пути. Дальше они шли вдвоём мимо низких каменных изгородей, обрушенных временем. Ни одного деревца, только серый лишайник, взбирающийся по голым камням, да сухие кусты северных алых ягод. Дорога привела к обрыву, и Эзхен оперлась локтями на высокий каменный борт забора, вдохнула солёный мокрый ветер.       Земля резко уходила под откос и падала глубокой трещиной в разлом. В тени пещер, ярусов и ярусов толщи скалы за обрывками тумана виднелись черепичные крыши, вытесанные в цельном камне колоннады и дома. Площади и улицы, на мили и мили вниз, до самой тьмы, где серебряным отблеском, пересечённое паутиной мостов, лежало море.       — Скальный Град, — прошептала она вместе с ветром, взметнувшим её серьги и волосы.       Но Эзхен привыкла думать об этом месте как о разрушенном, брошенном после Эпохи Сечи пределе мира. Но даже здесь, наверху, они слышали шум людских голосов, а возле скал в небольшой бухте белели паруса кораблей. Мимо них прошли эйлэ в непривычно лёгкой одежде и промокших под дождём плащах. И Эзхен пришлось напомнить себе, что они уже не в Пустоши.       — Тёмный возродил это место, — сказала Йола, стоя за ней со скрещенными на груди руками. Сейчас она меньше всего напоминала богиню: посеревшая от долгой дороги рамейская девушка в домотканом шерстяном платье. — Старые рода Скального собрали силы, их обнадёжили слухи о его возвращении.       Слава Тёмного влекла сюда всех этих людей. Быть может, их предки некогда служили ему или Культу. Эзхен не могла поверить, что их так много, и что теперь на стороне Тёмного эйлэ.       Она отстранилась от изгороди на вытянутых руках и запрокинула голову к замку, стоящему на обособленной от прочего города скале — небольшом острове, выдающемся в море, куда вёл узкий перешеек у воды и каменный мост. Она подозревала, что пробраться туда можно и под землёй, но им вряд ли откроется этот путь. Придётся идти у всех на виду. Куда хуже, если Тёмный уже смотрит на неё из окна одной из башен.       — Можешь провести меня туда? — обернулась Эзхен, упирая руки в сырой камень изгороди.       — Сперва спустимся, — потупилась Йола.       — Разве вода не в твоей стихии?..       — Только реки, — прошептала та. — В море живёт некто, за все года в этом мире не познавший ничего людского, кроме голода, так и оставшийся чудовищем. И если Маэс внимает словам, Несса даже не слышит их.       Эзхен пожала плечами, направляясь вперёд по дороге, уходящей зигзагами площадей, улиц и бесконечных ступеней вниз.       — Что ж он не сожрал Тёмного, когда тот упал в море… — бросила она.       — Вот и суди о святости его Охоты. Тёмный истреблял тех богов, кто был неугоден ему. И Маэс сделал Охоту своим инструментом.       — Недолго они были заодно…       Когда крыша плато осталась над головой, и упал полуденный серый сумрак, рассеянный отблесками светлого камня в окнах и фонарях, Эзхен поняла, сколь многолюден на самом деле Скальный. Со всех Угодий сюда пришли все народы, кто не противился власти Тёмного, а то и стремился под его крыло. Порт ломился от торговых кораблей — единственного источника дохода на краю света. Над оживлённым рынком кружили чайки. Утопленные в скалах богатые дома вывесили свои гербы на расшитых стягах, не забывая вплести серебряную нить.       Эзхен проходила по старой, искрошенной от времени, скользкой от соли брусчатке улиц, вела рукой по стенам, помнящим вторжение Маэса, и запрокидывала голову к крышам бесчисленных ярусов и этажей. Спустя целый день блужданий они нашли один из брошенных домов у самых скал.       Или хозяева ещё не вернулись, или их вовсе не было после многих лет, когда Скальный простаивал пустым. Но после беглого осмотра нетронутых комнат, тревога подточила её, и Эзхен упала на первую же груду тряпья, хватаясь за краткий миг отдыха.       Вынырнув из тьмы, она поднялась с росистой травы среди огней Бездны, смотря на пляшущие в пламени тени. Эзхен не слышала шороха змеиных колец, не чувствовала тревоги. Вскоре этот мир, утопленный в вечной ночи, станет её домом.       — Раз за разом, как заходит солнце, — произнёс голос за её спиной. Эзхен обернулась к Лёну, наблюдая его на краю поляны. — Трава расступается над тобой, и ты просыпаешься здесь.       — Ты шёл за мной.       — И, надо сказать, это было непросто, — вздел он указательный палец, посмеиваясь. Пересёк поляну лёгким шагом, совсем как белоглазый. — Но я проследил, как нечто тёмное, похожее на грозовую тучу, протащило тебя по здешнему небу, и последовал через верхние ярусы островов. Так и Змей находил тебя когда-то.       — Где он?       — Где угодно. Сейчас… разве он должен беспокоиться, что потеряет тебя?..       Эзхен потупила взгляд, понимая, что сама пришла к нему. После всего.       — Я хотел показать тебе что-то, — произнёс Лён. — Обещаю вернуть тебя к утру на это же место.       — Идёт, — кивнула та.       В тенях за ними последовала третья фигура, и скоро на свет вышел Марок, догоняя их.       — Рад тебя видеть, мальчик-висельник, — воскликнул Лён, вскидывая руку навстречу ему.       — У меня есть имя, — процедил Марок. — Эзхен, извини, что он теперь за тобой ходит. Мне правда жаль, что он такой приставучий.       — Эй, тут нечасто встретишь моих почитателей!       — Стоило надеть белый плащ, как возвёл себя в герои, — пробурчал тот. — Мы тут все равнозначно мертвы. Ну, кроме живых…       — Плащ? — вскинулся Лён. — То есть, да, это, конечно же, плащ…       — В древности ходили так, — пояснила Мароку Эзхен. — Статуи в Пустоши…       — Я не настолько старый, — перебил Лён в возмущении. — Это… простынь.       Эзхен тихо рассмеялась, запрыгивая на воздушный корень.       — Ты умер в простыне, — хмуро заключил Марок.       — Меня убили!       — Лён, — усмехнулась Эзхен. — Ты хотел что-то показать.       Тот со вздохом запахнулся в свою окровавленную простынь, обгоняя её на тропе. Эзхен не могла отрицать, что с ними ей было легче. После всех тревог этого дня, предательства Хаэдана, страхов Скального ей не хватало этой простоты и лёгкости слов. Марок шёл точно за ней, пока она бежала по витым корням над провалами меж островов, по гамакам и канатам сплетённых ветвей, через усеянные светлячками поляны за Лёном.       Вот под их ногами из ниоткуда появилась мощённая камнем дорога, а пропасти стали пересекать верёвочные мосты, словно кто-то несоизмеримо давно строил здесь укрепления, прокладывал дороги… Лён поднялся по винтовой лестнице на дерево, вышел на очередной верёвочный мост и остановился у перил. Эзхен выбежала следом, проследила за его взглядом, обмирая от открывшегося простора.       За широким провалом пропасти простирался каньон из сломанных, сплетённых меж собой, живых и поваленных деревьев. Похожее на гигантскую клетку, скорее сооружение чем след бедствия, это не имело известного ей названия. В чёрном небе над ним вились белые мурены, по стенам и внутри за узкими бойницами вышагивали люди.       — Что это? — спросила Эзхен, оборачиваясь на Лёна.       — Тюрьма, — эхом ответил Марок.       — Некогда боги изгнали из Угодий Древнего, одного из двух истинных богов, и единственного, способного им противостоять, — проговорил Лён, будто словами старинной сказки. — Древний был повержен и заточён здесь, на морском дне. Охраняемый пленёнными душами и тюремщиком-Лоремом, без единого права на освобождение. Именно к нему взывали колдуны прежнего мира, его освобождения желает Тёмный Культ. Его, а не лжебога-Змея, сравнявшегося в своей жестокости и надменности с прочими пришлыми богами.       — Истинный бог Угодий, — проговорил Марок.       — Если за кого-то и стоит сражаться, — Лён положил руку себе на грудь, на окровавленное пятно за тканью, — и умирать… то за него. Но пока в верхнем мире правят боги, он будет томиться здесь.       — Пока потеряна пепельная сталь, — подсказал Марок.       Ветер огладил её лицо, приподнял волосы, прочертил остриями клыков азура по скулам. Эзхен прикрыла веки, глядя на стены тюрьмы Древнего. Её мир давно лишился света, вынужденный выбирать меж равных зол с разными лицами. Охотники и монстры в нём давно переняли облик друг друга…       Но сквозь паутинку её медленно тлеющего тела просачивался свет. И Эзхен наконец поняла, о чём говорил Гаррет. В их силах было изменить всё.       Рассвет озарил мир бледным золотом, и Эзхен потянулась на мягком полотнище, прищурилась от света, различая силуэт Йолы у перил балкона, с длинной трубкой в руке. Тёмная, объятая свечением фигура богини над сверкающим морем обернулась, и Эзхен даже не сразу вспомнила о ненависти к ней. Она поднялась и ступила на холодный пол, прошла к ней, глядя на водную гладь, вдыхая горечь дыма подлунника.       Затем подняла голову к громадной тени скалы, увенчанной короной башен чернокаменного замка. У Йолы была вся ночь, чтобы придумать, как им пробраться туда.       — Готова? — спросила богиня.       Эзхен забрала у неё трубку и приложилась губами к тёплому дереву, вобрала горький дым сама, наполняясь болью и крепостью чего-то нового, не предназначенного людям.       — Умирать? — усмехнулась она. Помолчала, глядя на богиню и пытаясь вспомнить в её лице свою ярость и пламенеющую ненависть. Всё то, чего лишила её смерть ромфеи и что окрасилось светом, став новой, сокрушающей силой. — Как никогда.