Хочу стать чудовищем

Я сел в подсобке. Там тоже было много одежды, всякие свёртки, ткань, нитки, ножницы и ленты — всё для дела. Мне вдруг тоже захотелось помогать с настоящей работой, как Юру. Но к отцу не хотелось, а у старика не было лавки. Но у старика были бумажки, может, с ними получится? Буду как взрослый… Представил, как подписываю бумаги оттиском стариковского перстня Главы, и сразу гордость взяла. Хоть я ему до груди ещё только дорос, но ведь в элькринах уже сейчас получше него разбираюсь. Почему бы и не забрать перстень, когда подрасту? Всё равно старика работа лишь тяготит, пусть травки свои растит. И вообще от роста разве что зависит? Вон Нир выше, и все равно бестолковый. Но сейчас ещё, наверное, становиться Главой рано. Для начала стоит начать ходить нормально и посмотреть, что там за бумаги такие, а потом уже узнать, как получить перстень. От размышлений меня отвлекли тихие шаги по скрипучей лестнице. Я посмотрел и увидел дядюшку Гая. Узнал его сразу — это мог быть только он. Гай был огромным, даже выше старика, наверное. Мощный, рыжий и сутулый, как великан из книжек. Без капли интеллекта на массивном заросшем щетиной лице — живое подтверждение моей теории, что рост не главное. Он вёл себя странно — шёл, пошатываясь, будто голова кружилась. И эмоции у него нехорошие, спутанные и мутные. А уж перебродившими ягодами разило аж до меня. Я затих. Не сразу сфокусировав взгляд, Гай увидел меня в подсобке. — Ты! — завопил он и указал подрагивающим пальцем на меня. — П-шли со мно-ай! Тётушка сделала вид, что не заметила — видимо, боялась, что Гай распугает покупателей. Я вспомнил её кулак и сглотнул. Хотелось сбежать, но привести странного Гая в лавку, наверное, даже хуже, чем порвать что-то. Его взгляд не сулил ничего хорошего, а уж запах… Я не хотел идти. Но спорить с дядюшкой в таком состоянии было себе дороже. Взвесив всё, я всё-таки решил рискнуть и поднялся в дом следом. На кухне непереносимо пахло перебродившими ягодами, даже хуже, чем от Гая. Горела золотым лампа на столе. В центре, в луже красного морса, стоял портрет Нелари, прислонённый к бутылке. Перед ним лежал странный нож с алым лезвием. Я вздохнул, но всё-таки сел. Нельзя бояться. Надо наблюдать. Это же не отец, в конце-то концов! Дядюшка сел и налил морс в кружки. От вони замутило. — За свободу! — выдал он и ударил по кружке, что стояла ближе ко мне. Она пошатнулась, и испорченный морс выплеснулся на стол. — Бери, ты что, не мужчина? За мать! — Морс забродил, — возразил я, с сомнением поглядывая на содержимое кружки. — За мать можно! Я был в этом не уверен, но кружку взял. Родственников не выбирают. Но некоторых всё-таки лучше не знать. Например, дядю или отца. Гай ударил по кружке снова и выпил. Я сделал вид, что глотнул. — Пей до дна! «Он что, серьёзно?!». Желудок скрутило от одной мысли, что эту бурду придётся выпить. Дядя не чует, что ли, что морс испорчен? — Я тебе расскажу правду о матери! Покажу! Сердце забилось быстрее. Правду узнать хотелось. Старик ничего не говорил о Неле, кроме добра. А Арха и Кон твердили, что она забыла его и Си, потому и не приходит. Спрашивать у отца о матери я не решался — он всегда называл её бесполезной и непутевой. Всего-то выпить морс. Вот только запах… Я сморщился, но опустошил кружку. Получилось на удивление легко. Оказалось даже вкусно — сладко и чуть горько. По телу разошлось тепло. «Вроде бы нормально, только запах странный». — Во, как мужчина! — дядюшка ободряюще хлопнул по плечу. Он взял Неирн и посмотрел мне в глаза. — Этим ножом принесли в жертву твою мать. Сердце забилось. — Отец? — спросил я пересохшими губами. — Да! Смотри. Руки дяди вспыхнули рыжим, и он прижался к моему лбу своим, обдав тошнотворным ароматом настойки. В голову полились воспоминания, от которых замутило сильнее. Связанную Нелари — очень похожую на Ни — резали, начиняли кристаллами, из ран лилась кровь, много… Я сжал рубаху дядюшки, но не отстранился. Нелари кричала, умоляла, отец что-то отвечал ей, но было слышно плохо. Зато хорошо видно, как лезвие скользило по трепещущему телу и вскрывало каналы, полные золотой энергии. Отец вонзил Неирн ей в грудь, вскрыв Источник. Вокруг золотого ядра полыхал алый ореол. «У неё ядро от Источника отца?». Сквозь Неирн в Источник Нелари полилось что-то тягучее и однородное, не имевшее цвета. Нелари забилась. Отец крикнул что-то про любовь, но было не разобрать. Я сжал кулаки и заплакал. — Смотри. Может, не станешь таким чудовищем, как отец! И я смотрел. Смотрел, как переполняется Источник Нелари, как растягивается, как она трепещет, как рвутся и скручиваются ее энергетические каналы, как она вся обращается в единый сосуд, полный сущности создателей погибшего мира. Вспомнились ощущения, когда долго не делаешь упражнения, и когда полыхают от энергии руки, и я поежился. Больно. Больно и плохо. Очень. Наконец отец извлёк Неирн из раны и отложил на стол. Он отвязал Нелари и перевернул, уложив на край стола. Руки и ноги висели. С них текла кровь. Она плакала. Я видел. Видел и ничего не мог сделать. Отец спустил штаны и толкнулся в неё сзади. Дядюшка Гай больно сжал плечи. Стало очень страшно. К счастью, отец уже взял Нелари на руки и сел в кресло рядом с ножом. — Назовем Эйрин, — сказал отец. Она не спорила, только плакала и прижималась к груди отца, содрогаясь всем своим искалеченным телом. Кровь уже не текла, и разрезы стянулись — регенерация от ядра Источника отца помогала. Отец протёр Неирн и убрал в ножны. Дядюшка оторвался от моего лба и затряс меня. — Эй, чудовище, в полтора толчка деланное! «Воплощение любви» сраное! Меня вырвало прямо на дядюшку. — Фу-у! Дядюшка оттолкнул, и меня вывернуло на стол. И снова. И ещё. Я плакал, меня рвало, а дядюшка ругался страшно и поливал настойкой сверху. — Чтоб не воняло от тебя! Я прикрыл голову руками. — Дядя… — жалобно позвал я. — Мне тоже маму… — Не смей называть её мамой, гадёныш! И я тебе не дядя! — Гай двинул по затылку, и я впечатался носом в грязный стол. — Я тебя прибью, выродок! Нос хрустнул. Под ним стало горячо. — Ты совсем с ума сошёл?! — прошипела тётя. — То-то и думаю, тихо так стало, заглушек тут налепил! Ну-ка проспись! Она вытолкала дядюшку с кухни. — Вставай, Эйр. Пошли отмываться. Я приподнял голову и тётушка, ахнув, зашарила в ящике. — Вот, — она прислонила кусок льда к носу. — О Арна, он совсем уже! От тётушки веяло отчаянием, болью и усталостью. Я сидел тихо на всякий случай. Тётушка, конечно, бить вряд ли будет, но лучше не шуметь — мало ли что взбредёт в голову дяде. Точнее, Гаю. Да, Гаю и Ми. Я не могу… Перед глазами расплылось, и я вдохнул поглубже — мужчины не плачут. — Вроде перестала, — она осторожно проверила распухший нос. — Перелома нет, слава Арне. Пойдём умоемся, держи пока лёд. Спустя совсем немного я был уже умыт, одет в чистое, а о произошедшем напоминал только припухший нос. Ми помазала его ароматной заживляющей мазью и вздохнула. — Прости, Эйр. Совсем с ума сошёл после праздника. Как начал пить, так не просыхает, не знаю уже, что делать. С папашей поговорю, наверное. «Папашей… Деда признаёт меня. Но могу ли я называть его дедой? Я ведь от чудовища. Нелари не хотела, Нелари плакала…». Стало вдруг очень больно и пусто. Я так хотел обнять маму, но вряд ли она хотела видеть меня. «Захотела бы — пришла», — говорила Арха. Но мама не приходила. Ми убирала со стола, и я стал помогать. Может, она и не мама, но меня спасла. Меньше дяди, но легко его прогнала. Я даже доставал ей до плеча, неужели не мог сам справиться? Наверняка я сильнее Ми. Хотя вряд ли справился бы с дядей, он выглядел страшным. Просто на меня злился, а на Ми нет, потому она и смогла прогнать. Меня часто не любят просто так. И Гай, и старик, и даже мама не хотела, чтобы я был. Горько. И во рту, и на сердце. Я собрал кружки, вылил настойку, стал намывать графин. Мне, как и Ми, хотелось стереть произошедшее отовсюду, откуда это было возможно. Вот только как я мог стереть самого себя? Ми тоже была где-то в своих мыслях — чувствовал её усталость и тоску, и эти чувства смешивались с моими и умножались. Она закинула портрет и нож на высокий шкаф, прополоскала тряпку и упёрла руки в боки. — Так, пойдём-ка в лавку. Не трогай только ничего. «А то я добавлю», — мрачно пошутил про себя я, хотя и понимал, что Ми вряд ли имела в виду это. Но мало ли что она имела в виду? Гай тоже вряд ли хотел прибить, а потом что-то взбрело в голову. Я сидел рядом с прилавком и посмотрел на мирно вышивающую сестру. «Неудивительно, что мама не приходит ко мне. Вряд ли она хочет вспоминать, как меня создавали. Имею ли я право жить?». Настроение было ужасным. Нос ныл. Отёк спал не до конца, и дышать приходилось через рот. «Стоит ли дышать? Все ненавидят меня, кроме Нира, Си и Архи. И Ни, но она неразумная. И отца, но он лучше бы не приходил. И Кона, но и он приносит одни проблемы. И Юру с Ми». Я задумался. Получилось, что есть довольно много тех, кому я дорог. Но есть ли в этом смысл, если моя мама не хочет видеть меня?