***
Много за Острожек сказывают, всего и не скажу. Спросите кого ещё, расскажут. Ещё когда дед мой, Царствие ему Небесное, совсем малец был - уже в его время молодые охотники, которые удаль показать хотели - прямо на Мёртвый Острожек ходили, на промысел. Дурное место считалось ещё, злое. Но уж тогда не видели там уже ни чёрта никакого, ни духов злых, кроме как с пьяного глазу. Да только был когда-то чёрт и было там злое место. И острог там был. Было это больше чем годов двести назад - то ли при царе Петре, то ли раньше - Бог весть. Казаки тогда аккурат в тех краях зимовник и поставили. Неспокойное время было, казаки там зимовали, когда с эвенов да прочего люда ясак собирали. Неспокойное время было, да место хорошее, отчего не заселить? Вон и река - высокий берег, и дорога была, и переправа по реке ниже. Так и разросся зимовник потихоньку, не то чтоб до острога сразу - до острожка малого. Так и называли то место - Чарский острожек. Посад уж появился, избы, часовенка малая аккурат к престольному празднику. Уже и слобода была бы, как в ином большом остроге, а там и город бы вырос. Да недолго простоял острожек тот. Потому как потом, как сказывали тунгусы, пришёл Харги - злой дух того света. И привёл с собой других злых духов. Поначалу, сказывают, зимой, там где подъём на хребет, на гольцы, и где урман редкий - начало туманом затягивать, как пеленой, да таким густым, что никогда такого не видали. И когда в первый раз развеялся туман - на весь переход от долины до гольца даже гнуса или белки не осталось - словно вымерло всё. Утащил за собой проклятый Харги всё живое под землю. Потом ещё туман бывал, и пропали там охотники-эвены, кто на промысел шёл - и их стало быть, злые духи утащили. Долго у тунгусов шаманы жертвы идолам приносили, да задабривали доброго духа своего, Энекан-Буга, чтобы та им в промысле, на охоте да на перегонах помогала, да защитила, стало быть, от зла. И не было с тех пор злого тумана Харги в долине год. Успокоились тунгусы, обрадовались, сказали им шаманы - "мол, насытился проклятый дух". Да только рано обрадовались. Вернулся он со своим колдовским туманом. И на сей раз, на эту зиму, не стал на хребте стоять, а затянул и заполонил собой всю долину до берега реки, там, где острог стоял. Аккурат через год, весной то случилось. В острожке малый гарнизон только оставался – десятка два с семьями в посаде да десятский. Через ту долину шло кочевье тунгусов во главе с Тыманча - перегоняли с зимнего пастбища оленей. И вот тут-то и заметили к вечеру неладное - заволокло хребет пеленой. Сначала от вершины гольцов, а потом, туман, как живой, стал в долину реки спускаться...***
Ченбеков всё рассказывал и рассказывал, а его слушатели, поначалу отнёсшиеся было к истории со сдержанным любопытством, теперь словно обратились в слух. Конечно, было это всё не более чем занимательной легендой, но старик рассказывал так живо, что не внимать было невозможно. И вот уже вокруг не тёмные бревенчатые стены избы и не мерцающий в вечернем полумраке огонёк керосинки - а непроглядная, чуждая, бледно-лиловатая пелена, дурманящая, кружащая человеку голову, сбивающая с пути. Поглотила пелена эта, густая, как оленье молоко, всё, скрыла от зорких глаз детей тайги. Нет больше спуска с предгорья, устланного зарослями ягеля под ногами, нет впереди долины горизонта, с виднеющимися вдалеке кручами украшенных полосами снега гор-белков и вершинами гольцов, склоны которых усеянными редкими, долговязыми кедрами и пихтами. Нет за спиной широкой долины и спуска к реке. И что страшнее всего - нет над головой больше бескрайнего ночного неба. Нет больше перед глазами звёзд, которые не обманут, выведут честного человека куда ему нужно. Ни лосихи-энный, преследуемой по пятам храбрым охотником Мани и его псами; ни яркой западной звезды Чолбон, где, по словам шаманов, живут души ещё нерождённых людей. Тунгусы и якуты - кочевые дети этих мест. Ни одна карта, начерченная сколь угодно опытным и умелым путешественником, не расскажет о здешних краях лучше, чем поколения их уроженцев, охотников и оленеводов, чьи предки на сотни вёрст знали в редкой предгорной тайге и долинах все речки, ключи и возвышенности, и каждому мало-мальски приметному местечку, будь то камень или ручей, давали своё имя. Хаживали охотники через страшные, глухие, непролазные места, знали, что нельзя шутить с духами тайги. Да разве ожидаешь подлости от нечистого в столь открытой и славной долинке, через которую оленей к зимним пастбищам гоняли ещё твои деды?***
Идёт уже слабый пар изо ртов, крепчает сухой мороз - не унимается проклятый Харги! Будь осторожнее, молодой Дялунча - кинувшись возвращать в стадо отбившихся, напуганных проказой нечистой силы оленей, найдёшь ли дорогу обратно в колдовской лиловой мгле? Но кто же это ведёт отбившихся оленей навстречу, верхом на учаке? Что же это за незнакомка, с серебристыми, словно первый иней начала зимы, волосами, каких нет ни у одной известной ему красавицы племени? Но нет, она вовсе не верхом на олене - ниже глухо застёгнутого и разукрашенного мехового кафтана вместо ног её тело переходит в оленье туловище на четырёх ногах! И на голове её замечает лишь сейчас молодой охотник небольшие оленьи панты, пробивающиеся из копны серебряных волос. Но Дялунча не боится - он видит добро в её глазах, желание помочь. Он уже не сомневается, что перед ним никто другой, как сэвэки - добрый дух тайги, защитница людей и оленей, наверняка услышавшая мольбы тех, кто попал в западню нечестивых духов. Он идёт к ней навстречу, не может разобрать её слов, но понимает - она хочет помочь ему выйти обратно к соплеменникам. Смогут ли они преодолеть наваждение колдовского тумана?..***
Слышен за оградой острога шум, командные голоса людей, неистовый лай испуганных собак. Опустился колдовской туман неведомого простому человеку потустороннего мира на долину реки, укрыл собой всё, не стал ему помехой надёжный высокий частокол из брёвен. Укрылись за стенами казаки и их семьи, кто в срубах в посаде до того был. Наготове защитники, пищали заряжены - одни на тыновых стенах, на помостах, другие в сторожевых башнях через окошки-бойницы глядят в лиловую, дурманящую пустоту. Десятник Иван Алексеев, кривой на левый глаз, вглядывается правым здоровым, в непроглядный, чужеродный лиловый морок, выдыхает осторожно пар изо рта, шевеля густыми рыжими усами - мороз крепчает. Не подводила его крепкая рука с тех пор, как совсем молодым бился он с монголами и бурятами на Уде и Селенге. Но тут иное - тут нет сомнений, что дело они имеют с нечистой силой и её наваждением. Шепчет молитву казак, наскоро крестным знамением осеняется мёрзнущей рукой, не теряет внимания, держит пистолет наготове. Не были гарнизонные казаки трусами и пасовать перед врагом не привыкли - да только поможет ли пуля от нечисти? Слышат занявшие позиции в сторожевых башнях казаки сквозь подвывающий всё сильнее ветер едва доносящиеся голоса - девичьи, смеющиеся. Вглядываются в лиловую, холодную пелену, и на доли секунды видны силуэты женских фигур в бесстыдно распахнутых полушубках и кафтанах на голое тело... чёрная как смоль кожа, рога на голове и мохнатые лапы и копыта вместо рук и ног - как есть черти! Да так явственно их увидели, словно прямо у самой ограды они нарочно вынырнули, дабы показаться на глаза. Грохнула выстрелом одна винтовка, другая - да куда там! Растворилось нечистое наваждение за миг так же, как и появилось. Начеку казаки, да только не знают - ни туман ни семиаршинные колья ограды не помеха незваным гостьям. И неведомо никому - не ступают ли бесшумно обманчиво тяжёлые на вид их копыта по помостам внутри стен острога да по ступеням лестницы к сторожевой башне?..***
Знает о коварстве чёрных, рогатых бусиэ и мудрый Тыманча. Здесь они - слуги Харги из подземного мира - неупокоенные души окоченевших и погибших без захоронения женщин и детей, ставшие злыми духами, преследующими живых. Отчего же ещё почернела их кожа, как не от лютого, смертельного холода, не оставляющего их даже в загробном мире, из которого они вновь вышли на охоту за живыми? И если даже прочные, высокие стены острога не уберегут от них, то куда уж скрыться от них в долине или среди редких, тощих пихт и лиственниц гольца? И в усиливающейся метели, которая всё никак не может разогнать лиловый колдовской морок, не спасут от пришедшего из подземного мира чудовища ни верный лук, ни разу не подводивший на охоте и бивший без промаха, ни новое кременное ружьё, купленное у русских. Одно понимает Тыманча, то и дело окликая и созывая соплеменников: поодиночке - смерть, вместе - выживут. Уберегут стадо, дойдут до летнего стойбища - переживут грядущий год, потеряют - опять смерть... Трудно это - пытаться собрать людей вместе и уследить за стадом, когда не видишь не далее чем на два-три шага перед собой. Как тут понять - кого уже утащила в мешке в подземный мир злобная, рогатая бусиэ и звать его бесполезно? Или кто, отбившись в вихре, в поиске отбившегося завьюченного оленя, вместо голоса вождя услышал манящий девичий голосок? И идёт на спасительный зов той, кого почитает за добрую сэвэки, хотя доведись ему узреть таинственную зазывательницу, то принял бы её, скорее, за злобного кандыках - укутанного с ног до головы в огромную белую шкуру, без рук, с торчащими сверху чёрными рогами. И идёт этот тунгус на зов, не зная ещё, что ступает уже не по земле своего мира...***
И видно, благоволила Тыманча добрая Энекан-Буга, покровительница тайги, и помощница её - Энекан-Того, покровительница огня, извечного врага тёмных сил. Удалось ему выйти через долину и подняться выше по склону гольца. Непростое это дело, да всё же удалось - спас храбрый Тыманча часть своих людей и большую часть стада из лап верной смерти от колдовства Харги и его порождений, смогли они развести костры и отогнать тем самым нечисть. И сказывали про то местные тунгусы потом немало всяких сказаний, равно как и обходили с тех пор проклятое место, облюбованное злыми духами. Не ступала там долго и казачья нога - на тех местах, где сгинул без следа маленький Чарский острог...***
Уж совсем стемнело, вечерние сумерки опустились на землю. Гостеприимный рассказчик Софроныч давно умолк, деловито покуривая маленькую, куцую трубку и поглаживая за ухом примостившегося к хозяину бурого Тороса, верного напарника на охотничьей тропе. Варнавин возился с выгоревшим фитилём керосиновой лампы, а Авдеев вышел на крыльцо, подавив в себе желание и самому затянуться папиросой. Не сейчас, когда вечерний воздух так хорош, лишнее это будет. Скоро бы уже идти спать, ибо стоило отдохнуть перед завтрашним днём, но сейчас хотелось лишь любоваться глубокой, тёмной синевой кое-где подернутого редкими облачками неба, украшавшегося щедрой россыпью звёзд. - Жаль, Степана Григорьевича с нами нет, - неожиданно отозвался Георгий. - А? - несколько недоумённо отозвался вырванный из своих мыслей Авдеев. - Глущенко, говорю, с нами нет. Он бы особенно такую легенду оценил, - пояснил коллега. - Это уж точно, - согласился Николай. Их старший товарищ этнограф однозначно заинтересовался бы такой занятной вариацией местного фольклора и наверняка нашёл бы свои трактовки этой странной легенды. Причудливая и страшная история о духах загробного мира и тех, кто им противостоял, передавалась из поколения в поколение, обрастала всё новыми и новыми додумками, заняв своё место в череде местных мифов и легенд. Прошли сотни лет, по злосчастной долине с мрачным названием уже вновь перегоняли оленей и ходили на охоту потомки тунгусов и казаков - сборщиков ясака. А спустя неделю, если не меньше, через неё же выдвинется и их экспедиция - уже в поисках куда как более ценной и надёжно скрытой в недрах горного хребта добычи.