Белая лисица

      Отряд не мог уйти без предводителя. Они застряли в «Болотном свете», в нескольких днях скачки от форта Имай, и Рюдзо начинал беспокоиться, что монголы отыщут их, но даже один день на лошади заставил бы рану открыться снова. До трактира Рюдзо сумел добраться в основном благодаря Хироцунэ — иначе, скорее всего, он бы лишился сил по пути и окончательно истек кровью в красных полях. Садао, знавший кое-что о лекарском ремесле, признал, что Рюдзо задолжал ками довольно много риса: пройди лезвие глубже, ни один целитель не смог бы его спасти.       Задолжал он ками или Хироцунэ, Рюдзо уже не был уверен.       Они теперь ели в трактире, в доме, а не под всеми ветрами Цусимы. Рис в общем котелке был теплым, свежесваренным и почти без проса, и печеная рыба тоже была свежей — до реки было недалеко, а Томоцугу любил рыбачить, как будто родился не самураем, а крестьянином; мог сидеть с самодельной удочкой хоть весь день напролет. Здесь они пировали как настоящие воины дзито. Только сакэ всё закончилось, теперь им приходилось обходиться водой, но это была не такая уж большая потеря.       Всё же это были лучшие дни осени, даже когда Рюдзо не мог ни распрямиться, ни согнуться без боли, вгрызающейся в нутро, и не мог заснуть даже с травяными отварами Садао. Он должен был вернуть Хироцунэ. Идти за ним в одиночку было глупо, но хотя бы оправданно, а вступать в поединок было и глупо, и неоправданно, и Рюдзо из начала лета не сделал бы этого, но теперь…       Аки спросил его, с прохладной иронией, как и всегда, стоило ли это того — идти за еще одним воином и лишать отряд целых двух взамен: ни Рюдзо, ни Хироцунэ не могли сражаться. Рюдзо ответил ему не сразу. От Соломенных шляп почти ничего не осталось. Он знал, это была его вина; его долг исправить то, что еще можно было исправить. Кайто, когда был пьян, сказал ему — если бы Рюдзо пошел за ханом, то остался бы предводителем, они сохранили бы отряд цельным, никто из них не оказался бы напротив другого в бою. Он рассказал, какие слухи ходят среди людей Киётики о том, почему Рюдзо выбрал сторону дзито. Все знали, что он хотел стать самураем. Нетрудно было догадаться, что пообещал ему Дзин Сакай.       Рюдзо сквозь хмельной дурман пришлось заставить себя разжать пальцы на рукояти, когда он услышал это из уст собственного воина. Наверное, он все-таки был плохим предводителем, если его люди решили, что он продаст их жизни за титул. Кайто был не при чем.       Он не сказал Аки ничего из этого; тому вряд ли было нужно слышать подобное, к тому же Аки был рожден самураем. Самураи не понимали тех, кто вышел из низшего сословия. Дзин был его другом много лет, но за границами своего кодекса чести понимал не больше, чем камни на речном берегу.       — Я потерял своего господина годы назад, — сказал Аки, и Рюдзо выбросил из головы речные камни и непочтительные сравнения. — Он тоже был горд. И упрям. Он поверил в свои силы, когда их было недостаточно, и поплатился головой. Я обещал служить ему до самой смерти и солгал.       Среди Соломенных шляп не было принято спрашивать, как они стали ронинами. Рюдзо не знал, почему Аки примкнул к отряду — стрелок был старше его на добрый десяток лет и ходил с Сейго задолго до того, как Рюдзо впервые его встретил.       — Я был моложе тебя тогда. Глава клана забрал бы и мою голову, покажись я в его владениях. Я струсил. Сбежал. Сжег знамя, которое носил, сжег одежду с гербами, оставил только родовую стрелу, хотя и на нее не имел права. Но она напоминала мне о моем долге.       Рюдзо вспомнил.       — Ту стрелу, которую…       — Которая не спасла Сейго, — сказал Аки. — У меня нет второй такой. Я шел за тобой на смерть. Но мы пережили голод, пережили штурм замка Канэда, люди только поверили, что мы еще можем дотянуть до весны и заслужить снова честь воинов, как теперь ты бросаешься на меч Хироцунэ. Он едва не выпотрошил тебя, как рыбу. Поблагодари Томоцугу, он оставил подношение ками за тебя, пока ты валялся в беспамятстве, а Садао искал целебные травы по всем окрестным полям.       — Надеюсь, ты в это время делал новую стрелу, — пробормотал Рюдзо. Он плохо помнил то, о чем говорил лучник — потерял слишком много крови, проспал почти целый день после ранения. — Знаю, я шел на риск. Но теперь Хироцунэ с нами.       — С нами, и он не может держать катану иначе как левой рукой, а ты кряхтишь каждый раз, когда поднимаешься с татами, предводитель, — безжалостно отрезал Аки.       — Следи за своим языком, ронин, — чуть жестче огрызнулся Рюдзо. Он не кряхтел. — И не подходи больше к своему сенсею ближе чем на тридцать шагов, а то начнешь все время говорить как он. Где Хироцунэ?       Аки коротко кивнул в сторону реки. Можно было и не спрашивать; Хироцунэ тренировался на берегу с мечом, пытаясь совладать с катаной левой рукой — клинок Рюдзо прошел глубоко, и правая рука мечника заживала медленно; по счастью, сухожилие осталось нетронутым и меч не повредил кость. Кивнув в ответ, Рюдзо двинулся к реке. Он хотел поговорить с Хироцунэ наедине, но сделать это в трактире с дверьми из рисовой бумаги было нелегко.       Небо над рекой затянуло тучами, и солнце больше не роняло светлые блики ни на воду, ни на сталь меча. Ветер стал холодным, не чета теплым летним ветрам, но воин на берегу не обращал на это внимания, плавно сменяя боевые стойки одну за другой. Рюдзо остановился поодаль, наблюдая; соломенная шляпа Хироцунэ лежала в траве, и лицо мечника было отчетливо видно — спокойное, как водная гладь. Как предписывал Путь меча, спокойствие было оружием, таким же опасным, как гнев, и легко сменялось яростным криком в момент удара, чтобы вернуться спустя мгновение.       Рюдзо провел детство, подглядывая за тренировками самураев клана Сакай — завидуя настоящим воинам и мечтая о том, как однажды станет одним из них. Он задумался на мгновение, как Хироцунэ стал ронином. Не ушел ли слишком далеко по Пути, как кэнсэй Кодзиро?..       Очередной порыв ветра всколыхнул траву, перевернув соломенную шляпу. Опомнившись, Рюдзо быстро наклонился — подхватить ее до того, как Хироцунэ придется плести новую взамен уплывшей по реке. Мечник обернулся, но Рюдзо понадеялся, что тот не успел увидеть болезненной гримасы на его лице; заживающая рана все еще давала о себе знать.       — Предводитель.       Рюдзо ухмыльнулся.       — Смотри не потеряй шляпу.       Хироцунэ усмехнулся в ответ и, подобрав саю с земли, спрятал катану; повесив ножны на пояс, забрал шляпу из руки Рюдзо. Его движения были неуклюжими, слишком осторожными — во время тренировки он иногда пытался помогать себе двуручным хватом, когда не мог справиться с мечом одной только левой рукой, но от его прежней скорости и изящества остались только воспоминания; до окончания выздоровления о великих боях можно было забыть. Да и не о великих тоже.       — Что ты хотел? — спросил Хироцунэ. Рюдзо посерьезнел; помолчал, подбирая слова. Он не умел говорить красиво, как Дзин, которого этому учили — когда говорил Дзин, его речь всегда звучала со сдержанным достоинством, которое ничто не могло отнять. Рюдзо не умел так же.       — Я вспоминал наш бой. Ты мог меня убить, — наконец сказал Рюдзо — без обвинения, но его слова не были вопросом.       — Я дурно отплатил тебе за Ятатэ, — помедлив, отозвался ронин. — И за всё остальное. Я не хотел твоей смерти.       — Ты сражался так, будто хотел.       Хироцунэ никогда не щадил его — ни в тренировочных боях, ни в беседе; Рюдзо знал, что услышит в ответ правду. Ронин чуть приподнял голову, всматриваясь в его лицо сквозь прорези шляпы своего предводителя.       — Ты спрашиваешь меня? Или господина Сакая?       Рюдзо почти никогда не говорил о том поединке на состязаниях, кроме как в шутку. Однажды, когда они все были пьяны так, что не могли стоять на ногах, он сказал больше, чем хотел, но вряд ли кто-либо помнил об этом на следующее утро.       Рюдзо скорее вспорол бы себе живот, чем задал подобный вопрос Дзину. Хорошо, что рядом с ним был только Хироцунэ.       — Я мог победить?       Воин покачал головой.       — Ты не самурай.       Поймав безмолвный взгляд Рюдзо, он примирительно поднял ладонь.       — Ты хорошо владеешь мечом. Каждый, кто смотрел на твой бой с господином Сакаем, это видел, но ты не был готов убить. Ты сражался с другом.       — Я был ему другом, — сказал Рюдзо. — И тебе.       Он не понимал. Хироцунэ беззвучно вздохнул и подошел ближе.       — Ты не мог победить. Ты тратил силу своего духа на раздумия, может ли твой удар убить или покалечить. Господин Сакай не думал. Если самурай не сражается насмерть, он напрасно достал клинок. Каждый его удар должен сделать следующий удар ненужным. Так он сражался.       — Тогда почему ты прервал бой?       Мечник посмотрел на него с неизбывным терпением будды.       — Потому что бой был окончен. Я думал, что он окончится раньше, когда ранил тебя в первый раз, но ты предпочел продолжить. Я бы позволил тебе уйти, если бы ты отступил.       Рюдзо фыркнул, и ронин усмехнулся. Хироцунэ отлично знал, что Рюдзо отступил бы только тогда, когда не смог бы продолжать бой.       Ветер шелохнул траву у его ног, заставил зашелестеть соломенный плащ на плечах. Рюдзо молчал, бездумно глядя на реку; он пытался понять — но не понимал. Как желать смерти тому, кому не желаешь смерти? Как вложить в удар против друга ту же ненависть, которая помогала ему убивать монголов даже на грани голода?       Может быть, дело не в ненависти. Дзин не говорил о ненависти. Дзин сказал — он не мог позволить себе проиграть такому, как Рюдзо.       Поэтому он заставил себя желать ему смерти. Ясумаса бы хохотал до слез, если бы узнал когда-нибудь о том, что все его насмешки и предостережения оказались верными.       — Ты хочешь научиться? — негромко спросил Хироцунэ. Он знал — Рюдзо не попросит сам, и Рюдзо не смог полностью прогнать невеселую мысль о том, что ронин, ходивший с ним в отряде три года, понимал его лучше, чем старый друг. Может быть, оттого, что Хироцунэ был всего лишь ронином. — Это не так просто. Дух человека — как клинок; трудно выковать правильно, но перековать еще труднее. А ты вдобавок упрям, как все демоны острова.       — Ничего, — сказал Рюдзо, — ты тоже.       — Ты думаешь о Сакае? — прямо спросил Хироцунэ. — Хочешь вызвать его еще раз?       Рюдзо не ответил. Впрочем, Хироцунэ и не требовался ответ; он понял и так. Старая обида, нанесенная другом, осталась, но куда хуже было то, что они оба знали — за предательство хотя бы и части Соломенных шляп дзито потребует голову, и господину Симуре все равно, чья это будет голова.       Рюдзо был одним из лучших воинов отряда. Но он не был самураем, как Киётика.       Он не был самураем, и в то время, когда воины из высших сословий учились убивать, он пытался заработать хоть немного риса, чтобы прожить еще месяц. У самураев были наставники, мастера меча, видевшие немало войн между знатью и их кланами; у Рюдзо была деревянная палка, отцовский солдатский клинок и дружеские поединки с Дзином. Он умел владеть катаной, как должен был уметь любой из воинского сословия, но никто не сравнил бы это с мастерством самураев. Соломенные шляпы научили его многому, но годы, когда он должен был учиться владению мечом и владению собственным духом, уже ушли, и возместить их было не так просто.       Он должен был сказать Хироцунэ то, чего не мог сказать никому другому из отряда.       — Если я проиграю Киётике, Соломенным шляпам придёт конец. Всем нам.       Монголы не пощадят их — они уже показали, что будет с теми, кто противится воле хана. Дзито не станет кормить бродячих ронинов без предводителя, когда у него будут самураи сёгуна. И в отряде не осталось никого, кто мог бы занять место Рюдзо; многие из ронинов были отличными воинами, но этого не хватало, чтобы вести людей.       — Тогда не проиграй, — сказал Хироцунэ.       Рюдзо бросил на него долгий взгляд.       — Это самый плохой совет, который я только слышал. Тебя точно именно так учили Пути меча?       — Примерно, — сказал ронин и нахлобучил на голову шляпу. — И еще я махал боккэном в додзё с тех пор, как научился ходить.       Форт Имай занял у них почти половину месяца.       Раньше принадлежавший клану Сакай, форт был слишком хорошо защищен, чтобы они могли просто ворваться внутрь и перерезать гарнизон; пришлось долго выслеживать дозорных, выискивать слабые места в укреплениях, подгадывать время для ночной вылазки и в итоге сжечь половину домов внутри форта. Человек госпожи Сандзё, присоединившийся к отряду в Умуги, сбежал, когда гарнизон поднял тревогу. Рюдзо надеялся, что труса догнали стрелы лучников, но Аки был слишком занят монголами, а монгольские стрелки на смотровых вышках уже были мертвы; тела ронина они не нашли. Его предательство стоило жизни Садао: тому пришлось отбиваться от оставшихся в живых монголов в одиночку, и когда отряд пробился к нему, спасать было уже некого.       Больше у них не было никого, кто хорошо знал бы искусство целителя. Кэтсу был ранен, но оба пути на север — по восточной и западной стороне реки — кишели монголами; до ближайшего лекаря было невозможно добраться, не миновав вражеские заставы. Рисковать всем оставшимся отрядом ради одного воина было нельзя. Приходилось надеяться только на благосклонность ками.       Хироцунэ все чаще перехватывал катану двумя руками вместо одной. Рюдзо еще не мог сражаться, но мог резать глотки спящим. Они оставили позади одинокую могилу и выступили на север, как только Кэтсу смог удержаться на лошади, не отправившись в следующую жизнь; на пути лежали земли, принадлежавшие братьям Мамуси. Рюдзо слышал о них лишь мельком, но висельники на деревьях и нанизанные на колья сожженные и объеденные мухами тела у поселения, напоминавшего маленькую крепость, говорили о хозяевах этой земли лучше любых свидетелей. Именно тогда впервые Рюдзо увидел в глазах у Тадаюки, немолодого воина из Умуги, ужас — затравленный, черный ужас, еще страшнее того, что гнал их прочь от берега у Комоды.       Братья Мамуси торговали рабами. По счастью, монголы не считали нужным охранять их, как форт, стерегущий реку — никого опасней голодных и запуганных до полусмерти рабов здесь не было. На этот раз отряд не стал дожидаться ночи.       За владениями Мамуси была крохотная деревушка Окада; за ней — чуть побольше, Кисибе. Рюдзо предпочел пройти в стороне от захваченной монголами Кисибе: отряду был нужен отдых, а Оми ждала их совсем близко, всего чуть-чуть северней. Там можно было отыскать еду и лекаря. Там можно было дождаться Дзина: он обещал нагнать их, и Рюдзо скорее расстался бы с головой, чем с уверенностью, что Дзин Сакай не забудет о собственном доме.       Ветер мёл красные и белые листья клёнов лошадям под ноги, ветер с озера — и он еще не пах гарью и сожженной плотью. Рюдзо вертел в руках опавший лист, который зачем-то подобрал еще на привале, словно вокруг Оми не хватало клёнов. Вспомнят ли его в родной деревне хотя бы слуги? Он ведь не наследник клана, не господин и не самурай; кому какое дело до мальчишки, который воровал хозяйские сливы? Или до предводителя ронинов, скрывающих даже свои лица?       Их появление спугнуло крестьян, хлопотавших на полях. Рюдзо повернул лошадь к поместью Сакай; дома здешней знати не казались ему такими величественными после того, как он видел замок Симура, но их словно бы не коснулась война и разруха. Даже знамена все так же торжественно трепетали на ветру, как и годы назад — белые, словно снег, с черным силуэтом горных вершин. Дороги сплошь были заметены белыми листьями с деревьев, как и много лет назад, когда Рюдзо бегал по ним босиком и мастерил из тростника кораблики. Кораблики у него всегда получались лучше, чем у Дзина, зато Дзин умел рисовать угольком на клочках ветоши самые настоящие самурайские гербы. Без гербов, вынужден был признать Рюдзо, флотилия Минамото-но Ёсицунэ была бы совсем не такой.       — Стой, ронин. Это владения клана Сакай. Зачем вы пришли?       Рюдзо остановил лошадь. Женщина перед ним уже была совсем седой, хотя помнил он ее иначе, но взгляд он бы не спутал ни с чем.       На вооруженного наемника с самурайскими мечами Юрико смотрела так же строго, как на мальчишку, подлившему чернил в кувшин с сакэ. За ее спиной стояли последние самураи клана Сакай — дряхлые старики и дети, те, кто едва мог поднять клинок; один приказ — и Соломенные шляпы растоптали бы их лошадьми, как случайных разбойников на дороге. Глупая самурайская честь, до последнего вдоха защищать дом господина даже без надежды победить… Рюдзо почти забыл — за долгие месяцы голодных скитаний по лесам Идзухары, после всех могил друзей, которые оставил за спиной.       — Я собирался подождать здесь господина Сакая, — ответил он. — Когда-то он мне пообещал, что в его землях меня всегда примут как друга.       В глазах Юрико мелькнула недоверчивая тень. Она подошла ближе, вглядываясь в его лицо под соломенной шляпой.       — Рюдзо?.. Рюдзо!       — Здравствуй, Юрико, — рассмеялся Рюдзо и спрыгнул с лошади: радость на лице старой служанки была искренней. — Похоже, мы обогнали господина Сакая, раз он еще не появлялся здесь.       — Молодой господин жив? — ахнула Юрико. Рюдзо кивнул, помрачнев: битва у Комоды все еще была жива в памяти каждого, кто ее видел.       — Он, господин Симура и еще несколько самураев. Дзито нанял мой отряд, чтобы мы выдворили монголов из Тоётамы. Мы прошли через Идзиму и форт Имай, но потеряли двух воинов, и еще несколько ранены. Мы ищем лекаря, что мог бы помочь, и нам нужно пополнить запасы еды. Мы заплатим.       Юрико быстро оглядела его с головы до ног. Ее собственное белое хаори не было замарано ни единым пятнышком грязи, и темно-синее кимоно было таким же аккуратным и чистым, будто новым. По сравнению с ней Рюдзо, проскакавший половину Цусимы в одном и том же потрепанном соломенном плаще, должно быть, выглядел еще хуже, чем пугало на рисовом поле. Во всяком случае, когда Дзин обозвал его пугалом, он еще и шагу не ступил в болота Тоётамы.       — Вели своим воинам разбить лагерь, — наконец сказала Юрико, — я отправлю помощников найти для вас еду и осмотреть раненых.       Рюдзо коротко склонил голову в благодарность. У дома взволнованно перешептывались выглянувшие слуги, не сводящие глаз с отряда ронинов; накормить лишний десяток человек для клана, потерявшего почти всех самураев, не было обузой, но для обывателей они выглядели немногим лучше лесных бандитов. Во всяком случае, для большинства; молоденькие служанки шептались в стороне от прочих с явным интересом.       Пожалуй, в безвременной гибели самураев у Комоды была и хорошая сторона.       Рюдзо взобрался на лошадь — у него пока не получалось делать это так же ловко, как до встречи с Хироцунэ, но он постарался изо всех сил — и махнул отряду рукой. Он отлично знал окрестности. В этот раз никакого лагеря на болотной воде.

***

      Хироцунэ поворошил белые листья кончиком боккэна. Он казался задумчивым; здесь, вдали от поместья и лагеря, не от кого было скрывать лица, поэтому соломенные шляпы были им не нужны.       Рюдзо ел сливу. Юрико принесла ему слив, сказала, что теперь ими кормить некого, а он любил сливы, она помнит. Рюдзо даже забыл поклониться или хоть как-то поблагодарить, так и остался стоять с плетеной тарелкой в руках, хорошо хоть никто из отряда не видел. Даже есть их было стыдно, ведь теперь ему было не десять лет, чтобы таскать хозяйские вкусности или подъедать то, что тайком приносил ему Дзин — кусочки карпа, груши из далекой провинции Синано где-то по другую сторону моря, еду, которую ели только самураи. Рюдзо бы в жизни такой не попробовал, если бы не Дзин; ему полагалось есть просо с рисом и простой печеной рыбой.       Часть подарка Юрико досталась Кэтсу, над которым хлопотали лекарь и служанки, — Кэтсу ведь был крестьянином, откуда ему знать, какие на вкус сливы из поместья господина Сакая. Рюдзо еще пошутил — обидно будет умереть в какой-нибудь захваченной монголами деревне на краю Цусимы, так их и не попробовав, и пожалел; шутка получилась горькой, неуместной и лишней в Оми, где было слишком светло для войны. Хироцунэ сливы есть не стал, поэтому Рюдзо, оставив одну у святилища ками и еще пару для Тадаюки и Такэси, доедал последнюю.       — Плохо, что мы здесь, — негромко произнес Хироцунэ. — В этом месте слишком много твоих воспоминаний. Опять будешь думать о чем попало.       — Не мешай, — попросил Рюдзо. Хироцунэ был прав — он думал о чем попало, но хотя бы пока они здесь, он хотел думать не только о войне.       Ронин неслышно вздохнул и замолчал. Боккэн в его руке — все еще левой — мягко замер над опавшей листвой.       — Мы с Дзином устраивали здесь поединки на палках, — сказал Рюдзо и откусил еще кусочек сливы. — Как будто мы настоящие великие воины. Тогда я и не думал, что стану одним из Соломенных шляп. Собирался доказать своё мастерство в бою какому-нибудь знатному господину и стать самураем.       — Если бы ты не сбежал, тебя бы прибрали к рукам Адати. Их вассалы спрашивали о тебе после состязаний.       Рюдзо фыркнул, но Хироцунэ остался серьезен.       — Сейго тебе не сказал и велел нам не говорить. Представь, если бы он поступил иначе. Ты бы погиб у Комоды, а мы бы сдохли от голода в лесах.       — Глупости, — хмыкнул Рюдзо. — С чего бы вассалам Адати искать меня? Я проиграл бой.       — Многие воины проигрывают бои, — пожал плечами Хироцунэ. — Но не все решают из-за этого уйти в наемники. Ты мог стать самураем. Но не жалей слишком сильно, ты был бы самым плохим самураем на всей Цусиме.       — С чего это? — усмехнувшись, с вызовом спросил Рюдзо. Он бы не пошёл в клан всё равно, просто не смог бы посмотреть Харунобу Адати в глаза — не после позора поражения, еще более обидного от того, что он проиграл старому другу. Если бы господин Адати и сделал его самураем, то только из жалости. Уж лучше было пойти за Сейго.       — Спроси у господина Сакая, — сказал Хироцунэ и поднял боккэн двумя руками, нацелив острие деревянного клинка ему в горло.       Рюдзо сплюнул в сторону обглоданную сливовую косточку, перехватил свой боккэн поудобнее и, отступив на пару шагов, принял боевую стойку. В другой жизни спросит.       Дзин добрался до Оми поздно; Соломенные шляпы к этому дню успели избавить от монголов Кисибе и насадить голову тамошнего командира на бамбуковый шест у речного моста. Сакай прискакал на своей лошади, одетый в простую одежду ронина; даже его радость при виде родного дома и въевшееся в кровь самообладание не могли скрыть усталость. Хан вел войну против Призрака, и теперь, месяцы спустя, становилось видно, какой дорогой ценой она давалась одинокому самураю.       Рюдзо вышел поприветствовать его, когда стоявший в дозоре Такэси сообщил ему о появлении всадника, но не стал задерживать друга. Он знал, что Дзина Сакая с Оми связывает не только родство; может, он и стал бы самым плохим самураем на Цусиме, но он не хуже других понимал долг.       Прошло несколько дней, прежде чем Дзин наконец пришел в лагерь. И он больше не был похож на ронина.       Воины расступились перед ним, одетым в вычищенные, безупречно сверкающие стальными пластинами самурайские доспехи с клановым гербом на нагрудной пластине, — так же, как расступались самураи клана перед своим господином Кадзумасой Сакаем. Хироцунэ и Рюдзо остались единственными, кто не двинулся с места.       — Я никогда тебя не прощу, Рюдзо, — еле слышно шепнул Хироцунэ, — даже за всё сакэ мира.       Дзин подошел к ним, все тот же Дзин, только в доспехах отца. Будь на нем маска Кадзумасы, Рюдзо бы не узнал в нем старого друга.       — Здравствуй, Рюдзо. — Он полувопросительно взглянул на ронина, отошедшего в сторону. Хироцунэ не спускал с него глаз из-под своей шляпы; Рюдзо вздохнул.       — Отойдем, Дзин.       — Теперь ты будешь ругать меня за то, что я появился перед твоими людьми в таком виде? — полушутливо спросил Сакай, когда они отошли достаточно далеко, чтобы их разговор не был слышен.       — Нет, но если ты продолжишь красоваться перед Хироцунэ, он не выдержит и все-таки вызовет тебя на поединок.       — Хироцунэ? Один из клинков Кодзиро? — переспросил Дзин.       — Каких еще клинков Кодзиро?       — Ронинов, которых он послал забрать мою голову. — Дзин немного смутился. — Так их прозвали.       Рюдзо мрачно кивнул.       — Мне стоило больших трудов убедить его отказаться от этого поединка, так что поосторожней.       — Я встретил Канэтомо, — уже без улыбки сказал Дзин. — Увидел, что он делает с невинными людьми, которые даже не носят меча. Ты знал?       — Знал.       Лгать не имело смысла. Ветер швырнул белые листья с ветвей деревьев ему в лицо, заслонив лесную тропу будто метелью; Рюдзо сморгнул, прогоняя случайное наваждение.       — Я не позволял подобного, пока был его предводителем. Но Киётика разрешил своим людям убивать и грабить кого они захотят.       — Ты должен был казнить его, — резко сказал Дзин. Рюдзо неслышно усмехнулся. Спрашивать о судьбе Канэтомо было незачем; всё было ясно и так.       — Для этого есть самураи.       Если бы Киётика удержал Канэтомо в узде, закончилась бы их встреча иначе? Теперь уже было поздно думать об этом, как и о том, что Садао сам выбрал свою смерть, низкую, от мечей монголов. У него не было надежды на другую после того, как Рюдзо отказал ему в смерти воина. По крайней мере, Садао похоронили и оплакали его друзья; у Канэтомо вряд ли была хотя бы могила.       — Я принес его оружие, — неожиданно добавил Дзин. — Оставил в доме, на попечение Юрико; слуги наточат клинки и вернут тебе.       Рюдзо моргнул еще раз. Он был удивлен.       — Спасибо. Хотя у нас все еще гораздо больше клинков, чем воинов. — Он невесело усмехнулся и кивнул на вычищенный клановый доспех: — Теперь ты снова похож на знатного самурая. Что, дядя велел тебе оставить работу Призрака для наёмников?       Дзин промолчал. Рюдзо, не дождавшись ответа, повернулся к другу, но тот не смотрел на него; он смотрел в сторону родового кладбища, где были похоронены все из рода Сакай. Последней на нём была сложена могила господина Кадзумасы.       — Они выучили, как сражается Призрак, — тихо сказал Дзин. Он казался уставшим. — Они знают, что я плохо бросаю кунаи, что краду их же собственные бомбы, что не умею сам делать порох. Знают, как летят мои стрелы и когда я промахнусь. Я попросил Юрико научить меня готовить яд из паучьих лилий. Буду травить их, как крыс.       В наступившей тишине Рюдзо не слышал даже шелеста листьев. Перед глазами встало красное море, колеблющееся под его ногами.       — Если господин Симура узнает…       Он не договорил. Дзин знал и сам.       — Мне все равно, — сказал Дзин. Выдохнул, закрыв глаза на мгновение; покачал головой. — Я должен прогнать монголов с нашей земли. Только это имеет значение.       Он повернулся к Рюдзо.       — Ты пойдешь со мной в Ярикаву?       — Их тоже отравим? — спросил Рюдзо. Дзин замер, но, не выдержав, рассмеялся — хоть и не слишком весело.       — Рюдзо.       — Что? Про яд не я придумал.       Они прошли дальше по тропе; справа показались тростниковые заросли, заслоняющие берег озера Оми. Рюдзо помнил историю битвы при Данноуре едва ли не лучше всей остальной истории Японии; когда они с Дзином сражались в окружении тростниковых лодчонок, Рюдзо почти всегда был на стороне Тайра. Один раз юный Сакай чуть не утопил его, когда заявил, что Рюдзо должен изображать героическую гибель Тайра-но Томомори по всем правилам, ведь Томомори не просто утонул, а прыгнул в море, привязав себя к якорю. Уже потом, когда Рюдзо выкашлял последнюю озерную воду, валяясь на берегу рядом с перепуганным другом, он твердо решил для себя, что умрёт как все нормальные самураи, от меча.       Минамото-но Ёсицунэ, победивший клан Тайра в том сражении, был великим самураем. Может быть, Дзин сражался на мечах не хуже, чем герой битвы при Данноуре, если сумел победить Ясумасу и Канэтомо, но все великие воины из легенд сражались с честью — клинком и стрелами.       Рюдзо помнил друга молодым самураем, который верил в честь так, как никогда не верил сам Рюдзо. Может, у него единственного был шанс стать тем, кого хотел вырастить из него господин Симура, — воином, ни разу не отступившим от правильного пути. Должно быть, для Дзина добровольно сойти с пути самурая было величайшим позором. Стыдом, который невозможно смыть ни одной победой.       Он знал кое-что о позоре и о стыде.       — Ты знаешь о традициях Нагао? — Рюдзо готов был заговорить о чем угодно, кроме яда. Дзин с легким удивлением качнул головой.       — Я знал нескольких лучников из клана Нагао, но я не знаком с их традициями так уж близко.       — Уж точно ближе, чем я, — хмыкнул Рюдзо. — Каждый самурай Нагао носит родовую стрелу. А если он ее, допустим, потеряет?       Дзин засмеялся.       — Потеряет родовую стрелу? Это всё равно что потерять собственные мечи!       — Ну, допустим, не потеряет, а сломает в бою, — упрямо сказал Рюдзо. — Можно тогда сделать новую?       Дзин, задумавшись, в конце концов кивнул.       — Наверное — если первая была утрачена по достойной причине. Но наконечник для нее может выковать только очень искусный кузнец: на нем нужно выбить герб клана или имя самурая. Зачем тебе это?       — Так, — уклончиво ответил Рюдзо. Сколько же риса приходилось отдавать самураям за такую стрелу?.. Может, от войны с монголами и будет какой-то толк. Он как раз слышал недавно об одном нищем кузнеце, достаточно умелом, чтобы выковать такой наконечник. — И еще, Дзин. Не все из местных хотят оставаться здесь, когда идет война. Я могу дать им мечи. Но мы на твоей земле, поэтому тебе решать.       — Все самураи погибли у… — он замолчал, когда понял, что Рюдзо говорил не о самураях. После долгого молчания Дзин кивнул. — Если они хотят пойти с тобой, пусть так; нам пригодится любая помощь в войне. Но заботься о них как следует.       — Спроси у любого из моих людей, хорошо ли о них заботится их предводитель.       Сакай примирительно качнул головой.       — Я не хотел тебя обидеть. Я видел, как ты сражался за них. Как ты убедил Хироцунэ пойти за тобой?       — Мы попытались друг друга убить, — беспечно ответил Рюдзо. — Ведь так принято у самураев?       — Только у добрых друзей, — не остался в долгу Дзин.       Рюдзо представил меч в своей руке — превратившийся из тренировочной деревяшки в заточенную катану, убившую сотни людей; представил, что стоит напротив Сакая снова, подняв меч в боевой стойке. Представить, как он нанесет смертельный удар, получилось.       Представить, что будет дальше, он мог — еще одно мертвое тело у его ног, еще одна могила за его спиной, еще один неисполненный долг на его душе. Теперь такое представлялось легко. Наверное, он смог бы жить с этим — он ведь не самурай; но он не хотел. Всё ещё не хотел.       Дзин рядом с ним поймал плавно планирующий на землю белый кленовый листок и свернул его, воткнув черешок в середину, как мачту. Рюдзо фыркнул.       — Лучшая лодка из всех, что ты мастерил.       — Совсем как твое письмо, — невозмутимо отозвался самурай. Он позволил ветру унести свернутый лист; тот, кувыркаясь, растаял среди множества других. — Я отправляюсь в Ярикаву, как только закончу с травами для Юрико. Ты пойдешь со мной?       Хироцунэ убьет его без меча, обыкновенным боккэном, когда узнает. Или за их головами придет демон Кодзиро, так и не дождавшийся своего поединка. Не говоря уже о людях Ярикавы или о том, что самураю в великолепных родовых доспехах, наследнику клана, предстоит скакать наравне с отрядом ронинов.       Господин Кадзумаса вернется в мир мстительным духом, когда это случится, это точно.       — Да, — сказал Рюдзо, — но в следующем трактире с тебя сакэ.