«я иду дорогой паука в некое такое никуда. это удивительнейший путь в новое туда куда-нибудь».
это матричник с его странными и немного шизанутыми вбросами, порой, однако, донельзя точно описывающими состояние абсолютно каждого в каждой неординарной ситуации.«кто спасет мой мир, разделенный пополам и падающий в пустоту? в сотнях лиц вокруг я вижу лишь непонимание того, о чем я говорю».
а это дьявольская писанина. вообще странно. за него же вроде пишет мастер-киллер, а он наружу принципиально ни ногой. как же так вышло, что явные стихи дьявола написаны на качелях? неужели он каким-то образом пописывает прям оттуда? ну, кому-то, как он, такое вполне под силу. только нахрена тогда донимать мастера-киллера лишний раз? показать свою значимость? с его иногда проскакивающей манией величия очень и очень возможно. а впрочем, это их дело. и художник в него влезать однозначно не желает. во всяком случае пока.«луг золотой, я гуляю с косой. не спеши, постой, поговори со мной. хорошо, легко и видать далеко, как идёт один человечий сын. а на теплый свет и птица летит, и зверь бежит, и человек спешит на свет... ты не понял одно: не все ли равно, кто первым встанет на край и полетит на дно? кто не умеет так, пускай спокойно спит, а мы пойдем туда, где нас любой простит. и не услышим смех за его спиной. поговори со мной о том, что на теплый свет и птица летит, и зверь бежит, и человек спешит на свет...»
вот тебе и здрасьте. снова дьявол. художник не нашел бы необычно длинное для данного субъекта изречение, если бы со скуки не опустил голову на перекладину и не посмотрел на внутреннюю сторону перил. н-да. похоже, сегодня мозг намерен как назло концентрироваться именно на тех строчках, темы которых затрагивают наиболее насущные проблемы. хотя когда это было редкостью?«карты вскрыты, и снова "бито", и тянется эта жизнь, как игра. строим стены разбитые, думаем и надеемся зря. мысли не собираются, делим и делимся мы, как назло никогда не кончается чёрно-белое кино (сам белый свет никого не теряет, не догоняет, не ждёт и ни с кем не играет)»
а это мастер-киллер, собственной персоной. вот уж кто действительно мог написать только оттуда. и вот уж у кого не проще понять связь между картами, кино и припиской про белый свет. впрочем, художнику сейчас философские размышления никуда не уперлись: он наведывается сюда чисто для посидеть и отдохнуть, пусть и не до конца понятно, от чего. он, по идее, ничего и не сделал. сначала пялился на фотокарточки, потом шлялся с анархистом и теперь пришел почиллить на заброшенные качели типа «тяни-толкай», которые, небось, ещё довоенные, либо сразу послевоенные. на несколько минут он застревает в мыслях по поводу происхождения и несуразности вида качелей, поэтому не замечает, как напротив него появляется чья-то крайне ненавязчивая персона. персона оказывается в тактично настроенном расположении духа, так что не привлекает к себе внимания настойчиво, позволяя художнику самому выйти из мыслительного потока. опять, видимо, какая-то херня с настроением. художник не то чтобы не рад его видеть, но больше предпочел бы увидеть кое-кого другого, да и после утреннего происшествия его отношение к третьему сильнее смещается в сторону настороженного и недоверчивого. будто до сих пор являлось иным. третий, кажется, и сам перемещается куда-то в другое место (не настолько другое), посему теперь художнику приходится вытягивать его, но при том он делает вид, словно ошарашен чьим-то появлением, произнося дежурный вопрос о том, что тот здесь забыл. - иногда, знаешь, тоже нравится бывать в одиночестве, - отвечает третий, не глядя на собеседника. - но ведь здесь тоже нередко кто-нибудь бывает. как бы в подтверждение слов художника, неподалеку раздается слабо различимый шорох, и между ещё не обросших листвой деревьев и кустарников, подобно призраку, мелькает на мгновение и тут же пропадает тощая фигурка в черной маске, наполовину скрывающей лицо, и с длинными густыми волосами. - летунов я в расчет не беру, они в принципе на одном месте надолго не задерживаются, - небрежно замечает третий. - а рапунцель, к тому же, не разговаривает. практически одновременно с моментом появления рапунцель откуда-то сзади слышится щелчок, какой обычно производится при фотоснимке. художник и третий - третий буквально на секунду-две попозже, подозревая, кто именно там может быть, и оборачиваясь лишь ради того, чтобы подтвердить свои догадки - почти синхронно оборачиваются на звук, замечая за перилами турника, по новизне и степени заржавелости не уступающему качелям, фоткальщицу, которая приветливо машет художнику свободной рукой, одновременно перекладывая в другую свой неизменный, почти что старинный и изрядно потрёпанный, но неким чудом исправно функционирующий «фэд-10». художник тоже улыбается ей, смотря с таким вниманием и нежностью, на какие вообще способен. третьему хочется закатить глаза. он понимает, что между этими двумя витает определенная химия и недосказанность, и если бы кое-кто был посмелее, а другой не отрицал любые чувства как явление априори, то у них что-то да могло бы получиться. ввиду привычки постоянно без причин держать руки в карманах, третий натыкается пальцами на смятый и слегка влажный листок, отчего внутри него все вспыхивает огнем негодования, граничащего с не то чтобы внезапной ненавистью к себе, поэтому он со всей силы сжимает несчастный листок в кулаке и скрипит зубами, но совсем скоро успокаивается и отворачивается (выходит, правда, все равно резковато), ибо от вида немого флирта художника с фоткальщицей к горлу подступает тошнота. его, откровенно говоря, больше бесят эти переглядки только из-за того, что он ревнует. отчасти все из-за невыпадающих из головы воспоминаний первых недель проживания в доме. поначалу его недолюбливают. а он как-то сразу (в немалой степени за счет художника, который в первый же день и открывает ему это место, шутит смешные шуточки и даёт чуть-чуть попробовать шипучей горько-сладкой смеси с запахом чего-то третьего, кисловатого, после чего в голове приятно мутит, а перед глазами летают «ангелы», которых они потом пытаются сделать на снегу) прибивается к компании «постарше», - собственно, к стае анархиста, - морально тем самым надеясь казаться старше, внушительнее, значимее. выходит, конечно, паршиво. из всей его стаи нормально, точнее нейтрально, к нему относится один мастер-киллер, но он так относится ко всем без исключения. а вот художник будто принимает его, единственный может по-настоящему понять, и своими, на первый взгляд, бессмысленными и дурацкими рассказами, иногда даже подколами, возможно и неосознанно, но так прочно вселяет уверенность и, самое главное, приводит скачущее туда-сюда настроение в стабильное состояние. он единственный и знает причину этого состояния (хотя в доме многие и без всяких тайн обо всем догадываются). но ему упрямо было и есть мало. он едва ли не физически чувствует недостаток внимания от художника решительно всегда, несмотря на то, что встречаются и общаются они каждый день по нескольку раз. впрочем, дом - само по себе то место, где уединиться невозможно при абсолютно каких угодно размеров желании. тем не менее кое-кому удается. но третий - явно не из них. да и не хочет быть, в глубине души. где-то очень глубоко. вскоре третий немножко приподнимает зенки и обнаруживает, что художник тычет в какие-то писульки на ближайшем к нему столбе качели, при том что-то усиленно и, по-видимому, довольно приличное время втирая. третий изображает вдумчивость, хмурясь и принимаясь понимающе кивать. (только художника практически невозможно надуть такими дешёвыми фокусами. он прекрасно знает о склонности третьего к периодическим, пусть и кратковременным, выпадам из реальности, поэтому, замечая со стороны того забавные телодвижения, вернее, мимикодвижения, как будто так и задумывалось, переводит взгляд на чёрточки, расположенные ближе к третьему, которые, по правде говоря, действительно замечает совершенно случайно). - видишь ты вот это? - художник проводит пальцами по скоплению мелких чёрточек и точек. - ведь налицо азбука морзе. кто бы, интересно, мог ею воспользоваться для выражения своих дьявольских идей? - иногда я поражаюсь твоей манере делать выводы. да и в целом твоей манере жить. - я приму это за комплимент. но, серьезно, не переться же опять через весь дом козьими тропами только ради того, чтобы мне растолковали надпись, сделанную невесть когда и, вполне вероятно, наотмашь забытую. - ну, давай я попробую. художник удивляется. без шуток и весьма нехило. - ты знаешь азбуку морзе?! - не смотри так на меня. да, знаю. когда-то боялся, что могу навсегда зрение потерять, поэтому подготовился заранее. я не много чего и помню оттуда. поэтому и говорю: «попробую». третий всерьез вглядывается в «текст», напрягая мозги и пытаясь достоверно разобрать написанное, чтобы впечатлить художника. оказывается все не так сложно, как ему думается поначалу - кое на что его память более-менее способна. наконец он выдает: - там написано: «хана, человечки». - и все? - ага. - блин, я думал больше. и что-то покруче, «позамудреннее». - ты ж сам сказал, что это, судя по всему, давнишнее. а «в давнишности» у дьявола все в башке куда сильнее набекрень было. хотя как сказать... - не-не, сейчас реально шизухи поубавилось. то ли мастер-киллер вовремя умеет ему лечебный подзатыльник прописать, то ли, я не знаю, «повзрослел»... - скорее, первое. - вот и я так считаю. третий - по большей части для галочки - осматривается вокруг на предмет какого-либо очередного летуна или «любителя острых ощущений» (так однажды арамис с белкой обозвали лыжников, которые постоянно нарушали столь им дорогие минуты уединения, поэтому от всей души желали, чтобы их лыжные палки нужным концом попали им в нужное место), пусть последние уже не должны здесь появляться. краем глаза замечая, как художник, буквально минуты две назад скуривший сигарету, тянется за другой, третий произносит слегка более возмущённо, чем хочет изначально: - сколько курить можно?! вы, суки, жизненную энергию черпаете из них, что ли? - жизненную вряд ли, но энергию вполне может быть, - без тени эмоций говорит художник, на ходу поджигая сигарету и сочтя нужным проигнорировать ругательство. - тогда почему бы тебе не поделиться со мной? - совершенно ненагло просит третий, наклоняясь неприлично близко к перекладине, разделяющей его и художника, прислоняющегося в тот момент к перекладине лбом. художник, ничуть не смущаясь, выдыхает дым, но затем отодвигается и берется за боковую перекладину, одновременно отталкиваясь ногами, чтобы раскачать качель. та предсказуемо отзывается протяжным визгливым скрипом. - тебе рано ещё, - все так же бесстрастно отвечает художник, и не важно, что несколько лет назад они сидели здесь же и курили стыренные у гробовщика сигареты, которых осталось три штуки, но они скурили все их кое-как, а потом чуть не загремели в могильник, предварительно получив от гробовщика неслабый нагоняй, но к их счастью их прикрыла (тогда ещё живая) офелия и, к удивлению, сам ихтиолог. каким-то образом о благосклонности к ним самого директора прознал матричник и в новогоднем обращении, после основного текста, упомянул, пусть и завуалированно (они-то поняли), но от этого, конечно, уже было ни горячо ни холодно. - мы ведь однажды курили, или ты забыл? да, глупо надеяться на провалы в памяти у такого, как третий. - тем более, - продолжает он, - дьявол, вон, вовсе курит лет с девяти, и ничего. - дьявол вовсе не тот, с кого следует брать пример, - парирует художник, однако достает из пачки сигарету и протягивает третьему. тот победно ухмыляется. чем бы дитя ни тешилось... - в конце концов, твой анархист тебе хоть сто таких пачек сможет достать. от художника не ускользает нота ревностного укора, заложенная в произнесенных словах. да там, по правде говоря, охренеть какая огромная нота. - анархист не мой, у него есть златовласка. - да какая разница! он ведь твой суперлучший друг. - ну, пожалуй. - ну вот и все. художник негромко цокает языком, и неожиданно глаза его натыкаются на выведенные мелким почерком строчки на противоположной стороне левой перилы, замеченные только благодаря тому, что художник с ногами забирается на сидение качели и сидит теперь вполоборота к третьему. половина слов, написанных черной ручкой, стёрта и выглядит так, словно ее старательно пытались выцарапать ножом:«...поела моль цветную шаль, на картах тройка и семёрка. бык, хвостом сгоняя мух, с тяжёлым сердцем лезет в горку. лбов бильярдные шары от столкновения раскатились пополам по обе стороны да по углам просторов и широт. а за осколками витрин - обрывки праздничных нарядов, под полозьями саней - живая плоть чужих раскладов. за прилавком попугай из шапки достает билеты на трамвай до ближнего моста, на вертолет без окон и дверей, в тихий омут буйной головой. колесо вращается быстрей».
офелия. неужели и она писала стихи? вернее, все знают ее песни, и эту художник узнает непонятным чудом, ибо помнит текст, как выясняется, до сих пор. но какой смысл был ей что-то записывать, тем более столь усердно, здесь? разве она тоже боялась, что ее могут забыть?.. художник не замечает, как вскакивает, словно с раскаленной печи, и принимается шарить взором по качели, ища сам не зная что. к ещё большему своему шоку, находит следующее:«на карте кружком обозначено солнце, пунктирные линии - ветер и соль. под веками плавают сны, на оконце спадает волнами зелёная боль. на наших глазах разрушаются стены, срастаются руки, теряя контроль. и время уходит с загаженной сцены: его заменяет вселенский покой. мы вышли за рамки людских представлений, и даже представить себе не могли, что выше всех горестей, бед и мучений мы будем под слоем промёрзшей земли. на наших глазах исчезают потери, душа выпускает скопившийся страх. я слышу шаги - открываются двери, и смерть исчезает на наших глазах».
от возникающей в мозгу картины, где офелия вместе с гробовщиком сидят на этой самой качели и кто ручкой, кто фломастером выводят свои, как бы громогласно ни прозвучало, произведения, у художника подкашиваются коленки, и он, чуть не поскальзываясь на мокрой земле, хватается нетвердой рукой за перекладину и частью задницы приземляется на сидение. тут значительную роль играет также вовремя срабатывающая реакция третьего, пристально наблюдающего за обострением художниковой шизы и успевающего схватить его за свитер и с силой дёрнуть на себя. всё-таки хорошо, что он, третий, не вывалился тогда в наружность - кто иначе спас бы сего непутёвого сказочника? немного придя в себя после, надо сказать, не больно мягкого приземления, художник мямлит неуверенно, но искренне: - спасибо. - как там у тебя в стишке, дай вспомнить... - с хитрецой и частично укоризной произносит третий, театрально поглаживая подбородок. - «он, видно, в ссоре с головою, видно, сам себе он враг...» - я попрошу не злоупотреблять цитированием моего наследия, - беззлобно отвечает художник. - да твое наследие кто хочешь и где хочешь в свободном доступе может найти. как будто это столь великая тайна! - ну, ты прав. - ещё бы. - а чё ты постоянно очи свои черные прячешь? - тоном заботливой мамаши интересуется художник. он за нынешний вечер подмечает это за третьим хренову кучу раз и решает наконец полюбопытствовать, ибо когда сия очкастая мудила принимается скрытничать, пресекать такое его крысиное поведение нужно чем быстрее, тем лучше для него же. - потому что они не страстные, - язвит третий, конфузясь. - откуда ты знаешь, ты же не видишь их, - елейно говорит художник, неосознанно пододвигаясь ближе. впрочем, перекладина никуда не девается и до сих пор разделяет их. - чё ты хочешь от меня? - недовольно бубнит третий. - чтоб ты сказал, что за херня с тобой творится. - ладно, - примирительно вздыхает третий. - у меня кошмары. опять. только на этот раз там полнейшая баллистика происходит. я почему-то вижу мастера-киллера, дьявола, белку, тебя, арамиса и вы все... с рогами?.. то есть... я не постоянно это вижу, но в последнее время гораздо чаще. и я, по-хорошему, у тебя должен спрашивать о том, все ли у вас, ребята, окей, потому что там вы готовите какую-то войну, что меня нихера не радует. первый раз художник задумывается кое о чем, но сиюминутно отвергает возникающую мысль как самую ужасную и дерьмовую по всем параметрам. - а сам-то ты себя видел? - мельком. очень. ибо мне было очень больно и я практически не понимал, что делаю. я помню, что видел у себя ярко-желтую кровь, двойные рога и разного цвета глаза - черный и белый, причем без зрачков. ещё мне кто-то сказал, не помню кто, что я низшекровка. можешь ты мне объяснить, чё за такое вообще? художник не то чтобы охренел, но он охренел. неужели... да быть того не может. если третий, как выясняется, лимоннокровка, то он 99% псионик. а один такой уже имеется. выходит... да нет. да ну нет! - а перед тем, как ты видишь эти сны, ты в каком настроении? - как ни странно, в спокойном. - как сейчас? - на что ты намекаешь? ты собираешься усыпить меня? - спокойный сон тебе не помешает в любом случае. - я бы не сказал, что те сны спокойные. - я и не хочу, чтобы ты их увидел. - и что ты предлагаешь? - пошли в дом. по-любому ужин скоро, и на него нам, во всяком случае мне точно, лучше явиться, потому что сегодня и так весь день балду пинал. ...пусть к ужину они и не являются, зато находят того, на чью помощь надеется художник, а именно - королевну, ту, которая сохраняет непревзойдённую грацию и статность даже будучи прикованной к коляске. - блин, королевна, я знаю, что тебе, типа, не позволено к нам заявляться, но я перетру с мастером-киллером и он на времечко отключит им бдительность. - порой меня, мягко говоря, вводит в замешательство ваша речь. - да, извини, мы быдло. - какая безнравственность. - так ты поможешь, нет? мы тебе винца организуем. - вот с этого и надо было начинать. третий сидит на кровати, украдкой поглядывая на королевну из-под специально начесанных на глаза волос, бесясь из-за того, что невольно ее стесняется. на втором ярусе кровати, стоящей позади, обосновывается мастер-киллер, и время от времени его присутствие там можно обнаружить лишь по искоркам, отражающимся в глазах. - давай, братан, ложись, - говорит художник, сидя на полу и закуривая уже вторую сигарету. королевна с презрительной миной косится на него, но молчит. ради винища...- налей еще вина, мой венценосный брат, смотри - восходит полная луна; в бокале плещет влага хмельного серебра, один глоток - и нам пора умчаться в вихре по дороге сна... по дороге сна - пришпорь коня; здесь трава сверкнула сталью, кровью - алый цвет на конце клинка. это для тебя и для меня - два клинка для тех, что стали призраками ветра на века. так выпьем же еще - есть время до утра, а впереди дорога так длинна; ты мой бессмертный брат, а я тебе сестра, и ветер свеж, и ночь темна, и нами выбран путь - дорога сна... по дороге сна - тихий звон подков, лег плащом туман на плечи, стал короной иней на челе. острием дождя, тенью облаков - стали мы с тобою легче, чем перо у сокола в крыле. так выпьем же еще, мой молодой король, лихая доля нам отведена; не счастье, не любовь, не жалость и не боль - одна луна, метель одна, и вьется впереди дорога сна... по дороге сна - мимо мира людей; что нам до адама и евы, что нам до того, как живет земля? только никогда, мой брат-чародей, ты не найдешь себе королеву, а я не найду себе короля. и чтоб забыть, что кровь моя здесь холоднее льда, прошу тебя - налей еще вина; смотри - на дне мерцает прощальная звезда; я осушу бокал до дна... и с легким сердцем - по дороге сна...
когда песня заканчивается, третий давно мирно посапывает, а в пепельнице возле художника возвышается немаленькая горка окурков, некоторые из которых до сих пор дымятся.