ПолиАморалы

Юнги продолжал ломать голову над своей проблемой. Всю свою жизнь недостаток денег и образования он пытался компенсировать весёлым нравом, отходчивостью, доброжелательностью. Это служило ширмой, за которой не было видно его слабых мест. Как бы постоянно переводя тему, он прятался за шутками-прибаутками, сам ими пропитывался и переставал думать о трудностях и недостатках. А в Южной Корее, как и почти всей Азии, безденежье было для мужчины не просто недостатком, а страшным грехом и пороком, достойной и уважительной причиной для того, чтобы о женщинах и семье не смел и мечтать. Больше всего на свете он страшился увидеть в ком-то жалость к себе, потому что не считал себя жалким. Да, у него бедные родители, да, он родился не с золотой ложкой, но зато он хороший человек, вроде бы симпатичный, здоровый, бывающий полезным людям. Из-за чего его жалеть? Но если сказать Джинни, что отец болен, то она останется рядом с ним именно из жалости, а не из-за любви. Любовь её, судя по всему, такова, что не удерживает от отъезда. «Неужели она меня недостаточно любит?» - задумался Шуга, но тотчас исправил ход мыслей. Когда он уезжал в свои командировки, иногда подолгу отсутствовал, Джинни ждала его и ни на что не жаловалась. Она была верна ему, понимала его усталость, когда он возвращался и никуда не хотел ходить – ни в кафе, ни в кинотеатры. Ей-то хотелось, молодая ещё, не нагулялась, не набегалась. Но она разделяла его предпочтения, понимала, подстраивалась. Такую твёрдую в убеждениях, постоянную и надёжную девушку ещё стоило поискать! Если бы она была другой, уступчивой, податливой и ведомой, он бы не любил её так, как любил. Такую, какая есть. Неужели он взамен этого не может потерпеть два года? Время имеет свойство пролетать быстро, даже если ему в разлуке будет казаться, что оно тянется бесконечно. В зависимости от состояния отца, он сможет летать в эту грёбаную Америку и навещать Джинни. Да и она же будет приезжать на новогодние каникулы или летние? Конечно же, будет. Нет, не стоит вываливать на неё груз своей проблемы, хоть это и их общая проблема, если они рассчитывают стать семьёй. Может, с Намджуном посоветоваться? Да нет, он её брат и наверняка проболтается. К тому же, вот именно что, как и Хоуп, полезет махать кошельком с щедрыми предложениями помощи. Джинни не удержалась первая, не зная, как долго собирается расстраиваться её молодой человек, и позвонила ему ещё до обеда, прекращая гадательные упражнения «говорить – не говорить». - Привет, - прощупывая почву и прислушиваясь, нейтрально поздоровалась она, едва Юнги поднял трубку. - Привет, - он вставал только позавтракать и умыться, после чего опять лёг в кровать и то дремал, то думал, то гонял в телефоне игрушку. Именно в постели он и лежал, когда позвонила Джинни. - Во сколько заедешь? – как само собой спросила она. Он же попрощался до завтра, то есть, уже сегодня они увидятся. Юнги услышал в её голосе уступчивую мягкость и подумал: «А, может, она всё-таки передумает? Может, это просто у неё временный каприз был поучиться за границей, она обдумает всё и перехочет? Бывает же и так». - Да хоть через час могу. Надо? - Надо, конечно! Куда пойдём? - А куда хочешь? - Да всё равно, можно просто в Каннаме погулять. - Да ну этот мажорский угол, лучше в Мапо. - Без проблем, давай в Мапо. - Тогда жди, пошёл собираться, - сказал Шуга и спустил ноги с кровати. В квартире, которую они снимали вместе с друзьями, стояла тишина, Чонгук и Чимин остались в «Пятнице», остальные, наверное, в разъездах. Собираясь в душ, Юнги положил мобильный на тумбочку, но он тотчас завибрировал. Посмотрев на экран, он увидел имя Ханы. Чего это? Опять нужен семейный психолог? Шуга поднял трубку и поднёс её к уху, немного изменив и понизив голос: - Щебень, пескобетон – недорого, вы же по объявлению звоните? - Ээ… - испугано прозвучало по ту сторону. Засмеявшись, Юнги перестал лицедействовать: - Да прикалываюсь я, привет. - Господи, напугал! – выдохнула жена Хосока. – Не занят? - Нет, случилось что? - Да я… хотела кое-что о вчерашнем ещё спросить. То есть, обсудить… - Ты ни о чём с Хоупом так и не поговорила? – угадал Шуга по её неуверенному, волнующемуся голосу. Помолчав, Хана побеждённо промолвила: - Да. Я не смогла. - Что ж ты так? - Я не знаю! Мне самой за себя стыдно. Я когда оказываюсь перед фактом, что нужно сказать всё это, у меня будто парализация. Хосок… он вроде бы стал спокойнее, чем раньше, внимательнее, чаще дома бывает. Грех жаловаться и придираться, если я начну требовать ежедневного секса, он посчитает, что я озабоченная. Как будто мне заняться больше не чем и думать больше не о чем… - Хана, у тебя здоровые человеческие желания, с чего ему плохо думать о тебе из-за этого? Вот я о нём плохо думаю, раз такое дело… - Ой, только не говори ему, ради бога! Пожалуйста, это же всё между нами! - Да не ссы ты, я – могила! А вот тебе бы язык пора развязать. - А ты поговорил вчера с Джинни? Шуга усмехнулся. Ну да, как легко учить и как трудно соответствовать своему учению! Все мы превосходные теоретики, но как дело доходит до практики, так руки, язык и мозги концентрируются в районе пятой точки, а ноги, если куда-то надо идти и что-то делать, наливаются свинцом или набиваются ватой. - Нет. - Почему?! – удивилась Хана. – Уж тебе-то смелости не занимать! Почему ты не сказал? - Да тут такое дело… сказать-то не проблема, да вот надо ли? Джинни хочет уехать в Америку доучиться. - О! Далековато… - Вот и я о том. Я уехать с ней никак не могу сейчас. Её уговаривать остаться? Ради чего? Сиделкой отцу я сам буду, ну, и мама. Заставить Джинни сидеть рядом со мной и держать меня за руку в качестве поддержки? Ради этого не дать ей поехать осуществлять мечту? - Но когда любишь – в такие моменты сам не оставишь другого… - Вот именно, «в такие моменты»! Если я скажу ей всё, это станет таким моментом, а если не скажу, то вроде как её совесть будет чиста. Да и проблемы в этом нет, наверное, что мы будем видеться раз в полгода или чуть почаще. Любовь же проверяется разлукой и расстоянием, да? - Конечно, я думаю, что это не беда, потом же она вернётся? «Вернётся ли она потом? – задумался Шуга. – Если речь шла не просто об учёбе, а о карьере, не будет ли так, что потом Джинни предложат место где-нибудь в этом долбанном Нью-Йорке, и она опять согласится, останется там?» - Не знаю, надеюсь. - Хотя, знаешь, я бы без Хосока полгода не выдержала. Его когда два-три дня нет – я уже безумно скучаю. Места себе не нахожу. Сейчас хотя бы Нана спасает, вожусь с ней, и вроде как отвлекаюсь, а когда дочки не было, я одна дома с ума сходила. - Да у меня без Джинни так же бывает, но я вида не показываю. Я ж мужик, никаких сантиментов. - Мне бы твою выдержку! Я быстро ныть начинаю. - Ну, девочкам поныть нормально, если бы это делал я – было бы куда хуже. Хана посмеялась, не представляя, действительно, ноющего Шугу. - Так что ты думаешь, мне всё-таки надо поговорить с Хосоком? Вот, ты же считаешь, что в вашей ситуации можно промолчать, может, и у меня так же? - Да нет, ситуации совсем разные. Джинни знает мои желания, но считает, что её желания тоже важны – и это правда так. Давить на неё обстоятельствами – не вполне хорошо. А у тебя речь как раз о твоих желаниях. Хоуп должен о них знать. Стесняешься сказать о своих – спроси о его желаниях, начни с этого. Кто его знает, вдруг у него действительно какие-то тараканы в голове бегают? - Я постараюсь. Спасибо, Юнги, извини за беспокойство, ладно? - Да без проблем! В любое время дня и ночи, телефон доверия «Сахарок» в вашем распоряжении. Хана засмеялась: - Какой же ты хороший! Спасибо ещё раз! Пока! Шуга попрощался и, снова отложив мобильник, уже торопливее пошёл в душ. Снег весь размяк, потёк и исчезал от плюсовой погоды, так что для прогулок было не самое лучшее время, но Джинни и Юнги, плевав на такие нюансы, бродили по улицам, попивая кофе на вынос из «Старбакса». Одна рука у каждого была занята картонным стаканчиком, другая – рукой второй половинки. - … Мы сегодня в чате обсуждали церемонию выпуска, - повествовала девушка, - думали, отмечать совместно или нет. Ну, в ресторане собраться. Вообще, у меня близких друзей на факультете нет, так что мне всё равно. К тому же, церемония вручения продолжительная, останутся ли после неё силы? Будет выступать какой-нибудь знаменитый выпускник. Может, генеральный секретарь ООН или какой-нибудь знаменитый драматург, или продюсер. Будет куча людей из СМИ, иностранные гости. Круто! Я так волнуюсь! И очень хочется надеть синюю мантию, шапку бакалавра. - Ты о свадьбе с таким восторгом не думаешь, как о выпускном, - заметил Шуга. - Не правда! Просто свадьбу мы сами можем планировать, как хотим, а хотим мы скромно и с ближайшими родственниками. А тут официальное торжество с толпой людей. Это важная веха жизни – достижение, всё-таки! Четыре года трудов… - Семья – тоже труд. Не всякие отношения приходят к свадьбе, мы вот три года трудов уже несём в себе. - Это точно, - улыбнулась Джинни, - но мне было не трудно, а тебе? - Мне тоже. - Видишь? Учёба – сложнее! – уточнила она. - Учёба – игра в одни ворота, приходится самому с ней бороться, а она сопротивляется. А я вот весь такой на те пожалуйста, всегда готов идти на встречу и отдаться добровольно. - Ой, ты-то? – хмыкнула Джинни. – Ты о себе хорошо думаешь, ты тот ещё засранец, Юнги. - Чего это? - Характер у тебя порой не сахар… - Вот это вообще наглая ложь, если у меня не сахар, то сахара не существует. - Ты вреднюченька, Юнги. - Ну, ладно, каюсь. Бывает. Но и ты тоже золотко то ещё, - пихнул он её слегка в плечо. Джинни гордо вздёрнула нос: - А то! Клад злобы и нахальства. - В общем, мы идеальная пара. - Да, - они остановились на перекрёстке, где пешеходам загорелся красный свет, - кстати, я сегодня послала письмо в Колумбийский… - Послала письмо? – Шуга удивлённо посмотрел на неё. – В смысле? Согласие на поступление? - Ну да, я… - Ты же ещё думала? Разве нет? - Я думала, но… скорее о том, как тебе сказать и… - И опять со мной не посоветовалась? Почему ты опять всё решила без меня? - Потому что ты будешь спорить и бубнить! Я подумала, что раз ты пошёл расстраиваться, то уже порасстраивался и сегодня тебя на это не хватит. К тому же, голос у тебя был бодрый… - И ты решила, что раз у меня хорошее настроение, то мне надо его испортить? - Да почему мои успехи портят тебе настроение? – нахмурилась Джинни. - Да не твои успехи! Мне портит настроение то, что ты будешь далеко… - Но ты же можешь поехать со мной! Юнги замолчал, думая. Сказать или не сказать? Сказать или не сказать? Вот так вот взять и обрушить на неё информацию о том, что у отца рак? Она либо помрачнеет и ей всё будет не в радость, ей будет горько, что она так эгоистично себя вела, начнёт извиняться, пообещает написать другое письмо и отказаться от учёбы. И будет ходить с унылым лицом ближайший год, пока ситуация не прояснится и не представится возможность для поступления в следующем сезоне. А если не представится? Отказавшихся однажды берут со второй попытки? Но всё может быть и не так. Она может сказать, что не обязана убивать свою жизнь, отказываться от перспектив и карьеры ради… ради его семьи. Если она скажет, что это его семья, а не их – он очень обидится. Он буквально оскорбится. Ведь они привыкли за эти три года говорить «мы» и «наше». - Я не поеду, - негромко проворчал Юнги. - Что? – Свет переключился на зелёный, и они, топая по переходу, смотрели не под ноги: она смотрела на него, а он в сторону, будто опасаясь, что машины тронутся раньше времени. – Почему это ты не поедешь? Из вредности? - Джинни, я не люблю Америку – это раз… - И это тебе важнее, чем быть рядом со мной? Ненавидеть Америку? - Ты не понимаешь… - Ты должен поехать со мной, Юнги! Ну, серьёзно, это такой детский сад – отговариваться неприязнью к культуре, о которой ты ничего не знаешь… - Джинни, в отличие от тебя, я не раз бывал в Америке, я прекрасно всё знаю. - Да ты просто вбил себе в голову!.. Я знаю, у тебя неприятные ассоциации и вообще, но… это эгоистично! Ты хочешь вынудить меня остаться тем, что не поедешь? - Нет, я не хочу тебя ни к чему принуждать и вынуждать. - Тогда хватит вредничать! Едем вместе и точка. - Джинни, я на следующей неделе еду за родителями, - выпалил он. «Может, всё-таки, решиться? Сказать? Объяснить хоть как-то…». - За родителями? – не поняла девушка, выбрасывая в урну опустевший стакан. – Зачем? - Они переезжают в Сеул. То есть, я перевожу их, чтобы жить вместе… - Погоди, то есть ты, зная о моих планах, продолжаешь устраивать всё под нашу семейную жизнь? Чтобы мы жили с твоими родителями, и я осталась в Сеуле? - Нет, дело не в этом. - А в чём тогда? Как ещё это можно понять? Ты не хочешь ехать из-за родителей? Без меня ты можешь остаться, а без них – нет? Кто тебе вообще дороже, я или они? – вспылила со зла Джинни, обиженная таким отношением. «Он обижается, что я посылаю резюме без его спроса, а сам не советуется в переезде родителей к нам!». - Никогда не ставь так вопрос, Джинни! – вспыхнул Шуга. – Как тебе в голову пришло ставить на весы себя и родителей? Ты – это ты, они – это они! - Но ты сам рассуждаешь так, будто я – приложение, они – твоя семья, и ты всё под них делаешь… - И они, и ты – моя семья! Хватит! Не продолжай говорить эту чушь. - Ах, я чушь теперь говорю? Ну, конечно же! – с сарказмом похохотала Джинни. – Вот, что тебе так не нравится в Америке! Там у женщин есть права! Там они имеют право говорить всё, что хотят, и это не считается чушью! А ещё женщина там не обязана вливаться в семью мужа и терять индивидуальность, терять себя! Ты вообще не считаешься со мной! - Да ты совсем что ли? Я не считаюсь с тобой?! Я тебе не запрещаю ничего, но сам я не хочу ехать – уж собой-то я могу распоряжаться? - А, вон оно что? Ты только и рад будешь, если я уеду? - Ой блять, Джинни! – закатил глаза Шуга и, закрыв их, тронул висок, чувствуя, как внутри начинает колотить дятел. - Что «ой, блять»? Я тебя разоблачила, да? Тебе хочется на самом деле остаться свободным и погулять, а разговоры про свадьбу – для отвода глаз! - Святые бодхисаттвы, как же вы, женщины, надумываете и раздуваете! – покачал он головой, стараясь не реагировать на поток слов, обрушившийся на него. - Что за пренебрежительное отношение? «Вы женщины»! Послушай себя со стороны! И так всюду здесь, вот поэтому я и хочу уехать. То и дело вот такое отношение! Не выслушать и разобраться, а «не выноси мозг» и «не неси чушь»! Будто я собака, от которой отвязаться надо, а не поговорить и обсудить, услышать меня! - Ладно, всё, всё! – примирительно поднял ладони Юнги. – Я тебя слышу, хорошо? Я не считаю, что ты говоришь чушь, но мне не понравилось, очень не понравилось, что ты занимаешься шантажом и заставляешь меня выбирать… - Я не заставляю выбирать, я озвучила факт – я для тебя на последнем месте! - А если бы я тебе сказал – я или родители? Как бы тебе понравилось? - Но я же от своих уезжаю! Я готова уехать с тобой и строить там нашу совместную жизнь. - Только ты едешь не за мной и не из-за меня, а из-за своих желаний и, в таком случае, я здесь приложение, так? Теперь я уловил твою логику? Ты считаешь себя приложением, тебе это не нравится, и ты хочешь сделать меня брелком на память из Кореи? - Ага, магнитиком на холодильник! Иди ты знаешь куда! Хватит передёргивать всё! Просто для тебя нормально это патриархальное, традиционное отношение, когда женщина – придаток, когда она входит в семью мужа, забывает о себе, отрекается от прошлого, стирается, как личность. Тебе дико предположить, что мужчина тоже может за своей любимой – если он её любит, конечно – куда-то поехать, присоединиться к ней, поддержать её. - Знаешь, что? – не выдержал больше Шуга, и так сдерживавшийся из последних сил, а с его вспыльчивым характером это было нелегко. Он с размаху закинул, как баскетбольный мяч, стаканчик в урну, так что тот прогромыхал. – «Иди знаешь куда»? – повторил он восклицание Джинни и кивнул. – Вот и пойду, всё равно тут кому-то борьба за феминистические лозунги важнее, чем конструктивный разговор! У него внутри всё горело от ярости. Ткнуть ему родителями в такой момент, когда отец был тяжело болен – это ужасно! Как она могла?! «Но она же не знает» - успокаивал себя бесполезно Юнги. Он рванулся прочь, желая убежать, выместить злость где-нибудь на боксёрской груше или напиться. Но сделав шагов пять опомнился и вернулся к Джинни: - Пошли, до дома тебя провожу. - Не стоит! – хмыкнула она. – Я же тут феминистические лозунги толкаю, а не своими чувствами делюсь! Вот со своими феминистическими лозунгами я способна дойти до дома и без провожатых! – теперь выговорила она, обидевшись и, развернувшись, одиноко пошагала прочь. Юнги смотрел ей вслед, едва удерживаясь, чтобы не сорваться и всё равно не пойти попятам. Но ещё был день, светло, безопасно. Да в Сеуле вообще в основном безопасно, и провожать – это скорее прекрасная церемония, приводящая к прощальным поцелуям и возможности зайти в квартиру, обнаружить, что там никого нет… Хотя с тех пор, как два года назад у Джинни поселились бабушка и тётя, там пусто не бывает. Шуга не мог сдвинуться с места, он провожал Джинни взглядом, пока она не исчезла за поворотом. Сделалось холодно, одиноко и тошно. Будто граблями скребли по сердцу – так ему было некомфортно. Разве можно так ссориться, чтобы расходиться в разные стороны? Но эта её постановка вопроса! Он был прав, она именно так и поступит, даже если он расскажет ей всё – уедет. Эгоистка! Она всегда выбирает себя и ни с кем не считается! Юнги не понимал, что именно чувствует: разочарование или обиду? Неужели он до конца не знал свою Джинни? За три года он так и не понял, чего от неё можно ждать. А если он сам виноват в том, что недостаточно её любит и не бросает всего ради неё? Но как можно бросить больного отца?! Нет, это просто невозможно, такой скверный поступок не оправдали бы ни одни чувства. Любовь, заставляющая бросать других в беде, любовью считаться не может, истинные, светлые и взаимные чувства делают мир лучше, не превращая людей в самолюбивых гедонистов. Юнги всегда было гадко наблюдать, как любовью называют привязанность к алкоголикам, абьюзерам, мерзавцам-изменникам или гулящим девкам. «Я же люблю его!», «я же люблю её!». И смотришь на эти сальные глаза, полные не святого обожания, а тупой зависимости, извращённой даже какой-то, мазохистской, и блевать тянет, что эти глупые рожи произносят слово «любовь», низводя его до своего уровня. «Терпилы ебаные!» - так называли они с друзьями, Чонгуком и Чимином, тех, кто был не в состоянии полюбить кого-то достойного. Понятное дело, что каждому по заслугам, каждый по своему уровню подбирает, недаром говорят, что о мужчине суди по его женщине. Но наоборот же тоже работает? И всё-таки, низкими людьми, подлыми, управляют инстинкты, а не высокие чувства. Они на них просто не способны. Юнги не хотелось думать, что Джинни не способна на настоящую любовь. Но неужели у неё и секунды сомнений не возникло, чтобы отказаться от учёбы ради него? Да, он-то её бы уговаривать и ругать не стал, неволить остаться, но она, сама она, без его воздействия, что, не чувствовала тяжести и ответственности? Ей так легко давалось пойти по выбранному пути? Делиться с ней проблемами и рассказывать о болезни отца пропало всякое желание. Джинни сдерживалась квартала два, пока, наконец, прямо посреди улицы, не разрыдалась. Без надрывных стонов и всхлипов – по её щекам просто покатились градом слёзы. Ей было до жути обидно. Она не думала, что Юнги заупрямится так из-за своих принципов! Неужели они ему были дороже, чем она? Да что такого в западной демократии и либеральных нравах, что они мешали бы им жить вместе и любить друг друга? А тут ещё он и дал понять, что сдёргиваться с места напрочь не собирается, и ей, Джинни, тоже надо одуматься, ведь они тут должны свить гнездо! В прошлом году, когда они обсуждали своё будущее, то, как и где будут жить, Юнги упоминал свою любимую деревню, где вырос, которую покинул, потому что в провинции совсем не было работы, но она вроде как намекнула, что большой город лучше. Потом в нём постоянно жило чувство долга единственного ребёнка, сына, Юнги не раз говорил, что кроме него у родителей никого нет, и надо быть к ним поближе. И вот, не предупредив, ничего не сказав, он сделал свои выводы и решил привезти их сюда, раз уж ехать к ним в деревню не вариант. Чёрт! Какой эгоизм! Джинни очень нравились мама и папа Юнги, она ничего не имела против, но хотя бы в период медового месяца можно пожить одним? Но нет, сразу надо подселяться к свёкру и свекрови! Мало ей опеки и надзора своей родни, ей ещё в дополнение родственники мужа будут мозг клевать? Хотя мама Юнги очень простая, душевная, смешливая, а папа – вылитый сын, ну, в смысле, наоборот, ясно, в кого тот удался. Одни приколы, анекдоты да простое и снисходительное ко всему отношение. В этом Юнги до отца даже не дотягивает, тот ещё добрее, не такой вот взрывоопасный. Вытирая в метро слёзы, она старалась делать это незаметно, чтобы не привлекать взгляды людей. На душе было жутко паршиво, хоть прыгай не в, а под электричку. «Так-то он меня любил всё это время? – рассуждала Джинни. – Он никогда не был готов услышать меня, посчитаться с моими желаниями. И как легко у него всё сошлось! Езжай, а я останусь, не держу! Что это за любовь такая, если даже удержать не пытаешься?». Не слыша себя со стороны, Джинни не замечала, как одинаково осуждает и попытки Юнги удержать её, и способность отпустить. Ей хотелось чего-то третьего, какого-то идеального, но, видимо, не существующего, как и всё идеальное, варианта. Приехав домой, она прошмыгнула мимо родителей, заперлась в комнате и лежала там часа два, пытаясь расслабиться, но при этом напряжённо ожидая, не позвонит ли Юнги, чтобы извиниться? После вчерашнего его ухода, хоть он был и не таким скандальным, как сегодняшнее их расхождение, она позвонила сама, сгладила ситуацию, не стала её усугублять. Теперь его очередь, она больше первой звонить не будет! Минуты шли, а успокоение не приходило. Всё раздражало и бесило. Джинни начинала ненавидеть свою учёбу, магистратуру, Америку следом за Юнги. Из-за этого всё летело по кочкам! Или из-за Юнги? Может, его проще ненавидеть? Нет, не проще. Сквозь злобу и ярость Джинни не могла не чувствовать любовь, которая никуда не девалась. Она не представляла, как будет без него где-то там, за океаном, неделями, месяцами. Да выдержит ли она сама два года, если он не поедет с ней? Конечно, она будет приезжать на каникулы, но это так редко и так мало! Отказаться что ли… Нет! Джинни посмотрела на компьютер. Нет, нет и нет! Из вредности не откажется, нечего её сгибать под себя! Хватит этого патриархального мира, где уступают всегда женщины. Она должна сделать всё, чтобы быть независимой, самой себя обеспечивать, пользоваться уважением. Закончив факультет экономики и бизнеса лучшего университета Кореи – Сеульского национального, она имела отличные перспективы. С отличным уровнем английского она пробьётся! «Пошло всё к чёрту, буду жить для себя, если ни на кого нельзя положиться!» - выпалила в мыслях Джинни, но потом, поняв, как тоскливо и грустно бывает без поддержки, вспомнила о подругах, которые были у неё на первых курсах, как им было весело. Как они фантазировали о будущем, радужно себе его рисовали! Кто знал, что взрослая жизнь спустит с небес на землю! Посмотрев серии три сериала, Джинни встала и начала собираться к брату. Расскажет всё ему, а потом уже, с его поддержкой, родителям, чтобы готовились к отъезду непоседливой дочурки. Разве когда-нибудь доставляла она им хлопоты? Она была хорошей дочерью, так что теперь имеет право на счастье и самоопределение. «Уеду, и назло Юнги стану лесбиянкой!» - пыхтела, одеваясь, девушка. Если бы умела, она бы дышала огнём, до того полыхало в ней недовольство. «Жди меня, Нью-Йорк, жди меня, Колумбийский! Если Юнги не позвонит и не извинится – уеду раньше срока! Не буду дожидаться начала учебного года, буду осваиваться в новом мире, не таком плесневом, как этот». У Намджуна она застала Хосока. Он заехал по пути с работы, чтобы обсудить с другом общее дело. Его ювелирная компания устраивала презентацию новой коллекции, и одной из рекламных площадок мог выступить торговый центр, принадлежавший семье Ким. - Давно тебя не видел, - улыбнулся девушке Хоуп, - как дела? - Да так… вроде нормально, - неуверенно протянула она. Чжихё, сидевшая с сыном на руках, ушла в детскую, чтобы не мешать деловым разговорам мужчин, потому что ребёнок то и дело пищал или тянулся ручонками направо и налево. – Я в Америке учиться собираюсь, Намджун не говорил? - Ух ты! – похвально хлопнул в ладони Хоуп и посмотрел на товарища. – Нет, не успел ещё ничего сказать. Почему именно там? - Свободы больше, - назвала главную причину Джинни. Ей показалось, что в глазах Хосока, вернувшихся к ней, она встретила понимание. - Свобода… лишь бы уметь ей правильно пользоваться, - сказал он. - Главное не путать её со вседозволенностью! – поучительно поднял указательный палец Намджун. - Вот, слышал? – кивнула на брата Джинни. – Подальше от этого зануды заодно. - Если не я, кто тебя ещё уму научит? – возразил Рэпмон. - Опыт? Сам, насколько я знаю, мудрость черпаешь именно оттуда. - Она не пропадёт, - засмеялся Хосок, - взрослая уже совсем. - Я давно уже взрослая, - улыбнулась она, вдруг вспомнив, как была влюблена в него, но он видел в ней только ребёнка, школьницу, сестрёнку друга. Неужели до сих пор так и воспринимает? Когда-то она с трудом вытянула из него один единственный поцелуй. Свой первый. Под предлогом, что ей надо научиться целоваться. На самом деле она просто очень хотела поцеловаться именно с ним. - Так, тут не те документы, - вырвал её из воспоминаний Намджун, закрыв папку и поднимаясь, - я сейчас, в комнате посмотрю, наверное, они там. Он вышел, оставив в зале Джинни и Хосока вдвоём. Она окинула взглядом дорогой, тёмно-серый костюм – офисный, деловой, пошитый каким-нибудь дизайнером миллиметр в миллиметр под заказчика, потому что сидел он на нём восхитительно. Да что на Хосоке вообще плохо сидело? С его длинными ногами и стройным, на грани с худощавостью, телом. Поправляя золотой браслет ролексов, он бросил взгляд на циферблат, а потом опять посмотрел на Джинни. - А как тебя Шуга отпускает? - Никак. Мы поругались. Уже второй раз. - Могу себе представить. Он бывает той ещё занозой в заднице. Как только кто-то обвинил Юнги, Джинни захотелось за него заступиться: - Да я сама хороша… - Что же мешает вам прийти к компромиссу? - Не знаю. Я не хочу оставаться, он не хочет улетать. - Встречайтесь по выходным на нейтральной территории, как любовники, - просиял Хосок, - на Гавайях, они примерно посередине. - Ага, это тоже американские острова, Юнги устроит там Пёрл-Харбор. - Ну, прости этому старику его предубеждения, все мы не без странностей. - С тобой, похоже, поссориться нереально, - вздохнула с завистью Джинни, - ты с Ханой ругаешься когда-нибудь? - Ругаться? Нет, зачем? Всё можно решить мирно. - У тебя сказка, а не характер, почему Юнги так не умеет? - Может, я спокоен, пока дело не касается меня лично? – пожал плечами Хосок. – Всем нам легко говорить о чужих проблемах, а возникни свои – сразу же буря эмоций! - И ты бы Хану отпустил? В другую страну. Надолго. - Слушай, мне самому иногда хочется куда-нибудь съездить, полетать, попутешествовать. Ты же знаешь, я не домосед. Как же я могу запретить кому-то то, что люблю сам? Правда, - оговорился сразу же Хоуп, - если Хана оставит меня вдвоём с Наной, я начну плакать и звать на помощь, с её стороны это было бы жестоко, так что я помчался бы следом. Без вариантов. Джинни улыбнулась, украдкой любуясь длинными пальцами Хосока и белоснежной рубашкой, торчащей из-под пиджака. Какой-то он всегда был слишком эстетический, чтобы сидеть рядом спокойно, не завораживаясь холёными и роскошными компонентами его внешнего вида. - Значит, ты мне не дашь совета, как выходить из спорных ситуаций, раз у тебя такого не бывает. Может, у Намджуна спросить? – вздохнула Джинни, ожидая возвращения брата. - Кого?! Намджуна?! Да у них с Хё отношения ещё глаже, мне кажется, он значение слов «ссора» и «спор» забыл с тех пор, как женился. Их ему заменяет термин «каблук». - Ой, а сам-то? – поддела девушка. - Каюсь, грешен. Что тут сказать, Джинни? Ты не выглядишь беззащитной и слабой, с тобой можно конфликтовать, не чувствуя себя плохим, покусившимся на кого-то маленького и хрупкого. Нам с Рэпмоном труднее, у Хё и Ханы такие ангельские повадки, что при любом противодействии делается стыдно, будто у ребёнка конфетку отнимаешь. Хотя, подозреваю, где-то в них прячутся те ещё дьяволицы, потому что души наши забрали безвозвратно. - То есть, если бы я была уступчивее, всё было бы по-моему? Где логика? - Всякое действие вызывает противодействие. Это физика, Джинни, законы природы. - Да ну нет! В человеческом обществе это не работает. Пассивным поведением ничего не добиться… - Пассив пассиву рознь, не при Шуге будет сказано, - засмеялся Хосок, - ты же знаешь, что мир состоит из двух начал? Инь и ян. Они образуют всё. Активное начало – мужское, пассивное – женское, но они всегда в равновесии, мужского не становится больше, хоть оно и наступательное… - Эта восточная философия мне не по душе, - отмахнулась Джинни, - по ней, вот именно что, девушки должны сидеть за прялкой дома, взаперти. Мне западные взгляды ближе. - Но с ними же тоже работает этот закон. Чем сильнее феминистическое движение, - Хосок знал, что сестра друга увлекается всеми этими идеями, поэтому упомянул их, - тем пассивнее делаются мужчины, чем больше независимых женщин, тем больше гомосексуалистов. Не потому, что одни на других плохо влияют – хотя влияние тоже имеет место быть – но это просто энергия, она циркулирует и, пропадая в одном месте, появляется в другом. Если ты хочешь, чтобы всё было по-твоему, найди себе парня помягче, чем Юнги. - Гея, что ли? – насупилась Джинни. - В общем-то, я не совсем корректно выразился, гомосексуалисты тоже не все феминностью обладают. Тут речь скорее о характере, а не ориентации. - Я, опять же, с тобой не согласна на этот счёт. Вот ты говоришь, что покладистые женщины получают своё, однако для этого нужны понимающие и заботливые мужчины, а их – единицы. Общей массе мужчин, если не сопротивляться и не осаживать их, будешь только потакать покорностью, и они будут делаться всё деспотичнее и агрессивнее, не видя пределов для жестокости и самодурства. Ну, правда же, разве нет? - Общей массе – возможно, так Шуга у тебя из общей массы или всё-таки понимающий и заботливый? Он будет самодуром и деспотом, если ему не противостоять, по-твоему? - Ты на его стороне, я поняла, ты тонко подводишь к тому, что я не должна ехать никуда? - Нет-нет, ни в коем случае! – заверил Хосок. – Всё, молчу и не лезу в ваши отношения. Я считаю, что раз тебе хочется учиться в Америке – это твоё право. Но если Шуге не хочется там жить – это его право тоже. Как вы это приведёте к общему знаменателю – не моё дело. Но я надеюсь, что вы справитесь. - Вот, нашёл! – вышел из спальни Намджун, тряся папкой над головой. – Подписал всё, держи, - подошёл он к Хоупу и сунул ему документы. - Спасибо, - гость поднялся и, одёрнув полы пиджака, наклоняя голову в знак прощания, улыбнулся Джинни: - Рад был тебя видеть! Удачи! - Пока… - проводила она его взглядом и невольно подумала: «Всё же, повезло Хане, Хосок стал таким замечательным мужем, хоть когда-то и сторонился брака, как пожара! И детей совсем не хотел. Был таким убеждённым холостяком, и ничего, изменился, потому что любит и уважает жену. А Юнги что, трудно ради меня немного измениться? Неужели трудно не жениться и не заводить детей какое-то время, если любишь? Судьба несправедлива…».