ПолиАморалы

Но что-то опять остановило Джинни; глаза невидяще смотрели на цифры и названия, пальцы замерли над кнопками, обледенев от нерешительности, мысли стягивались чувствами, как жёстким ремнём. Этим чем-то наверняка была любовь, никуда не девшаяся, заякорившая сердце, уплотнившаяся и разросшаяся за три года отношений, а потому тяжёлая, одновременно как ценный багаж и ненужный балласт. Всегда ли можно понять, стоит ли приложить усилие и дотащить что-то до победного конца, или лучше бросить ношу, потому что только без неё как раз и будет достигнута победа? «Я не могу сейчас ехать, потому что у меня выпускной и вручение» - сказала она себе. Этот день был для неё важен, она не собиралась пропустить и лишиться его из-за размолвки с Юнги. Да и Юнги она отпустить никак не могла, даже если он спокойно разжимал свои руки, позволяя ей улететь в Америку. А если бы не позволял? Её бы и это возмущало. «Как мне понять себя? Как узнать, что будет лучше для меня? Почему человеку не дано предугадывать будущее и почему мы не ощущаем, хотя бы инстинктивно, какое из решений приведёт нас к счастью?» - терзалась Джинни. Она предалась воспоминаниям. О той весне, когда они начали встречаться, каким Шуга пунктуальным был первый год – всегда являлся на свидания заранее, готов был ждать её сколько угодно и не возмущался. Потом это закончилось. Он и сам стал позволять себе задерживаться, и на неё ворчал, если она возилась со сборами. Прежде он относился к ней с восхищением, с благоговением, боясь обидеть лишним словом. Тогда, расстроенная безответностью, несовпадением с Хосоком, что тот ей не светит, она залечила рану и огорчение беззаветными чувствами Юнги. Она забыла обо всех кавалерах и возможных поклонниках потому, что так как Юнги её никто не любил: всепоглощающе, всепрощающе, терпеливо, милосердно, с потакающей привязанностью, зрелым обожанием и кротостью, какой обладает благородный сильный по отношению к слабому. Не смея ругать её, как любимого ребёнка, Шуга буквально носил Джинни на руках, на седьмом небе от счастья, что добился её, что она откликнулась на его чувства. Он ничего не знал о её подростковой влюблённости в Хосока, которую изгнал своей преданностью. Но потом произошло закономерное, то, что происходит рано или поздно у всех пар. Друг друга начинают воспринимать как данность. Юнги понял, что теперь она его девушка, что она его тоже любит, немного пресытился, пообвыкся, утолил любопытство. И она уже не дышала ароматом этих великих чувств, не упивалась ими, возрождаясь и откликаясь, а обыденно и привычно принимала, как восход солнца, воду из крана, подъезжающее такси; как что-то удобное и само собой разумеющееся, обязанное быть и не требующее усилий с её стороны. Романтические и страстные отношения стали просто отношениями. Да, крепкими и доверительными, но уже другими. Джинни вспомнила, как её один раз обозвали в компании на дне рождения, и Юнги набил морду посмевшему открыть рот. Она так переживала за него, хоть и приходила в восторг от его горячей готовности защищать и заступаться за неё. А когда он лежал в больнице? Она волновалась за него, с ума сходила от волнения. Они столько всего пережили! Но это было как будто бы уже давно. И ведь это она когда-то сказала ему, что когда всё хорошо и двое любят друг друга, то подвиги не нужны, не надо геройствовать, не надо ничего доказывать. Ей было тревожно за него, ведь из-за вредного временами и неудержимого характера, Юнги запросто влезал в драки и неприятности. Сторонник справедливости и ненавистник какого-либо ущемления, неравенства, он покорял Джинни своими идеалами и твёрдостью в них, и в то же время раздражал местами искажённым восприятием неравенства. Социальное, финансовое его не оставляло равнодушным, а плохое отношение к меньшинствам устраивало! Какое-то однобокое рыцарство, избирательное. За три года, взрослея и достигая чего-то, она развивалась и приобретала своё мнение, у неё появлялись и свои идеалы и ценности, они укреплялись и часто не сходились с уже имеющимися у Юнги. А теперь ей нужен от него совсем маленький подвиг: всего лишь поехать с ней, за ней, перекочевать, оставить всё, как оставляет всё она сама, и умчать с нею вдвоём на другой конец света. Разве это так много? Разве это так трудно? Джинни отлежала себе все бока, сокрушаясь, злясь, расстраиваясь. Если не брать их ссоры, то им вместе очень хорошо. Безумно хорошо. У неё никогда ни с кем другим ничего не было (если не считать первого поцелуя с Хосоком), и не хотелось даже пробовать, ведь Юнги во всём устраивал. Когда они были вместе, наедине, то любовь и счастье ничем не омрачались. Ну, до момента, когда начинались обсуждения мировоззрений. «Но совершенного взаимопонимания и не бывает, это сказки, - думала Джинни, - с другими будет скучнее и хуже, я чувствую. Я не хочу, не могу расстаться с Юнги. Я не представляю уже своей жизни без него. Но неужели он знает это и пытается этим воспользоваться?». Он терпеть не мог, когда она бросала трубку, но именно так разговор и закончился. «Но мне тоже много чего не нравится, - смотрела в потолок Джинни, - и разве он это исправляет? Я терпеть не могу ждать, а разве он звонит? Или Хосок всё же прав, и мужскую гордость надо жалеть, если хочешь, чтобы рядом был мужчина, а не тряпка…». Гадая, как быть, Джинни решила дать Юнги ещё один шанс. «Последний раз, я сделаю первый шаг последний раз! А потом – хоть трава не расти!». Пересев с кровати на кресло перед компьютером, она набрала Юнги. Прошло несколько часов после их краткой ругани. Сердится ли он ещё? Поднимет ли? - Да? – поднял он на этот раз куда быстрее. - Ты пойдёшь со мной на вручение диплома? – примирительно спросила она. - Ты же в Америку улетаешь, - с ехидством, но как будто бы уже спокойнее уточнил Шуга. - Ты опять хочешь начать ругаться? – насупилась Джинни. - Нет, прости. Значит, остаёшься? - Я не пропущу выпускной. - Ясно. - Так пойдёшь? - Если честно, то нет желания. Что я там буду делать? Позорить тебя? За другими приедут их парни на дорогих тачках, а я тебя оттуда поведу пешком в ближайшую пиццерию? - Перестань. Плевала я на их парней и тачки! Да, я отучилась в пафосном универе, полном мажоров, которые залупляются на каждом шагу. Но я-то другая. Разве нет? - Ну-у… - протянул Юнги, толсто намекая. - Так! Я обижусь! - Давай уже не надо? Лимит обидок на неделю исчерпан. - Хорошо, - вздохнула Джинни, знавшая своего парня и осознававшая, что ему действительно будет некомфортно среди контингента выпускников – деток чеболей, политиков и знаменитостей. – Значит, не пойдёшь? - Отметим позже вдвоём? - Ладно. - К слову о вечеринках, Хоуп звал нас на свою днюху, но я тоже склонен отказаться. Или ты хочешь пойти? - Нет, не хочу, солидарна с тобой и тоже откажусь. - Нет настроения? - И это, и Хану не люблю. - Почему?! – удивился Юнги. Ему казалось, что это тихое, покладистое и ангельское создание недолюбливать невозможно. - Она меня временами жутко бесит. С ней разговариваешь, а у неё одно «угу» на всё, мычит что-то под нос и от рукава Хосока не отлепляется. Не люблю ограниченных людей без собственных интересов. Как будто периметром кухни мир ограничивается. - Ты несправедлива, она хорошая. - Чем? Отсутствием своего мнения и материнством? Не перевариваю дамочек, которые себя определяют в жизни только ребёнком. Будь у Ханы инста, она бы в профиле написала «счастливая жена Хосока и мама Наны». Фу, блин! - И чем бы это отличалось от какого-нибудь «развожу собак и кошек» или «фитнес-тренер и веган», или «эквилибрист-йогин, первооткрыватель кундалини и клининг-мастер чакр»? - Но это же говорит о человеке, а не о его родстве! Родство – это не личное качество. - Ага, а квиры твои, пидоры и лесбухи, ебать, личное! Тут обязательно надо себя определить по какому-то всратому гендеру! Да лучше уж по родству. - Боже, не начинай! – закатила глаза Джинни. - Не я начал. - Я, что ли? – осадив себя, чтобы опять не разводить скандал, она обиженным голосом, чуть жалобным, с претензией сменила тему: - И вообще, ты не заметил, что я опять звоню первая? Тебе что – трудно? Больше я звонить первая не буду! Гордость свою в жопу засунуть не можешь? - Извини, я засуну в следующий раз, но куда-нибудь в другое место, названная тобой практика не по мою душу. - Опять ты… - Да шучу я, успокойся. Мне, правда, жаль, что я не позвонил и не пришёл первым, но я хотел именно прийти, а из Сеула, так уж вышло, уехал… - Я знаю. - Откуда? – удивился Шуга. - Неважно. Но мог бы и предупредить, что уезжаешь! - Да всё спонтанно получилось. Мама позвонила, попросила приехать. Джинни промолчала, чтобы не ляпнуть что-то вроде «ну да, мама – это святое, а я так, сбоку припёка!». Как же её бесило это держание маминой юбки в его-то возрасте! - Алло? – позвал Юнги, не услышав ничего в ответ. - Да-да, я тут. - Я вернусь дня через четыре. - Хорошо. - Но перед сном ещё позвоню, - теплее зазвучал Шуга. - Буду ждать, - улыбнулась Джинни. Разговор вновь развеял все сомнения, что они любят друг друга, что всё в порядке. Просто у всех бывают трудности, это надо уметь проходить, решать. «Я молодец!» - похвалила себя девушка и, успокоенная, вошла в чат с однокурсниками, чтобы в тысячный раз обсудить нюансы выпускного. После него она уедет, и тогда уже её совесть будет чиста, тогда уже Юнги будет решать, как ему поступить, кого и что выбрать, любовь к ней или к родителям, уважение её интересов или свои задвиги по поводу Америки.

***

Поскольку все друзья-товарищи были заняты или не имели желания веселиться и развлекаться, Хосок отметил день рождения в кругу семьи, с родителями, сестрой и её мужем, их дочерью. С Ханой и Наной. На десерт, помимо сладкого, Хосок преподнёс всем новость о скором пополнении. Больше всех, как обычно, радовался в очередной раз будущий дед, весь оставшийся вечер утверждавший (после каждого бокала всё громче), что на этот раз точно будет внук, наследник ювелирной компании Чон! Хана краснела от поздравлений, от комплиментов и участия свёкра, как обычно была тиха и поглядывала на мужа, чтобы тот отвлёк от неё присутствующих и их внимание, которое она принимать не умела. Всё было как-то невпопад; озвучить мысли не хватало уверенности, а придумать вежливую фразу не хватало изобретательности и опыта. Хоуп выручал супругу, подбирая то один повод, то другой. Озадачил всех подбором имени для мальчика, чтобы не было, как в прошлый раз. Имя Нане они придумали, когда той исполнилось четыре месяца. К полуночи именинник был частично забыт, одна причина для торжества перемешалась с другой. Джиу, сестра Хосока, по-женски поинтересовалась у Ханы, как они так быстро решились завести ещё одного ребёнка? - Неужели брат так настаивал на сыне? – спросила она, пока мужчины были заняты деловыми разговорами. Домработница убирала со стола, унося использованную посуду и меняя её на чайный сервиз. Госпожа Чон, мать Хосока и Джиу, возившаяся с Наной и присматривавшая за ней, незаметно придержала Хану, бросившуюся было помогать прислуге, и предупреждающе покачала ей головой, мол, жене её сына не по статусу возиться с подобным. - Ну… мы… - растерялась Хана перед вопросом. Истинное положение вещей она озвучить никак не могла. – Мы… изначально хотели мальчика, но… раз уж… - она воззрилась на Хоупа, шутившего и смеявшегося с Дуджуном, мужем Джиу, банкиром и очень состоятельным человеком. Хотелось, чтобы Хосок почувствовал её взгляд, подошёл к ним и ответил на всё сам. Хана не то чтобы стеснялась его родни, но постоянно боялась сделать что-то не так, посрамиться. Вот, как с попыткой помочь домработнице. – Мы оба захотели, - подытожила она. - Мы тоже подумываем над вторым, - призналась Джиу, - дочке уже двенадцать лет, так что, может быть, вдохновимся вашим примером, - она посмеялась, - папа будет в восторге! Он всегда хотел большую семью. Ну и, разумеется, внука. Хана покивала, не найдясь, что к этому добавить, и бросилась наливать себе вовремя поданный чай – прекрасное средство законно отвлечься и выйти из беседы. Иногда ей хотелось на таких сборищах выпить для храбрости чего покрепче, но теперь не позволяло положение. Как назло, подвыпивший свекор, ставший ещё разговорчивее, чем обычно, снова привязался: - Тебе нужно пить травяные чаи, они полезны. Надо распорядиться, чтобы заварили чай с женьшенем… - Не стоит, я люблю и обычный, - остановила Хана его уже поднимавшуюся в призывающем жесте руку. - Тогда ешь побольше мяса. Чтоб наверняка был мальчик! Надеюсь, из-за этого дурня, - он кивнул на Хосока, - из-за его прихоти вегетарианской, ничего не испортится, а то так и останусь с одними внучками… - Простите… - опустила взгляд Хана, словно была виновата в этом и выбрала пол первого ребёнка специально, сама. Но отец Хосока любил её и всегда вставал на её сторону, чувствуя неуверенность и слабость девушки. Было в ней что-то такое, что заставляло властолюбивого и непреклонного господина Чона-старшего умиляться и добреть, так что приходилось только дивиться его благодушию в общении с невесткой. - Ты тут ни при чём! Это всё мой сынок-раздолбай. Да и вообще, девочки – тоже хорошо, ничего страшного, хоть бы родилась и третья внучка, я буду любить её. Но мяса всё-таки ешь побольше. За двоих, за себя и это травоядное! Хоуп услышал фразу и догадался, что говорят о нём. Подойдя к супруге и приобняв её, он уточнил у отца: - Что опять за претензии? - Да как обычно, ругаю тебя за твою дурь! Мало было, что всю жизнь тебе шлея под хвост какая-то попадает, так ты и после свадьбы ерундой страдаешь! Окончательно в веганы подался! Ты человек или конь? - Я всего лишь за здоровый образ жизни, что такого? - Мужчина должен есть мясо! И рыбу! Какое здоровье без полноценного рациона? А? Хана, девочка, ты согласна? - Вы правы, - кивнула она, тем не менее прижавшись к Хосоку и ощущая его поддержку. Она не всегда была согласна со свекром, но из уважения и страха не угодить ему на словах всегда во всём соглашалась. К тому же, он очень хорошо относился к ней, и в благодарность она не смела противоречить. - Понял? – хмыкнул Чон-старший в сторону младшего. – Слушайся жену, она умнее тебя! - Я всегда её слушаюсь, - улыбнулся Хосок. Отец отвлёкся на зятя и, воспользовавшись этим, Хоуп обнял Хану крепче: - Утомил он тебя? - Нет, твой папа очень добр… - Но иногда без меры навязчив, - взяв свободной рукой чашку чая, сделав глоток, он спросил: - Будем собираться домой? - Я не против. Попрощавшись со всеми, они спустились на подземную парковку. Хосок сел за руль, а Хана, держа дочку на руках, на заднее сиденье. Она с лёгкой грустью посмотрела на пассажирское место возле водителя. Бывало, до того, как родилась Нана, она ездила там, и муж клал ей ладонь на колено и жал на газ, торопясь поскорее домой, чтобы затащить её в спальню. Она просила его не гнать, боясь скорости. А теперь он и сам, заботясь о безопасности семьи, не гонял. И вот уже больше недели, с той самой ночи, снова не интересовался ею в спальне. - Не слишком скучно сегодня было? – спросил Хоуп у жены, выезжая на улицу. - Нет, мне наоборот больше нравятся семейные посиделки, чем шумные вечеринки, – заверила Хана, обнимая дочь. Это было правдой и, хотя бы в этот раз, Хосок в этом не усомнился, потому что знал, как она теряется в толпе людей. - Папа просто на ушах стоял от новости. - Да, ты воспринял её спокойнее, - мягко улыбнулась Хана, вспоминая две красные полоски, которые они увидели не так давно. Полтора года назад, столкнувшись с этим впервые, они переживали, суетились, нервничали и обсуждали несколько недель подряд предстоящее. В этот раз всё произошло скромнее и безмятежнее. - Ну, для меня это было ожидаемо, я всё-таки лично работал на результат, - засмеялся Хоуп и бросил загоревшийся взгляд в зеркало заднего вида. Хана поймала его и заметила огоньки в зрачках мужа. По коже пробежали мурашки. К ней сегодня было столько внимания, все так хвалили её и восторгались её смелостью и решительностью, что Хосок невольно завёлся, слыша общее восхищение его женой. Это была его жена! Да, у него вот такая невероятная женщина, на зависть другим. Как и большинство людей, иногда вовсе этого не замечая, он был подвержен общественному мнению, или даже вернее сказать – эффекту толпы. Так происходит всегда с кем-то становящимся популярным, многим кажется, что он делает что-то замечательное лишь потому, что вокруг огромное количество людей это хвалит. Или эмоции от выступлений, от кинофильмов, от блюд делаются на стадионах, в кинотеатрах и в ресторанах ярче и живее только потому, что мы подзаряжаемся эмоциями от других, обмениваемся с ними. Да и мужчины, как говорится, существа стадные. Чем больше что-то воспевается и нахваливается, чем плотнее на что-то конкуренция, тем рьянее они к этому тянутся. Как же иначе, обладать надо самым лучшим и вырванным в борьбе, завоёванным. Так это было и в этот раз с Хосоком. Иногда забывающий похвалить Хану или оценить её, он наслушался со стороны од и дифирамбов и оживился. А ведь семья права, он счастливчик! Слегка подкрасившаяся, в нарядном платье, державшая на руках Нану, его супруга была в этот вечер верхом женственности. Была всё той же, какой он её встретил и какую полюбил: скромной, невинной, беззащитной, возле которой расцветаешь, как мужчина, во влюблённых глазах которой вырастаешь и чувствуешь прилив сил. Приехав домой, скинув с себя верхнюю одежду, Хана пронесла дочку в детскую и стала раздевать, стягивая тёплый комбинезон, шерстяные носочки. На её спине вдруг вжикнула молния. Она обернулась через плечо на мужа, поцеловавшего её в обнажившийся участок кожи. - Не против, если тебя тоже кто-нибудь разденет? - Нет, не против, - ликуя в душе, застыла Хана, на мгновение забыв, чем занималась сама. Отмерев, она продолжила укладывать засыпавшую Нану. Было уже поздно, и ребёнок давно клевал носом. – Тебя тоже потом раздеть? – с розовеющими щеками, поинтересовалась Хана у Хосока. Он сбросил куртку ещё в прихожей, а теперь ловко расстёгивал рубашку, касаясь губами её шеи и оголяемых плеч. - Нет, я самостоятельный. Хосок нетерпеливо подождал, когда жена уложит дочь и, стоило той поцеловать Нану перед сном и отойти на шаг, как он вытянул её в коридор, где до конца сорвал платье. - Иди сюда, - избавляясь на ходу от нижнего белья на ней, потянул он её в темноту спальни. - Что с тобой сегодня? – удивлённая, не сопротивлялась Хана. - Тебе не нравится? – на секунду остановился на пороге Хосок. Он припомнил, что собирался прекратить досаждать ей своей сексуальной неугомонностью. Наверняка ей не нужны эти постоянные наскоки, а то, может, отец прав, и надо всё-таки быть мужчиной, а не непоседливым конём, рвущимся из стойла? - Нет-нет! – испугалась Хана, что он передумает, и замотала головой. – Наоборот… - Наоборот? – приподнялись его брови. Взяв её на руки, он уложил её в кровать и забрался сверху. Сжав пальцами её бедро, он впился в губы Ханы, с рвением откликнувшиеся ему навстречу. Разведя её ноги коленом, он расстегнул брюки и, захотевший почувствовать плотью другую плоть ещё в машине, или даже ещё у родителей в гостях, он жадно, полностью готовый, вошёл в неё. Хана простонала. Хосок задвигался, сладко утопая в разгорячённой жене, покорно задвигавшейся с ним в едином ритме. На какое-то мгновение он ощутил себя пьяным, так было ему хорошо и кружило голову удовольствие. – Ты самая лучшая, - прошептал он, соскользнув губами к её ключицам, - я люблю тебя, - ещё один поцелуй коснулся груди, - люблю… - Хосок… - выдохнула она, сжимая пальцами его твёрдые плечи. Из-под ресниц готовы были пролиться слёзы. Как давно не говорил он ей подобных слов! С прошлого года, не меньше. – Хосок! – задыхаясь от чувств в сердце и чувствования внутри себя упругой и бьющейся плоти, Хана выгибалась и, расслабляясь в безопасности темноты, отдавалась во власть умелых ласк супруга. Он сжал её в объятиях и, желающий удовлетвориться до конца, до изнеможения, так, чтобы тело начало ломить от блаженства, чтобы голова опустела от экстаза и сводило от усталости мышцы, не выпускал ещё пару часов. Нана заплакала среди ночи. Может, ей приснилось страшное, может, её побеспокоил шум на улице или что-то ещё. Хана, не успевшая уснуть после любовной атаки мужа, немного выжатая, поднялась и пошла посмотреть, в чём дело. Побыв с дочкой несколько минут и успокоив её, она вернулась назад. Хосок, в отличие от неё, почти моментально вырубившийся после секса, проснулся от шума и зажёг ночную лампу. - Всё нормально? – щурясь, спросил он. - Да. Наверное, кошмар приснился, - скидывая у самой постели халат, нырнула быстро под одеяло Хана, чтобы не попадать под свет без одежды. Она любила смотреть на обнажённого Хоупа, видя стройность его фигуры и считая её идеальной, но для себя не допускала возможности красоваться нагой. - Какие кошмары могут быть у детей? – зевнул Хосок, поправив подушку жены, пока та не легла. – Она ещё не знает, к счастью, ничего ужасного. - А тебе в детстве кошмары не снились? – удивилась Хана. - Нет, я в основном сплю, как убитый. - А мне снились. Не знаю, может, после мультиков. Или генетическая память. Как думаешь, она существует? - Флэшбеки из прошлого предков? - Да, вроде этого, - проигнорировав подушку, когда Хосок выключил свет, Хана прижалась к нему и положила голову ему на грудь. Он обнял её за плечо, после чего запустил руку в волосы и стал перебирать прядки. - Мне с этим сталкиваться не приходилось. - Мне папа рассказывал, что ему в детстве война снилась, хотя он после неё родился. - Тогда Нане снятся финансовые отчёты и встречи с компаньонами, - засмеялся Хосок, сомкнув веки, - я бы и сейчас в холодном поту проснулся, приснись мне работа. - Если у нас будет мальчик, то когда он подрастёт, ты дела передашь ему… - мечтательно вообразила Хана. Она была бы только счастлива, если бы муж чаще оставался дома. - До этого очень, очень долго. Лет двадцать ещё придётся попахать. Да и кто гарантирует, что ему самому это будет интересно? Представь, если он будет такой же непослушный поганец, как я? - Мы будем воспитывать его, чтобы он таким не был. - Ага, я как раз от воспитания таким и стал. Папа слишком уж хотел меня воспитывать. - Но ты не такой, как твой папа. - Кто его знает? С возрастом мы меняемся, и часто, не замечая того, становимся копией родителей. Хана опять подумала о своих и взмолилась мысленно, чтобы с ней подобного не случилось. Она не переживёт, если Хосок станет гулять или надумает уйти от неё. Нет-нет, только не это! Но сегодня ей легко было отделаться от гнетущих домыслов. Сегодня, когда он так страстно шептал слова любви и хотел её, как когда-то, она не сомневалась в его верности и постоянстве. Хана была счастлива. - Хосок? – пока она задумалась, он уже задремал. – Муж? - Мм? – половиной сознания в царстве снов, отозвался невнятно он. - Я тоже тебя люблю. Как приятно было сказать это. Как приятно было назвать его, когда-то недосягаемого и прекрасного, мужем! Отцом её детей. Хана определённо была близка к тому, чтобы расплакаться от счастья. Если в первую беременность никаких изменений в ней не происходило, на этот раз она чувствовала себя более сентиментальной и реагирующей. Всё было каким-то обострённым: запахи, цвета, звуки. И чувства, конечно же, её первая любовь, никогда не затихающая, а накатывающая волнами, где каждая следующая была выше предыдущей. Хосок какое-то время не отвечал, находясь между сном и бодрствованием и, когда до него сквозь пелену ночи, усталости и дремоты прорвались её слова, он повернулся слегка в её сторону и открыв глаза, нашёл взгляд Ханы в сине-сером мраке спальни. - Знаешь, у меня никогда и никого роднее тебя не было, - тихо сказал он. – Я всегда был компанейским парнем, всегда любил шум, смех, быть на виду. И я терпеть не мог открывать перед кем-то душу. Да, есть друзья, но и они в курсе, что меня лучше оставить одного и дать перетоптаться в трудные моменты. Но когда мы поженились… ты стала той отдушиной, к которой я убегал отдохнуть от толпы. Да, поначалу мне это не нравилось, и я по привычке пытался убегать со своими проблемами и мыслями и от тебя. Я не знал, что можно делиться с кем-то всем, показывать плохое настроение, молчать, грустить, глупо шутить с кем-то, и он при этом не разочаруется, не отвернётся. Я не знал, что вместо пресыщения и надоедания можно только сильнее привязываться. – Он помолчал, погладив Хану по щеке, слыша, как затаила она дыхание. – Я просто хочу, чтобы ты знала, что ты мой самый близкий человек. - Хосок… Он прервал её поцелуем. Слова всегда давались ему легко, но не в этот раз. Чувства не были его сильной стороной, но эта девушка сумела пробить брешь в его броне, пусть и не специально, а однажды встретившись ему на пути по чистой случайности. И да, пусть временами он думал о том, что страсть не вечна, что чего-то ему не хватает, что хочется чего-то ещё, в Хане он нашёл верную спутницу и друга. Она подарила ему чудеснейшую дочку, а скоро подарит и ещё одного ребёнка. До свадьбы Хосок с ужасом думал о семейной жизни, гнал от себя всё, что с нею могло быть связано, даже упоминание брака бросало его в дрожь. И каким же всё оказалось на деле? Другим: тёплым, домашним, уютным и притягательным.