ПолиАморалы

      Вторая чашка кофе шла медленнее первой, да и обстановка располагала к неторопливости. Оба в тёмных брючных костюмах, Джинни и Хоуп по-тарантиновски, как герои «Криминального чтива», сидели за столиком друг напротив друга. Только разговор шёл активно и несмолкаемо. - … это какое-то новое заведение? Я его не помню. - Да, ему года полтора. Я заскакиваю иногда сюда в обед или заказываю доставку в офис. Тут отличный кофе, как ты и просила. - Да, я оценила, - подняла девушка американо и подтверждающе отпила с прищуром наслаждения, - а что «Пятница»? Туда не ходишь? - Очень редко, только если повод. Собираться теперь не с кем. Там молодёжь отдыхает. - Молодёжь! – хмыкнула Джинни и откинулась на спинку полосатого диванчика. – Нашёлся старик! - А что? У меня племянница уже невеста на выданье, год-другой и стану через неё каким-то там двоюродным дедом. Или как правильно будет назвать родство? – Хоуп посмотрел на морщившийся носик Джинни. – Ужас, да? - Не то слово! Сколько же ей? - Восемнадцать. - Да ты что, в восемнадцать давно никто замуж не выходит, лет десять дедовства не жди. - Что ты! У неё в прошлом году даже были какие-то школьные отношения с одноклассником и далекоидущими планами, но потом она влюбилась в его старшего брата – такая драма была! Но сейчас, перейдя в выпускной класс, она немного образумилась, так что, может ты и права. - Надеюсь, что она не наделает ошибок и сначала устроит свою жизнь. - Что ты подразумеваешь под ошибками? Залёты, любовь? - Лучше назвать это конкретнее - «ошибками молодости». Ранние браки, дети, попытка построить семью, когда не созрел и не готов. - Для этого не существует подходящего возраста и времени, каждый может встретить свою судьбу когда угодно. - Встретить – это одно, можно ведь и не бросаться в омут с головой, нет? - Как же не бросаться? – театрально возмутился Хосок. – В этом же смысл жизни, обязательно отваживаться на какие-то выкрутасы! - Ты придерживаешься такой точки зрения, потому что сам в это вляпался. - Во что? – непонимающе свёл он брови. - В ранний брак. - Да вот не надо, мне было почти тридцать! - Джей-Хоуп, - посмотрела на него пристально Джинни, поставив локти на столик, переплетя пальцы и положив на них подбородок. – Мне сейчас ровно столько, сколько тебе было, когда ты женился. Говорю тебе – это рано! - Если тридцать рано – эдак можно помереть одиноким. - Не утрируй, возрастные рамки расширились, люди живут дольше, дольше молоды. После сорока лишь начинают приходить к какой-то стабильности, находят себя, определяются, и ничего плохого в этом нет. Это лучше «ошибок молодости». - Я не согласен называть свою женитьбу ошибкой, потому что тогда ошибка и всё последовавшее за ней? Девять лет жизни? Дети? Мои дочь и сын не ошибка, Джинни. Даже если я не был к ним готов, я рад, что они есть. У меня замечательная семья, и неважно, что я там думал на тот момент. Тяжело в учении, легко в бою. Если не рискнуть взяться за что-то и начать, так вечно будешь думать, что не готов.       Она замолчала, научившись за годы самостоятельной жизни не спорить до упора. И не говорить о вещах, в которых у неё нет опыта, не морализаторствовать, не поучать, не лезть с советами, как доморощенный психолог. Слишком мутило Джинни от таких персон, чтобы самой превращаться в их подобие. А, может, в ней от них изначально что-то было, потому её особенно и отвращали эти задатки? - Знаешь, - она улыбнулась, - я тебя долго тогда считала предателем чайлдфришных идеалов. Казалось странным, что человек что-то отрицает и презирает, а потом становится к этому причастен и всё как и должно быть, и он уже придерживается других взглядов. - В этом плохая сторона людей, - признал Хосок, относя и себя к таким людям, - они ругают, хулят и критикуют тем больше, чем меньше знают. А о чём вообще не имеют представления – ненавидят со всей силой. - Но иногда же кажется, что ты очень хорошо понимаешь, разбираешься. Как отличить это чувство от настоящего знания? - Без понятия. Мне думается, что чужая душа – потёмки, как там индейцы говорят? «Не суди человека, пока не пройдёшь три дня в его мокасинах»? Поэтому судить кого-то – глупо, а о чём-то… вот я не шарю в математике, поэтому никогда не стану о ней спорить с математиками. И экономистами, - подмигнул он подруге. – Как может казаться, что что-то знаешь? - По-разному. Ты говоришь о точных науках – с ними-то всё ясно. А гуманитарные? Там постоянно альтернативные теории и конспирология. На каждом шагу! - Правильно, потому что гуманитарные от “human” – человек, это все не предметные науки, а о текучей жизни, о переменчивых нас. А я уже сказал, что чужая душа – потёмки, там всегда тёмный лес. Если только это не очень близкий человек. - Да ладно, и самые близкие бывают загадкой, могут открыться с непредсказуемых сторон. - Только если это условно близкие. Вот, например, мой отец. Да, я его кровный сын, но мы всю жизнь говорим на разных языках, духовно мы два чужака из враждующих кланов. Конечно же, никакого взаимопонимания нет, когда разные приоритеты и ценности. Хотя, благодаря Хане, оно вроде как периодически возникает. По крайней мере, скандалить мы стали меньше.        Джинни никогда не любила Хану. Та ей не нравилась за бесхарактерность, но особенно перестала нравиться после хвалебных замечаний Юнги в своё время. Джинни узнала себе цену – у неё были поклонники, ухажёры, она ни от кого не зависела, обеспечивала себя, многого добилась, защитила научную степень и осталась преподавать в Колумбийском. Для неё именно достижения или какое-то изначальное превосходство – красота, сообразительность – служили поводом для счастья во всём остальном, в том числе в любви. И для неё было дико, что какая-то серая мышь без амбиций и способностей однажды благодаря непонятной удаче ухватила одного из самых красивых, харизматичных и роскошных мужчин, каких когда-либо знала Джинни. Поэтому она не удержалась от ехидного замечания: - Хана делает успехи на дипломатическом поприще? - Она замечательная, - корректно улыбнулся Хоуп, не желая обсуждать жену за её спиной. Но это раздражило Джинни ещё больше. Замечательная! Да что она сделала-то кроме того, что произвела на свет, по заказу, как конвейер, двух детей? Дети – это не она! Это не составляющая её личности! Что она сама по себе представляет? Пустоголовую домохозяйку, умеющую ко времени подавать на стол и гладить рубашки? Так и собаку можно надрессировать тапочки подавать – никакой разницы! - Она тебя не достойна… - сказала Джинни, считая себя по-дружески обязанной открыть Хосоку глаза на ту, с кем он живёт. Неужели он не видит, как та скучна и ограничена? Да, Джинни сама её года три уже не видела, но отлично помнит её манеру общения, так что не видела бы больше никогда! - Не надо так говорить, Джинни, - прервал её Хоуп и, не дав ничего добавить, перевёл разговор на работу, бизнес, разницу делового поведения в Штатах и здесь, в Корее. Обсуждая условия жизни и комфорта, от трафика на дорогах до корпоративных традиций, они не заметили, как пролетел ещё час, и вырвал их из диалога звонок телефона Хоупа. Он увидел на экране имя супруги. – Да, милая? - Мы дома. Ужин начинать готовить? Или подождать?       Хосок посмотрел на наручные часы, поддёрнув плечом, чтобы рукав сполз с циферблата. Он ещё не решил, как поступить с Джинни, отвезти её в аэропорт теперь или ещё куда-то? Бросить вот так одну неудобно. - Ты готовь и, если меня ещё не будет, садитесь есть, ладно? - Хорошо, так ты… скоро?        Что-то потянуло его под рёбрами. Он как будто бы сердится? Но на что? Это же нормальный вопрос. Однако, не зная на него ответа, Хоуп попытался не растеряться и не врать: - Не очень. Мне до Инчхона нужно будет прокатиться. - Ты же не улетаешь никуда?! – взволновалась Хана. - Я бы предупредил, - загоняя внутрь себя эту горделивую, неуместную сердитость, он пытался не реагировать на то, что Хана считает для него возможным такой безответственный и внезапный поступок, и на то, что он как будто бы не имел права улететь вот так по делам, если бы они того потребовали! Ему не раз приходилось буквально за пару часов собираться и срываться куда-то, но он всегда предупреждал жену, не оставляя её в шатком неведении. – Я ещё позвоню, если задержусь. Пока! - Пока!       Хосок положил телефон рядом с пустой чашкой, но не отводил от него взгляда, будто оттуда вопрошающе смотрела Хана, требуя сказать – когда же он точно будет? Джинни исподволь поглядывала на него, замечая то, чего сам он не замечал – как натянуто и неестественно поговорил он с женой при посторонних. Как будто бы стесняется чувств или не умеет их выражать. Но Джинни знала, что Хоуп не из застенчивых, и не из тех, кто не сможет проявить себя как можно лучше. Так в чём же было дело? В том, что чувств нет? Он же сидел и гадал, надо ли было, всё-таки, назвать имя Джинни? В нём-то и была вся загвоздка. И почему не сказал Хане «целую»? Потому что знал взаимную неприязнь подруги к той, и не хотел ловить насмешки, презрение, скепсис. Но разве есть ему дело до мнения со стороны, когда речь о его семье? К столику подошла официантка. Забрала пустые чашки на поднос: - Ещё что-то? - Ты уже торопишься? – спросила друга Джинни. Тот неопределённо повёл плечами: - А что у тебя с рейсом?        Девушка открыла сайт и опять быстро нашла последние новости. Но они не изменились. - Всё ещё до ночи… - Давайте теперь чаю, - попросил Хоуп у официантки, - зелёного. Ты будешь? - Я бы уже перекусила, - открыла Джинни меню.        Они сделали заказ и отпустили официантку. - Так… - «На чём мы остановились?» - хотел спросить Хосок, но нашёлся, как продолжить разговор вне зависимости от того, о чём шла речь прежде: - А что ты так мало побыла с родными? Улетаешь сразу после похорон. - Я же прилетала на новогодние каникулы. Провела дома неделю. И вот, спустя десять дней, папа написал, что бабушка умерла. Я едва выбила себе три выходных, так что хватило прилететь и провести тут сутки. И хорошо, что день оставила в запасе. С этими погодными сюрпризами не знаешь, чем всё обернётся. - Плотный график в университете? - Достаточно. - Или кто-нибудь ждёт, и ты к кому-то спешишь? – подёргал бровями Хоуп. - Что? – Джинни засмеялась: - Ты о чём? О бойфренде? - Ну да, разве у тебя нет личной жизни? - Сейчас – нет. Рассталась где-то месяц назад. - Что так? - Да как тебе сказать… некогда мне. И интересы не всегда совпадали. - А слово «компромисс» нам неизвестно? – пошутил Хосок. - Возможно я бескомпромиссный человек. Я уже не способна идти на уступки, мне кажется, что если что-то не так, то это не моё, и не надо тратить время. - Идеальных совпадений не бывает, Джинни, это сказки. - И пусть. Лучше буду верить в сказку, чем смиряться с серой действительностью. Нет ничего жуткого и угнетающего в жизни без пары. Готовлюсь к лекциям в тишине, иду гулять с подругами и друзьями когда хочу, ни перед кем не отчитываюсь. Вот, Хана позвонила – и тебе нормально, а у меня бы уже дым из ушей пошёл, я это ещё со времён жизни с родителями терпеть не могу. Ощущение контроля, брр, - поёжилась она.       «И я его терпеть не могу, - подумал Хосок, - со времён отца, пытавшегося регламентировать всю мою жизнь. Но всё зависит от того, как назвать. Если произносить «отчитываться» и «ставить в известность», то любого своротит, но «заботиться», «избавлять от волнения» и «делиться» - совсем другое». - Разве тебе не было приятно, когда звонил Шуга, беспокоясь или ревнуя? - Давай не будем о тех временах, - отмахнулась Джинни, принимая тарелку, - это тешило самолюбие – да. Но часто мы путаем приятное с полезным. Ревность приятна, доверие полезно. - Но доверие тоже приятно. - Не так, как ревность. Доверие легко спутать с равнодушием, кажется, что на нас кому-то всё равно. Да и ревность в любом случае бесполезна. - Нет, не думаю, - покачал головой Хосок, заказавший себе за компанию фруктовый салат. - А ты разве ревнивый? – недоверчиво хмыкнула Джинни. - Ещё какой! Только это всё внутри меня бурлит, ты же знаешь, я привык держать эмоции в узде, двойная жизнь за спиной папы приучила носить маску. - Я бы посмотрела на ревнивого Чон Хосока! - Не стоит, в гневе я принеприятнейший тип. Так что, к счастью, Хана не даёт повода. - К счастью? Почему мне кажется, что ты был бы и не против? Ты же иногда любишь спустить пар. Даже за меня в университете морду бил.       Хоуп посмотрел ей в глаза, но долго этого взгляда, вызывающего, темноглазого, красноречивого, не выдержал, опустил свой к тарелке. - Да, энергии у меня порой хоть отбавляй. Спортзал спасает. - Спортзал? А как же секс?        Джинни привыкла обсуждать всё, что связано с этим словом, прямо, без стеснения, неприкрыто. Так, как в Корее до сих пор не очень-то обсуждалось. Хосок и с товарищами говорил о сексе только до свадьбы; вступившие в брак, мужчины считали невозможным выкладывать подробности такого личного и интимного, как постельная жизнь с супругами. Разве что Рэпмон в своё время, когда родился Шинсок, ныл всем и жаловался, что секса не было несколько месяцев. Но и то никто никогда среди них не обсуждал, как, куда, сколько раз и при каких обстоятельствах. Самое поганое, конечно, было то, что и со своей женой, с Ханой, Хоуп не мог ничего откровенно обсудить – так она смущалась и запиналась. Будучи помоложе, в начале брака, он ещё бросал фразы с предложениями или просьбами орального секса, но та краснела и её как приливом смывало в другую комнату. Постепенно она стала немного раскованнее, но к тому времени они уравновесили друг друга. Хана спокойнее воспринимала пикантные слова, а он труднее о них говорил, не всегда зная, стоит ли и не ляпнет ли лишнего. У людей невольно вырабатываются рефлексы, и если перед Хосоком долго вырастала живая изгородь из непорочности, неосведомлённости и наивности Ханы, то он постепенно опутывался ею, врастал в неё и переставал себя вести возле жены «неподобающе». И ему самому уже делалось неудобно осквернять чистоту и возвышенность пристойного воспитания Ханы. Раскованных шлюх он за свои холостые годы навидался, к чему же ломать об колено такие редкие в нынешний век приличия? Они дарили ему дополнительное спокойствие, стояли верной защитой на страже морали жены. Умом он понимал, что это хорошо, поэтому плакаться, как Рэпмон, что иногда доходит до месяца без секса было ни к чему, кто виноват-то в этом? Сам, его апатия, умиротворённость, улегшиеся с возрастом страсти. «Или всё-таки мой паругонъян на организм действует?». Вспомнилась давняя, язвительная шуточка Джинни в сторону Ханы: «Скажи, ты её выбрал, потому что вегетарианец, а она – ни рыба ни мясо?». - И секс тоже, - скованно кивнул Хоуп. Джинни почувствовала в этом какую-то недоговорённость. То ли она отвыкла от запретности некоторых тем, то ли что-то с этим делом у её друга было не так. - У вас… в порядке всё с этим? – запросто задала она вопрос. - Джинни, нельзя быть такой любопытной, - пытаясь отшутиться, посмотрел он опять на наручные часы. Девушка восприняла это как намёк. - Ладно, не могу тебя больше задерживать, пора бы мне в аэропорт. Там подожду перемены погоды. - Да ты не задерживаешь, - заверил Хосок и, противореча этому, поднял руку, призывая официантку. Он попросил счёт. – Когда теперь ещё прилетишь? - Не раньше лета. А ты? Давно в Нью-Йорке не был? - Давненько.       Джинни смотрела, как он достаёт фирменный кожаный бумажник из внутреннего кармана пиджака, элегантно, длинными пальцами прикладывает кредитку к терминалу оплаты. На безымянном бликует кольцо белого золота. Ей всегда нравились эти руки, пробуждающие эротические фантазии. По опыту общения с подругами и по себе, Джинни знала, что фетиш на длинные мужские пальцы у многих девчонок. «Одухотворённые пальчики», как говорилось в какой-то американской комедии, могли добраться до невероятных глубин… женской души. Хоуп сделал последний глоток чая и поднялся, развернувшись к стоячей вешалке, на которую они водрузили свои зимние куртки. Джинни позволила одеть себя, от чего отвыкла в Штатах. Там это было что-то вроде сексизма. И дверь перед дамами открывать давно не пытаются. Хосок открыл перед ней дверь, подал руку, чтобы она не поскользнулась на влажной от плавящегося снега ступеньке.       Прилетая к родителям и брату, Джинни за шесть лет напрочь забыла, какие они, эти деспотичные, патриархальные восточные мужчины. Эти невыносимые сексисты. А вон оно что, оказывается. Действительно. Ведь и Юнги всегда выполнял эти незначительные, мелкие движения, принимаемые ею как само собой. Но этого «само собой» в нью-йоркской среде почти не встречалось. От сверстников, с кем она заводила отношения – так точно. И в кафе за девушек как «само собой» никто не платил. Впрочем, Хоуп это делает как друг, относясь к ней, как к младшей сестрёнке. В Джинни подняла голову давняя ярость. Неужели до сих пор она для него маленькая девочка? Но это же смешно! Ярость усугублялась осознанием того, что, отвезя её в Инчхон, Хосок вернётся к Хане, к той неприметной, бесячей особе, которая и мизинца своего мужа не стоила! И почему только всё так обернулось?        Маленькая стоянка была со двора. Освещенная одним фонарём, она хранила тёмно-зелёный мерседес в затемнённом углу. Хоуп открыл перед Джинни дверцу машины, вколачивая всё глубже осиновый кол женской зависти и сожаления. Да, её карьера шла вверх, она была успешным и востребованным экономистом, совмещающим преподавательскую деятельность с аналитической в одном исследовательском институте. Но в личной жизни была полная труба. После Юнги она ни разу не ощутила и половины тех чувств, не то что любви – влюблённости! Страсть – да, та бывала, иногда неуместная и совсем короткая. Самые продолжительные отношения за эти шесть лет у неё продлились десять месяцев. Они даже половину срока прожили вместе, но это ничего не дало. Любовь не возникла, никакой духовной близости и понимания не родилось, с каждым днём партнёр только всё больше мешался под ногами, раздражал, открывал свои негативные стороны, и они разъехались. С последним, импозантным коллегой, старше лет на десять, она провела четыре месяца, пока он не заговорил о свадьбе. Это испугало Джинни. И неосознанной ассоциацией с Юнги, после которого брачная тема превратилась в камень преткновения и триггер, и резким открытием, что она не испытывает любви. Потому что этот сверхэрудированный мистер будто вечно конкурировал с ней в знаниях, пытался задавить интеллектом, поправлял её, при этом жутко напрягаясь от замечаний в свою сторону. И у него было скверное, какое-то в худшем смысле американское чувство юмора. И хотя начиналось всё отлично, с очарования и восхищения – красивый костюм, всегда уложенные волосы и голливудская улыбка, им пришлось разойтись. Чего он хотел добиться свадьбой? Джинни казалось, что убрать её со своей дороги, посадить дома и превратить в не имеющую права голоса домохозяйку, а ещё поставить галочку очередного достижения, положенного после сорока.        До этого она чуть не «замутила» с парнем помладше, но тот – вовремя выяснилось – оказался её студентом, так что с юношами приходилось быть осторожнее, чтобы не погубить свою репутацию и всё, чего она достигла. И всё-таки Джинни имела слабость к роскошным и холёным мужчинам, как Хосок. Но только в нём, плюс к люксовому внешнему виду, была молодецкая внутренняя лёгкость, непритязательность. Он никогда не страдал заносчивостью, не вёл себя надменно. С Хоупом было просто. Тоска по далёкой юности больно укусила Джинни. А что, если упустить его – было главной ошибкой её молодости? Она же так была влюблена в него, хитростью выманила первый поцелуй! Но сдалась, не попыталась отвратить его от брака с Ханой, и сама согласилась встречаться с Юнги. Да, те отношения почти до самого конца были счастливыми и казались именно тем, что ей нужно. Но зная итог, не напрасно ли всё было? Нет, вслед за Хоупом, не хотелось называть ошибкой три года своей жизни.        Он сидел за рулём, заведя машину. Такой лощёный, красивый, дорого пахнущий. Давний хороший друг – как же тепло рядом с тем, с кем можно вот так поболтать, не стесняясь, понимая, смеясь. Общее прошлое связывает прочно, и сейчас, вспоминая тот самый свой первый поцелуй, исполненный в красном Феррари, Джинни улыбнулась, за этой улыбкой пряча возбуждение от воспоминания. Теперь, давно не девственница, она бы зажгла с Хосоком до конца. - Что? – заметил он её улыбку. - Да так, навеяло… - не захотела сначала откровенничать она, а потом решила – какого чёрта? Улетает же через несколько часов и стесняться тут нечего: - Помнишь, как учил меня целоваться?        Хоуп несколько смутился, кивая: - Помню. - Так давно это было, даже не верится! - Да, ты тогда ещё собиралась встречаться с Шугой… - Нет, - хохотнув, помотала она головой. - Что – нет? - Я наврала тебе, чтобы ты меня поцеловал. Мне нравился ты, а с Юнги я стала встречаться, потому что ты заделался занятым и обрученным.       Перед Хосоком будто что-то тяжёлое грохнулось, обдав ударной волной. Он поморгал. - Я? Но мы же… мне казалось, что мы ещё прикалывались на эту тему, что я у тебя уже пройденный этап, и любила ты меня лет в шестнадцать… - А какая юная девушка вот так в лицо скажет, что безответно влюблена? Это сейчас я матёрая. - Так… я тогда тебе нравился? - Да ты мне постоянно нравишься, - несерьёзно бросила она, и в ту же минуту осознала, что это правда. Она же только что думала о том, как хотела бы завершить тот давний поцелуй чем-то более взрослым. Хоуп замер, по-воровски взглянув ей в глаза. Всё существо его напряглось, словно что-то глубоко внутри испугалось. Или стало рваться наружу? Но этому чему-то нельзя было давать выхода. Однако флиртующий, игривый взор Джинни буквально тащил запретное на поверхность. Как давно он не видел такого соблазнительного блеска в глазах, нацеленного на себя!        Ещё не пристёгивавшаяся, девушка неудержимо приподнялась с места и, дотянувшись над коробкой передач, сама впилась в губы Хосока. Он вздрогнул, как от укола, подался чуть назад, но Джинни последовала за ним, и всё равно совершила поцелуй, как преступление. Губы Хоупа были растерянно-обездвиженными, он поднял руку, чтобы отвести от себя Джинни, взял её за плечо, но и она взяла его, прижавшись крепче. Сопротивляться было невыносимо, его била дрожь и кровь хлынула ниже пояса. В голове заухало. - Джинни, Джинни! – кое-как отстранив её, тяжело дыша, Хосок натягивал на себя ощущение скверности, чтобы заглушить похоть и осадить эрекцию. – Я женат, ты же знаешь, что ты делаешь?        Она не села на своё место до конца, продолжая нависать где-то рядом, достижимая, почти касающаяся. У неё несколько недель не было мужчины и, когда вернётся в Штаты, тоже будет не до этого, и вряд ли быстро сыщется кто-то подходящий, спать лишь бы с кем-нибудь ради удовлетворения Джинни отказывалась. Поэтому шанс переспать с Хоупом, утолив желание, был крайне заманчивым. - И что, что ты женат? – хладнокровно сказала она. – Я вот как-то состояла в полиаморных отношениях, где каждый спит, с кем хочет. - Это же бред несусветный, - нахмурился Хосок. - Почему? Все мужчины изменяют, а так хотя бы честно! - Не все мужчины изменяют, - заступился за свой пол он. - Да ладно? - Твой брат! – стукнули козыри по столу. Джинни нечем было крыть: - Ну, разве что он и наш папа, но это скорее генетический сбой. - Шуга тоже из таких… - Ой не надо! – села на место Джинни, отброшенная упоминанием бывшего. Она до сих пор думала, что Юнги закрутил с Хвасой ещё при ней, поэтому так легко от неё и отказался, стыдливо сбежав и не попытавшись разобраться. – Он вертелся со своей проституткой у меня за спиной. - Не придумывай, он бы так никогда не поступил. - Вы с Намджуном заступаетесь за него из мужской солидарности. - Нет, просто мы, как друзья, его отлично знаем.        Джинни не хотелось ковыряться в прошлом и том разладе, оживлять ту горечь, что охватила её при отбытии в Америку. Полгода она прожила там, как сомнамбула, не находя себя, объяснений расставанию и причинам конца. Где было его начало? И это неразвеянное подозрение точило древо самоуверенности, как термит. Ей могли изменять даже в самых лучших отношениях, что у неё были! Не слишком ли жирно Хана живёт, что у неё всё в шоколаде и ей Хоуп хранит верность? Неужели хранит? - И ты никогда не изменял жене? – полюбопытствовала Джинни. - Нет, конечно, - покашливая, будто поперхнулся, поправил отвороты пиджака мужчина, - за кого ты меня принимаешь? - За красивого, интересного, умного парня, загнанного домом и работой. У тебя нет света в глазах, как раньше, азарта. - А какой азарт нужен? – пренебрежительно, немного зло хмыкнул он. – Азарт блядства? Да, такового нет. - Что сразу блядство? Знаешь, я вот с возрастом поняла, что если ты не знаешь, чем занимается твоя вторая половина, то не всё ли равно? Но лучше, конечно, открыто брать то, чего хочется и чего не хватает. - И чего мне, по-твоему, не хватает? – посмотрел он в её горящие глаза. - Тебе? Не знаю. Но знаю, чего хочу сама. Тебя. - Джинни, я женат, - как мантру повторил он, будто это заклинание должно было уничтожить демона Мару. Но то, как сказала и что сказала девушка, свело результаты его попыток унять эрекцию к нулю. Сколько лет он не слышал таких признаний? Томных, напористых, призывных. «Хочу тебя!» - как сладко это слышать! Но как больно на это реагировать, зная, что не имеешь права. - Да что с того-то? Я не собираюсь тебя из семьи уводить, я улетаю через несколько часов! - Тем более, - бессмысленно сказал Хосок, будто продолжительный греховный роман как-то оправдал бы порыв. - Хоуп, - она опять приблизилась, приникая к нему в полутьме салона. От неё тянуло новизной, опасностью, неизведанным. Он прикрыл глаза, поджав губы, как приготовившийся к пытке. – Ты мой незакрытый гештальт. Может, потому у меня и не ладится личная жизнь, что однажды я, вместо того чтобы прямо разобраться и признаться тебе своевременно, опустила руки?        Скользнув под пиджак, она положила ладонь ему на грудь, через тонкую чёрную рубашку. Он накрыл её своей рукой, чтобы та не двинулась. - Джинни, пожалуйста… - Будь это любая другая, он бы вышвырнул её из машины, оттолкнул, но с Джинни он не мог так поступить, он привык заботиться о ней, как о младшей сестре, переживать, баловать, помогать. Но как он мог помочь ей сейчас с тем, что она просила? Это невозможно! Она коснулась губами его подбородка, потом спустилась по шее. – Пожалуйста… - едва не плача, взмолился он. От поцелуев в шею проскакал табун мурашек. Голова переставала соображать, штаны становились тесными. Рука тянулась опуститься и расстегнуть ширинку, чтобы дать себе места. - Я хочу тебя, Хоуп, правда, очень хочу, - прошептала Джинни, вернувшись к его губам и опять в них впившись. Он больше не мог держаться и ответил на это. Отпустил ладонь девушки и обхватил её за плечи. Признания сладким нектаром разливались по нему, будоражили, встряхивали. Перехватив инициативу поцелуя, он запустил пальцы в волосы Джинни, другая рука забралась под её пиджак и водолазку, легла на тонкую поясницу. Перекинув ногу и перебравшись через рычаг, она оседлала Хосока на водительском месте, но он опять взбунтовался и воспротивился: - Нет, нет, Джинни, хватит, садись на место, давай, нам нужно в Инчхон! - Я не опаздываю, неизвестно, когда будет рейс, - не желая слушать его возражения, она продолжала целовать его во все открытые одеждой места. Спустила руку к пряжке ремня. Хосок ухватил её за запястье. - Не надо. - Ты же тоже меня хочешь, - бархатисто шепнула она ему, смотря в глаза. Качнулась вперёд и назад на его бёдрах. - Джинни… - отвёл он лицо, чтобы не видеть эти вожделение и страсть, сводящие с ума. Он искал объяснения, доводы, отговорки, любую зацепку почему «нет», раз женатость для Джинни ничего не значила. Или женатость именно на Хане? – У меня всё равно нет презервативов, так что… - У меня есть, - отбила удар девушка. Она продолжала заводить его, тронула ухо языком, стала расстёгивать рубашку. - Всё равно… всё равно! – отдёрнул он её от себя и встряхнул, гневно, почти ненавидя. – Я терпеть не могу быть снизу! – уж самому на неё не забираться у него силы найдутся. Найдутся же? - Слезай.        Джинни на миг отрезвилась. Ожесточение в Хосоке охладило, но, присматриваясь к нему, она увидела страх и крик о помощи. Нет, она уже сдалась девять лет назад, ей надоели эти вечные бессмысленные правила: «потому что ты сестра друга», «потому что ты ещё девственница», «потому что я не собираюсь жениться», а теперь «потому что я уже женат». К чёрту! Джинни отпрянула и, сняв куртку под напряжённым взглядом Хосока, перелезла на заднее сидение, продолжая там раздеваться. Он слышал шуршание одежды и догадывался, что происходит, но боялся повернуться или бросить взгляд в зеркало заднего вида. Однако последнее произошло как-то само собой. Глаза Джинни испытующе встретились с его. - Иди сюда.       Вцепившись в руль, так что побелели пальцы, Хоуп уставился в стену какого-то здания напротив. Его кружило, стягивало и рвало на части. Он думал о Хане и не хотел о ней думать. Он должен был ехать домой, но не хотел туда ехать. Он должен был хотеть Хану, но не хотел её. Он хотел Джинни. - Иди же, - повторил манящий голос позади. Чёрный кружевной бюстгальтер вылетел вперёд и упал на панель у лобового стекла. Плавно стал по ней скатываться. Хосок автоматически поймал его, чтобы не упал под ноги и, прежде чем отложить или вернуть назад, перебрал тонкую полупрозрачную ткань в руке. Сексуальное, подчёркивающее грудь, вкусно пахнущее кружево с жаждущего, зовущего женского тела. Хоуп откинул его и вылетел из-за руля. Джинни чуть не вскрикнула. Он вытащит её голую на снег и скажет, чтобы проваливала?        Куртка Хоупа прилетела снаружи на водительское сиденье. Передняя дверца захлопнулась и отворилась задняя, возле Джинни. Срывая пиджак, мужчина забрался к ней, оставшейся в одних трусиках и, запустив порыв холодного воздуха, закрыл за собой. Джинни не успела обменяться с ним продолжительный взглядом – он поцеловал её. Оставшись без пиджака, он продолжил начатое девушкой – расстегнул свою рубашку до конца, выпростав её из-под ремня, снял и откинул в темноту салона, куда через тонированные стёкла почти не попадал свет. - Где презервативы? – резко, в форме приказа спросил Хоуп. Джинни указала на свою сумочку: - В среднем кармане.       Но он не полез сам, дал сумку ей и ждал, когда она вытянет и передаст презерватив ему. Потом обрушился на неё сверху, целуя и лаская, слушая порочные стоны, вскрики, умоляющее «да! да!». Хосок чуть не порвал на ней трусики, желая забраться под них. Белый силуэт её нагого тела на заднем кожаном сиденье лишал остатков невозмутимости и мыслей. Разве что не трясущимися руками зачехлив член – Хоуп едва вспомнил, как это делается, ведь в браке предохранялся почти всегда прерванным актом – он плавно вошёл во влажное, тугое нутро, и с величайшим трудом удержался от моментального оргазма. Не хотелось кончить за минуту, что подумает Джинни? Что такой гештальт лучше было забыть, чем закрыть.        Машина качалась от его жадных, неистовых движений. Он словно уничтожал себя в этой самоотдаче, пытаясь забрать всё, чего тайно или не очень хотелось все эти годы, и при этом не хотелось выходить из этого дурного, помешанного, озабоченного состояния, чтобы не начать вновь думать и осознавать, что же наделал. Хоуп вколачивался в Джинни, закусывая её губы, облизывая упругую высокую грудь, закидывая её ноги на свои плечи, чтобы войти ещё глубже. Она кричала и взвизгивала, принимая долгожданные ласки. Ей нравилась прорывающаяся время от времени грубость, животная жестокость, с которой Хосок удовлетворял её и себя. По нему покатился пот, и она слизывала эти капли усердия с его шеи и груди, наслаждаясь солоноватым вкусом победы.       Он кончил и рухнул на неё, придавив тяжестью жилистого, гибкого торса. Джинни обняла его, мокрого и гладкого, слыша над ухом дыхание, щекочущее горячим воздухом. Они молчали. Получив то, чего хотели, они не знали, что сказать и нужно ли это? Приходя в себя, помимо удовлетворённости, Джинни ощущала торжество: сбылось желание юности! Её давняя мечта, принц её подростковых грёз – Чон Хосок, был с ней, был в ней, целовал её, обнимал и хотел её, больше не принимая за малышку. А ещё она потрахалась с мужем Ханы, той самой, которую так нахваливал Юнги. Что ж, если тот считал её чем-то превосходящей свою девушку, то теперь самолюбие можно считать восстановленным.       Хоупу не хотелось приходить в себя. Блаженство от испытанного не шло ни в какое сравнение с тем, что было у него в постели с женой: однообразное, механическое, всё более краткое, а ведь когда-то Хосок, посещая бордели, с друзьями соревновался в продолжительности, так что девушки при виде их специально поднимали ценник за час, чтобы те их не заезживали до изнеможения. Была же дурь в голове! Как только блаженство начало отступать, Хоуп ощутил мерзость. Свою собственную. Он был поганым и мерзким, отвратительным самцом, не способным удержать в штанах член. Зачем он это сделал? Зачем поддался? Чего проще было отвезти Джинни – и дело с концом! Отвлекаясь от ощущений, он жалел о содеянном, но прислушиваясь к ним – хотел повторения. Казалось, только это заглушит боль в груди. Он будет заниматься любовью, пока не умрёт, не приходя в себя, потому что жизни после измены для себя не видел. Порядочной, спокойной семейной жизни. Даже думать не хотелось о том, как быть дальше и что делать. Хосок снова поцеловал Джинни, прижал её к себе, забрался пальцами между её ног. Всё было так, как она и предполагала, женская интуиция не подвела – его пальцы были созданы, чтобы дарить удовольствие. Он весь, полностью был для удовольствия, радости и праздника, и Джинни хотелось подарить ему в ответ столько же тепла и наслаждения, сколько получила от него.        Они снова занимались любовью. Иногда их заставляли замирать приезжающие или отъезжающие автомобили, но в целом они ни на что не обращали внимания. Поёживающаяся от остаточных судорог после оргазма, Джинни прижалась к груди Хосока. Он поглаживал её плечо. В последний момент, когда он изливался во второй презерватив, проезжающие фары бросили луч им в салон, и он чётко увидел у лобка Джинни татуировку «sugar», и сразу понял, что ещё раз переспать с ней не сможет. Что-то дикое, неправильное и безобразное было в их связи. Хотя физически это было так прекрасно, что ничего лучше он и припомнить не мог. У него зазвонил телефон и, найдя пиджак и вытащив тот из него, Хоуп застыл, читая имя жены. Джинни тоже его увидела. Он смотрел, как загипнотизированный, на два слога, относящиеся к какой-то другой Вселенной, и медленно доходило, что как раз он сейчас выбился из своего измерения, заблудился. Никакого представления о том, что ей сказать, не было. Хосок подождал, когда телефон перестанет звонить, потом убрал его обратно. - Нужно… ехать, наверное, - тихо произнесла Джинни. Она не сказала «мне» или «тебе». Им обоим нужно было выбираться из этого запретного кокона. Хосоку принесло облегчение, что девушка не заговорила о них, о том, что будет дальше, что они должны придумать какое-то «дальше». У них опять расходились пути, у каждого была своя жизнь на разных материках и языках. - Да, надо, - согласился Хоуп и, находя по частям свой гардероб, принялся одеваться. - Подашь лифчик? - Конечно, - дотянулся он до переднего сидения и дал Джинни составляющую комплекта её белья. Хана не умела носить кружево, не придавала этому значения. Либо предпочитала хлопок и что-то очень удобное, либо же лифчики и трусики у неё перепутывались и были разного цвета. В этом не было ничего страшного, но эстетика Хоупа молчаливо бунтовала. Это же так красиво, чёрт возьми, когда девушка в цельном комплекте, как в доспехах для сексуальной войны, сразу чувствуешь – она хочет нравиться, хочет, чтобы ею любовались. Просто хочет.       В рубашке, он вышел на улицу, там застегнулся и заправился, накинул пиджак. Подождал Джинни, чтобы опять галантно открыть перед ней дверцу. Потом сел за руль. Какое-то время они не разговаривали. Первой разрядила обстановку Джинни: - Знаешь, всё примерно так, как я и представляла.        Хоупу было радостно втянуться в разговор, потому что по голове будто били молотом раскаяния и отчаяния. Его самобичевание набирало обороты. - Как именно? - Невероятно. Огненно. Я знала, что ты такой… горячий.       Хосок мученически улыбнулся: - Да? - Да.        Джинни проверила сайт аэропорта, где не появилось новой информации, почитала вслух о погоде и прогнозах на Нью-Йорк. У Хосока опять затрезвонил мобильный. Хана! Нельзя не поднимать ей снова, она же разволнуется, начнёт звонить Намджуну, чтобы спросить, куда друг подевался после похорон и не с ним ли, а тот, дурак, ляпнет, что Хоуп его сестру повёз… - Алло? – поднял он жене. - Привет, ты ещё далеко? - Я только еду в Инчхон, через час примерно буду. - Вот как… - А что такое? - Ничего, просто переживала. И да, Нана сказала, что хочет завтра на завтрак шоколадные хлопья, а у нас только обычные остались, ты заедешь по пути куда-нибудь за ними? - Конечно. - Ну, тогда ждём. - Да, целую! – выдал всё-таки Хоуп, сам не зная зачем. Чтобы теперь показать Джинни, что между ними точно ничего больше не будет? Так она и не просит. Или это было чувство вины перед Ханой, и вину хотелось как-то загладить? Он всё ещё был в каком-то небытие и продолжал не понимать, как вести себя с женой. Ничего не сказать? Предательство. Сказать? Это разобьёт ей сердце. Не показываться на глаза не вариант, дети же, дети!       У аэропорта он вышел проводить Джинни немного. Тяжелого багажа у неё с собой не было – одна сумка, так что носильщик и помощник был не нужен, Хоуп шёл как провожающий друг. - Что ж, приятно было повидаться, - улыбнулась девушка, в отличие от него свободная на любые поступки и эмоции, поэтому сказавшая это тоном, подчёркивающим, что именно ей было особенно приятно. - Взаимно, - ответил Хосок без подтекста.        Она поцеловала его в щёку, сначала подумав, что этим стоит ограничиться, но потом, уже отстранившись, прильнула обратно – к губам. Хоуп чуть наклонился, хватая этот последний глоток страсти, вихря, урагана по имени «Джинни». На долю секунды ему хотелось, чтобы она вдохнула его в себя, утянула за собой, увезла туда, где кипит жизнь и не надо мучиться сомнениями и укорами совести. Но поцелуй закончился. - Пока, - подмигнула ему она, развернулась и пошла прочь. - Пока… - шепнул Хосок.        Медленно он брёл назад, к машине. Мысли всё ещё были с Джинни, но он пинал их обратно, к Хане, к шоколадным хлопьям и дороге домой – его личной Голгофе. В финале его распнут? Или сам, как предатель Иуда, повесится? Хоуп забрался в мерседес и долго, минут пятнадцать сидел, не заводясь, собирая себя из грешных обрывков, осколков страсти и кусочков обязательств в человека. Как быть, что делать? Даже никому из друзей не скажешь, с кем и что ты сделал. Рэпмон его убьёт по двум статьям – за нарушение верности и за сестру. Шуга – туда же. Такими новостями в дружеском чате не хвастают. «Стоила ли эта вспышка того мрака, который наступил после неё?» - подумал Хоуп. Не было сил, подходящих слов для возвращения домой, но надо было – надо! Нана с Ходжуном будут спрашивать, куда запропастился папа. И ему, нашедшему смелость сотворить преступление, нужно иметь смелость за него ответить. Хосок повернул ключ и зажёг фары.