ПолиАморалы

       Прошло несколько дней с признания Хосока в измене. Он собирался по делам на Чеджу и, ещё не очень уверенный в моральной крепости Ханы, не стал менять традиции отвозить детей на выходные к бабушке и дедушке. Пусть лучше побудут с ними, пока эмоции взрослых устаканятся. Закинув жену на маникюр – обычно это работает психотерапией для женщин – он отправился в спортивный зал и на тренировки.        Хана освободилась первой. Она всё чётче осознавала необходимость выговориться кому-нибудь, поплакаться кому-то кроме мужа, но кому? Мастер по маникюру – чужой человек, Хана была не из тех, кто приходит на стрижку, макияж, массаж и начинает обсуждать свою личную жизнь. Близких подруг у неё никогда не было, а те, что были – отвалились после вступления в брак. Кто-то из зависти не выдержал общения, кого-то Хана не захотела видеть больше сама, замечая неискренность и ловя на злословии. Ей достаточно было Хосока, и казалось нормальным, что вся их жизнь сосредоточится внутри семьи. Но нет, выяснилось, что эта схема не работает, и открылся недостаток знакомых, сколько-нибудь симпатичных людей для общения. С родной матерью о разразившейся драме нечего и думать делиться, та известно наперёд, что скажет: «А я говорила! Думала, самая умная, раз смогла удачно выйти замуж? Все мужики одинаковые, не надо было обольщаться!». И её было бы не переубедить, что Хосок всё равно не такой, как отец, что он другой – лучший! Мать и мысли не допустит, что в своём разбитом браке виновата сама, нет, ни в коем случае, просто у всех так, все обречены, потому что таковы мужчины.        Придя в пустую квартиру, Хана стала озираться. Что она раньше тут делала? Чем занимала себя? Убиралась, готовила, ждала супруга, ухаживала за детьми. Сын и дочь вернутся от деда послезавтра. Супругу уже всё равно на то, что она делает. Заметит ли он пыль и непомытую посуду? Конечно, Хана сама по себе была чистоплотной и трудолюбивой, но для себя в эти часы не было никакого желания что-нибудь делать. Внимая убеждениям Хоупа, что пройдёт время и она придёт в себя, девушка повторяла это, но не верила в возможность забыть и перестать мучиться. Она казнилась изменой, невольно пытаясь вообразить, как это было? Чтобы понять, для чего ему это было нужно, почему не с ней? Почему он перестал любить её и решил, что всё между ними закончилось? С его стороны. Ведь она не может его разлюбить. Разве не пыталась ещё до брака? Убеждала себя, что такого парня ей не светит.        Хана бродила по квартире. Открывала ящики и доставала подарки мужа, через них пытаясь сблизиться с ним, трогая их, взятые от него. Вот бархатный футляр с ювелирным комплектом: колье, серьги и браслет. Она надевала его лишь раз, на день рождения свёкра. Вот кольцо со здоровенным бриллиантом, подаренное на пятилетнюю годовщину свадьбы. Цепочка с кулоном – без повода, просто хотел приятно удивить и приехал с ней как-то вечером. Хана открыла соседний ящик, с кружевным нижним бельём. Некоторое до сих пор было с этикеткой, ни разу не надетое. На комоде стояло четыре флакона духов: Диор, Том Форд, Каролина Эррера, Кензо. Этим она пользовалась – любила приятные ароматы, да и их же не видно, поэтому никто не подумает, что она намарафетилась и разнарядилась, как в случае с какими-то осязаемыми и зримыми вещами. На тумбочке у кровати стояло семейное фото, где они вчетвером: мама, папа, дочь и сын – дружное и счастливое семейство. Хана взяла рамку в руки и села на кровать. Почему это не могло остаться так навсегда? Почему жизнь подвержена изменениям? Она этого не хочет! Она хочет вот так, до самой смерти, он и она, их дети. Потом внуки. Что в этом плохого, скучного, недостаточного? Но разве не знала она уже тогда, едва с ним познакомившись, что Хосок птица другого полёта? Ему нужно что-то ещё, неуловимое, непонятное ей. Понятное ли ему самому? Разнообразный секс – это не то, разгадка не в этом, её муж духовнее и глубже, чтобы польститься лишь новизной. Вряд ли у него не было возможностей переспать с другими девушками все эти годы, но сорвался он сейчас. Так в чём же дело? Не верилось, что он пошёл бы на это от скуки.       Вырванная из раздумий звонком мобильного, Хана поставила фотографию на место, поднялась и пошла за сумочкой в прихожую, где оставила ту, забыв достать телефон. - Алло? – подняла она, увидев имя Чжихё. - Привет! Как дела?        Хана несколько растерялась. Ей казалось, что весь мир сотрясся и все уже знают, как у неё дела. Но голос Чжихё бодрый, слишком позитивный для того, кто мог бы знать. А если никто не знает, надо ли говорить самой? Нет, это их с Хоупом дело. По крайней мере, пока они не решат, что говорить людям. - Всё нормально, как вы? - Звоню поделиться новостью! Поздравь нас с дочкой! - О! – приложила усилие, чтобы изобразить радость Хана. – Поздравляю! Когда? Сегодня? - Вчера. Только, наконец, отошла и решила оповестить. Намджун Хосоку позвонит, а я тебе вот, из первых рук, так сказать. - Значит, заказанная невеста явилась на свет, - улыбнулась через силу молодая женщина. - Да! – захохотала Чжихё. – Будем с вами очень тесной роднёй. - Да… - Не хотите заехать как-нибудь, навестить меня в чоривоне? Я тут ещё месяц почти буду. - Хосок уезжает по делам куда-то в понедельник, - стараясь не выдавать своё состояние, подбирала Хана слова, - потом посмотрим. - Ясно, все занятые! Мои сёстры тоже пока заняты, придётся мне поскучать тут. И Джинни не дождалась появления на свет племянницы, умчалась сразу после похорон. - Хосок передал мои соболезнования? – поддерживала Хана «светскую» беседу. Она была и в тягость, потому что мысли с трудом отвлекались от личных горестей, но и заканчивать её не хотелось, всё-таки какое-то присутствие человека и разговор. - Да, вроде бы, он к родителям Намджуна подходил. Я плохо себя чувствовала, так что всё мимо меня текло. Ты ничего не потеряла, что не приехала!        «Кроме мужа, - подумала Хана, - он после этих похорон ко мне не вернулся. Или вернулся, но будто не он». Что-то заскребло в душе. Подозрения, сомнения, беспокойство. Ведь это оттуда он поехал куда-то и изменил ей. Куда же он оттуда делся? Не мог же он найти любовницу на похоронах старой бабушки! Откуда там сексуальные девицы? - А много народа было вообще? – между делом поинтересовалась Хана. - Да нет, всё скромно, все свои. - Ясно… А… - «Нет, не стоит это ворошить, зачем я включаю следопыта? Что мне даст, если я узнаю точно, где и при каких обстоятельствах изменил мне муж? – рассуждала Хана. – Но почему так нестерпимо хочется узнать, словно это принесёт мне облегчение!». – Хосок до конца досидел? А то у него какие-то дела были… - Нет-нет, до конца! Даже если торопился куда-то, то как приличный отсидел всю церемонию, - посмеялась Чжихё, - Намджун его даже потом нагрузил Джинни в аэропорт отвезти, может, ему было по пути, но он не отказал.        Хану будто пронзило насквозь. Рука чуть не выпустила телефон. Аэропорт. Инчхон. В который он так долго ехал и из которого так долго возвращался. Он уехал туда с Джинни. Джинни! Пальцы Ханы сжались. Нет, это не может быть правдой, только не это! Как же… ведь это сестра Намджуна, бывшая девушка Юнги! Это же та самая себялюбивая Джинни, разбившая сердце бедному, доброму Юнги! Хана никогда её не любила. С тех самых пор, как она сидела за столиком кафе с Хосоком и его друзьями, девушка его круга, общающаяся с ними запросто, без проблем, а Хана стояла в стороне с блокнотиком для заказов и мечтала оказаться на её месте. - Алло? – позвала её Чжихё. - Что? - Ты тут? Я думала связь прервалась. - Я тут, просто… суп закипает! Попозже созвонимся, хорошо? - Ладно! Хосоку привет! - Обязательно! – почти сквозь стиснутые зубы произнесла Хана и положила трубку.        Никаких улик и доказательств не было, никаких свидетельств и свидетелей, но ей стало вмиг однозначно понятно, что это была Джинни. Нет, он не просто подвёз её до аэропорта, он с ней и переспал! Женская интуиция, не всегда подсказывающая верно, как себя вести, иначе любой брак превращался бы в идеальный, очень точно подсказывала, в чью именно сторону проявил интерес твой мужчина. На расстоянии всегда заметнее поведение и странности, за собой-то мало кто их замечает, а по отношению к себе редко объективен и беспристрастен. Но даже не видя, что произошло, не присутствуя на похоронах и основываясь на давних воспоминаниях о дружбе Хосока с Джинни, Хана готова была спорить, что это она, та самая распутница, что разломала её семью. Разве не думала она когда-то, что эти двое встречаются? Было что-то такое неуловимое… Какая-то симпатия между ними, взаимопонимание. Сообщничество. Да! Муж же ей рассказывал, как подговаривал юную подружку изобразить свою пассию, чтобы обмануть отца и не жениться. Это было месяца за три до их свадьбы. Юную, ха! Джинни всего на год её моложе. Чем она лучше? Чем?!        Никак не визуализировавшая слово «измена», представляя его буквенно, как определение, воспринимая напрямую чувствами, теперь Хана получила недостающий кусок фрагмента и могла вообразить, как всё было. Теперь она рисовала Хосока в объятьях Джинни, они занимались сексом, он был в ней – в этой озабоченной собой экстравагантной особе! Стало нестерпимо больно. Сжимая кулаки, Хана заметалась по квартире, впервые за эти дни ощутив прилив энергии. Надо было что-то делать, занять себя, но стоять или сидеть на месте невыносимо! Хосок и Джинни! Господи! Он же знал, что она недолюбливает её, специально это сделал? Он же знал, какого она о ней мнения! Почему она? Как это вышло? Впервые за эти дни, да и за долгое, очень долгое время Хана ощутила злость и ярость. Не обиду – нет! Личность Джинни, или, вернее, то, что о ней думала Хана, позволяла назвать виновной именно её, и вина с себя снималась слой за слоем, таяла, чем ярче воссоздавались характеристики соперницы: эгоистки, нарцисса, взбалмошной либералки без уважения к окружающим! Со своими дурными идеями, ставящими на первое место достижения и предметы, а не людей и их чувства, она генерировала зло и разрушение, искажала жизнь неправильными трактовками и глупостями, называемыми правильными под прикрытием демократии, утверждаемой, но не практикуемой. Беспредметная ревность Ханы, не знавшей, к кому ревновать, обернулась зачаточным разочарованием в муже. Никогда она не чувствовала ничего подобного, такого беспощадного и холодного, как режущий волшебную сказку на лоскуты клинок. Никогда она не подозревала, что её идеальный принц может разочаровать её тем, на какую девушку соблазнился.        Хосок вошёл в прихожую, вернувшись с тренировки. Выкрик «милая, я вернулся!» уже сам собой не рвался на язык. Видя, что свет горит на кухне, он разулся, разделся. Тишина в отсутствии детей угнетала. Может, стоило и самому остаться у родителей на выходные? Нет, отец ему бы мозг вынес со своими дифирамбами Хане и как нужно её любить, беречь, охранять. Как будто он сам не понимает, что нужно! Но если нет больше чувств, что он сделает? Насилу себя привяжет? Кому от этого лучше будет? Он заглянул в кухню. Хана сидела за столом и медленно, беззвучно помешивала чай маленькой ложечкой. Создалось впечатление, что она делала это достаточно давно, потому что от чая даже пар не шёл. Её взгляд резко поднялся на его лицо. Какой-то исподлобный, тяжёлый и недобрый. - Привет, - поздоровался Хосок. Он по пути нигде не перекусил и с удовольствием бы поужинал. – Сейчас руки с улицы вымою и приду к тебе… - Это Джинни? – как гром среди ясного неба прозвучал вопрос, когда он уже повернулся боком и делал первый шаг. Замер. Убеждаясь, что не ослышался, развернулся обратно и, привыкший за многие годы носить маску, непонимающе спросил: - Что? - Это Джинни, - уже не интересовалась, а сама себе утвердительно ответила Хана.       По Хосоку пробежала дрожь. С чего она взяла? Откуда узнала? Сама Джинни доложила? Нет, та бы так не поступила. Не поступила бы же? Откуда ему знать! Или кто-то видел их в кафе, на стоянке, в аэропорту? Хана продолжала пожирать его глазами волчицы, почти собравшейся отгрызть себе лапу, чтобы выбраться из капкана, но вдруг решившей дождаться охотника, чтобы забрать его жизнь вместе со своей. - Хана, какая разница, я же говорил… - Какая разница?! – она резко встала, задев ложечку как-то так, что та выскочила из чашки и зазвенела по столу, обрызгав его. – Какая разница?! Ты переспал не с кем-то на стороне! Не снял девочку по вызову! Ты переспал с общей знакомой! С кем-то вхожим в семью! С сестрой Намджуна! - Хана, это не имеет значения… - Не имеет?! – опять перебила она его, почти кричащая. «Будда, хорошо дети не дома» - успел найти что-то успокаивающее в этой ситуации Хосок. Логика ему подсказывала, что утихомирить Хану в гневе будет не легче, чем избавить от рыданий. – Как будто ты не знал, как я её презираю после того, как она поступила с Юнги! - Она ничего такого не сделала… - возразил было Хосок, но, несмотря на то что его опять перебили, остановился бы и сам, чтобы аргументы не походили на защиту любовницы. - Ей всегда было плевать на всех! Она только себя и любит! И на такую девушку ты польстился?! Да её даже девушкой после этого не назвать, у меня слов приличных для неё нет! - Я прошу тебя, Хана… - Чем она тебя соблазнила, чем?! – с сжатыми кулаками, она вышла из-за стола, затопала по кухне. Заламывая руки, вертясь и иногда хватаясь за виски, останавливалась на миг и двигалась дальше. – Что ты в ней нашёл?! Лохмы её крашеные?! – «Они уже не крашеные» - подумал Хоуп, но вновь оставил это при себе. – Что?! Что в ней такого особенного?! Что она там такого умеет, перед чем ты не удержался?! - Да хватит… - На шпагат садится?! Или… или минет чёрт знает какой делает?! – У Хосока даже брови приподнялись от удивления. Это его жена сейчас произнесла слово «минет»? По её красному лицу нельзя было понять, всё ещё от ярости это или самой неловко стало за сказанное. - Я уже говорил, что никакие детали ничего не значат, и я не знаю, почему сорвался. Чего ты от меня хочешь? - Чтобы ты объяснил, почему Джинни! Почему именно она?! - Да не знаю я! - Врёшь! – оказавшись возле него, Хана ударила его по плечу. – Врёшь! Она давно тебе нравилась! Много лет! Ты ещё тогда, до меня хотел с ней встречаться! - Бред, никогда такого не было! - Было! Вы всегда неровно друг к другу дышали! – снова ударила его Хана и, расходясь, стала молотить его по груди. Он терпеливо стоял, позволяя ей срываться на нём. – У тебя с ней и раньше что-то было? Да?! Признай! - Не сочиняй! Никогда у меня с ней прежде ничего не было! - Почему ты на ней не женился тогда?! - Да не нравилась она мне! – схватил жену за запястья и встряхнул Хосок. – Ты меня слышишь?! Я её вообще никогда как женщину не воспринимал! - Ну, конечно! – с сарказмом хмыкнула она, вырвавшись. Отступила на шаг. – Как же можно было не воспринимать? Она всегда вела себя и выглядела как шлюха!        Хоуп покривился: - Тебе не к лицу так грязно выражаться. - Вот как? А что мне к лицу? Рога? – не зная почему, она неудержимо схватила из раковины тарелку и швырнула её о пол. Громкий звук разлетевшихся осколков ей понравился. Она взяла вторую и запустила подальше – ближе к Хосоку. У него округлились глаза. Это было слишком неожиданно. – Шалава! Шмара! Тварь! Сука! – сбрасывая на пол вилки, ложки, доску для резки, стакан, перечисляла она. Хоуп решил это прекратить. От дребезга, стуков и звона трещала голова. Он приближался к Хане, но она, оторвавшись от своего занятия, оттолкнула его ладонями в грудь и, сорвав подвернувшийся под руку половник, кинула в супруга: - Козёл! – схватила полотенце и замахнулась им: - Дрянь! Скотина! Ублюдок!        Хосок со своей ловкостью поймал половник и, когда полотенце уже опускалось, поймал другой край. Хана стала дёргать его на себя, но не могла вырвать у мужа. Он видел, что глаза её мокрые и из них текут слёзы, но никаких всхлипов не было, не было дрожи. Слёзы лились, как конденсат пара из-под крышки кастрюли, в которой бурлил кипяток, как жидкое стекло из плавильной печи. Горячие, обжигающие. - Ты… ты… мудак, Хосок! – гаркнула она. Он опять вылупился на неё, как на непонятное сюрреалистическое полотно. Хана матерится?! – Мудак! Мудак! – заповторяла она, будто слово понравилось ей больше других. Как ребёнок, повторяющий проще всего произносящееся. - Хватит! – выдернул он у неё полотенце. – Успокойся!        Хана схватилась за сковороду. Он подлетел и перехватил её руку, пока она не покалечила кого-нибудь из них двоих. - Пусти! Я убью тебя, честное слово, убью! Переспать с такой дрянью! Тьфу! Отвратительно! Я думала у тебя хоть вкус есть! А ты из всего возможного выбрал стрёмную потаскуху! - Да ты бы про любую так сказала, кто бы ни был на её месте! - Нет! Не правда! Бывают красивые женщины, интересные, умные… хоть с какими-то достоинствами! А что в ней? Что в этой прошмандовке?! Да простит меня Намджун, но мне плевать! Что в этой мерзавке, чьё имя я даже называть и слышать больше не хочу?! – Она сама схватила Хосока за плечи, вцепилась в них, сжала: - Что в ней? Скажи! У всех вдоль, а у неё поперёк?.. – Хана осеклась, услышав из своих уст слова матери. Это та о каждой, с кем погуливал отец, говорила эту фразу. - Что в ней?! – не выдержал Хоуп. – Что в ней такого? Да ничего! Она просто меня хотела! Ей от меня что-то было нужно – я, секс, страсть. Она меня захотела и сказала об этом, сказала мне то, чего ты за десять лет не сказала ни разу! Впрочем, как бы ты сказала, если никогда меня, видать, и не хотела!        Хана ударила его по лицу. От пощёчины воздух просвистел. Оба замолчали. Он смотрел в сторону, куда отбросило его лицо ударом, она на него. Ненавидяще, обиженно, шокировано. Это она-то его не хотела?! - Так это я, всё-таки, виновата? - Я этого не говорил, - потёр он щёку. - Ты это и сказал! - Прекрасно, ты больше недели требуешь хоть каких-нибудь объяснений, и когда я выжимаю что-то, оправдываюсь, оказывается, что я тебя в чём-то обвиняю! - Выходит, ты до этого не изменял только потому, что тебе раньше ни одна не сказала, что тебя хочет? А так бы ты сразу поплыл и отдался?! - Нет, не отдался бы! - Так, значит, Джинни особенная? - Не особенней других. - Просто звёзды сошлись в тот день и в тот час? – язвительно заметила Хана. - Да, звёзды сошлись! Всё, довольна? - Нет! - А что ещё?! Он уже тоже кричал, повысив голос. Они стояли друг напротив друга, уставившись в глаза, сжимая и разжимая пальцы, тяжело дыша. Она не выдержала первой, понизив тон: - А того, что я любила тебя и говорила об этом – тебе было недостаточно? - Любовь – это то, что ты давала мне! И я хотел давать тебе столько же взамен, даже больше! Но ничего не получалось, ты ничего не принимала, отвергала, игнорировала! - Каким образом?! – вспыхнула Хана. - Каким образом? Хорошо, - он взял её за руку, повёл из кухни в спальню, - иди-ка сюда. Давай говорить с вещественными доказательствами. – Он стал открывать ящики и полки, которые она сама изучала до его прихода, как музейную коллекцию. Но он вёл себя пренебрежительней; как она на кухне, так он здесь стал всё вытаскивать, швырять, бросать: - Ты родила мне двух детей, ты каждый день встречала меня, заботилась обо мне и о них, всё убрано, приготовлено. Ты всё принимала, всё понимала, ничего не требовала, а что я? Как я мог выражать свои чувства? Я пытался дать тебе всё, делать приятное… - Но ты и так дал мне всё! Ты работал и… - Да не надо! Не надо, Хана, говорить про «содержал» и «зарабатывал». Что, если бы я не женился, я бы не содержал дом и не зарабатывал? Это не ради семьи – это само собой. Даже для моего отца в большей степени. Но для тебя? Что я делал для тебя? Абстрактно любить – это не по мне, я не считаю бездейственные и неовеществлённые чувства настоящими, пиздеть не мешки ворочать! – Он бросил какие-то серьги на пол и наступил на них, сломав замки. Хана ахнула, дёрнувшись, чтобы остановить, будто это ей на сердце наступили. – Что? Тебе же это не нужно всё! Я никогда не знал, на какой хромой козе к тебе подъехать, что тебе дать, чтобы порадовать, что ты примешь? А это? – он вытащил бельё и, находя то, что с этикетками, стал его рвать: - Это тоже ни к чёрту не нужно! - Не надо, пожалуйста! – схватила его за руки жена, но он вежливо отвёл её в сторону, увлекшийся крошением кружева и тесёмок. – Хосок, остановись, я… я считала, что если буду с радостью это принимать, то ты подумаешь, что я с тобой только ради денег, что у меня корыстные мысли…        Он замер, посмотрев на неё. Швырнул недорванный лифчик под ноги. - Ты нормальная? – как-то вдруг и разом успокоившись, устало полюбопытствовал он. Хана тоже сдулась, хлюпнув носом, переживая за испорченные подарки, которые она любила и в душе очень ценила. Но не решалась использовать. - Нет, наверное.       Хоуп сел на кровать и, опершись локтями на колени, положил лицо в ладони. Хана стояла, осматривая бардак и думая, неужели без прямых слов «я хочу тебя» он никогда не понимал, как сильно она его жаждет и ждёт ласк? Или мужчины совсем не понимают намёков, взглядов? Он поднял голову. - Я знаю, что ты очень скромный человек, стыдливый. Я никогда не пытался переломить тебя, переделать, уважал твои рамки, не хотел травмировать навязанными беседами, но я не думал, что ты настолько меня не знаешь и воспринимаешь всё иначе! Корыстные мысли, Будда! Мамочки мои, да откуда бы я вообще взял такое? Когда я женился на тебе, когда добился этого и уговорил тебя, я твёрдо осознавал, что ты одна из немногих девушек, редкая, настоящая, которая точно не заинтересована в моих бабках. И я никогда бы не стал думать по-другому, тем более от того, что ты бы естественным образом радовалась нашим возможностям, тем условиям, которые я мог тебе предоставить.        Она молчала, сделавшая для себя большое открытие. Она и не думала, что в душе Хосока, неунывающего, смелого, чуточку заносчивого и лихого, живёт ранимый ребёнок, расстраивающийся от того, что его подарки заброшены в угол. Он всё замечал, на всё обращал внимание, хотя ей казалось, что для него всё происходящее в доме ничем не примечательно, всё воспринимается как должное. - Знаешь, - поймал он её потупившийся взор, - я обходился и обойдусь без минетов, без извилистых поз Камасутры и больных сексуальных фантазий, но без того, чтобы на меня излучали похоть и звали меня заняться любовью, я, пожалуй, не могу. Я хочу просыпаться от поцелуев, забираться друг к другу в душ, слышать стоны наслаждения. Хочу видеть голое женское тело при свете дня, неприкрытое, со всеми его нюансами, и без разницы мне, что там выбрито или нет, где там какая складка или родинка. Это, блять, голое женское тело! Оно меня возбуждает, заводит! Хочу, чтобы меня хватали за член и тащили трахаться, чтобы в ресторане сказали «а я без трусиков», и я бы со скоростью света закидывал еду в рот, чтобы побыстрее найти тёмное место для секса. - Почему… почему ты не говорил, что тебе этого не хватает? – Хана присела и, подобрав сломанные серёжки, положила их на ладонь. Они были символом происходящего – её разлетевшейся жизни, её треснувшей мечты, которую заволокло разочарование. – Ладно я… мне, действительно, до сих пор неудобно многое произносить… - Ага, я слышал на кухне. - Ты видел, в каком я была состоянии! Я только так, теряя голову, на что-то и способна. Но ты… ты же не стеснялся говорить обо всём, так почему же?.. - А что бы изменилось? Если бы я попросил тебя что-то делать, и ты бы за это взялась, без души, я бы видел неискренность и мучился совестью. Я знал, что ты бы постаралась подстроиться, но я не хотел принуждать таким образом. Я думал, что ты сама должна к этому прийти, ждал, что придёшь однажды. Обслуживание по инструкции мне ни к чему. Я хотел твоего желания, чтобы ты захотела! Но, страшно подумать, мы прожили почти девять лет, а я так и не узнал, чего же ты хочешь? - Счастья, - тихо сказала Хана. - Счастья! А в чём оно для тебя? - В тебе и детях, - честно, не думая назвала она. - Ты кое-что упустила. - Что? - Себя. Оно должно было быть в тебе, во мне и в детях. Семья – это не только самопожертвование, в ней надо что-то брать и самой. - И это говоришь мне ты? – покачала головой Хана, продолжая сидеть на корточках. – Ты, который делал для нас всё и, как выяснилось, не получал то, чего хотел. - Ну, я хотя бы смог сформулировать то, чего мне недоставало, - хмыкнул Хосок. – Нам нужно отправиться к волшебнику в страну Оз. Ты, как Трусливый Лев, попросишь храбрости, я, как Страшила – мозги. - Страшила и отсутствие мозгов точно не о тебе. Ты скорее Жестяной Дровосек без сердца, - с грустью подметила Хана. – Хорошие мы детям сказки читаем, правда? Познавательные. - Да. Я никак не могу понять, то ли мы были слишком разные, то ли одинаковые. Что нам мешало? - Мне казалось, что ничего. - Нет, не правда, иначе бы ты себя комфортно чувствовала, не зажималась и не боялась о многом говорить. - Тогда не знаю.       Хосок встал. Протянул руку Хане. - Как бы то ни было, но убираться мы будем вместе. Или сначала ещё что-нибудь разнесём? - Да нет, вроде не тянет, - смущенно улыбнулась жена, поднимаясь. Она принимала перемирие, но понимала, что как прежде ничего уже не будет. Между ними вклинилось явление по имени «Джинни», его отпечатки, следы будто несмываемо остались на Хоупе, вызывали омерзение. Хана подумала и, когда они, убравшись, сели ужинать, сама попросила мужа переночевать на диване, пока дома нет детей. Тот сделал вид, что принял как должное, безропотно. Но осадок отверженности остался. Внешние наказания, помимо внутренних, начали появляться. Он этого и ждал, и был к этому готов. Но до чего же, всё равно, было неприятно!