ПолиАморалы

      Юнги проснулся рано. Организм потянуло в туалет – зря на ужин пил пиво. Дотянувшись до костыля, опираясь на него, он поднялся и сходил справить нужду. Было ещё темно, как всяким зимним утром, долго ждущим впавшее в спячку солнце, нехотя выбирающееся из ночной берлоги. В доме стояла тишина, и только со двора доносился систематический, монотонный скрёб. Зевнув и почесав грудь, Шуга накинул на плечи куртку и, в одной пижаме под ней, сунув не ломанную ногу в стоптанный отцовский ботинок, вышел на крыльцо. Перед ступеньками, орудуя лопатой, расчищала дорожку Хваса; тяжёлый уплотнившийся снег образовывал сугробы по сторонам, а с дорожной плитки она сбивала наледь. - Ты чего тут одна?.. – сердясь, что не может кинуться помочь, потому что держаться за костыль и работать лопатой одновременно не получится, нахмурился Юнги. - Мама с папой рано встают, надо разгрести, чтоб не навернулись, одного инвалида нам хватит, - посмеялась она, не останавливаясь. С тех самых пор, с той осени, когда Хваса переехала в их выкупленный обратно дом на правах его жены, она называла родителей мужа мама и папа, запросто и без запросов на разрешение. Со своей семьёй она давно прервала общение, вернее – та с ней, поэтому ничего не мешало ей втесаться в дочки. Мать Юнги быстро в это втянулась и жутко радовалась работящей, непоседливой по хозяйству снохе. Она даже как-то сыну сказала, что довольна этим его выбором, ведь: «Джинни была тебе совсем не пара». Отец тоже постепенно освоился и привык к Хвасе, проникся ею, хотя мужская солидарность несколько месяцев позволяла ему иногда посетовать, наедине с Юнги, что брак по любви сделал бы того счастливее и, может, ему бы стоило ещё поискать любовь. - Вот снимут послезавтра гипс – я тебе покажу инвалида! – проворчал он. – Так забегаю!.. - Добегался уже, сиди! – отмахнулась она, откинув капюшон пуховика, накрывший голову при наклоне. Прекратила стучать по льду и выпрямилась, посмотрев на Шугу. – Сколько бегать-то будешь? Под сраку лет, он всё бегает! - Хочу и бегаю, - упрямо возразил мужчина.       Хваса вперила свободную руку в бок. - Ещё и застудиться хочешь? Стоит тут раздетый! - А сама-то? - Да я упарилась, вспотела даже, - честно сказала она, распахнутая, пышущая жаром, раскрасневшаяся от мороза и активной физической работы. Даже пальцы были красные. Сами пальцы, а не ногти, давно забывшие о длине, остроте, стразах и красном лаке. Сгибом запястья она убрала со лба выбившуюся из пучка прядь волос. – Джесоль ещё не проснулся? - Не, дрыхнет, - не уходил Юнги, привалившись плечом к балке, поддерживающей козырёк крыльца. Сад стоял тёмный, окутанный выпавшим в ночь снегом, ещё даже не сиреневел от далёкого, едва затеплившегося на горизонте рассвета. Ветки в куржевине ощетинились, оледеневшие. - Сейчас закончу и пойду будить. Нечего! - Чаю вскипятить? - Да я сама! Сейчас приду… - Я в состоянии поставить чайник, - не стал её дослушивать Шуга и поковылял в дом. Скинув ботинок и куртку, он включил свет на маленькой кухне, где аккурат помещалось пять человек его семьи, когда собирались, чтобы поесть или поболтать. Тесно, скромно, и всё-таки он любил свой дом. Любил жизнь здесь – в деревне, тихую, уединённую, простую, без суеты, гонки, опозданий, недовольств посторонних людей, предметов роскоши, вызывающих невольную зависть и неосознанную тягу сравнивать. Юнги с ужасом думал, что если бы не друзья, то остался бы в Сеуле и чёрт знает, что там делал с родителями, в какой-нибудь квартире без своего куска земли! Без этих пятнадцати соток, которые кормили четвёртое поколение рода Мин.       В ожидании, когда нагреется вода, он сел у окна. Оно выходило на огород, на занесённые грядки, бугристыми ровными линиями белеющими над землёй. Словно там сказочный змей притаился, ползя куда-то. «Скрёб-скрёб» - продолжало доноситься со двора.        Перед оформлением брака Юнги честно предупредил Хвасу, что это только из-за ребёнка, и они будут соблюдать видимые приличия, но жить каждый волен, как ему надо и хочется. Он ничего ей не обещал, ни любви, ни верности, ни даже дружбы, которая по заказу не приходит. Хваса со всем согласилась, всему кивала, приняла к сведению, что он разрешил ей спать, с кем захочет, встречаться с мужчинами, главное не в его доме, не внаглую, не перед родителями и ребёнком. Она ничего не просила, не уговаривала передумать, не приставала к нему с претензиями, не пыталась манипулировать с помощью ребёнка. Но ни с кем не загуляла, никуда не ходила, ни к каким романам не рвалась, по мужскому обществу не скучала. Жила под присмотром свёкров, родила и растила мальчонку, не ездила в город, не вспоминала своё прошлое в «Пятнице».       Юнги первое время не собирался во всём играть роль супруга. Он был убеждён, что никогда в душе не смирится с положением, в котором оказался, и будет делать всё только для сына, отца и матери. Ну и для Хвасы, раз уж она теперь безусловная часть его семьи и он, несомненно, испытывает к ней благодарность, старается отплатить за то, что она для него сделала. Но это были жесты вежливого человека: забота, внимание, подарки – всё не потому, что лично Хваса заботила его, а потому, что считал себя обязанным и должным украшать и улучшать её жизнь.       Он заглядывал в «Пятницу» и ночевал там, когда уезжал далеко, бывало, спал с какими-нибудь женщинами. Но и его ничто не захватывало в новые отношения, не кружило голову, не затягивала страсть – только обычная физиология, просыпающаяся на ровном месте, напоминающая о наличии ещё одного органа, которым можно не только поссать. Любви, вопреки словам отца, Юнги и не хотелось. Хватит, накушался! Да и может ли хоть одна современная женщина полюбить того, кто в состоянии дать очень мало? Можно ли в мире такого разнообразия и возможностей хранить верность и думать только об одном человеке? Нет, всё это прошло, устарело, изменилось. Такого, как в молодость его родителей, уже не бывает! Все избалованные, задёрганные, куда-то рвущиеся и готовые рвать других. Подальше от этого – подальше! Тут, в деревне, закрываться и отдыхать, пока не позовут вновь дела.       А дома была всё одна и та же, бессменная, отзывчивая, внимательная Хваса. Она содержала дом в чистоте, помогала матери на участке, так что у них урожаи увеличились почти вдвое и было чем приторговать на рынке, помогала отцу, когда Юнги уезжал, следила за сыном. Стоило ему вернуться – сытно кормила, наливала рюмку соджу, с интересом его слушала, веселилась над его анекдотами да подкидывала свои. Шуга и моргнуть не успел, как спустя год был ей другом, совсем как в пору её работы в «Пятнице». До того умела она расположить, посочувствовать, посокрушаться заодно, поддержать и в унисон возмущаться или восхищаться, что делиться с ней чем угодно стало обычным делом. Раздражали лишь её пробивавшиеся иногда попытки склонить его снова к постели. То массаж предложит сделать, то в ванную зайдёт спинку потереть, то прижмётся ночью. Комнат в доме лишних не было, раздельно они спать не могли, но Юнги всегда стелил два разных матраса, два одеяла, оставлял между ними пространство. А всё-таки Хваса иногда умудрялась преодолеть его и прильнуть. Что тут было делать? Отодвигался, делал вид, что уже спит или бубнил под нос: - Мы же договаривались – всё только для видимости! Для ребёнка.        Не поддавался он больше года. А как-то вернулся замотанный, уставший, совершенно разбитый. Названная женой налила ему на пару рюмок больше, чтобы «расслабился», и опять он не устоял перед тем, что ему предложили, дали прямо в руки. Утром перепугался – на этот раз-то предохранялся? Да, да, точно помнил, что да. Второй ребёнок в его планы не входил, хоть он и с удовольствием бы завёл и двух, и трёх, но деньги – штука ограниченная. Как и жилплощадь. Так что с Хвасой они уговорились, что о детях больше думать не будут. Но с сексом как-то постепенно у них срослось, и матрасы были сдвинуты, образовав одну постель. И всё равно, каждый раз, потягиваясь от удовлетворения и глядя на хитрые глаза ластящейся Хвасы, Шуга напоминал, что это ничего не значит. Раз уж они живут свободными от всяких интимных обязательств друг перед другом, то могут позволить и друг с другом пошалить – ничего это значить не будет. - Конечно, - говорила женщина с улыбкой. И эта улыбка тоже раздражала долго Юнги. Пока однажды он не понял, как от неё тепло и спокойно.       Было это где-то года два спустя, как они поженились. Джесоль застудился, не то продуло, не то ноги заморозил на крыльце, но перешло всё в пневмонию. Чего они оба не натерпелись! Да все четверо – дед с бабкой тоже носились, как ненормальные. Хваса была сама не своя, никогда прежде не видел Шуга её такой озадаченной, несчастной, на пороге сломленности. И хотя она не унывала, крепилась, недели две на её губах не было и следа веселья. Он сам так тревожился за сына, что хотел найти в лице жены утешение, а там только подтверждение опасений было. И всё-таки Джесоль пошёл на поправку и, когда всем стало ясно, что с ним всё будет хорошо, Хваса позволила себе засмеяться и, вместе с тем, заплакать. Юнги впервые за все годы, что её знал, увидел женщину плачущей. Увидел её слёзы. И после этого уже не бесился ни от какой её улыбки, осознав, как много она обозначает и даёт. Пока веселилась Хваса – в его доме всё было хорошо. Родителям жилось легко, Джесолю радостно, а ему самому тепло.        Стук её шагов по ступенькам вырвал из сонных мыслей. Думалось о том, как надоело ходить с проклятым гипсом, как прирос он за этот месяц к кровати, телевизору и жене – как бурундук какой-то. Но одно хорошо: с сыном хоть проводил кучу времени. - Не скипел ещё? – повесила Хваса пуховик у двери, разувшись ещё на крыльце. В цветастых свободных штанах, она расстегнула вязанную кофту на молнии, её тоже скинула, оставшись в футболке. - Почти.        Она взялась доставать чашки, выкладывать на стол печенье, пряники, вафли, разнообразие сладостей, которое любил похомячить Юнги. Пар пошёл из носика, и Хваса, бросив заварку в чайник, залила его кипятком. Села рядом с мужем и, поцеловав его в щёку, потормошила волосы: - Сахарный мой, посерьёзней чего сообразить? Ветчинки быстро могу разжарить. - Да нет, пока это заточу. Потом, когда все встанут… Ты Джесоля хотела будить? - Помню, пойду скоро. Дай с тобой посидеть, - улыбнулась она, прижимаясь плечом к плечу. Юнги улыбнулся в ответ. Вот уж год как он не напоминал ей о том, что между ними всё условно, без каких-либо чувств и обязательств, не говорил: «Только любить меня не надо, пожалуйста!». А если бы не вот эти её жесты, слова и взгляды, точащие, как вода камень, его сопротивление? Что бы с ним было? Иногда Шуге казалось, что не встреться он после расставания с Джинни с Хвасой, то спился бы. Он несколько недель после свадьбы день через день набирался, не зная, чем себя занять и как выбить из головы и сердца всё ненужное. Но потом родился сын… нет, не сам собой родился, а Хваса ему его подарила, и жизнь стала налаживаться. Сразу отрезвел и одумался. – Выспался? Ночью ворочался шибко. - Да неудобно с этой ногой, - кивнул на вытянутую, в белом застывшем «сапоге» икру он. – Задолбался. Сделать ничего нормально невозможно! - Ну и отдыхай, вот нашёл на что жаловаться! Я бы тоже пару недель повалялась. - Гипс мне снимут – поваляешься. Моя очередь будет хозяйничать. - Э-э нет! – не согласилась Хваса. – Разве ж я усижу? Я это так сказала. Да и что мужчины понимают в хозяйстве? Нет, мы с мамой вас в свои дела не пустим. - «Свои»! Ишь, женщины, раскомандовались! - Нет, командир у нас тут Джесоль, а мы так – няньки и прислуга. - Забалуете его с мамой. - Да где там! Это мы больше в шутку его нашим царём называем. Весной с нами в огороде будет, большой уже. У меня не забалуешься, - сжала кулак Хваса и, намекнув этим на железную хватку, разлила по чашкам чай. Юнги посмотрел на неё краем глаза, сильную, выносливую, крепкую, но от того не менее женственную. Как же она изменилась с тех пор, как обслуживала мужчин в публичном доме! Оказалась совсем другой, не вульгарной, не циничной, будто маску сняла, по необходимости носимую в столице, требовавшей иного поведения. А в душе была настоящей деревенской девчонкой, не брезговавшей прополкой, поливом, стиркой и уборкой. Никогда бы не разглядел он всего этого под макияжем путаны. - Я бы хотел, чтоб когда он вырастет – в университет бы поступил, - мечтательно сказал Юнги. – А то дед без образования, папа со школьным, так хоть сам бы добился чего-то. - Лишь бы счастливым был и здоровым, – рационально заметила Хваса. - Так, мать, ты мне тут карты не путай, это само собой, но стремиться же он к чему-то должен? - К светлому и прекрасному. - К бабам, что ли? – похихикал Шуга. - Ага, к коммунизму ещё скажи! Строить его будет. Вот на этом самом участке. - У нас тут и так коммунизм, все равны, всё общее. - А всё равно, неужели думаешь, что если настраивать его на университет, то он не смотается отсюда? Полюбит большие города, и ждёт нас одинокая старость. - Ничего, если это будет его выбор – это его жизнь, его дело. Меня никто в университет не пихал – да я и экзамены чуть не завалил – а сам в Сеул умчал. За красивой и богатой жизнью. Дурак был юный. - Все мы в юности немного того. Я что ли в Сеуле от большого ума оказалась? Думала приеду – стану первой звездой сцены. Куда только не обращалась, в агентства разные стучалась, на кастинги ходила, а везде то деньги требовались, то через постель. Ну, денег у меня не было… Потом думала, что хотя бы принца вот-вот встречу, и тогда эти «танцы» мне станут не нужны. Вот такая была идиотка. - Принца ты, конечно, такого себе нашла, - самокритично хмыкнул Юнги, - после меня в списке Форбс шёл только какой-нибудь Мамумба, сын вождя из племени каннибалов. - Так я тоже не принцесса – не обольщайся. - Обольщаться! Канталупу мне в залупу! Это давно не моё. - Господи, откуда ты вечно эти присказки берёшь? – засмеялась Хваса. - Деревня-с, мадемуазель! Оно само рождается, почва тут плодородная.        Она посмотрела на него и, не удержавшись, приблизила лицо, но засомневалась в последний момент, остановилась. Шуга подождал, заметивший её желание и глядящий в ответ. Улыбнулся и подался вперёд сам – поцеловал. Небывалая нежность охватила его, нравилась ему здесь и сейчас эта женщина, по-житейски мудрая, без заморочек. И в то же время боялся он дать ей надежду на то, чего дать не сможет – любви. Нет, определённо его сердце не зайдётся от страсти и не прикипит к одной, как когда-то. Он оторвался от поцелуя, переключаясь на чай и печенье. Хваса отпила свой и поднялась: - Пойду Джесоля будить.        Юнги посмотрел ей вслед. Совсем он не жалел о сделанном выборе. Лучшей жены, матери и невестки он не мог представить. Он не помнил, чтобы они когда-либо ругались или ссорились, не могли поделить что-то, не понимали бы друг друга. А страсть и любовь – что это? Претензии, дикое желание быть понятым, желание безраздельно обладать, ревность, тоска и неудовлетворённая мания к любимому телу. Если это всё обязательные условия любви, то ну её к чёрту! В уюте, спокойствии и стабильности, какие настали в его жизни, он как-нибудь обойдётся и без «высоких» чувств.        Хана продолжала свыкаться с новыми обстоятельствами. Её разрывало от желания закрыть на всё глаза и быть с Хосоком, как раньше, её по-прежнему тянуло к нему, но теперь существовало две преграды. Первая – Джинни. Омерзение и отторжение не проходили, ей казалось, что займись они с мужем любовью – она заплачет от обиды, представляя на своём месте другую и воображая, что именно другую представляет на её месте и он. Вторая – признание Хосока. Если она сделает что-то из того, что давно хотела, он это именно так и воспримет, как сказал: что она делает это не искренне, не по собственному почину, а под влиянием его требования. Пытаясь анализировать, с каких пор ему стало откровенно недоставать того, о чём он говорил, Хана прокручивала в голове их совместную жизнь, в которой старалась не видеть плохого, не замечать напряжённости или отдаления, чтобы не лезть с претензиями и выговорами, считавшимися для неё запрещёнными в браке, лишними при идеальном муже, всё портящими. Но всё-таки ей как-то вдруг открылась правда, что секс, становившийся всё реже и реже, не был нормой – он был показателем проблемы, в то время как она уговаривала себя, что это естественное продолжение многолетнего брака, и страсти спустя десять лет ни у кого не бывает. Годы дают знать о себе. Но какие годы?! Ему только тридцать семь недели через три! А ей будет тридцать.       Ей удалось взять себя в руки при детях. В конце концов, Хосок ведь действительно не уходит, и никакого расставания не предвиделось. Он по-прежнему с ними, возвращается домой, проводит с ними вечера. У них всё ещё есть шанс быть вместе, но как? Хана не могла себе представить, как всё наладить, как избавиться от знания о том, с кем переспал муж. Зря она полезла выяснять! К чему были эти сведения? Что ей это дало? Утешило? Напротив! Разожгло ненависть, в том числе к себе. Как теперь себя вести? Вновь чувствовалась необходимость поговорить с кем-то, поделиться, посоветоваться. Но нет ни одного человека, кому она бы доверилась, кто обладал здравомыслием и опытом. Чжихё? Да, они с ней хорошо общались, но, зная характер той, вроде бы дружелюбный, но категоричный, Хана не сомневалась, что та посоветует отвергнуть Хосока, выгнать его и не прощать, разрешая только видеться с детьми. Разрешать видеться с детьми! Как будто она имеет права запрещать – это же и его дети тоже! К тому же, Чжихё расскажет всё Намджуну, а тот, чего доброго, прибежит в роли третейского судьи решать их семейный конфликт. Она знала, как этот вечный миротворец, из добрых побуждений, конечно, подбил Хосока выкупить дом Юнги, узнав о ситуации в жизни того. И да, это было замечательно и правильно, но к инициативе со стороны в своём браке она бы не вынесла. Она не настолько близко дружила с Намджуном. В отличие от Юнги…        Подумав о своём друге – лучшем из всех имеющихся – Хана воодушевилась. А что, если позвонить ему и поделиться? Но он и друг Хосока тоже. На чью он встанет сторону? Ей не нужно никаких сторон, ей нужна объективность, максимальная беспристрастность. Ей нужен мужской взгляд на вещи, чтобы узнать, как женщине наладить отношения, что она должна сделать, чтобы вернуть любовь? Да, определенно, если с кем-то и надо поговорить, если кто-то и способен ей помочь, то только он.       Хана настраивалась весь день. Хосок уехал на Чеджу и не должен был вернуться раньше, чем через пару дней. Они с детьми остались втроём, но тех можно было ненадолго предоставить самим себе, они уже почти школьники. Но телефон сжимался в руке, а храбрости всё не находилось. Красиво ли с её стороны будет выболтать об измене супруга? Не будет ли выглядеть как жалоба? Если Хосок узнает, подумает, что она оговаривает его или пытается выставить не в лучшем свете перед друзьями, но это последнее, чего бы она хотела! Ей просто нужен совет. Или хотя бы выговориться.       Убедившись, что сын и дочь заняты, увлёкшись каждый чем-то своим. Хана прикрыла дверь в спальню, в которой приготовилась к телефонному звонку. Успокаивая дыхание, подбирая фразы, она не понимала, почему в этот раз позвонить Шуге так сложно? Они же всегда запросто общались! Он до сих пор частый гость в их доме и, хоть сам стал отцом, о Нане и Ходжуне не забывает, поздравляет их с днями рождения, катает на закорках, носится с ними по квартире, когда приезжает, как третий ребёнок. Набравшись смелости, Хана нажала кнопку вызова. - Привет! – как всегда в приподнятом настроении поднял Сахарный. - Привет… не отвлекаю? - От чего бы? – засмеялся тот. – От просиживания жопы на диване? Что ещё я могу делать такого важного со сломанной ногой? - О, ты до сих пор с гипсом? - Завтра снимать иду. Наконец-то! Верну на ногу носок, и Добби будет свободен. - Рада за тебя! Как Хваса, как Джесоль? - Всё нормально. Малой в сугробе барахтается возле деда, пока тот снегозадержатель сорвавшийся на стремянке ремонтирует. Я, как барин, смотрю на всё с лавочки, критикую и рассказываю, как правильно надо делать. - Повезло, у нас тут сугробов нет, хотя дети, думаю, тоже бы хотели в них порезвиться. - Приезжайте, пока не растаяло! Этим добром поделимся. - Да Хосок уехал сегодня… - А, да, я переписывался в чате, читал. Ну, глядишь, через два дня всё ещё на месте тут будет. Так что приезжайте. - Было бы неплохо… - произнесла Хана. А, может, семейная поездка, компания друзей встряхнула бы их? Смена обстановки, веселье – всё подействует благотворно. И на неё тоже? Нет, глядя на Юнги она будет вспоминать Джинни и думать о ней. Боже, ведь она даже не может сказать ему, с кем переспал Хосок! Это исключено. Пусть даже любовь давно прошла, и Юнги с ней никто друг другу, но нет, есть что-то в этой информации такое, что наверняка рассорит их с Хосоком. - Вы там как? Как детёныши? - Всё хорошо… - сказала Хана и, пойманная самою собой на лжи, запнулась и всхлипнула. Хорошо! Если бы всё было хорошо! К счастью, с детьми всё в порядке, но… - Что такое? – услышал Юнги странный звук. – Что случилось? - Нет-нет, ничего, - заверила Хана, но голос уже плакал, и она не могла успокоиться. «Дура, о чём я думала? Что смогу спокойно говорить об этом? Что смогу перебороть эмоции, когда рана такая свежая? Да и затянется ли она когда-либо?». - Как ничего? Я же слышу, ты плачешь! - Да я так… - С детьми что?! - Нет! Нет, они нормально. Играют в соседней комнате. - Тогда что? Хана замолчала. Позвонить – один уровень сложности, но сформулировать и выдать цель звонка – это другое. Шуга уже почувствовал неладное, поэтому тише и серьёзнее спросил: - Ты не просто так мне звонишь, да? - Да, - смогла выжать Хана. - Давай, выкладывай! Чего такое? - Я… я не знала, с кем ещё могу поговорить об этом… Я никому ещё не говорила, поэтому… трудно это всё. Не знаю, как и сказать! - Да говори уже как есть! Ты ж знаешь, я человек простой. - Поэтому и подумала о тебе. Юнги, мне нужен совет, я не знаю, как поступить, что делать, как себя вести! - Да в чём дело?! – умирал уже от любопытства и беспокойства Шуга. - Хосок… Хосок изменил мне, - выпалила Хана, и сама сжалась от этих слов, зажмурилась и сморщилась, как от взрывного удара за спиной.       Повисла пауза. Юнги чуть не встал на обе ноги, но вовремя опомнился и заземлился назад на лавочку. Ему хотелось сказать «ты уверена?» или «Хоуп не мог!», но что-то подсказало ему, что Хана на пустом месте не стала бы делать проблему. Она всегда старалась пережить всё в себе, достаточно замкнутая, и, не удостоверившись в правдивости измены, не заговорила бы о ней. - Я разобью ему хлебало, - изрёк холодно Шуга. - Нет! Пожалуйста, не надо! Я же не для этого… я не хотела… Юнги! Послушай, мне просто надо выговориться, спросить хоть кого-нибудь, что мне делать? - Что делать?! Гнать в шею этого коня с яйцами! - Да ты что! Ты что! Оставить Нану с Ходжуном без отца? - Лучше никакой, чем плохой. - Он замечательный отец, Юнги, не надо. Не обижай его в этом плане. Он в детях души не чает, и наши с ним отношения – это другое! - Да как же он мог… Я в шоке, Хана, я ума не приложу, как он посмел. Изменить тебе? Будда, да ты же святая, если от таких жён гулять, то зачем вообще жениться?! - Я не идеальная, перестань, со мной ему тоже не легко было… - С тобой?! Не легко? Скорее ему со своей дурной головой трудно. Нет, правда, я в жутком негодовании. Я хочу ему плюнуть в лицо! - Юнги, прошу тебя, успокойся, вы не должны ругаться! - А я буду! Изменил! Жене и матери своих детей! Да он нерукопожатный теперь! - Хватит! Ты сам не скрывал, что не хранишь Хвасе верность! - Но я ей её и не обещал! Я женился из-за ребёнка, ты же знаешь. Не по любви. - Ну, в таком случае, ты тоже знаешь, что Хосок женился на мне не по любви. - Может быть, но потом! Потом я так часто слышал от него, как он тебя любит!       Хана замерла. Неужели? Он даже друзьям говорил, что любит её? А ей всегда казалось, что он сомневается в своих чувствах, не горит ими. - Если любовь способна возникнуть, то способна и закончиться, - промолвила она, не отдавая себе отчёта в том, как заступается за мужа даже в том, что против неё, что во вред ей. Она по-прежнему была на его стороне и готова была поддерживать во всём. И в измене? - Ты не понимаешь… - Это ты не понимаешь, Юнги! Если верность должна быть только из-за любви, то брак не имеет значения, и когда чувства проходят, он не должен сдерживать – так что ли? Если же должен, то какая разница, что любви нет – ты тоже изменщик и предаёшь Хвасу! Разве я не права?       Шуга пристыжено замолчал. Он не знал, что ответить. В самом деле, при каких обстоятельствах нужно хранить верность? По порыву души или под напором обстоятельств? Пока будет терзать совесть или пока не осудит общественность? Если партнёру на тебя уже плевать, то ты можешь гулять, а если ты причиняешь ему боль, то не можешь? А если ты к нему остыл, то всё равно не можешь гулять. Да, это вроде бы и логично, и с точки зрения морали понятно, но опять же учитываются чувства одной стороны почему-то. Скажут, что надо расстаться, и тогда гуляй, но бывают же такие, которые не отпускают, не дают развода, цепляются. У Юнги в деревне был такой бывший одноклассник. Захотел развестись с женой, достала его, хоть никакой другой и не встретил. А та ни в какую. Не даёт развод, скандалит, следит за ним, спуску не даёт, от женщин отгоняет. В итоге он уехал в другой город, зажил там с кем-то, встретилась всё-таки любовь. А жена всё тут всем рассказывает, как он ей изменяет. Сложные бывают ситуации, не поймёшь, кто прав, кто нет. А раньше развод не разрешался вовсе, и что же, находясь в браке и придя к соглашению, что могут жить каждый своей жизнью, они тоже изменщики только потому, что уз брака не разорвать? Эпохи меняются, менталитет меняется, в разные периоды были разные предписания, требования, нормы. Как после этого можно утверждать что-то единственно верное? Юнги вспомнилась Джинни, рассказывавшая о свободных отношениях на Западе – полиаморных, где по договорённости каждый мог встречаться с несколькими. Такой ересью всё это тогда казалось! И вот он сам побывал в таком положении. А всё же, почему-то, на Хоупа злость была неимоверная, чесались кулаки. Как он мог обидеть Хану? Это в голове не укладывалось. Шуга даже завидовал когда-то другу, как тому повезло. И вдруг выясняется, что тот этого не оценил! - Знаешь что, давай я приеду? Сниму гипс и прикачу, расскажешь мне всё. - Я буду только рада, только не говори Хосоку, что я сказала… - Хана, за такое надо стыдить! Его, а не тебя. Ты имеешь право говорить о его поступке. Раз он мог делать, то пусть будет готов и говорить об этом. - И всё же… - Ладно, решим на месте! Не расстраивайся там, хорошо? Если мужик изменил, он уже этого не стоит. Хочешь побухать? Это успокаивает. - Да ну какой побухать! Дети же… - Так, а бабушка и дедушка на что? Всё решаемо! В общем, не кисни и жди – приеду. - Спасибо, Юнги, - утешенная немного его поддержкой, улыбнулась она, - ты настоящий друг!