ПолиАморалы

       Хана относилась к людям, которые быстро на чём-то зацикливаются, не в силах оторваться мыслями от невольной фиксации из-за эмоционального всплеска: стыда ли, раздражения, огорчения или радости. Так её голова была занята семейной проблемой и улаживанием оной, но признание Юнги отвлекло. Теперь она постоянно рассуждала над их отношениями, и только когда вновь появлялся Хосок – заезжал за детьми или привозил их назад – Хана забывала о друге. И пока след супруга рассасывался в оперативной памяти, как конденсационный след самолёта на небе, не грезилось о нём. Мало-помалу, впрочем, «холодная война» мужа и жены вошла в стабильную фазу, без открытых перепалок и едкости. Хосок уже не вторгался без приглашения, а звонил, предупреждая, что заедет. Сам сделавший это знаком вежливости после того, как застал жену за «покупкой» и «примеркой», он, однако, не хвалил себя за столь поспешное решение продемонстрировать свой такт. Без предупреждений, на какие ещё тайны он мог бы нарваться? Что ещё увидеть дома? Собственные деликатность и предусмотрительность, неосознанно имевшие целью доказать его благородство, его не радовали, потому что помешали законной возможности приглядывать за обстановкой. Но назад пятками ходить было не в его духе, так что правило сохранилось.       Так было и в этот раз. Хана готовилась встретиться с Юнги. Тот вернулся и позвонил, что вечером будет в Сеуле. Она прыгнула в душ, вымыла голову, намазалась кремами и приготовилась думать, что надеть на грядущее свидание, когда Хосок сообщил, что заедет за кое-какими вещами. Он не забирал их все, потому что они продолжали для детей создавать видимость мирно сосуществующих родителей. Никакого раскола. В итоге Хоуп частично обосновался у отца с матерью, частично остался тут и, пару раз в неделю, заглядывал к Нури с сыном, стараясь приучить к себе мальчика, чтобы однажды открыть ему правду.        Хана облачилась в махровый халат, не желая разнаряживаться как-нибудь, чтобы муж не подумал, будто для него старалась. Желание вернуть его боролось с желанием показать характер, откуда-то взявшийся в ходе всех драматических перипетий и разраставшийся. Поэтому пусть не мечтает, что она будет вечно без него страдать! Только бы сам страдать по ней начал… Но как этого добиться? И нужно ли ей это ещё? Нет, конечно же, нужно, ведь у них дети. Но если все усилия будут напрасны и бесполезны? Да и о чём речь, ведь это его обязанность теперь прикладывать усилия! Хана хотела бы сдаться его новым домогательствам, только вот они не повторялись. И чем дольше их не было, тем сильнее она убеждалась, что если всё-таки они появятся, ей нужно будет превратиться в твёрдый орех и отвергать Хосока столь долго, сколько потребует её самолюбие и жажда возмездия.        Она ещё не успела до конца высохнуть, когда он приехал. Проводив его взглядом в их спальню, Хана стояла в ванной и причёсывала мокрые волосы. С трудом удавалось не броситься следом, чтобы провести хоть какое-то время с ним, пообщаться немного, услышать его голос, узнать, как его дела? Но всё общение заканчивалось чаще всего руганью, потому и начинать не стоило. Что она ему скажет? Да и разве волнуют её его дела? Совсем не хотелось знать, как проводил он свои вечера.        Поменяв рубашку и взяв что-то из одежды, Хоуп вышел из комнаты и, уже думая, как обычно, молча уйти, нерешительно притормозил у ванной, косясь на стоявшую там Хану. Опять в халате. Что под ним на этот раз? Она ощутила заминку, но не заговорила сама. Посомневавшись, Хосок отложил набранный пакет и, сунув руки в карманы голубых джинсов, повернулся к жене. - Ничего, что я заехал? Я тебя не побеспокоил? - Нет, не побеспокоил, - ответила Хана, стараясь не смотреть на него. В наряде выходного дня, не в офисном деловом костюме, он выглядел свежо, молодо, совсем таким, каким она когда-то впервые его увидела, вышедшим из-за руля своей красной «Феррари» - тогда он разъезжал на своей двухдверной любимице. В такого она и влюбилась, в беззаботного парня с длинными ногами и гибким изяществом фигуры, свободного, как ветер, необъезженного и неприручаемого. Зачем же она пыталась приручать его все эти годы, если полюбила именно таким? Одомашнила его, а потом сама себе жаловалась, что он растерял свою исконную страстность и непредсказуемость, пленявшую девичье сердце. - Хорошо, - кивнул он, потормошив волосы на затылке, - собираешься куда-то? - Да, а что? - Ничего, просто спросил, - спугнутый её тоном, он отступил, развернувшись к двери. Но передумал. – Дочка сегодня спросила, почему я дома редко ночую. Хана всё-таки повернулась к нему, отложив расчёску. Они встретились глазами, но Хоуп отвёл свои первым. Он до сих пор чувствовал вину и, сдавшись под злостью супруги, перестал огрызаться и защищаться, если она вдруг заводилась. Извинения не приносили результатов, а оправдания порождали бесконечные нападки. - А ты ей что ответил? - Сказал, что с бабушкой и дедушкой тоже должен кто-то быть. Аргумент неубедительный, но для её возраста прокатил. Дети подрастают, скоро такие отмазки не сработают. - Это точно, - согласилась Хана, побрызгав на волосы спреем для укладки. Он подступил к ванной и опёрся рукой о косяк, чуть завалившись по диагонали. - Может… если я не сильно тебя напрягу, то буду иногда снова ночевать здесь? Чтобы не возникало у детей вопросов… - Женщина едва удержалась, чтобы не заплакать или прыгнуть ему на шею. Та девочка, что жила в ней, до сих пор жадно отзывалась на любые проявления, на любую надежду и видела обещания даже там, где их нет. Но опыт остановил её. Вот именно что, ей ничего не обещали, это рациональное предложение ради детей. Чему радоваться? Тому, что он, остывший к ней, поселится здесь, и помешает, если вдруг она решится, встречаться с кем-то ещё? А решится ли она? А если нет? Не лучше ли тогда, чтобы он всё-таки жил здесь? - Я тебе никогда не запрещала тут ночевать. - Я знаю, да, - кивнул Хоуп. – И всё-таки… без твоего разрешения я не буду ничего менять. - Делай, как знаешь, - спасая себя от соблазна и от гнева, Хана вышла из ванной и вошла в спальню по стенке, чтобы не задеть мужа. Гнев рождался сейчас по одной единственной причине: потому что Хосок не настаивал, не добивался её, ничего не делал и не говорил приятных слов, потому что он не возвращал ей былого счастья, не оправдывал её ожиданий. Впрочем, ждала ли она ещё от него чего-то? Допускать ожидания в своё сердце было больно, но как от них избавиться, если они, как не пропалывай, вырастают, словно грибы после дождя?        Хоуп зачем-то вошёл за ней. - Я считаю, что было бы лучше для Наны и Ходжуна, если бы мы в более мирной и тесной компании воспитывали их. Как-то… чаще собирались бы семьёй. Не только по праздникам. - Ты знаешь, что я согласна во всём, что касается благополучия детей, - Хана открыла шкаф и стала разглядывать одежду. Кое-какую она развесила на вешалках недавно, достав из тех отвергнутых коробок, которые когда-то дарил супруг. – Мы безусловно должны принимать решения на их счёт вместе. - Так… если я как-нибудь останусь, ты не будешь возражать? - Я же уже ответила, чего ещё?! – резко обернулась на него она. Хочет, чтобы она попросила или показала своё одобрение? Не дождётся! Глаза её посверкивали бескомпромиссными искрами. Теперь он не отвёл взгляд, стоял и смотрел, покусывая губы. На её лице разливалось недовольство, на его – какие-то потаённые мысли. Переглядки закончились тем, что Хоуп сделал пару шагов в её сторону. - Хана… - Что? - Что мне ещё сделать, чтобы ты не злилась? - С чего ты взял, что я злюсь? Я не злюсь, - собралась она с духом, чтобы скрыть свои чувства, и поутихла после этой наглой лжи. - Хорошо, скажу по-другому: чтобы простила меня, наконец!        На этот вопрос у неё не было ответа. Она сама не знала, что он должен сделать, чтобы она его простила. Временами ей казалось, что никакой обиды больше нет, и она сама на всё готова, лишь бы он вернулся. Но потом он оказывался рядом, такой холодный, в своих мыслях – не о другой ли женщине? – отстранённый, не тянущийся к ней, и она буквально начинала его ненавидеть. Хана хотела любви, искупающих вину поступков! А он ничего не делал. - А что это даст? Что тебе даст моё прощение? Зачем оно тебе? – повернулась к нему она. - Мне станет легче. - А, совесть успокоить? – хмыкнула Хана. - Моя совесть не успокоится, я буду корить себя сам до конца. Я только хочу, чтобы в тебе не осталось этого зла… ради твоего спокойствия тоже. - Какая разница – есть оно во мне или нет? - Что значит «какая»? Большая! Я хочу, чтобы мы нормально общались, а не поджимали губы при детях, я хочу нормально проводить время с ними и тобой. - Со мной? – дрогнув в душе, постаралась остаться внешне равнодушной Хана. – Ты хочешь проводить со мной время?        «Зачем я уточнила? Он подумает, что мне это важно, что я хочу этого! Я этого хочу, но не хочу, чтобы он понял это. Главное, чтобы сам захотел. Господи, как же сложно!». Хосок помолчал, задумавшись или подбирая нужные слова. Привалился плечом к шкафу, разглядывая его содержимое за отодвинутой женой дверцей. Откуда столько ярких красок и блеска? - Я когда-то сказал тебе, что ты самый близкий для меня человек, - тихо произнёс Хоуп, - и ничего не изменилось. Ты по-прежнему мне родной и близкий человек, и да, я хотел бы иногда проводить с тобой время.        «Но не как с женщиной? – подумала Хана. – Я нужна ему в качестве друга? Чтобы слушать о его проблемах и других бабах? Или что он подразумевает под всем этим?!». - Ты против? – заметив в её лице терзания, спросил Хосок. - Я плохо себе представляю, как это будет выглядеть. Ты будешь шляться по бабам, а я… - У меня никого не было с тех пор, - прервал он Хану. Она ощутила предательское тепло в груди. Неужели? – Хочешь верь, хочешь нет, но я не шляюсь по бабам. И даже не разглядываю их, ища какую-нибудь новую. - Рада за тебя, - чтобы скрыть истинное блаженство, затрепетавшее от счастья, пробурчала Хана. Вытянула красное платье и оглядела его спереди и сзади. Не слишком вычурно для свидания с Юнги? Нет, лучше что-то попроще. Убрав его назад, она продолжила растерянный поиск. Зачем ей свидание с Юнги, если Хосок ни с кем не встречается? Да, он изменил ей, но всего раз. Нужно ли уподобляться? - Ты не поняла. Я это не просто так говорю… Я… - Что? – впилась она ему в глаза своими. Его пугала преграда, стоявшая в них, но он устал от неё и мечтал сломать любыми способами. Недели шли, и в отцовской квартире было всё более уныло и невыносимо. Ошибка, совершённая в начале года, потеряла остроту, но притупила все его чувства, он кроме пустоты и поверхностности ничего не испытывал, не находил места, где был бы самим собой, ведь теперь даже при детях надо было улыбаться тогда, когда не было сил, излучать оптимизм, когда хотелось уйти от всего и закрыться где-нибудь! Да, в его жизни торчал кол разорванных с Ханой отношений, и хотелось его вытащить. Если поначалу он, казалось, только удалялся от неё, то спустя почти полгода ловил себя на том, что думает о ней всё чаще, и не представляет, как создаст с кем-то ещё ту добрую и чистую любовь, которую они хранили не год и не два, а гораздо дольше. - Я скучаю, - произнёс он. Она чуть не выронила очередную вешалку, но смогла её повесить, забыв, что ищет и перестав видеть перед собой что-либо, различать цвета. Щёки вспыхнули. Хосок был совсем рядом, она улавливала аромат его туалетной воды и краем глаза видела ямку между ключиц в распахе расстёгнутой на верхнюю пуговицу рубашке. – Ты простишь меня?        Хана судорожно соображала, ей не хотелось потерять голову. Хоуп осторожно взял её руку. - Простишь? – Он коснулся её вот так впервые за долгое, очень долгое время. Если не считать того поцелуя из-за оказии с золотым платьем. Как было не простить? Но хотелось гарантий, что её мягкосердечие не откроет ему ворота на волю. Если он воспримет это, как вседозволенность, что если она приняла его назад, то примет теперь всегда, несмотря ни на что? - Хосок… - наклонив голову, она развернулась к нему, думая. Он осторожно, за руку, потянул её к себе. Хане хотелось упереться, но, делаясь как обычно рядом с ним безвольной, она преодолела последний шаг между ними. От желания прижаться к нему защипало в глазах. Как просто сказать «прощаю» и забыть обо всём! Но тело совершенно отвыкло, оно не подчинялось и очень неловко встало впритык к Хосоку. Тот приобнял её за талию: - Я не хочу уходить, я люблю нашу семью, я хочу быть с вами, - прошептал он, и отсутствие сопротивления придало ему энергичности и уверенности. Хоуп прижал к себе Хану и коснулся губами её виска, затем скулы и щеки. Её тёплая кожа, моментально узнаваемый на уровне инстинкта запах и влажный локон возбуждали – так давно он не был с ней! Ни с кем не был. Ладонь разведывающе скользнула ниже талии и поняла, что под халатом ничего нет. – Я хочу быть с тобой, - совсем тихо шепнул он ей в ухо и коснулся его поцелуем. Хана вздрогнула, приходя в себя. Несколько секунд она была будто под гипнозом и, хотя возбуждение вспыхнуло и охватило её, она упёрлась ладонями в его плечи, тем не менее позволяя целовать себя всё ниже по шее, к плечу, сдвигать халат.        «Я должна показать, что со мной нельзя вот так просто! Нельзя заявляться и думать, что всё перелистывается или зачёркивается! Он сам перечеркнул верность, то, на чём основывается доверие! Я хочу его, но я не должна вот так сразу же соглашаться! Нужно поставить какие-то условия, проверить его!» - рассуждала Хана, хотя разум стремительно слабел. - А ребёнок? – выпалила она, защищая свою оборону. - Какой? – не понял Хоуп, подняв неохотно голову. Его пальцы крепко сжимали жену, надеясь пробраться к заветному, родному. - Мальчик, твой сын, - напомнила Хана. - При чём здесь он? – нахмурился Хосок. - Ты перестанешь с ним видеться? - Перестану? – переспросил он и отстранился. Хану охватила паника, потому что её отпустили, она потеряла ощущение жара его груди, только что упиравшейся в её грудь. – Почему я должен перестать его видеть? - Если ты хочешь вернуться к нам… - Я хочу вернуться, но я не могу бросить своего ребёнка… - Не можешь?! – запахнув посильнее халат, Хана покраснела, разъяряясь: - Это что же за возвращение такое, что ты продолжишь жить на два дома? - Какие ещё два дома?! Я не живу с его матерью, между нами ничего нет! У мальчишки нет нормального отца, ему нужен отец! Я не оставлю его! - Ты опять выбираешь его? – вздёрнула она гордо нос. - А ты опять ставишь условия? - Я не ставлю! – Хана надеялась в глубине души, что, воспылавший и соскучившийся, возжелавший жены, он пойдёт на уступки и исполнит её прихоти. Попытавшись манипулировать мужчиной через постель, она тотчас поняла, что не обладает для таких стратегий знаниями и хитростью. – Просто тебе только секс нужен был, я поняла! - Секс? – обалдел Хоуп, хотя действительно только что едва не потащил супругу в постель. - А разве нет? Давно не трахался, вот и приехал! Всё с тобой понятно! - А ты регулярно трахаешься со своим резиновым помощником, поэтому живого мужа тебе не надо?! – повысил голос Хосок. Хана, сама не зная почему и за что, ударила его по лицу. Хоуп приложил ладонь к щеке. Замолчал. - Мне нужен мой муж, а не пытающийся угодить везде и всем! Нужен был, - оскорблённо исправилась женщина, - я не собираюсь быть тебе тут приютом, когда тебе приспичит удовлетвориться! - Если бы мне нужно было только это – я мог бы и передёрнуть! – прошипел Хосок, выходя из спальни. - Ну и передёрни! – крикнула она ему вслед. Но спохватилась и выбежала в прихожую. Он обувался. «Как его остановить? Как удержать? Не уходи, Хосок, пожалуйста! Останься, давай поговорим!» - мысленно уговаривала она. Он выпрямился и посмотрел на неё, почти трясущуюся. - Ещё что-то? - Нет, - процедила она непослушными губами. - Тогда я пойду, - взял он пакет. - Иди.        Кивнув скорее самому себе, Хоуп удалился, беззвучно прикрыв дверь. Хана села на корточки и заплакала. Нет, теперь точно всё кончено, они никак не смогут договориться. Он не откажется от того своего сына, а она не сможет принять эту раздвоенность. Она не сможет жить, видя, как супруг по выходным или каким-то ещё дням ездит в дом другой женщины, которая завела от него ребёнка. Ещё до неё! Нет, это исключено. И, чтобы не терпеть эту режущую, хроническую боль, её надо выкорчевать любыми способами: заглушить, задушить, перекрыть. Да, она должна забыть Хосока! Хотя бы постараться.        К счастью, для этого как раз был удобный случай. Если бы не вечерние планы, она могла бы опять впасть на несколько дней в апатию, но встреча с Юнги не дала лечь на кровать и страдать, заедая слёзы сладостями, сериалами и бессмысленными покупками в онлайн-магазинах. Друг заметил даже под тушью и напрасными стараниями замаскировать макияжем красноту, что глаза слегка заплаканы и, покупая билеты на комедию, Хана эмоционально, но без подробностей рассказала, что произошло. - Так, значит, с Хоупом у вас ещё не всё потеряно? - предугадывая, что в такой ситуации получит от ворот поворот, разочарованно уточнил Шуга. - Нет, по-моему, именно сегодня стало более ясно, что ничего не выйдет. - Да почему?! Он же дал понять, что хочет вернуться! - Это не то! Он не любит меня и не хочет вернуть даже то, что было, он просто хочет устроиться получше, чтобы его везде ждали и любили! Это эгоизм! - Ну… может оно и так, я почему-то с такой точки зрения это не рассмотрел, - подумав, Шуга хмыкнул: - Тогда я такой же мерзавец? Я с Хвасой нормально общаюсь, но… сейчас тут, с тобой, и… надеялся получить ответ… это тоже желание везде устроиться? - Нет! Точнее – не знаю! – Хана потрясла головой, перекинув через плечо длинные волосы. Она распустила их, изменяя привычке носить забранные. – Я не люблю неопределённость, нет так нет, да так да, что за полумеры? Меня это держит в нервном напряжении. - Да всех бы держало! Поэтому я и надеялся получить ответ, - повторил Сахарный, остановившись и посмотрев на подругу. Она вздохнула, разводя руками: - Я услышала тебя, но, прежде чем ответить, я должна тебя предупредить. - О чём? - О своих мыслях, обо всём, что во мне происходит. Чтобы всё честно было. - Я всеми руками за! – улыбнулся ободряюще Шуга, но занервничал. Что ему преподнесут за сюрприз? Они медленно тронулись дальше, к дверям кинозала. - За последние месяцы я много о чём думала, наблюдала, анализировала. Знаешь, люди такие эгоисты, все только о себе думают, о том, чтобы отхватить кусок пожирнее, получить удовольствие, даже отбирая у другого. - Увы, это так. Не поспоришь. - Это плохо, но можно ли это как-то изменить? - Я не знаю, - пожал плечами Юнги, - мне не довелось перевоспитать хоть одного человека, я только хочу верить, что сына воспитаю правильно. А так-то и о себе самом не всегда лучшего мнения. - Это ты зря. Ты хороший. Ты не эгоист! - Смотря с какой стороны посмотреть, в чём-то точно он. - Ну вот я и подумала, если ничего не изменить и грязная конкуренция в природе людей, а не имею ли я права тоже быть эгоисткой? - Почему бы и нет? Отстаивать свои интересы – это нормально. В дозволенных рамках, конечно. - Но я не только про Хосока. Я вообще. Понимаешь… я такая злая из-за этого всего стала, что хочется пакостить и творить бесчинства, - понизив к концу голос, призналась Хана. - Тебе?! – удивлённо засмеялся Юнги. – Вот это новость! И что же хочется творить? - Ну… я уже говорила тебе кое о чём, что купила себе… - Пф! Это не пакость. - Да это ладно, тут другое… Я чувствую, что не смогу отпустить эту напряжённую ситуацию с Хосоком, пока не поступлю так же. - Так же? - Как он. Пока не изменю ему. - Да я давно говорил, что надо перестать с ним считаться… - Ты не понимаешь! – Хана отвела Шугу за рукав в сторону, чтобы не мешал проходить другим людям, пока они болтают, вновь остановившись. – В этом-то и вся загвоздка моего ответа! Я испытываю к тебе симпатию, и ты мне нравишься, но эта подлая часть моей души хочет воспользоваться нашей дружбой, твоей симпатией, чтобы отомстить Хосоку. Да при том ещё с надеждой, чтобы он узнал, разозлился, разревновался и прибежал меня возвращать! Я могу допустить гадости по отношению к кому-то, но не к тебе! А по отношению к тебе это будет некрасиво с моей стороны, если я пойду на это не только из симпатии, но и из вредности. Ты не должен быть средством в моих интригах против мужа. К тому же, вы друзья.        Выслушав её, Юнги задумался. Он боялся, идя на это свидание, что Хана сразу скажет: «Я люблю Хосока, ничего не изменилось, поэтому прости, но нет!». Однако этого не произошло. И он искренне «болел» за подругу и радовался, что та набирается на многое смелости, раскрывается, начинает думать о себе. Поэтому опять легкомысленно пожал плечами: - Я не против. Я не вижу в этом ничего преступного, что у тебя бродят такие мысли. Помимо них же… есть хоть какие-то чувства? В смысле, не только дружеские… - Пока трудно понять. Ты мне нравишься, честно, - смущенно призналась Хана и разрумянилась. В её улыбке была нежность, и Шуга видел, что это не рисовка. Да и умела ли Хана рисоваться? Нет, её зачаточный эгоизм ещё не исхитрился до такой степени. – Я думаю, что мы можем попробовать встречаться. Теперь, когда я выговорилась, мне спокойнее. Только ещё одно… - Да? - Не будем говорить ничего Хосоку. Если он узнает, это как раз и будет как будто бы тем, чего хочет тёмная часть меня. Если же не узнает, то я лучше пойму, что испытываю к тебе. Без примеси возмездия. - Ну… не знаю, насколько просто будет это от него скрыть. Я могу не говорить ему, но, по мне, как раз лучше бы было сказать. - Нет, я не смогу, - покачала Хана головой, - если он будет знать, я буду чувствовать себя, как под прицелом. Давай сначала попробуем, а там будет видно, говорить или нет? - Если ты настаиваешь, то пожалуйста. Конечно, в вашей ситуации я за тебя и не буду считаться с его чувствами так, как с твоими. - Спасибо. - Есть ещё какие-то предупреждения? Пункты? - Нет, - улыбнулась Хана. - Отлично! – успокоился Юнги. Протянул ей руку. – Что ж, пошли, посмотрим киношку? Наш первый поход в кино! - Как серьёзно звучит! То есть, - взявшись за его ладонь, запереживала Хана, - мы уже встречаемся, да? Вот прямо сейчас? - Давай с момента пересечения порога кинозала? – пошутил Шуга. – Так сказать, перейдём Рубикон.        Помешкав мгновение, женщина всё же взяла волю в кулак и, улыбнувшись, в ногу с Юнги вошла в зал. Уже не как с другом, а с человеком, с которым собралась строить вторые в своей жизни отношения. И как-то с плеч вдруг свалился груз семейной неудачи, ответственности, переживаний. Ей будто вновь было лет восемнадцать-двадцать, она пришла на свидание, каких у неё и с Хосоком-то толком не было – слишком уж спонтанно и вместе с тем рационально они поженились. Возродившаяся в душе юность подсказала Хане, что она всё делает правильно.        После фильма они долго прогуливались пешком. Приближался летний сезон, погода стояла душноватая, но приятная. Тихий вечер располагал оставаться на улице подольше. Проходя мимо цветочного магазина, Шуга указал на витрину: - Я хотел встретить тебя с цветами сегодня, но… - Не нужно. Если я принесу цветы домой, то Хосок их увидит. Так что не надо цветов, ладно? - Как-то непривычно мне ухаживать за девушкой и не дарить цветов. Но я рад, что спросил прежде, чем сделал. - Всё бывает впервые, наверное? – Хана вжала голову в плечи: - Мне вот непривычно думать о ком-то кроме Хосока, как о мужчине… - Не слишком ли много в наших диалогах Хосока? – чуть обижено сказал Юнги. - Прости, ты прав. - Я не запрещаю о нём говорить, ясное дело, что без него совсем не получится, но понизить концентрацию надо. - Надо, - согласилась весело Хана. Они шли, держась за руки. Сеул был огромным городом, и она сомневалась, что кто-то из знакомых увидит их сразу же. Возможно, однажды эти отношения откроются, но к тому моменту она уже проверит свои чувства и будет готова. Её чувства… какие они были по отношению к Юнги? Хана все эти недели, после его предложения, размышляла над этим. И вопросов оставалось много. Да, во-первых, её прельщает возможность отомстить. А во-вторых, она уже очень давно чувствует желание и неудовлетворённость, и с каждым днём из-за этого желание переспать с Шугой увеличивается, с каждым днём она воспринимает его всё более сексуально. Не совершает ли она сама того преступления, в котором обвинила мужа? Тот застоялся в стойле, вот и полез к ней, не потому что жить без неё не может, а потому, что не удовлетворён. Однако сама она точно такая же! Но Юнги всё в лицо сказала, набралась смелости, а Хосок? Он что-нибудь объяснил? Сказал что-нибудь, кроме «скучаю»? «Нет, он хотел только переспать – это ясно!» - зло припоминала Хана.        Юнги проводил её до самого жилого комплекса. Они встали на углу, прощаясь. - Не зайдёшь на чай? – предложила она. - Нет, после первого свидания неприлично, - засмеялся Шуга. – Надо же как-то разграничить разницу между дружбой и тем, что мы… встречаемся? - А, то есть, мы теперь как будто бы заново знакомимся и испытываем друг перед другом неловкость? - Ой, нет, давай без этого? – поморщился мужчина. – Ненавижу неловкость, давай по-простому? Не буду подниматься так, ради символического этикета. Ну, знаешь, вдруг полезу приставать? - А я вдруг не стану сопротивляться и буду выглядеть очень непорядочно, раз отдалась после первого свидания? – пошутила Хана. - Ох уж эта порядочность! Когда-то я в ней был более определён и уверен. Ещё так с Джинни ругался, слушая её представления! А потом проживаю жизнь и понимаю, что очень много относительных вещей. Сегодня за них готов умереть, а завтра гроша ломаного не стоят. Сегодня уверен в важности своих убеждений, а завтра и в собственной-то важности не уверен. - Это точно. Я всегда была уверена, что любовь бывает одна – на всю жизнь. А теперь… - Добро пожаловать в клуб разочаровавшихся, - пожал он ей деланно ладонь. Они засмеялись. - У клуба есть кодекс? - В первом пункте мы уже сошлись – надо почаще думать о себе. - Отлично. Ещё? - Надо получать удовольствие и баловать себя. - Буду работать над этим, - пообещала серьёзным тоном Хана, едва сдерживая улыбку. - Начнём сразу же, - сказал Юнги и, не успела она задуматься над его словами, как он подался вперёд, чуть наклонился и поцеловал её в губы. Хана выгнула спину от неожиданности и замерла. Даже глаза не закрыла и простояла с открытыми секунд пять, пока не поняла, что её целуют. Только тогда сомкнула веки и, позволяя происходить поцелую, подалась навстречу. Этот поцелуй показался ей похожим на самый первый. Пожалуй, целуясь с кем-то новым, постоянно мелькает это ощущение, что ты не знаешь правил, техники, меры дозволенного. В таких случаях побеждает самый наглый – он же, чаще, более опытный – задаёт тон действию и погружает в этот поцелуй, объясняя языком – в прямом смысле – как всё устроено. И Шуга вовлёк Хану в продолжительный, горячий, но не до безумия развратный поцелуй. Взрослый, зрелый, с заявкой на будущее. Они оторвались спустя какое-то время друг от друга и посмотрели глаза в глаза. Юнги, привычно не теряя присутствия духа и всё преподнося так, чтобы не накапливалось стеснения, быстрее заговорил: - Я хотел тебя спросить, можно ли я это сделаю, но потом подумал, что опять дойдёт до Хосока, словно я у него ещё разрешения должен получить, поэтому пошёл он на фиг. - Правильно, что не спросил, - заправив прядку волос за ухо, кивнула Хана, - так бы всё и вышло, я бы тоже подумала о муже, прежде чем ответить и, логически поплутав, пришла бы к выводу, что нельзя этого делать. - Тогда я молодец, - похвалил себя Шуга. - Не спорю. - Увидимся на следующих выходных? Я в деревню съезжу и обратно. Прежде чем ты что-либо скажешь, замечу, что с Хвасой у нас ничего нет в плане постели с тех пор, как мы обсудили между собой всё, так что я не на двух стульях пытаюсь усидеть… вот. - Я бы о тебе такого и не подумала. Конечно, буду ждать следующие выходные. Предварительно созвонимся, чтобы… ну, сам знаешь кому не попасться на глаза. - Какие мы злодеи! – поругал себя и её Юнги и, ещё раз быстро поцеловав Хану, пошёл прочь. Тронув губы, она направилась в подъезд. Всё это было так непривычно! Можно ли было позволять себе такое, будучи в официальном браке? Можно ли оставаться чьей-то женой и становиться любовницей другого, не нарушив никаких моральных норм? У Ханы не укладывалось это в голове, и она мечтала найти разгадку, оправдать себя. Но если оправдать себя, то автоматически оправдается и Хосок, а если он оправдается, то окажется, что на него не за что было злиться, и не требовалось никакой мести, и он вообще станет жертвой данной ситуации! «Я схожу с ума! – поднимаясь на лифте, сжимала ремешок сумочки Хана. – Вместо того, чтобы наладить семейные отношения, я доламываю собственную семью! Но не я начала это первой! И неужели я не имею, в самом деле, права, попробовать что-то ещё?». Губы ещё горели от прикосновения к ним новых, незнакомых прежде губ. И сожаление о том, что Юнги не поднялся, стало громче каких-либо других мыслей.