ПолиАморалы

       Так и не решившаяся снова съездить к Ыну, Хана, как всегда это делала по утрам воскресенья, хорошенько убралась. Вечером, приготовив вкусный ужин, она ждала приезда мужа с детьми от господина Чона-старшего, когда зазвонил домофон. Она удивилась, потому что у Хосока всё-таки были ключи от дома, а никого другого она не ждала. Не Ыну же заявится в такой неподходящий момент после того, что было в пятницу? Вряд ли ему захочется разборок и стычки, а кому другому явиться? А, это муж предупредительностью намекает, что у неё кто-то может быть. И он думает, что она бы позволила себе привести любовника в момент, когда возвращаются дети?        Хана включила камеру и увидела у входа в подъезд не мужа, а его друга с Наной и Ходжуном. - Ёнджэ? - Привет. Да. Я детей привёз.        Женщина скорее нажала на кнопку, впуская их, но при этом сжалась от недоброго предчувствия. Почему сам Хосок не приехал, как обычно? Она стала ему настолько отвратительна, что он её и видеть не хочет? Готовая заплакать от того, что дожила до такого, Хана как-то внезапно растеряла свой пыл и способность обороняться. Как же быть, что же делать? Если её не только разлюбили, но и перестали уважать – это уж совсем печально! Не стоило петушиться перед клубом, надо было по-взрослому поговорить, обсудить мирно. Открыв дверь, она встретила дочь и сына, поцеловав их, но сама посматривала на вошедшего Ёнджэ. Не терпелось спросить у него, в чём дело, однако при детях сделать это невозможно, если хочется получить честный ответ. - Мам, а дядя Ёнджэ обещал меня пустить на кухню в своём ресторане, чтобы я посмотрела, как готовят повара! - Меня тоже! – поправил Нану Ходжун, напоминая о себе. - Хочу посмотреть, как они так красиво всё на тарелочках раскладывают! И узоры из шоколада на пирожных выводят! Ты пойдёшь с нами, мам? - Хорошо-хорошо, идите, переодевайтесь в домашнее, умывайтесь, за ужином всё расскажете!        Хана поскорее спровадила детей дальше и, мелко дрожа, спросила у Ёнджэ: - А что Хосок? Уже и на порог этого дома не хочет ступать? - Он не мог приехать. - И предупредить меня не мог? Позвонить, чтобы я сама детей забрала? - Он не в состоянии сейчас звонить, - серьёзно сказал Ёнджэ, и Хана почувствовала неладное. - А что случилось? - Мы можем поговорить так, чтобы Нана и Ходжун не услышали? - Д-да, да, конечно, - растерявшись, посмотрела на двери в квартире Хана. Кухня не закрывалась. Кабинетов у них не было. В зал дети начнут ломиться. Что ж, придётся сделать то, чего она не любила: пригласить постороннего в супружескую спальню. Кивнув в ту сторону, Хана дошла до кровати и, не присаживаясь, развернулась. - Нури погибла, - прикрыв за собой, произнёс Ёнджэ. Женщина чуть не рухнула, но, поймав равновесие, плавно опустилась на постель, подстраховывая себя руками. То есть, погибла? Она же только видела их в пятницу, она была жива и здорова! - Как… как это произошло? - Машина взорвалась. Судя по всему, хотели избавиться и от Хоупа… - безэмоционально, как ему было присуще, начал Ёнджэ, но Хана подскочила в панике: - Как он?! С ним всё в порядке?! Господи! - Он не пострадал, не переживай, - снова медицинским, ровным тоном сказал друг семьи. - Это правда? Ты же не успокаиваешь меня? Он жив? Цел? - Я бы не стал врать, Хана. Он жив и цел, но морально не в том состоянии, чтобы общаться с кем-либо. - Где он? - С ним, правда, физически всё intra normam, как только он отойдёт, уверен, он позвонит тебе или приедет к детям. Присядь, судя по бледности, у тебя упало давление. - Ёнджэ, как же так вышло-то? Кто ж это сделал-то? - Супруг Нури. Он давно ей угрожал. - Как же так, как же так!.. – причитая, Хана опять осела на кровать, послушавшись мужчину. Голова кружилась. В ней не было злорадства, только страх. Страх за Хосока, что тот был на волосок от смерти. – Почему ты думаешь, что хотели убить и его? - Взрывчатку установили в его машину. Это чистая случайность, что за руль села она, а он не успел оказаться в машине. – «А я ещё возмутилась этому!» - вспомнила Хана. – Но мы всегда говорили Хоупу, что он в рубашке родился. Столько покушений, сколько он, наверное, ни один из нас не пережил. - Господи… - спрятала лицо в ладонях Хана, пытаясь прийти в себя. С одних слов она представила всё воочию, будто сама пережила. - Объяснишь это как-то детям? Что отца не будет какое-то время. - Что я им скажу? – плохо соображающая, подняла на Ёндже взгляд женщина. - Что у папы погиб хороший друг, ему очень тяжело и нужно его понять и поддержать. - Да, правильно. Я так и скажу, спасибо, я никак в голове всё не уложу. - Хана. - Да? - Хоупа действительно нужно будет поддержать. Ты сможешь сделать это? - Я… - «Его возлюбленная погибла не по моей вине. Я не желала им зла, и не имею к этому никакого отношения. И пусть я переживаю за него, разве смерть любовницы может быть оправданием измены?». - Я знаю, о чём ты думаешь, - проницательно заметил Ёнджэ, - что он изменил тебе и заслужил… - Нет-нет, такого я не думала, тем более… эта Нури… она ведь, в общем-то, ни при чём… была. - Но ты на него всё ещё зла? - Не так, как поначалу, но… Как именно ты хочешь, чтобы я его поддержала? Вернула в семью? Он сам уехал отсюда, и если не захочет тут оставаться, я его за уши тащить не стану! - Я говорю о моральной поддержке. Чтобы ты забыла пока обиды и не угнетала его, не попрекала. - Думаешь, я не пыталась? Я каждый раз перед встречей с ним говорю себе, что буду выше этого, что не стану придираться, язвить. Но не могу я! Ёнджэ, измена – это тебе не из-за соуса к рису поругаться! - Я… понимаю, Хана, - вздохнул он, - но время прошло. Ты разлюбила Хосока? - Он… он… отец моих детей. Я не могу вычеркнуть его из жизни, не могу быть неблагодарной за всё. Любовь ли это? Я не знаю, Ёнджэ, но он мне дорог, конечно. Безусловно.        Подумав, мужчина размеренно произнёс: - Не обмани сама себя, Хана. Лучше простить, прищемив хвост гордости, чем потом жалеть об упущенных шансах. В одиночестве. - А разве… можно такое простить? - Можно, - Ёнджэ осветил комнату холодной, как свет лабораторной лампы, улыбкой, - иногда даже нужно. - Я постараюсь сделать всё возможное для Хосока, - тихо пробормотала она. - Спасибо, - кивнул он и двинулся на выход.

***

       С полицией пришлось провести несколько часов, прежде чем всё было задокументировано и оформлено. Бесценные часы, в течение которых он мог уже ехать к Гимуну, чтобы уничтожить его. К месту взрыва успела подтянуться пресса, и Джей-Хоуп сделал всё возможное, чтобы уйти из-под прицела объективов. Вероятность того, что отец ему продолбит черепную коробку и выклюет мозг из-за скандала и их имени в газетах, была крайне велика, но Хосока сейчас совершенно не волновала. Он по-прежнему не верил до конца в то, что Нури больше нет, даже когда служба спасения доставала из обгоревшего остова машины чёрные головёшки некогда свежего и прекрасного тела. Только когда ему дали на опознание добытые в пепле драгоценности: серьги и кольца с бриллиантами и изумрудами, и те оплавившиеся и искажённые, Хосок признал, что никакой ошибки нет.        Когда его отпустили, последний самолёт на Чеджу уже отбыл. Хоуп не мог стоять, сидеть, находиться на одном месте, пока ходил по одной земле с Гимуном. Он бы пошёл пешком и доплыл до Чеджу, если бы на это не ушло несколько дней. Поэтому нужен был транспорт. Машины у него больше нет. Хоуп добрался до автовокзала на такси, но там его перехватили друзья, которым он не отвечал весь день на сообщения и звонки. Химчану пришлось отследить его по чипу и направить туда золотых. Им едва не пришлось приложить Хосока, чтобы он угомонился и перестал рваться в путь. Готовый вызвать такси до самого порта, откуда шёл паром, он не слушал никаких контраргументов, отбивался и орал, что должен убить Гимуна. Чимин предложил ему составить план, чтобы всё наверняка сработало. Увещевая и уговаривая, они с Мингю и другими привезли его в «Пятницу». Занимали разговорами и разработкой схемы до середины ночи, пока Хоуп не вырубился. Утром они в принципе уже были готовы ехать с ним, добраться до особняка, убрать охрану, проникнуть в него и дать Хосоку оторваться по полной, чтобы излить из себя всю боль, но Химчан сообщил обнаруженную новость: Чхве Гимун был найден у себя дома мёртвым. Узнав, что его жена, которую он не способен был отпустить, погибла, он нанюхался кокаина, запил вискарём два десятка таблеток снотворного, и уснул раз и навсегда. Что послужило тому причиной – сказать было трудно, предсмертных записок он не оставил. Так ли он любил эту женщину, что решил умереть вместе с ней, не имея возможности вернуть? Или испугался последствий, поняв, что соперник жив и будет мстить? Как бы то ни было, мстить действительно было некому, и Хосок стал крушить номер, вовсе не удовлетворённый таким исходом. Он не только не смог защитить и спасти Нури, он ещё и не смог поквитаться с тем, кто убил её! - Она умерла из-за меня! Из-за меня! – кричал он. – Я должен был быть на её месте! Это меня он хотел уничтожить, меня, а не её! - Хоуп, угомонись, прошу тебя… - на расстоянии уговаривал Чимин, боясь подходить, чтобы не попасть под горячую руку. - Я виноват в её смерти! Как я могу это исправить?! Что я могу сделать?! Что я скажу сыну? Что погубил его мать?! Как я посмотрю ему в глаза? Как?!        Ответа ни у кого не было. Заглянувший в номер Серин предложил много лет непьющему Хосоку выпить, чтоб расслабиться и немного забыться, и, хотя не думал получить согласие, тот вдруг кивнул, попросив принести виски со льдом. Лучше бутылку или две. И он начал пить. Рюмку, вторую, третью, четвёртую. Поэтому, когда пришло время забрать детей от отца и отвезти их Хане, эту миссию принял на себя Ёнджэ. Хоуп уже был не в состоянии стоять на ногах. Уснув, он проспал до восьми утра, а, едва открыв глаза, опять налил себе и продолжил пить. Реальность превратилась в кошмар, он не мог её вынести. Он мечтал причинить адские мучения Гимуну, чтобы тот хотя бы примерно представил, каково было Нури умирать, сгорая. Как быстро она умерла, что чувствовала? Хосок не мог отбиться от этих мыслей, вспомнив Джеро, погибшего подобным образом в Синьцзяне. Все когда-либо погибшие друзья и близкие люди хороводом заплясали в его голове. И его ещё называют счастливчиком? Это ему-то везёт выживать, в то время как другие гибнут? «Уход из жизни друзей есть не их смерть, а умирание оставшегося друга». Так он и живёт, всю жизнь умирая. Вместо одной быстрой смерти – десятки медленных, полных страдания, затяжных, изнуряющих, терзающих. - За что мне это? За то, что я родился в богатой семье? За то, что у меня всегда, как все говорили, всё легко выходило? – разговаривал он наполовину со стаканом, наполовину с тем, кто в какой-то момент оказывался собутыльником, приглядывая за ним. В данный момент пиво за компанию потягивал Чимин. - Ты же буддист, Хоуп, - пожал тот плечами, - жизнь состоит из страданий, чего ты хочешь? - Сдохнуть! – пьяно известил он. – Сдохнуть вместо всех, кто умер! Почему Гимуну можно было просто взять и слиться, а мне нет, скажи? - Потому что ты – ответственный человек. Ты нужен семье, нам, детям… - Детям! – Хосок печально засмеялся. В его хохоте был вызов судьбе и проклятие в её сторону. – Им без меня будет лучше и безопаснее. Если бы я не появился в жизни сына и Нури… она была бы жива! У него была бы мать! - Хоуп, ты не несёшь ответственность за психа-кокаинщика, который решил, что может забрать жизнь своей жены. Он бы её до смерти и без тебя забить мог. - А за что я тогда вообще несу ответственность, а? Что я за Смотрящий такой, который не в состоянии предотвратить убийства невинного человека под самым своим носом? - Ты Смотрящий, а не пророк и всевидящий оракул, угомонись. Никто ни от чего не застрахован! - Кроме меня? – он поднял глаза к потолку, закину голову, обращаясь куда-то к небесам: - Кто меня застраховал от гибели?! Почему меня?! Я не собираюсь жить вечно! - У тебя и не получится, не воображай.        Хосок опустил голову, посмотрев на Чимина: - Точно? - Гарантирую, ещё лет двадцать-тридцать и склеишься. - И меня даже некому будет навестить на кладбище, потому что все мои друзья уйдут раньше… - Жирно срать будешь, я тебя переживу, живучего ублюдка. - Обещаешь? – мутно глядел он и, икнув, погрозил пальцем: - Смотри мне! - Твой прах похоронят под каменным тигром в Логе, вообще-то, посетителей будет – хоть отбавляй! Каждый новый адепт будет кланяться легендарному живучему Смотрящему. - Самому хуёвому в истории… - Блять, Хоуп, заебал, пей давай! - Я пью!.. – осушил остатки виски тот и закрыл глаза. - Вот, да, лучше поспи. - Я не сплю! – веки с трудом приподнялись, но не до конца. – Как думаешь, сгореть – это очень мучительно? - Смотря как гореть… если сильно, то не очень, - Чимин вздохнул, - я много раз задавался этим вопросом, когда погиб Джеро. Если ты помнишь, жребий выпал мне, но пожертвовал собой он… - Тогда ты меня понимаешь, Чим! Понимаешь, каково это ощущать, что занимаешь, возможно, чьё-то место на этой земле… живёшь вместо кого-то, кто больше этого заслуживал… - Но, если так вышло, что уж поделать? Жертвы не должны быть напрасными. Если мы живы, то должны жить за всех, кого не стало. - Легко сказать! А жить-то как? - А жить, Хоуп, ещё легче. Жить вообще очень легко, если не создавать самому себе трудностей. Да, бывает так, что приходит смерть. Но пока её нет – жить не трудно.        Пока золотые опекали Смотрящего, на Чеджу вскрыли завещание Чхве Гимуна, в котором числились оба его сына, ведь младшего документально так никто и не переоформил на другого отца. Старший стал разыскивать мальчика, чтобы как-то решить эту проблему. А найти его можно было только через Чон Хосока, в чьей машине взорвалась мать, и пресса не преминула об этом написать на передовицах. Особо досужий журналист даже Хане позвонил, где-то найдя её номер, чтобы спросить, не в курсе ли она, какие отношения связывали её мужа и погибшую супругу мандаринового олигарха Чхве Гимуна? Хана бросила трубку, представления не имея, что говорить и как вести себя в подобных ситуациях?        Чтобы не беспокоить Хоупа – а это в целом пока было бесполезно – из Нью-Йорка прилетел Ёнгук и взял всё в свои руки. Сделав ДНК-экспертизу мальчика, он подал на переоформление отцовства, чтобы наследник Гимуна отмотался от Хосока-младшего и не точил на него зуб, как на возможного конкурента. Сын Гимуна от первого брака с удовольствием поспособствовал такому ходу событий и, где надо, давал взятки для ускорения процесса, лишь бы получить в единоличную власть все деньги отца. Между разъездами по судам и экспертизам, Ёнгук тоже заглянул в «Пятницу» и один вечер отдежурил, выпивая вместе с Хоупом.        Но когда пошли шестые сутки попойки, а конца ей не было видно, Ёнджэ начал искать способы это прекратить. Сам он пить с лучшим другом больше не собирался. А стоило заявить тому, что надо заканчивать, как Хосок злился, огрызался, требовал очередную бутылку. - И что с тобой делать? – абсолютно трезвый, скрестил он руки на груди перед совершенно пьяным Хоупом. - А что со мной делать? Что я, мешаю тебе, что ли? - Ты окончательно решил уничтожить свою жизнь? - Было бы что уничтожать! - У тебя есть дети. Трое. - И что я им дам? Опасность? Я не смогу о них позаботиться, понимаешь? Любой это сделает лучше меня! Отец обеспечит всех деньгами. Хана присмотрит. Найдёт им папу получше, может? Хосок в Логе. Всё в порядке, Ёнджэ, я нигде не нужен! - Панегирист обскурантизма! - Сам ты… пане…пене…грист! Долбоёб! Во. - Ты нашёл способ снять с себя ответственность, да? Слабак. Жалкий трус и размазня. - М-да, как ты не умел ругаться, так и не научился. - Ты не переставал быть Смотрящим, тебя не беспокоит, что ты не выполняешь своих должностных обязанностей? - Найдите другого Смотрящего! Пусть Серин им будет. Отвалите от меня! - Не дождёшься.        Ёнджэ вышел из номера, пока Хоуп наливал себе очередной стакан. Достал мобильный и набрал номер. - Алло? - Хана? Привет, извини, что это снова я… ты не занята? - У меня приём заканчивается… - Ты не могла бы после работы приехать в «Пятницу»? - В «Пятницу»? – удивилась она. - Да, тут Хоуп… - Я звонила ему в понедельник, но он не поднял… - Он никому не поднимает. Он пьёт. Много пьёт. - Господи! - Мы не можем его вразумить. Ты приедешь? - Да, хорошо. Отвезу детей свекру и приеду. Ты… думаешь я смогу чем-то помочь? - Я надеюсь. Хоть кто-то же должен что-то сделать!        Выбежав после работы, Хана понеслась за детьми, оттуда – к родителям мужа и, освободившись от дел, вызвала такси в Мапо. Ей не хотелось думать о том, как сильно любил Хосок Нури, раз так страдал и убивался. Если она будет об этом думать, то не сможет позаботиться о нём. Ревность, злость, обиды, зависть – это всё сейчас неважно! Ей нужно спасти его, спасти от самого себя, от пьянства, от падения в бездну. Он же не пил столько лет! Хана ещё думала, что бросил в конце концов из-за того, что именно с ней переспал по пьяни, во избежание подобных инцидентов. И вот опять начал! Она не боялась столкнуться с Ыну в клубе, даже не думала об этом.        Ёнджэ встретил её у входа и повёл к номеру: - Он сейчас спит, но когда проснётся, уверен, лучше ему увидеть тебя, а не кого-то из нас. Хотя бы это его приведёт в какие-то чувства. - Но что я ему скажу из того, чего вы ещё не говорили? - Расскажи о детях. Мы ему о них напоминаем, но он уверен, что никому не нужен и без него всем будет лучше. Но мы, мужчины, не умеем так давить на жалость и бить в сердце, как женщины, поэтому, прошу тебя, постарайся взять его эмоциями.        Они подошли к двери, у которой стояло двое ребят в черной кожаной одежде. - Если он, что вряд ли, но вдруг, будет буйствовать – крикни на помощь, - указал на них Ёнджэ. – Но не думаю, что он полезет на тебя, это с нами у него прыть лезет из всех щелей. - Хорошо, - кивнула Хана и одна вошла в комнату.        В незашторенное окно утягивался последний свет заката. На широкой кровати распласталось тело, выглядящее бездыханным. В груди у Ханы сжалось. Никогда она не видела его таким разбитым, беззащитным и измучившимся! Даже во сне он выглядел измождённым и мрачным. Вокруг царил хаос: пустые бутылки, сброшенные на пол подушки, сползшее одеяло, носки, вырубившийся телефон. Всё валяется где попало, пахнет перегаром, потом и безнадёгой. Хана вздохнула и, по мере приближения к кровати, как ледокол, рассекающий ледовую корку водной поверхности, собирала мусор и наводила порядок. Сложила ношеные вещи на стуле, подняла подушки и положила на кресло, отнесла грязные носки в ванную. Бутылки тихонько, чтобы не позвякивали, составила вдоль стены. Нашла зарядное устройство и подключила к нему телефон. Так вот, почему вчера он уже был недоступен!        Освободив территорию, Хана обратилась к кровати. Свет мерк, угасающий за окном. Электрический включать не хотелось – вдруг это разбудит Хосока? Лучше пускай проспится. На нём была измятая футболка и кожаные штаны. «Далеко он собирался?» – считая, что просто так бы муж не надел их, подумала женщина. Подойдя к нему, знающая по опыту бессонных студенческих ночей, когда засыпала за учебником, как неприятно себя чувствуешь, проспав в одежде, Хана принялась расстёгивать его ремень с золотой бляхой «J». Многие считали, что это обозначало «jewel» – драгоценность, или «jeweler» – ювелир. Друзья в молодости кличку Джей-Хоупа преобразовывали в «джой-хауз» – публичный дом, завсегдатаем которого он был. Но он как-то признался ей, что буква эта взята от слова «реактивный», потому что всегда везде успевал, никогда не мог усидеть на месте, ну и… за неистовость девушки его тоже так называли. Раздевая его, глядя на голые длинные ноги, Хана удивлялась, насколько свободно ощущает себя в этих действиях. Уже больше года не живущий с ней, почему он не стал для неё чужим? Почему не легла на него печать чужой принадлежности? Или в такие кризисные моменты подобным ощущениям не место? Но Хана чувствовала себя женой этого мужчины, его родным человеком, обязанным прийти на помощь.        Пока с него стягивали штаны, Хоуп что-то вяло пробормотал сквозь сон, но потом снова умолк. Хана накрыла его одеялом и, улёгшись рядом, но поверх одеяла, подложила ладони под щёку, гадая, сможет ли привести его в чувства? Если бы он до сих пор был к ней привязан или прислушивался к ней, тогда другое дело, но за прошедший год она перестала быть для него авторитетом. Сама не заметив, как задремала, женщина проснулась от ворочавшего рядом, мычащего и пытающегося нащупать что-то мужа. Тряхнув головой, она сообразила быстрее и дотянулась до включателя ночных светильников по бокам от кровати. Они зажглись, и Хосок вздрогнул, ощутив, что рядом кто-то есть. Посмотрел налево от себя и ещё раз вздрогнул. - Хана? - Привет, - отодвинувшись немного, села она ровно. - Ты… как тут оказалась? – он огляделся, убеждаясь, что всё ещё в клубе, что проснулся, что не мерещится ему жена. - Приехала. - Я понимаю… чёрт, - тронул он гудящую голову. – Горло пересохло. - Я дам попить, - встала она и, добравшись до бутылки воды в мини-баре, достала именно её. - Там где-то под столом виски был недопитый… - Держи, - сунула она ему в указующую руку воду, - пей. - Хана… - Тебя попоить? Сам не справляешься? – она вырвала бутылку обратно, открутила крышку. Вернула бутылку. - Спасибо, - покряхтев, опустил глаза Хоуп и сделал глоток. Сушняк действительно мучал, и он сдался, продолжив пить воду. – Ты, значит, всё знаешь? - Ёнджэ рассказал, - она присела на краешек кровати, - мне жаль, правда…       Хосок поморщился, показывая, что не хочет и слова об этом слышать. Посмотрел на темноту за окном. - Какой день сегодня? - Пятница. - Ох, чёрт… - Дети обспрашивались, где ты и как, - губы Ханы невольно затряслись, потому что у неё уже сердце за неделю сто раз разорвалось. Как только Нана или Ходжун спрашивали: «А когда папа вернётся?» - и ей нужно было выгораживать его, искать объяснения и придерживаться линии «у него погиб близкий друг, он переживает», у неё внутри всё сжималось и переворачивалось. Смотреть в грустные и потерянные глазёнки дочери и сына не хватало сил. Если бы она заплакала при них, они бы тоже зарыдали, такое уже было пройдено в прошлом году. И Хана держалась. Но тут их не было, и она почувствовала, что выдержка тает.        Хоуп молчал, ничего не отвечая. Это терзало Хану и выводило из себя, но, следуя завету Ёнджэ, она пыталась быть максимально лояльной и щепетильной: - Ты не забыл о них? - Как я могу забыть о детях? За кого ты меня принимаешь? - За того, кем ты сейчас являешься: за эгоиста, который о них не думает. - Я думаю! - Не похоже. - Из-за тебя никто никогда не погибал, Хана, ты не поймёшь, что со мной творится! - И ты решил ещё и детей извести?        Он яростно на неё воззрился, сжимая побелевшими пальцами бутылку. - Помнишь, что ты говорил мне в прошлом году? Что я не имею права раскваситься и валяться в слезах, потому что нужно думать о детях. А сам? Сам-то что?! - Я причинил боль тебе. Из-за меня погибла Нури. Я приношу одни беды! Одно разрушение! Что я дам детям? - Отца, которого они любят!        Хосок отвернулся, поджав губы. - Ты нужен им, слышишь? – тихо всхлипнула она, но совладала с эмоциями. – Они тебя любят, они без тебя и дня не представляют! Постоянно о тебе спрашивают. Постоянно! Зачем ты вешаешь эту ношу на меня одну? Это нечестно, Хосок! Так нельзя! Если у тебя есть ещё хоть капля совести, пойми, что так нельзя! - Прости, Хана, - угрюмо сцепил он пальцы на поджатых коленях. - Детям нужен отец, понимаешь? Я им другого искать не собираюсь. Ты их папа! Хоть спейся, хоть умри, хоть что сделай, но это не изменит этого факта! Ты всегда был и будешь их отцом, ты, никто больше! – Хана не выдержала, и заплакала. Легко было Ёнджэ сказать, чтоб надавила на жалость! Она саму себя первой и додавила.        Хоуп отставил бутылку и, пододвинувшись к жене, робко протянул руку, чтобы положить на плечо, но не решился опустить: - Хана… Хана, прости, я дурак, прости! Не плачь, пожалуйста! - Дурак, так хоть бы умных людей слушал! Ёнджэ, вот, - хлюпая, сказала она. Хосок решился и приобнял её за плечо. – Нельзя так с детьми! Ладно я – перебьюсь как-то, ничего, выжила, но дети! Господи, что ты за мудло безответственное, Чон Хосок! - Будда, ты с Шугой переобщалась, – опознал он лексикон, - прошу тебя, успокойся, - он вытер пальцами слёзы с её щёк, - поедем сейчас к детям, хорошо? Хватит, у меня самого уже слёзы на глазах стоят! - Сам виноват! – ощутив, как напряглось его тело, она спохватилась и подняла на него влажный взор. – Нет, нет, забудь, что я сказала! Хосок, ты не виноват в том, что произошло, я это хотела тебе объяснить. Так вышло, понимаешь? Ты вовсе не приносишь беду. Мою жизнь ты сделал счастливой, очень счастливой! Нана и Ходжун – моё счастье, мой смысл, и они сами радуются, когда ты приходишь, они счастливы с тобой! Ты стольким людям даёшь надежду, стольких поддерживаешь и спасаешь, ты же Хоуп!        Он вытер неловко уголки глаз. Отстранился от поуспокоившейся жены. - Я уже давно не тот, что был раньше. Я уставший, задолбавшийся… - Неправда! Ты ничем не изменился. Устал? Да, может быть. Отдохни, если нужно. Но не опускай руки, не надо! Тебе… тебе ведь больше ничего не грозит? Я видела в новостях, что тот человек… умер, да? - Да, и это сделал не я, к сожалению! – ответил Хосок на вопрос, который Хана бы не решилась задать. У неё были подозрения, что муж всё-таки приложил к этому руку. – Я не смог даже отплатить ему за всё… - Меньше грехов на душе будет! Я знаю, ты буддист, и… и, значит, не загрязнил свою карму! Прости, я должна была лучше начать разбираться в твоей вере за эти годы, - виновато повесила нос Хана, - я не очень знаю, как там что устроено. - Ты не обязана была изучать буддизм ради меня. - Я могла бы, как жена… - Ты и так была замечательной женой, - пожал он ей руку, но улыбнуться не смог. И Хана отнеслась к этому с пониманием. Он не обязан всегда быть весёлым, чтобы ей было радостно и она не подозревала в нём тайного недовольства. Он живой человек, и имеет право грустить, расстраиваться, горевать, раздражаться! Это не значит, что она что-то не так делает, просто такова жизнь. В ней нельзя быть бесконечно беззаботным и оптимистичным. – Что ж, поедем, - откинул он одеяло. - Прими душ сначала, - попросила она, - и побрейся. Ты как бомж. - Да? – он потёр щёку. – Да, надо бы. Ещё бы таблетку от головы… - Дома выпьешь. Потерпишь? - Куда деваться? Потерплю. - Только детей надо забрать у твоих родителей, я отвезла их туда… - Ох, не хватало сейчас только отца встретить! Я подожду в такси, ты за ними сходишь? - Ладно.        Хосок остановился на пороге ванной комнаты. Обернулся к Хане. - Ты… нормально воспримешь, если после выходных я уеду в Лог? - Надолго? - Не знаю… Я чувствую, что мне нужно побыть в тишине, уйти от всего. Перезагрузиться, если получится. К тому же… я должен рассказать о случившемся сыну. - Если нужно – езжай, конечно, - Хана развела руками, - я постараюсь занять чем-нибудь детей. Тем более, Ёнджэ обещал им массу интересных мероприятий, глядишь, отвлекутся немного от твоего отсутствия. - Кажется, я на днях нахамил этому Химику… не могу точно вспомнить, что сказал… Он не обижается на меня, не знаешь? - Не похоже было. Он переживает за тебя. - Ладно… ладно, - покивал он и ушёл отмываться от алкоголического прозябания.        Хана закрыла глаза и выдохнула. Кажется, у неё получается вести себя вменяемо, без нападок, претензий, упрёков. Хоть бы это терпение никуда больше не исчезло! Хосок годами поддерживал её, утешал, вдохновлял. Он для всех служил опорой и лучом света. Должен же и для него существовать кто-то, кто будет не потребителем, а дарителем? Возможно, она сумеет быть такой вот батарейкой.