Ножом по сердцу

Чёрная пелена перед глазами через миг закрыла и сознание, ничего особенного, так и должно быть, вернее, точно так же было и прежде, когда Энакин первый раз погрузился во тьму общего наркоза. Это было достаточно давно, ещё во времена его ученичества, когда ему удаляли аппендицит, тогда всё начиналось в точности так же. Кислородная маска, катетер в вене с поступающей по нему прозрачной жидкостью, от которое реакции постепенно замедлялись, а в глазах темнело всё сильнее. Сейчас тоже это было, но лишь поначалу, поскольку тёмная пелена, стоило ей закрыть его взгляд непроницаемым полотном, вместо того, чтобы воцариться там на долгое время и в один миг отключить все звуки, запахи и прочие ощущения, внезапно начала рассеиваться, почти сразу же, как появилась. Но прежде, чем это понять, Скайуокер успел понять всё то, что началось после того, как Тру сообщил ассистентам, что можно начинать. Энакин это услышал и больше всего на свете захотел сказать, чтобы они подождали ещё немного, пока он ни заснёт окончательно и тут же понял, что не может сказать ни слова, равно как и пошевелиться. "Видимо, начало действовать," - пронеслась в его голове на удивление здравая мысль для человека в его состоянии - "Вот бы скорее забрало совсем, до того, как начнут". Взгляд не мог различить того, что происходило, так как на глазах был пластырь, за то слуховые и обонятельные рецепторы спать не собирались, продолжая мрачно фиксировать настоящую реальность, приводя Скайуокера в слепой, немой и неподвижный ужас. Именно так, достаточно было лишь понять, что произойдёт по завершению подготовительного этапа, идущего сейчас вовсю. Для начала с него аккуратно сняли стерильную рубашку, развязав шнурки на плечах, после чего кто-то из бригады, видимо, младший ассистент, взял бритвенный станок и начал сосредоточенно водить им по будущему операционному полю, убирая невидимые волоски, которых было не так много. Причём, делал это прямо на сухой коже, не используя вспомогательных средств, что непременно заставило бы Энакина поморщиться, но сейчас он сделал это лишь мысленно, подумав с горькой иронией: "Что, неужели у них и пены нет? Мало же целители зарабатывают, надо будет этот вопрос в Совете поднять". Потом началось нечто ещё более странное и почти такое же неприятное, как и прежде. - Давай сюда антисептик, - послышался словно из ниоткуда голос, похожий на новенького Рэнли - Отлично, сейчас можем приступать. "Ну и холодно же, бррр..." - внутренне содрогнулся Энакин, когда, судя по ощущениям, по его груди прошлась большая губка, обильно смоченная в антисептическом растворе, ужасно холодном и резко пахнущем спиртом и ещё какой-то химией - "Да когда же я усну, в самом деле?" По идее, он должен был спать уже давно, ещё до того, как на него надели шапочку и прилепили пластырь, Энакин сам об этом догадывался, давно начав подозревать неладное, но всё ещё надеясь на чудо. Однако, надежды начали рассеиваться, как дым от бластера, когда тот услышал почти возле своего лица: - Что ж, всё готово, коллега, начинайте! "Эй, куда это вы собрались?" - почти в панике беззвучно выкрикнул Энакин - "Дайте мне наконец уснуть, неужели, не видите, что я ещё не сплю, тоже мне, профессионалы!" Но, кто мог его услышать и даже увидеть, что что-то идёт не по плану, когда все движения пациента были парализованы, а из горла, соединяясь с маской, торчали разные трубки. Поэтому, справедливо считая, что ничего экстраординарного не случилось, бригада молча принялась за дело. Энакин не видел происходящее, но услышанный им металлический скрежет инструментов не сказал ему ничего хорошего, заставив уже в который раз внутренне сжаться, а уж когда, ограничив площадь будущего разреза двумя стерильными салфетками, уверенная рука оперирующегося, держа в руке нож, начала делать первый, пока ещё довольно тонкий разрез, начиная от линии ключиц, Скайуокер едва было не потерял сознание от неожиданной боли и страха. Жаль, что только чуть, обморок сейчас был бы спасением. "Какого же хатта?" - взорвал его сознание мысленный возмущенный крик - "Совсем, что ли, не соображаете? Так посмотрите как следует! Ааа, жесть, так, надо успокоиться, это же просто боль, а боль это всего лишь сигнал, посылаемый мозгом..." Но это аутотренинг помогал мало и Скайуокер, отчаявшийся уже впасть в наркозное бесчувствие теперь безуспешно пытался заблокировать боль при помощи Силы. И получалось это, прямо сказать, не очень, ведь несложно представить какой мощи должна быть эта боль. Ведь речь шла не просто о лёгком порезе ножом для хлеба, а о том, как острый хирургический скальпель одним точным и резким движением рассекает кожу и мышцы до самых рёбер. "Надеюсь, хоть шрам не будет уродливым," - подумал Энакин в самом начале, а дальше сознательным мыслям в его голове места уже не стало. Все они ушли во внутренний крик, разрывающий душу в точности так же, как скальпель сейчас разрезал тело. Боль имела одновременно все характеристики. Она была и острой, и режущей, и обжигающей, при этом леденящей кровь как острые кромки отколотого льда. Та самая кровь, что стекала по обе стороны разреза, впитываясь в салфетки и капая на стол. - У него редкая группа, ты позаботился о том, чтобы кровь была в наличии? - спросил в этот момент Рэнли. - Мы позаботились обо всем, не волнуйся, - ответил на это Тру, именно он делал разрез - Никто ничего не поймёт, главное, скажи мне, ты не передумал быть в игре? - Нет, я с вами, - ответил Рэнли твёрдо - Я же сказал, что доведу всё до конца. - Тогда, не подавай виду и делай пока всё то, что нужно, сомнений ни у кого быть не должно, всё будет подобно случайности, - туманно намекнул на что-то Тру, но Энакин не совсем разбирал этих слов, все силы бросив на то, чтобы справиться с болью. "Так," - приказал он себе решительно - "Нужно просто подумать о хорошем, давай, Энакин, вспоминай, подумай о лучшем, что было в твоей жизни. О Падме, да, именно о ней, ну вот, давай, греби в этом направлении". И Энакин начал, как он сказал, упорно грести к цели, сквозь оглушающую боль вспоминая все те дни своей жизни, в которых была Падме - самая большая любовь его жизни. Знакомство, когда они были ещё детьми, а он, тогда десятилетка, уже знал, что именно она будет его женой. Жар Татуина, опасность гонок и она. Тепло её рук, нежность голоса и тепло души. Потом, спустя десять лет, они на её родине, сидят на берегу озера и глядя на воду, строят планы на будущее. И наконец встречи во время войны, короткие и редкие, но от этого ещё более счастливые. Скайуокер старательно цеплялся за эти воспоминания, отвлекаясь на них, но всё равно, они временами сменялись на другие, которые он напротив хотел бы затолкать подальше. Учебная аудитория, два ряда столов, за которыми сидят юные Падаваны и он сам, Энакин, был среди них. "Энакин, о чем ты думаешь? Ты стал ужасно невнимательным!" - слышится сквозь годы недовольный голос преподавателя. "Нет, не то, уйди," - отдал команду Энакин - "Думай о Падме, кому говорю!" Перед глазами тут же послушно высветился поход по музею одной из отдалённых планет, где они с Падме старательно делали вид, что рассматривают экспонаты, на самом деле больше глядя друг на друга, счастливые после долгой разлуки. Это было почти сразу же после того, как они с Асокой вернулись с планеты Мортис, где она едва не погибла. Асока. Едва это имя мелькнуло в воспоминаниях, как сознание, зацепившись за него, не спрашивая, потянуло за нитку и медленно развернуло перед Энакином давно забытую сцену, которую он даже ни разу не вспомнил за всё то время после того, как она случилась. Планета Мортис, корабль, стоящий на окраине. Асока, лежавшая на кровати медицинского отсека, приходя в себя после сражения с Сыном, где тот едва не убил её. Энакин сидел с ней рядом, ожидая, когда тогрута придёт в себя, а после, желая её подкрепить, дал ей выпить вина, что хранилось на корабле на всякий случай. То самое, которое Оби-Ван не смог найти. Асока тогда не согласилась и тогда Энакин выпил и сам, чтобы она не стеснялась. И вот, пелена опьянения застилает сознание, как сейчас боль, а вот потом...