every other sunday

— Что ж, так вот где ты теперь прячешься. Даниэль оценивающе смотрит на максов новенький моторхоум и даже слегка присвистывает. Это приобретение едва ли можно назвать самым роскошным в своём классе — скорее наоборот, но если учесть, как мало у Макса было времени на приобретение дома на колёсах и что выбирать пришлось из доступных вариантов, всё очень даже неплохо. Его славный домик всё ещё несёт в себе дух недавнего выходца с заводов, и в сравнении с остальными моторхоумами, припаркованными поблизости и несущими на себе разве что всю пыль дорог, он даже не выглядит убого. Помимо всего прочего, жизнь в моторхоуме имеет свои преимущества. Прежде всего, Максу больше не нужно покидать паддок, а следовательно — никаких громких столкновений с толпой фанатов по пути в отель. Все встречи подконтрольны. Так что самое громкое, что сейчас существует в радиусе примерно трёх миль — это Даниэль, он же гордый владелец огромного фиолетового бельма на глазу, припаркованного через два места от максова. И, блять, снова контролировать хоть что-то в своей жизни — так приятно. — Он не так уж и плох, верно? — спрашивает Макс, уперевшись руками в бёдра и глядя на свой моторхоум с гордой улыбкой, которая точно придаёт жути его лицу. — Он очень милый, — уверяет его Дэн, а потом чуть приобнимает. — Добро пожаловать в моторхоум-клуб, приятель. У нас есть холодный пивасик и старпёрские ночные вечеринки по воскресеньям, а если тебе когда-нибудь понадобится помощь с прочисткой туалета, Себ всегда рядом. — Эгем, спасибо. — Макс скребёт ногтями затылок. — Наверное. — Он не знает, как реагировать, а потому его пальцы беспокойно цепляются за карманы джинс, как за комфортное одеяло. — Пиво сюда пока не завезли, но у меня точно есть складные стулья... Эти самые стулья сейчас разбросаны в привлекательно хаотичном порядке для ценителей прекрасного вида на соседний пятачок парковки. — А, не беспокойся, — говорит Дэн. — Я всё равно не могу надолго задерживаться. Командные делишки. — Он закатывает глаза очень уж преувеличенно: надо идти демонстрировать тот самый нелепый командный дух, которого ждут от них с Ландо. — На самом деле, я просто хотел поздороваться и, эм, посмотреть, как ты вообще... Даниэлю никогда не шли все эти серьёзные взгляды, так что неловкость, которой Макс очень надеялся избежать посреди этих богом забытых мест на задворках паддока, виснет в воздухе между ними. — Я... Знаешь... Он пинает подвернувшийся камушек носком кроссовка. Справляюсь звучит малость оптимистично. Бегу от всего — пожалуй, не походит под состояние души. Я разобран на кусочки и хочу орать на окружающих каждую ебучую секунду. И я хочу, чтобы люди просто занимались своими блядскими делами и оставили меня в покое. А больше всего на свете я хочу, чтобы всё стало, как раньше, но это ведь не то, что тебе нужно услышать, да, Даниэль? — Я в порядке, правда. Улыбка Даниэля поверхностная, будто он ни капельки не верит словам, но, к облегчению Макса, он не пытается давить сильнее. Но Макс внезапно чувствует такую сильную усталость, как будто простое Я в порядке выпило все его силы, и даже садится на стул. Даниэль колеблется, переминаясь с пятки на мысок, но всё-таки осторожно приземляется рядом. — Ты мог бы рассказать мне, — говорит он мягко; так мягко, что его голос даже почти не звучит как "Ты мог бы довериться мне, но не сделал этого. Разве мы не друзья?" И Макс знал, что к этому всё и придёт. Что он будет делать одну и ту же вещь — открываться снова и снова, — как будто он должен это всем близким людям. И почему-то никому не приходит в голову, что он вообще никогда не хотел выходить из шкафа. — А что-то изменилось бы, узнай ты раньше, что я гей? — Нет, конечно, нет! — Даниэль слишком быстро наклоняется вперёд, и ему приходится балансировать на неустойчивом стульчике, пока он сжимает руку Макса в подбадривающей манере. — Макс, ты же знаешь, что ничего бы не изменилось. Даниэль смотрит ему прямо в глаза — чёрт, ему и правда не даются серьёзные переглядывания. А Макс... Макс так хочет ему просто верить. — Я всего лишь имел в виду, что, ну, тебе не надо было прятаться. Не надо было проходить сквозь всё это в одиночку. Из грудной клетки Макса вырывается тяжёлый выдох — больше нет сил его удерживать внутри. — Спасибо, — он улыбается и чуть сжимает ладонь Дэна в ответ. Это ведь Дэн, а Дэн никогда не желает зла, Макс знает точно, даже если австралиец ведёт себя неуклюже и явно не в своей тарелке. Тишина, нарушаемая разве что тихими шорохами окружающей почти пустой парковки, вполне комфортна. — Знаешь, а ведь был момент, когда я что-то такое начал подозревать, — вдруг говорит Даниэль со смешком, расфокусированно глядя куда-то в глубины своей памяти. — Помнишь, когда мы в Мельбурне упились до зелёных чертей?.. Макс выдавливает в его сторону улыбку. Нет, он не помнит, а ещё — несколько разочарован, потому что именно по этой причине не хотел что-то рассказывать Даниэлю в принципе. Но уже неважно, потому что правду с себя никак не смоешь, так что теперь придётся смотреть, как лучший друг переосмысляет шесть лет приятельских отношений, полных разного рода взаимодействия. Люди могут что угодно говорить, уверять, что им всё равно, но ориентация всегда имеет значение. Полный отстой, конечно, но что есть — то есть. Он отпускает руку Дэна и вместо него ищет опору на собственных бёдрах. — Так что там с этими воскресными вечеринками, о которых я никогда не слышал? Стоит только смениться теме, как по лицу Дэна расползается улыбка, и благостный вид куда более хорошо сидит на нём. — Ох, приятель, ты в них просто влюбишься. Никто так не умеет тусоваться, как эти старые развалины, — Он отпускает громкий смешок, эхом расползающийся по пустой парковке. — Поверь мне: жизнь буквально начинается заново после того, как увидишь Кими, танцующего макарену. *** К тому моменту, как цирк-шапито Формулы-1 прибывает в Испанию, в холодильной камере Макса уже припасено пиво, а сам он методом проб и ошибок узнаёт, что не так-то просто найти действительно классное место, чтобы припарковать дом на колёсах. Он уже получил формальное приветствие от всего клуба владельцев моторхоумов, то есть от Дэна, Кими, Себастьяна, Вальттери, парочки механиков из разных команд и Нико Росберга, если последний благословлял паддок своим присутствием. Льюис тоже частенько захаживает, но никогда не остаётся на ночь, и то же самое делает, как ни странно, Шарль. — Значит, слухи не врут, — говорит тот в качестве приветствия, подарив заодно Максу взгляд и смущённую улыбку. И да, Максу малость неловко от того факта, что он, в носках и сандалиях, сидит на раскладном стуле с бутылкой пива в руках, как будто ему пятьдесят лет и кризис среднего возраста уже вывернул из-за угла. — Ты стал одним из них. Шарль делает довольно болезненную попытку улыбнуться, кивнув взгляд в сторону лужайки, где Себ и Джо, механик из МакЛарена, разыгрывают между собой очень напряжённый футбольный матч. И, ладно, Максу кажется, что есть вещи и похуже, нежели идея стать пятидесятилетним стариканом в двадцать три. — По всей видимости, стал, — говорит он, глядя на холмы и луга, простирающиеся на многие мили вокруг гоночного трека. Кто-нибудь другой мог интерпретировать его последующее молчание как сигнал встать и уйти, но не Шарль. Шарль либо волшебно игнорирует сигналы в принципе, либо выкрутил упрямство на максимум, так что он плюхается на стул по соседству с Максом и даже ставит ногу прямо на кулер с пивом. — Ты выбрал хорошее парковочное место, — замечает он, будто это в порядке вещей, и тоже присоединяется к любованию закатом: солнце как раз заходит за холмы. — Себ даже немного завидует, что не оказался здесь раньше тебя. Моторхоум и правда занимает хорошее место, Макс сам это прекрасно знает, потому что послал людей из своей команды обустроить всё на пару дней раньше, нежели прибыли остальные. Ну а Себ в любом случае слишком добр, чтобы долго расстраиваться из-за подобной ерунды, а потому всё в целом замечательно. — Да, хорошее, — он усмехается и, когда становится понятно, что в ближайшее время Шарль никуда не денется, спихивает чужие культяпки в грязных кроссовках со своего кулера и достаёт оттуда две бутылки пива, одну из которых жестом предлагает товарищу. Нужно же, в конце концов, что-нибудь поиметь с неожиданной компании. — Итак, как долго ты знаешь об этой тайной стороне жизни паддока? Отпустив нелепый фыркающий смешок, Шарль едва ли не давится своим пивом, и Макс беспокойно оглядывается. — Плюс-минус года два. Преимущество иметь Себа в качестве напарника, — объясняет Шарль своё веселье. — Иногда я даже думаю тоже прикупить моторхоум. Выглядит довольно забавно. Макс ничего не может с собой поделать — он ржёт, потому что, ну правда, Шарль Леклер, живущий в доме на колёсах, это какая-то нелепость на грани абсурда. — Ну что? — Шарль протестует малость обиженно. — Я вполне могу. Это же похоже на жизнь в лагере. Макс смотрит на него очень скептически. — Ты хоть когда-нибудь в своей жизни жил в лагере? — Эм, нет, — признаёт Шарль. — Но я всё равно могу. — То есть ты понимаешь, что тебе придётся спать на земле, а туалет будет в кустах? — уточняет Макс, обоснованно ожидая, что Шарль будет в ужасе. Тот не разочаровывает. — Эм, ладно. Возможно, не такой дикий вариант жизни в лесу, — признаёт он. — Но ведь это выглядит совсем по-другому, — Шарль указывает на моторхоум. — У вас же есть кровать и туалеты... Есть же? — В его взгляде почти видимо крутится осознание, что всё это время Макс мог делать свои делишки где-нибудь в лесу. — Да, придурок, у нас есть туалеты, — сопит Макс. Облегчение на лице Шарля очевидно. Идиота кусок. — Что же, значит, я могу жить в лагере, если для этого есть все условия. Макс смотрит на него, всем своим видом говоря, мол, нет, не можешь, и Шарль сдаётся под давлением, поднимая руки вверх. — Хорошо, да, я предпочитаю пляжный отдых. Можешь подать на меня в суд. Маленькие победы — тоже победы, думает Макс и усмехается, а Шарль в ответ закатывает глаза. На какую-то секунду кажется, что им снова по тринадцать и всё, чем они занимаются, это гоняют на картах, не думая обо всём остальном мире, а жизнь ещё не успела как следует их потрепать. Склонив голову, Шарль о чём-то явно думает. — Но мы можем отвезти твой фургон на побережье. Эдакий лагерь на пляже, — предлагает он, подняв на Макса выжидательный взгляд. — Неплохой компромисс, non? Максу кажется, что он где-то потерял нить разговора, потому что — они что, строят совместные планы на отпуск? Прямо сейчас? Как будто это норма жизни? Хотя, если подумать, Шарль всегда в этом плане был малость странным. — Прежде всего, — говорит Макс, — Это всё-таки моторхоум. — Да просто представь! — настаивает Шарль, который определённо уже успел потеряться в том идиллическом сценарии, который там уже набросал его мозг. — Просыпаться под шуршание прибоя, смотреть, как солнце садится над океаном... Отстой. Но... — Можем заняться сёрфингом, — включается Макс в игру, потому что... А почему бы и нет? — А ты умеешь? — Шарль прямо-таки расцветает от этого предложения. — Нет, — признаётся Макс. — Но я могу научиться. — И улыбается: — Если для этого есть все условия. В ответ на его усмешку Шарль демонстрирует свой средний палец. — Ты не выглядишь как человек, который в поисках себя начнёт заниматься сёрфингом. Макс и отшельником, живущим в моторхоуме, раньше не выглядел, но посмотрите-ка на него теперь. — Я не знаю уже, — говорит он, пожав плечами и осмотревшись по сторонам. — По всей видимости, в моей жизни как раз наступил подходящий момент, чтобы начать искать себя. Между ними образуется неуютная тишина, и Макс знает, что в этом виноват сам. Он ощущает на себе тяжесть взгляда Шарля. Не нужно иметь глаза на затылке, чтобы видеть жалостливое выражение его лица — точно такое же, какое бывало на многих других лицах, которых Макс повидал достаточно за последний месяц. — Хочешь поговорить об этом? — Голос Шарля мягкий и совершенно обычный, и когда Макс набирается смелости поднять взгляд, он просто делает глоток пива и вовсе не выглядит таким уж полным жалости. — Знаешь, первый раз за всё это время кто-то спрашивает, хочу ли я, — Макс отпускает невесёлый смешок. — Обычно кажется, что это люди вокруг меня либо хотят, чтобы я говорил об этом, либо всеми силами избегают поднимать тему. Никто ни разу не спросил, чего хочу я. Он делает глубокий вдох. — Но ответ так или иначе отрицательный. Я не особо горю желанием говорить об этом. Но он всё равно говорит: в его груди как будто выкрутили до упора кран и ничто больше не сдерживает поток, рвущийся оттуда. — Я хочу говорить о гонках, о машине, которая просто охуенно хороша в этом году, о наших в кой-то веки реальных шансах взять чемпионство. Мы каждый уикенд выступаем круче Мерседесов впервые за семь лет их гегемонии — разве это, блять, не умопомрачительно? Вот что должно впечатлять куда сильнее, чем тот факт, что я предпочитаю целоваться с парнями, но почему-то людей заботит именно второе... Внутри него растёт разочарование — моментом, вещами, которые не поддаются контролю, несправедливостью всего происходящего. А больше всего тем, что Макс не знает, почему изливает душу Шарлю, а не кому-то другому, и ему определённо стоит заткнуться прежде, чем он пожалеет... — Я даже не знаю его имени, — признаётся он. Уголком глаза он замечает, что брови Шарля вопросительно приподнимаются. Набатом бьющееся в груди сердце сжимается от укола раскаяния. — Просто случайный парень, которого я подцепил в клубе. Всё, что Макс знал про того парня, укладывается в несколько определений: привлекательный, охоч до острых ощущений, слишком любит засовывать язык далеко и умеет делать глубокую глотку. По сей совокупности в тот момент анонимный секс выглядел очень хорошей идеей. — Вполне возможно, жизнь этого парня была разрушена в тот же момент, когда он решил, что трахнуть Макса Ферстаппена — отличный способ провести вечер, потому что на следующий день его фотки появились в прессе. А я даже не знаю его имени. — Он чувствует слёзы, наворачивающиеся на глаза. — Как можно было так облажаться? В его горле постоянный комок, который угрожает его задушить вне зависимости от того, сколько раз он пытается сглотнуть. Шарль осторожно кладёт ладонь ему на бедро чуть выше колена, его ладонь холодная и влажная от бутылки пива. — И все люди вокруг меня, — продолжает меж тем Макс, — просто хотят, чтобы я сказал, что в полном порядке. И они говорят, мол, держи нос по ветру и гордись собой или что-то вроде этого, но я просто... Но они нихера не понимают, потому что сама ситуация далека от определения "в порядке". Он зол, он не знает, как что-то подобное вообще могло случиться, он не может нормально спать, потому что чувство вины терзает его нутро. И тут, блять, правда нечем гордиться. — Я вообще не в порядке, — первый раз за всё время признаёт Макс. На этот раз ладонь Шарля крепко сжимает его колено, и, как ни странно, только из-за лёгкого прикосновения к коже он всё ещё не рухнул в бездну отчаяния. — Здесь нет твоей вины, — уверяет его Шарль. — То, как с тобой поступили, это... грубо и грязно, да. Но ты ни в чём не виноват. Вспышка случается без предупреждения. Сначала предательский всхлип, потом — несколько горячих капель, расползающихся по ткани шорт, и резкая боль, вгрызающаяся в его внутренности, как будто ещё чуть-чуть, и она захлестнёт целиком. А в следующую секунду он уже плачет навзрыд, зарывшись лицом в плечо Шарля Леклера. Попытки остановить поток слёз бессмысленны, так что буквально вся футболка Шарля быстро становится мокрой. В этот четверг Макс узнаёт, что он действительно не против прорыдаться на плече у Шарля, потому что у него мягкий и поддерживающий голос, а это самое плечо ощущается как единственная в мире крепкая вещь, за которую можно ухватиться. — Злиться — это нормально, Макс. — Кажется, что шёпот Шарля проникает прямо ему в душу. — Чувствовать себя плохо — это нормально. Ты имеешь полное право сожалеть о случившемся. Возможно, Шарль знает, о чём говорит, потому что у него в жизни хватало несправедливых поводов для горя. Поэтому он едва ли не единственный, кто понимает, что потеря приватности и выбора — это тоже потеря. Он не обещает, что по мановению волшебной палочки всё замечательно сложится. Он не просит быть сильным. Он просто говорит: — Многие дерьмовые вещи кажутся бесконечными до тех пор, пока они не перестают такими быть. Когда будешь готов, ты пойдёшь дальше. Примерно так в жизни всегда и происходит. Не то чтобы эта мысль особенно бодрит, и уж точно Макс не чувствует себя мгновенно лучше, но зато в неё можно поверить. Так что он смотрит на то, как солнце медленно скатывается за холмы, и цепляется за надежду, что к тому моменту, как оно снова взойдёт, он будет на один день ближе к моменту, когда снова почувствует себя нормальным. — Спасибо, что выслушал, Шарль, — бормочет он, когда растущая луна высоко поднялась в небо, а слёзы на щеках уже высохли. — Спасибо, что угостил пивом, — Шарль в ответ пожимает плечами, как будто пиво находится на одном уровне с сеансом терапевтических рыданий в жилетку. Но Макс смеётся, потому что дышать ему сейчас намного проще, чем весь прошлый месяц. — В следующий раз бери своё. *** Как оказалось, воскресные вечеринки включают в себя огромное количество рёбрышек барбекю, множество бутылок сомнительного напитка со вкусом мяты (который, вполне возможно, был легальным разве что в Финляндии) и яростное соревнование владельцев моторхоумов в том, чья музыкальная система круче. На этот раз выигрывает явно Себ, потому что весь вечер Макс слышит только бесконечную пластинку из одноразовых хитов годов эдак восьмидесятых. Воскресные вечеринки также включают импровизированный круг доверия, когда все сидят рядом (стулья, правда, надо приносить с собой) и слушают бесконечные истории про старые-добрые времена, пока кто-нибудь не начнёт одобрительно шуметь. Если честно, всё это не так занимательно, как ожидал Макс, но способ очистить голову от всех послегоночных проблем — просто замечательный. — Надо сыграть в игру "Пей каждый раз, когда...", — предлагает Даниэль, когда бедный старый Джонни Рэй грустно играет по радио, и Макс слегка удивлён, что эта идея не вызывает достаточного энтузиазма, но и никто её не отвергает. А это, Макс знает по собственному опыту, как человек, слишком много тусовавшийся с Дэном ранее, очень опасная позиция. — О, я знаю! — вдруг оживает Шарль со своего стула, куда ранее резковато упал. — Давайте лучше в бутылочку! Вся толпа синхронно выдыхает очень громкое "Нет!!!" — О боже, — вздыхает Себ, уставившись на Шарля. — Сколько там тебе лет, говоришь, двадцать три? Шарль откидывается на спинку стула и показывает Себу язык, пока остальные хором ржут, и Макс тоже ржёт, хотя вся сцена выходит за рамки его понимания. — Окей, — Дэн с удовольствием примеряет на себя роль главной тамады. — Тогда играем в... — Он хлопает себя по бёдрам в подобии барабанной дроби. — "Я никогда не"! Что же, эта попытка получила куда больше одобрения, чтобы тут же ухватиться за идею. — Окажешь честь, Нико, начнёшь раунд? — Конечно. Нико выпрямляется на стуле, пока Вальттери разливает всем по порции не очень-то легальной финской выпивки, и один только вдох в направлении прозрачной жидкости заставляет Макса пожалеть, что он купил дом на колёсах. Нико откашливается, привлекая всеобщее внимание. Его взгляд останавливается на Максе, и губы складываются в очень гаденькую ухмылку. — Меня никогда не заставали обжимающимся с парнем в номере отеля. Буквально все в кругу задерживают дыхание, глядя на Макса. Он чувствует, как горит его лицо, когда Нико ему подмигивает — ох, ну конечно же, чего ждать от этого идиота. Если не можешь их победить... Он встряхивает головой и очень сознательно закатывает глаза. — Очень слабая попытка, Росберг, — он усмехается и под всеобщий выдох выпивает содержимое рюмки. Алкоголь жжёт глотку, но всеобщее внимание всё равно приковано к Кими, который медленно опрокидывает свой шот. Песня подходит к концу, наступает короткая пауза перед следующей. — Что? — Кими пожимает плечами. — Это были девяностые! Начинается хаос и безумие: фраза Кими вызывает громкий смех и бурные обсуждения, и его "Слава богу, что тогда у людей не было телефонов с камерами, правда?" растворяется в ночи. Шарль ловит взгляд Макса, и он выглядит немного потерянным, когда прислоняется к боку и пьяно шепчет: — У меня так много вопросов. 99 red ballons floating in the summer sky, а Себ смотрит на него поверх круга доверия с нахальным блеском в глазах, поднимая свою рюмку. — Добро пожаловать в семью, Макс. *** На своей третьей воскресной вечеринке Макс подначивает Кими станцевать макарену, и это, на самом деле, реально меняет его жизнь.