every other sunday

Зандворт — первая из того, что Макс про себя считает серией домашних гонок, в которой Спа и Шпильберг завершают тройник, но впервые в жизни его не окутывает радостное ожидание. На пресс-конференцию перед гонкой его сажают с Шарлем. Небольшое облегчение хотя бы в том, что внезапное улучшение показателей Скудерии, кажется, вызывает интерес, а потому большинство вопросов адресовано их гонщику. Макс настороженно наблюдает за Шарлем, которому задают очередной вопрос в хит-параде творческих попыток журналистов докопаться до истины — Насколько легален двигатель, который ваша команда привезла в Зандворт? Шарль, однако, твёрд и незыблем, его выражение лица невинно-растерянное, а улыбка — воистину ангельская. Но блеск в его глазах выдаёт Максу истинный смысл ответов, который сводится к одному: ничего ты от меня не получишь, но иди-ка нахуй, раз уж попытался. Макс не может сказать, что не впечатлён. Он, скорее, даже малость завидует той лёгкости, с которой Шарль умудряется уклоняться от сложных вопросов, просто притворяясь, что их не понял. Он всё равно не может целиком избежать внимания, так что теперь очередь отвечать на вопросы переходит к нему... — Макс. Гран-При Голландии возвращается в календарь спустя тридцать шесть лет, так что в этот уикенд мы ожидаем большого количества зрителей. Рассчитываете ли Вы на поддержку знаменитой Оранжевой армии? Поддержка — коварное слово. А правда, меж тем, в том, что Макс понятия не имеет, чего вообще ожидать. Его добровольное избегание всего, что так или иначе связано с фанатами, возымело побочный эффект в виде полного неведения относительно того, что люди вообще думают о вынужденном выходе из шкафа. Однако жизнь в принципе научила Макса готовиться к худшему, да и в тех немногих случаях, когда он всё-таки поступался принципом игнорирования и пролистывал комментарии в социалках, они тут же заставляли его сожалеть о недальновидном решении. — Да, — лжёт он в лицо журналисту. — Выступать дома всегда классно. *** — Я думал, ты не останешься здесь в этот уикенд, — замечает Шарль. Его набег на холодильник Макса в самом разгаре: иногда складывается ощущение, что он считает своим долгом избавить чужой моторхоум от всех плюс-минус съедобных вещей. Эта привычка Шарля раздражает. Макс осознал весь её ужас в тот момент, когда понял, почему его запас мороженки постоянно истощается, несмотря на то, что нужды дополнительного потребителя исправно вписываются им в каждый заказ для доставки еды. На улице дождливо, и толстые капли громко стучат в крышу моторхоума. Давно пора отправляться на боковую, если оба не хотят быть сонными мухами на завтрашней квалификации, но Макс не уверен, что сможет заснуть в ближайшее время под звуки дождя. Всё-таки жизнь на парковке имеет очевидные недостатки. А что до Шарля... Ну, хорошо, чем руководствуется Шарль в принятии решений, всегда загадка. — А чем этот уикенд отличается от других? — Ну не знаю, — Шарль пожимает плечами и открывает последний йогурт, найденный в холодильнике, прежде чем Макс успел бы как-то возразить. — Я подумал, что твоя семья может приехать и посмотреть гонку вживую. Макс тоже пожимает плечами и отводит глаза. Довольно логично предполагать именно так, но эта тема — как раз из тех, о которых он предпочитает не думать в последнее время. Завтра приедет его сестра. Вопреки здравому смыслу, Макс надеется, что отец тоже покажется. Но учитывая, что ни на одно из посланных сообщений Йос не ответил, скорее всего, надежды не оправдаются. — Только моя сестра. Язык Шарля замер посреди слизывания остатков йогурта с защитной плёнки. Вот же мерзость. Сам Шарль пялится на него. — Твой отец не приедет? Макс качает головой в ответ. Его внутренности болезненно переворачиваются в животе, когда Шарль осторожно хмурит брови, сложив два и два. — Как он отреагировал на твой выход из шкафа? — спрашивает он. Хах. Забавно, что люди всерьёз думают, что Йос ничего не знал до недавнего времени. — А как ты, блять, думаешь? — рычит Макс; раздражение берёт над ним верх. Он не глупец. Он в курсе, что в паддоке думают про Йоса Ферстаппена и его методы воспитания. По большей части потому что его отец никогда не старался скрыть своё истинное лицо от окружающих, так что Шарль определённо имел все возможности увидеть худшие его выражения. Но Макса бесит тот факт, что раньше всем было похуй, а сейчас, когда речь заходит про Йоса, люди внезапно решают, что Макса нужно срочно спасать от отцовского гнева, абьюза, тирании и бог знает чего ещё. — Мне твоя жалость никуда не упёрлась, окей? — шипит Макс, будучи не в состоянии сдержать негодование в голосе. — Я в курсе, что он не батя года. Да блять, он даже едва ли может считаться приятным человеком. Я знаю на собственной шкуре. Но это просто... — Отчаянный вздох срывается с его губ. Трудно объяснить, почему он готов на куски себя порвать ради человека, которому не особо есть до него дело. Несмотря на крайне натянутые отношения, правда в том, что именно Йос остался с Максом и заботился о нём в тот момент, когда мама уехала в другую страну, забрав сестру. Только Йос не оставил его одного, пусть даже на его заботу можно было рассчитывать только до момента, пока Макс соответствовал ожиданиям... С чем Макс никогда не справлялся вне зависимости от того, как старался. Господи, а ведь как сильно он старался. Возможно, Макс никогда на самом деле не прекращал попыток заслужить хоть чего-то. Шарль кладёт руку ему на плечо. Его неожиданное прикосновение выдёргивает из бездны мыслей. — Я понял, Макс, — мягко говорит он, только подбрасывая топливо в бесконечно тлеющий очаг фрустрации. — Нет, нихуяшечки ты не понял. Потому что у тебя есть прекрасные, любящие родные люди, а я в твоих глазах — просто придурок, который терпит своего отца после всего, что он натворил, но... — Макс колеблется. Как же глупы все причины, за которые он отчаянно цепляется, особенно если пытаться их сформулировать словами. — ...Но он всё ещё твой отец, — заканчивает за него Шарль. Его голос всё ещё очень деликатный, но печальные нотки режут воздух между ними двумя стальным ножом. — И ты хочешь, чтобы он присутствовал в твоей жизни любым возможным способом. Так что поверь, я понял тебя. Макс чувствует себя полнейшим идиотом. Он просто забыл. — Блять. Я не хотел... — Всё в порядке. — Усмешка у Шарля сухая, и он не смотрит Максу в глаза, изучая дно банки йогурта, как будто в его руках сейчас самая интересная в мире вещь. — Не думаю, что такие надежды делают тебя идиотом, — добавляет он с добротой, которую Макс определённо не заслуживает. Однако робкая улыбка Шарля не отражается в глазах, и сердце Макса ухает вниз. Так держать, Макс, так держать. *** Его сестра первой показывает ему видео. Она возбуждённо переминается с ноги на ногу, пока они вдвоём коротают время в маленькой комнатке для подготовки за час до квалификации. Она суёт айфон практически ему под нос, и Макс невольно думает, что устройство сейчас просто-напросто взорвётся. Если честно, он так думает про любую вещь, которая имеет выход в интернет. Это довольно короткий клип, вырезка из телевизионной трансляции, момент, когда камеры были направлены на трибуны с болельщиками. Картинка приближается к радужному флагу, который свисает с трибун, с написанным на нём именем Макса. Фанаты, заметившие своё появление на экранах, начинают этим флагом усиленно махать. Камера снова отъезжает, и в ярко-оранжевой массе можно разглядеть ещё немного радужных проблесков. — Так круто, правда? — Сестринские глаза сияют от восторга. Макс, встряхнувшись, чувствует беспокойство, укоренившееся в его груди. *** — Эта кампания направлена на развитие разнообразия в спорте, — объявляет Вики, пролистывая что-то на своём планшете. Несомненно, самая важная тема, чтобы обсудить её в первую очередь на командном брифинге. — Нет, — твёрдо отказывается Макс. На самом деле, нечто подобное всплывает уже далеко не первый раз. Так уж вышло, что признание сделало Макса ценным активом медиа-службы. Все хотят представить его лицом чего-нибудь, защитником любого спонсорского бренда, который хотел бы, чтобы его ассоциировали с поддержкой правого общественного дела. Что бы это ни было. — Это никак не связано с FIA, — Вики пускается в объяснения с оттенком надежды в голосе. — Всё ещё, мать вашу, нет. Он здесь для того, чтобы гоняться. Вот так просто. Можно ведь думать, что его собственная команда должна быть заинтересованной в том, чтобы он сосредоточился только на работе, нет? — Льюис ведь занят подобным, — предпринимает Вики последнюю попытку, как будто так может спровоцировать хотя бы извечный соревновательный дух. Макс молча выдерживает её взгляд на протяжении хрен пойми насколько долгого отрезка времени. — Ладно, — сдаётся она. — Движемся тогда дальше. *** К моменту, когда они оказываются в Спа, количество радужных флагов на трибунах значительно возрастает. Мама сжимает его в тесных объятиях, когда Макс сходит с подиума, мокрый от шампанского и всё ещё в эйфории после очередной победы. — Я так горжусь тобой, Макс, — говорит она с блестящими от слёз глазами. — Очень, очень горжусь. Макс знает, что она сейчас не только про его победу и хороший сезон. Он выше мамы почти на голову, но в её руках чувствует себя невообразимо маленьким, и вполне возможно, что влага на его щеках связана не столько с душем из шампанкого, сколько с болезненным комком, встрявшим в горле. И он долго не говорит ничего, потому что очень боится того, что может выплеснуться наружу, если он всё-таки откроет рот. А где ты была раньше, мама? Где ты была, когда четырнадцатилетний испуганный я так отчаянно хотел услышать эти простые слова поддержки? Где ты была, когда больше всего на свете я нуждался в том, чтобы ты сказала мне, что всё хорошо? Он давит всхлип, зарывается лицом в мамино плечо и вдыхает запах её духов — такой же знакомый, как и много лет назад. — Я люблю тебя, мам, — говорит Макс вместо возможной речи, прижав её ближе к себе. Потому что это правда. И потому что он знает, что мама тоже любит его, пусть он иногда думает, что совершенно этого не заслуживает. *** — Мама скучает по тебе, ты в курсе? — спрашивает сестра, когда они обнимаются на прощание. И в этом Макс, на самом деле, внутренне раскаивается каждый день. Возможно, внешне он только начал вести отшельнический образ жизни, спрятавшись от мира за стенами моторхоума, но если очень хорошо подумать, то на самом деле он делал это большую часть карьеры. — Ты обязательно должен остаться с нами летом, — сказала сестра, пока Макс упорно молчит. Предложение не то чтобы сильно искушающее, даже если учесть, что он очень любит своих родных и постоянно чувствует вину за то, что пропускает важные вехи жизненного пути маленького племянника. Он думает про пустую квартиру, что ждёт его в Монако. Его внезапно ужасает перспектива остаться наедине со своими мыслями на целых четыре недели. Может быть, всё-таки стоит и согласиться на сердечное приглашение. — Я подумаю об этом, — обещает он, хотя голос звучит не особо убедительно. От старых привычек трудно избавиться. — Никто не вручает награды за то, что человек стоически живёт, как бирюк. — Как человек, который в точности знает, в каком возрасте Макс перестал мочиться в постель, его сестра крайне проницательна. — Тебе стоит приехать. *** Кому бы ни пришла в голову просто замечательная идея подарить Даниэлю Риккьярдо караоке, этот человек обязан слёзно молить всю Бельгию о пощаде. А заодно ещё извиниться лично перед Максом, потому что ему предстоит прятаться до конца дней своих. Ну, по крайней мере, до конца сегодняшнего вечера, пока Дэн не зальёт в себя достаточно алкоголя, чтобы забыть офигительную идею спеть с ним дуэтом песню Майли Сайрус. Он валяется на траве позади моторхоума, медленно заливая в себя бутылку водки, которую пропустил на воскресной вечеринке, и мысленно сожалеет, что не приобрёл пару ящиков рэд булла, чтобы догнаться после. Приходится балансировать на грани между блаженно возбуждённым и болезненно подавленным пьяным состоянием. Интересно, неужели тот факт, что Макс бы скорее дал врезать себе молотком по голове вместо того, чтобы заняться чудными воскресными активностями, и делает его одиночкой? На его счастье, необходимость усиленно думать над возможным ответом исчезает, стоит только в поле зрения появиться взъерошенной голове рассерженного монегаска, который нависает над ним, глядя сверху вниз. — Я ни секунды больше не вынесу этого кошмара. — Во вздохе Шарля сплошная драма. Он плюхается на траву рядом с Максом. Вот до чего людей доводит просто отвратительное исполнение My Heart Will Go On, которое длится намного больше оригинала, насколько Макс вообще может вспомнить. Он издаёт слишком уж резкий смешок и садится так быстро, что мир вокруг тут же начинает бешено вращаться вокруг, и всё в совокупности лишний раз демонстрирует, насколько впечатляющих успехов он достиг на пути к тому, чтобы нажраться в мат. Макс протягивает Шарлю бутылку водки, потому что Шарль не из тех людей, которым в принципе требуется специальное приглашение остаться. Движение выглядит достаточно непринуждённым, чтобы стало ясно, что Максу, пусть он никогда не признает этого вслух, нравится такая компания. Присутствие Шарля как-то избавляет от необходимости думать о том, насколько жалкой стала в последнее время жизнь. Даниэль заканчивает песню опасно высоким срывающимся фальцетом, и его аудитория взрывается благодарными аплодисментами. — Господи, спасибо, что прекратил наши страдания, — выдыхает Макс, и Шарль рядом срывается в неуёмное хихиканье. Бутылка водки путешествует между их руками, потому что, как выяснилось, тишина — это такая вещь, существование которой стоит отметить. После богатырского глотка острый вкус застревает у Макса на языке. — Поздравляю с сегодняшней победой, — говорит Шарль не столько ради того, чтобы сделать комплимент, сколько чтобы как-то разбавить пустоту, наполнившую лужайку после ужасных вокальных упражнений Дэна. Максу кажется, что в его вздохе немало горечи. У Шарля был поул, причём не первый в этом сезоне. Он вообще довольно неплохо умеет собрать на своей ведрарри лучший круг в квалификации. Но гоночный темп — совсем другое дело, так что к десятому кругу Макс успешно подобрался к нему и не менее успешно обошёл, а потом провёл остаток гонки без лишних волнующих событий. Прямо так, как очень любила его команда. Но не похоже, чтобы Шарль так уж зацикливается на ошибках в гонке. На самом деле, он выглядит скорее как ёжик в тумане, его взгляд расфокусирован, молочно-белые скулы в полумраке кажутся резче, чем есть на самом деле. — Не могу уже дождаться, когда ты наконец соберёшь кусочки дерьма, которое вы называете машиной, в одну кучу и погоняешься со мной на полную катушку, — подначивает Макс. Конечно же, неосторожные слова на грани фола — всего лишь порождение его предательски помрачённого водкой разума, но всё равно утром никто ничего не вспомнит из этого разговора, так что нет смысла даже зацикливаться. — На верхней ступени подиума одиноко. Посмотрите-ка, ещё один ляп. — О-о-оу, скучаешь по мне? — в шутку воркует Шарль в ответ, но взгляд у него всё же немного задумчивый, как будто он тоже по чему-то скучает. Хотя... Да он и правда скучает. Нельзя просто так взять и перейти от борьбы за победы к превозмоганию и попыткам доехать до финиша на ведре, приняв это и не чувствуя никакого отчаяния. — О да, — Макс закатывает глаза, а их колени сталкиваются. — Что-то в этом роде. Судя по звукам, ворвавшимся в возникшую паузу в разговоре, Даниэль всё-таки умудрился вовлечь Льюиса в исполнение печально известного дуэта Майли Сайрус, и, пожалуй, это единственная позиция, которую Макс с превеликим удовольствием уступил Льюису. Шарль кривится, когда начинается припев, и отпивает из горла, с некоторым сомнением глядя на Макса, и Макс уверен, что знает, что за этим последует. — Я видел много радужных флагов на трибунах. Неловкая тяжесть возвращается и вступает в не очень хорошую реакцию с алкоголем в желудке Макса. Даже подвыпивший Шарль понимает, что свернул куда-то не туда. — Это ведь хорошо, правда? — неуверенно уточняет он. Ну вот. Опять. Макс стонет. — Да, думаю, да, — повторяет он, потому что знает, что флаги — это хорошо, даже более хорошо, чем он вообще мог бы ожидать. Он не настолько неблагодарный. Но в то же время... — Слушай, Шарль, я не просил об этом. — Ни о поддержке, ни о флагах Прайда на трибунах, ни — и это в первую очередь — о насильном вытаскивании из шкафа. — Я просто... Я даже не знаю, что с этим делать. Это осознание несколько отрезвляет. Вот что заставляет Макса нервничать ещё с Зандворта — мысль о том, что он не делает того, чего от него ждёт общественность, несмотря на то, что где-то в затылке скребётся понимание, что ждут кое-чего. И хотя Макс никогда не пытался притвориться кем-то другим, чтобы соответствовать чьим-то ожиданиям, сейчас, похоже, слишком многое поставлено на карту. — Из меня не очень хорошая ролевая модель, — сухо хмыкает Макс, потому что, ну, можно просто посмотреть записи интервью с ним и оценить патовость ситуации. — Каждый раз я говорю какое-нибудь глупое дерьмо, большинство людей уверено, что я просто невоспитанный грубиян, и не то чтобы это когда-нибудь изменится. Возможно, людям с похожей проблемой нужен новый герой, но им точно буду не я. — Всего лишь вопрос времени, когда он снова сделает что-нибудь крайне разочаровывающее для тех, кто в него поверит. — Я не Льюис, в конце концов, и даже не претендую. Шарль хмыкает и делает ещё один глоток из бутылки. Случайная капля водки остаётся на его губах, и Макса странно завораживают отблески света ближайшего фонаря в этой капле. Но Шарль стирает её тыльной стороной ладони, и его лицо складывается в задумчивое выражение. — Тебе хоть когда-нибудь приходила в голову мысль, что Льюис вовсе не хотел быть Льюисом? По всей видимости, весело думается Максу, Шарль из той породы людей, что по пьяни становятся животрепещуще проницательными. — И что это должно означать? — он усмехается, но на самом деле прекрасно понимает посыл. Льюис буквально носит причины вести себя определённым образом и говорить определённые вещи на собственной коже, в то время как Макс какое-то время мог скрываться. До того отвратительного момента, пока его личную жизнь не нанесли ему на лоб большими жирными буквами "ВЫСТАВЛЕНО НАПОКАЗ!". — Предлагаешь мне идти прямо на плаху? Он внутренне стонет. Ну почему уже недостаточно просто кататься по кругу каждое второе воскресенье? — Нет, — Шарль хмурится. — Нет, если ты не хочешь. Но... — он тихо икает и тыкает в Макса пальцем, ярко улыбаясь, будто внезапно догнал, что тот понял его мысль. — Но тебе не нужно сдерживать себя просто потому, что ты боишься, что люди в тебе разочаруются. — Я не боюсь, — ворчит Макс в ответ, но это даже не попытка укусить. Потому что, ну, есть шанс, пусть и крошечный, что Шарль прав, как бы неприятно это ни было. И пусть Максу чужда сама идея бояться — в смысле, в принципе чего-то бояться — он должен признать, что не помнит, когда в последний раз чувствовал себя настолько уязвимым. Наверное, всё дело в алкоголе. Водка смягчает. — Знаешь, мне кажется, я знаю, в чём твоя проблема, — предполагает Шарль, и его сложное выражение никуда не исчезает. Разговорный тон почти скрывает довольно смелую демонстрацию бравады, но на деле сегодняшним вечером Макс не испытывает ни малейшего желания драться. — В том, что ты выжрал всё моё пиво? — Он вспоминает свой печально пустой холодильник в моторхоуме. — Или в том, что ты спёр мой поул? — добавляет он, фыркнув. Жест, которым Шарль пинает его ногу, почти игривый, но зато взгляд, которым он смотрит, прозрачно намекает, что по предложенному пути наименьшего сопротивления никто сегодня не пойдёт. — Ты прячешься за этой меня-не-ебёт маской, потому что панически боишься, что если люди увидят, какой ты настоящий, то они не полюбят эту твою сторону, так что ты решил, что лучше быть кем-то, кого трудно полюбить в принципе. Макс хрипло смеётся, балансируя где-то между весельем и недоверием, потому что да, Шарль определённо нетрезв для такой откровенности, но — как же выдержан нерв! — даже если его слова бьют почти что рядом с сердцем, он ни за что не покажет, насколько тот прав. — Что же, спасибо тебе огромное, Леклер, за самый дерьмовейший сеанс психотерапии в моей жизни. Ты и правда потешил сегодня моё раздутое эго. Пожав плечами, Шарль задумчиво тянет: — Шутки шутками, Макс, но ты всё равно мне нравишься. Возможно, сегодня не только у Макса мозг отличается повышенной склонностью к ошибочным шагам. Возможно, они оба слишком нажрались, чтобы вести душевные разговоры. Почему ещё случаются такие вещи? Когда Шарль улыбается, у него на щеках появляются ямочки и всё такое. — Я думаю, что на самом деле ты лучше, чем о себе думаешь, — говорит он Максу. Тот спешит закатить глаза, но на его губы наползает довольная улыбка. — Как же в тебе много всякого дерьма. Шарль выпрямляется, чтобы заглянуть Максу в глаза, и широкие радужки его глаз такие ослепительно яркие и сверкающие, словно в них горит вся выпитая водка. Между едва сдерживаемым хихиканьем он как можно более торжественно заявляет: — Нет ничего неправильного в том, чтобы быть самим собой, Макс Ферстаппен. Ага, блин, конечно. Теперь он открыто стебётся. Шарль Леклер, философ двадцать первого века. *** Слова Шарля врастают в его мозг и мешают заснуть ночью, так что после долгого перекладывания с бока набок Макс сдаётся, берёт в руки телефон и пишет Вики, надеясь, что она простит его за поздний час: "расскажи мне про эту кампанию за разнообразие в спорте"