Зверь, пожирающий изнутри.

Омежьи глазки, что не единожды сверкнув болели, так сильно опухли от слёз. С каким-то трудом, не сказать, что непосильным, смотрят куда-то в мимо плывущие, на вид пушистые и мягкие, но такие далёкие от него облака, растворяющиеся постепенно и неторопно, как сладкая вата по нежному нёбу. В небо, залитое с самого края горизонта ярким отливом уходящего солнца, словно розы, что наливны росой холодного летнего дождя. Тот же небосвод омрачает своей глубокой синевой, точно то было несущным бездонным морем, в котором можно было утонуть и даже самое бесстрашное существо бы побоялось оказаться в столь неизведанном водоёме, невозможным к существованию. Рука сама по себе тянется к ним, к творению водяного пара фигурам, пока горячие струйки снова стекают ни то с внешних, ни то с внутренних уголков глаз, слипая и без того намокшие ресницы. Голос по ту сторону телефона подстёгивает прислушаться. Словно вот-вот и Такемичи сможет увидеть его прямо перед собой, но пока что его могут заменить лишь щекочущие травинки на корнистом месте под рослым стволом и лиственным покровом дерева. Хрипы, доносящиеся из динамика, шепчущие что-то непонятно и несвязно от какой-то злости, дают знать, что человек, прямо сейчас разговаривающий с ним, ни то глубоко дышит, ни то задыхается, и каждый вариант хуже другого, бъёт теперь тревогой. Неизвестно, отчего он такой. Непонятно, что его так тяготит. И неизведанно, пусть таких слов и можно подбирать и несколько сотен, о чём он думает? — Такемичи,— вдруг раздаётся, потрясает. В горле ком стоит от слёз, от радости, возникшей от ощущения безопасности. Кажется, его Альфа слишком далеко. Что он не сможет его защитить, ударь кто или схвати со спины, как было, кажется, путаясь в прожитых нынешних минутах, получасом назад. Но нет же... Манджиро особенный. Он приедет... Снова прижмётся со спины, довольно муркнет от его запаха и будет держать до момента, пока Мичи не обозлится. Иногда казалось, что он обнимает именно этого Омегу не из их любви. Немой, безмолвно играющей на сердцах. Казалось, по отношению ко Такеми не такой, на самом-то деле, и взаимной. А из ревности, дружеской и по-своему необходимой. ⛓ ..губы, касающиеся до кромки горячей от недавно налитого в ту кипятка кружки, так же затрагивают плавающие в молочном напитке зефирные подушечки. Какие-то в форме сердечек, какие-то - разноцветных звёздочек. Но дело было даже не в том, как сильно юноше нравилась эта сладость.. а в том, что он вообще смог оказаться в квартире. В своей, что было строго решено с самого начала. Единственное, что давало лёгкий озноб, подобно сквозняку по ногам, мурашкам от утренней прохлады, не взирая на натянутый на плечи мягкий плед, укрывающий всё тело коконом, так это следы крови по паркету. Они не принадлежали омеге. Они были оставлены Альфой. Именно Сано, который стянул с себя весь вверх и, с неприятным прищуром, оглядел своего Мичи с пугливых от любого шороха глазок до практически босых пят. Только белые короткие носочки их закрывали. Ханагаки не знал, отчего чужая рубашка была местами пропитана кровью. Кровью, что давно высохла, вот так студясь на полу и твердея почерневшей корочкой. И отчего его руки дрожали так, как никогда. Костяшки, что было заметно, разбиты и исцарапаны. Будь то плотью - полученные травмы.. были бы иначе? Наверняка ведь! Складывалось мнение, первичное, не до конца обдуманное и неуверенное, будто обладатель столь повреждённых рук отыгрывался на.. мебели? Стене? Будто бил раз за разом что-то очень твёрдое. Не чуждо предположить, что теперь ему очень больно мочить кисти под водой. Под струёй душа, которая слышно бъётся о чужое тело в ванной, душевой кабине, здесь, прямо за углом. Из приоткрытой двери вдруг заслышались стоны. Как показалось впервые, то было.. стонами.. боли? Но они казались слишком хриплыми, томными, сдержанными для этого, буд-то от стыда какого..? В голове мелькнуло, что нужно пойти, проверить, всё ли в порядке. Но тогда же чередом возникла мысль о том, что он не может без должной причины войти к совершенно обнажённому человеку лишь с вопросом о чужом состоянии. Просто не может! И всё-таки... ..Ханагаки совсем тихо сползает с насиженного места, заметно продавленного собственным весом. С лёгким стуком ставит на стеклянную поверхность столика перед собой остывшее кофе с растворившимися маршмелками и скидывает на пол от нетерпения тяжёлое покрывало, показывая свои всё такие же румяные плечи, не закрытые майкой, правда, настолько длинной, похожей на ночнушку, при том практически просвечивающую и откровенную, что Омега помнит, как не одел ничего поверх своего белья. Всё это казалось таким неправильным... То, что подросток крадётся подслушать. То, что он осторожно входит в дверной проём. Прикрывает по привычке за собой дверь, и вдруг замирает, когда видит напротив ту же привычную ему душевую кабину, почти распахнутую, плотно отпотевшую от потока очень тёплой или даже горячей воды. То буд-то специально позволяет рассмотреть играющие от непонятно-ритмичных движений руки мышцы плеч, спины. Лопатки, прячущиеся под прослойкой трапецевидной и подостной мышц, когда ладонь достигает пояса, что видно со спины, сопровождаясь огрубевшим голосом, мычанием, и вдруг снова выпирающие каждый раз, когда рука становится выше. Такемичи сразу понимает, отчего Альфа так стонет. Отчего его рука так медленно и с определённым тактом касается. Отчего, в конце концов, Манджиро так беспроглядно рассмотрел его перед тем, как увезти из проклятой школы, и перед тем, как уйти в ванную. Ханагаки ступает назад, делает шаг, неуверенно оступается, чем привлекает хищный непрямой взор, слепо тянет руку позади себя к ручке двери и та предательски скрипит. Манджиро, до этого огрубевше шепчущий, вдруг издаёт смешок, оборачиваясь полубоком, и помутневше встречается с чужими глазками. Рука ускорилась, он изогнул свой позвоночник бёдрами вперёд, подперев лопатками плиточную стенку, холодную и рельефную. Но осознание к нему, кажется, приходит намного позже. Глаза Омеги невольно опускаются к нему под торс, с испугом и шоком рассматривают медленно стекающее по венам плоти и отчего-то содрогающемуся органу нечто полупрозрачное и молочное, и только после этого Такеми валится на косяк своим плечом, закрывает рот ладонью, плотно тисня пальцы к губам, и продолжает с неверием глядеть на того, кого он искренне любил и напросто не ожидал застать, совсем позабыв о попытке побега. Юношеское тело рывком жмут к себе, тянут за плечи, пред тем единожды тяжело ступив ему навстречу, и вся звериная сущность давит собой на Манджиро, выпускает невероятно тяжёлый феромон насилия, что сильно пугает Ханагаки, заставив оцепенеть, чувствовать себя кроликом, вот-вот которому перегрызут шею, ломая ломкие косточки позвонков. Такемичи помнит Майки, готового порвать глотку за него, но никак не ему самому. Запах, уловимый обонянием, врезается в ноздри, заставляя нос болеть так, словно он через него же втянул воды. Рот раскрывается в крике, в попытке дышать, и её тут же терзают накрепко сжимаюшие челюсти пальцы одной руки, пока вторая, жадно рвущая в некоторых местах нательное полотно, не оголяет бедную грудь меж сжатых плеч. Жертва давит из себя визг, полукрик, еле-слышный, чем доводит этого зверя до инстинкта, буд-то манит к себе своим страхом, и клыки необузданного, кажется, даже чуть удлинившиеся, тут же вонзаются в преданную ему плоть, рвут кожу остриями, пускают по нежной шейке кровь с затылка, придают алую краску разодранному тряпью, виснувшему уже лишь на бедрах, после упавшему на щиколотки. Омега заливается большим криком, что было сил, неслышным из-за руки, сдержанным, всё той же болезненно давящей на зубы внутренней частью щёк. ..в ответ лишь тяжёлое рычание. Ханагаки окончательно замирает, чувствует, как его руки, от страха зажавшиеся к собственной груди, падают рёбрами ладоней к чужому торсу, пальцами неравномерно расчертив некоторые рельефы столь крепкого пресса. Подобная сила лишь больше вынуждает бедную добычу, каковой сейчас Майки считает своего милого и любимого Мичи, зажаться куда-то в самый дальний угол от опасности, но кроме рук, лишь немного дающих сделать пространство между ними, ничего больше бедного юношу и не окружает, что доводит до обильных навзрыд слёз. Тем не менее, сильные руки вдруг крепко обнимают, также, со спины, напомнив о своей неимоверной любви, и вдруг жмут того грудью к стене, тянут за бедра назад, давят на лопатки, насильно изгибая хрустнувшие от непривычной позы позвонки, заставляя прогнуться под массивным корпусом, и Ханагаки со скулежом стонет, кричит, вжимаясь щекой в холодную плитку.

Поймал...