Наследство

«Лилия» простояла у острова Сан-Мигел восемь дней. За это время Джозеф дважды сходил на берег. В первый раз он сидел на веслах, а потом три часа под палящим солнцем ждал штурмана на причале вместе с другими матросами. На второй раз он был свободен, быстро прошел порт и город, долго бродил по изумрудным зарослям и думал. Не о такой жизни он мечтал, когда получил в наследство титул. С другой стороны – теперь у него есть дело. Неблагодарное, трудное, так что порой хотелось выть или треснуть боцмана кофель-нагелем по башке. Или съездить штурману по его белым зубам, чтобы меньше светил ими. Или Брауну по его постной физиономии. Однако когда он представил, что по-прежнему сидит в пустом Брейсфилде с книгой в руках и ложится спать в свою шикарную постель с отсыревшим пологом, ему стало так тоскливо, что он поспешил вернуться в город, нашел своих товарищей и напился так, что не помнил, как оказался на корабле. Он проснулся в своей койке с гудящей головой и ломотой в затылке. Билл принес ему воды, и Джозеф обругал его. Тот вспыхнул и выскочил из кубрика, оставив прежде воду на столе. А Джозеф продолжил болтаться в койке в своем самом темном углу и пытался убедить себя, что то был праведный гнев, что нечего парню таскаться за ним, будто утенок за мамой-уткой, и что не должен он нянчится с этим мальчишкой. При этом он старательно отгонял от себя мысль, что уж кто-кто, а Макарони точно не нуждался здесь в том, чтобы с ним нянчились. Он освоился на борту моментально, в отличие от самого Джозефа. И влился в команду, будто ходил на «Лилии» уже много лет. Он был сыном богатого юриста, носил обтягивающие яркие камзольчики и парики «величиной с Тауэр», но здесь, среди моряков в заношенных рубахах, он живо стал «своим парнем» и всеобщим любимцем. А отец, помнится, относился к нему без излишней сердечности. Видно, там он был не на своем месте. Колби сказал, будто Билл сам записался в экипаж «Лилии». Когда мистер Харди и Дженкинс «спасли» Джозефа от Бертрана и отправились к экипажу, Макарони, который плелся позади, вдруг повернул к берегу, догнал штурмана и заявил, что с удовольствием повидает дальние страны, выпьет грога в теплой дружеской компании и все остальное попробует, что еще штурман обещал Джозефу, когда пытался его завербовать. Джозеф вылез из койки, застонав от боли – вся левая сторона тела болела, рука плохо слушалась. Он выпил оставленную Биллом воду и поплелся на палубу. И как раз вовремя. Боцман засвистал всех наверх – «Лилия» снималась с якоря. – Рейнольдс! Ты спишь что ли? А ну живо на шпиль! Джозеф протолкался к шпилю, навалился на вымбовку и только тогда задумался, с чего это ему вообще пришлось проталкиваться? На палубе было необычайно людно. Ее заполняли дамы с зонтиками, дети, несколько негров-слуг, но большей частью это были мужчины разных возрастов не слишком благородного вида. – Кто все эти люди? – спросил он у соседа по вымбовке. – Рабочие, – прокряхтел тот. – На Сан-Мигел взяли на борт плантатора и его работяг. Джозеф заозирался, оглядывая пассажиров, и сосед толкнул его локтем. – Не крути головой, а то боцман тебе ее открутит. И Джозеф покорно уставился в спину идущего впереди матроса, больше вися на вымбовке, чем толкая ее. Когда вышли в море, Джозеф нашел Колби, который не только всегда все знал, но и любил поделиться своим знанием с любым, кто стал бы его слушать. Оказалось, что плантатор, мистер Эдвардс, с дочерью, работниками и охранниками для своей плантации остановился на острове Сан-Мигел, чтобы походить по твердой земле и отдохнуть от моря перед продолжением пути. Но пока он отдыхал, корабль его сгорел, и он застрял на Азорах. Он предложил щедрую плату и капитан Сеймур согласился взять его на борт, чтобы доставить на Барбадос. – А кто этот толстяк? – спросил Джозеф про весьма полного джентльмена, который пыхтел и обмахивался платком, стоя у трапа. У него был важный, представительный вид, но костюм странный. Какой-то нелепый необъятный балахон, из-под которого не видно было штанов. – Мистер Эдвардс? – Не-ет. Это не Эдвардс. Это наш доктор, господин ван Арле. – Доктор? – изумился Джозеф. – Почему же я его не видел прежде? – Потому что он только вчера взошел на борт, балда. Доктор ходит с нами давно. И он любит вечерами выпить вина. Иногда дает лишка. Так вот, когда мы шли здесь в прошлый раз, с Мартиники, доктор куда-то запропал, так его и не нашли. Пришлось уйти без него. А позавчера он объявился, да еще привел пассажиров – сто двадцать восемь человек. И пока вы, виконт, изволили почивать, мы полдня грузили провизию на эту лишнюю сотню. Да еще и груз этого плантатора. Инструменты и мотыги, будь они неладны. – Откуда ж мне было знать? Вы меня не разбудили! – Не разбудили, – передразнил его Колби. – Да ты сам был, как мешок риса. Тебя так и на «Лилию» притащили, на плече. Уронили разок. Ну, хоть штурмана насмешили. Джозеф потер левое плечо. И мысленно прошелся по веселому штурману самыми оскорбительными словами. Колби вдруг поднял голову и помахал рукой. Джозеф взглянул туда, но никого не увидел. Даже на реях не было никого, только чайка кружила над кораблем. – Кому ты машешь? – Видишь чайку? Это Тим Робинсон. – Ты назвал чайку человеческим именем? – Да нет же, дурень. Это душа нашего матроса – Тима Робинсона. Ты разве не знал, что души погибших моряков обращаются в чаек? Он всегда встречает нас здесь. И провожает. Он погиб здесь, недалеко. Отличный был парень. И моряк. Пришел такой же тюфяк как ты, но схватывал все на лету. Конечно, до Билла Харди ему было далеко, – Джозеф поморщился, – но через год он будто здесь родился. Плясал на рее, и все ему было нипочем, а в тот день его видать сам дьявол толкнул. Оступился, брякнулся о планширь – и в море. – Его не спасли? Колби пожал плечами. – Говорю же – о планширь брякнулся. Вода холодная. Одна волна накатила, и только его и видели. Штурман страшно переживал. Хотя вида не подал, конечно. Да я-то знаю его сто лет. Когда еще он во Франции жил. Вот такой вот, – Колби приложил ладонь к колену ребром, – был ростом, а уже рвался на ванты, да к штурвалу. А вообще, тонущих людей спасать нельзя – их выбрало море, а раз уж выбрало, не нам с тем спорить. Как раз в это время на шканцы поднялся упомянутый Бертран. Браун стоял у наветренного борта спиной к штурвалу. – Доброе утро, сэр, – сказал штурман, с отвращением глядя в затылок старпома. Тот молча кивнул, не поворачивая головы. – Чего это они? Поругались? – спросил Джозеф. Колби усмехнулся. – Поругались. Ты что, парень, совсем ослеп? Они же ненавидят друг друга. Если бы не капитан, давно бы вцепились друг другу в глотки. Временами они ведут себя прилично. А иногда вот так. А теперь к тому же, раз уж народу у нас прибавилось, всем пришлось потесниться, и теперь они живут в одной каюте. – А почему? Почему ненавидят? – Будто ты не знаешь, как бывает. Невзлюбили люди друг друга, вот и все, – отрезал Колби, но, чуть подумав, смягчился. – Все равно же узнаешь, хотя и дурень ты. Дальше носа не видишь. Капитан не дает им поубивать друг друга, но капитан же и предмет их раздора. Они оба любят его, но очень уж по-разному. – Как это – по-разному? – Для Бертрана капитан вроде отца, а с помощником у мистера Сеймура особая дружба. Ну и штурмана, как честного малого, бесит капитанская привязанность к мистеру Брауну. Понимаешь, о чем я, парень? – Колби покрутил в воздухе руками. – Французы называли это итальянским грехом, а библия содомским. – То есть капитан и его помощник… Колби резко кивнул головой, прерывая Джозефа, как будто не хотел, чтобы то, что готовилось сорваться с его языка, прозвучало здесь. Джозеф присвистнул и снова получил подзатыльник – свист на борту корабля, по самым верным приметам, вызывал шторм. – Так и что с того? – сказал Джозеф, поразмыслив пару минут. – Какое дело Бертрану, чем капитан занимается по ночам? – Так тут дело ведь не только в этом. Просто, так сказать, дает мистеру Брауну дополнительные привилегии. Штурман раньше был первым человеком после капитана, а теперь новую должность выдумали – помощник капитана, и штурмана подвинули немного. Мистер Браун прежде служил на английском военном корабле лейтенантом. Но ему не шибко нравились тамошние строгости. Из-за них его, говорят, и выперли. Хорошо, что не повесили. Сюда он пришел простым матросом и был тогда молчаливый скромняга. Боялся лишний раз посмотреть на кого. Но слушок о его делах на флоте как-то просочился на «Лилию», и штурман однажды вздумал пошутить над ним. Хреновая шутка вышла, прямо скажем. Даже я это признаю, хоть мне Браун тоже не шибко нравится. А уж Браун-то тем более ему до сих пор этого простить не может. Но потом он приглянулся капитану. А может тот его пожалел. Или решил совместить приятное с полезным. Так что теперь мистер Браун помощник капитана. И все называют его сэр. Да и черт бы с ними обоими, но с головой у Брауна беда. А теперь он получил власть и вводит тут флотские порядки. И грызется со штурманом. А капитан их увещевает, как гувернантка расшалившихся детей. Вот так-то, парень. Джозеф почесал заросший подбородок. – Хм, значит капитан штурману все равно, что отец? А мистер Браун, стало быть, ему вместо матушки? – хмыкнул Джозеф и в следующий момент слова застряли у него в горле. Прямо перед ними стоял Браун, а за ним штурман с круглыми от удивления глазами. Джозеф никогда еще не видел, чтобы он так искренне и непосредственно выражал свои чувства. Заговорившись, они с Колби даже не заметили, как люди, составляющие главный предмет их обсуждения, подобрались так близко. Джозеф покосился на плотника, но тот и сам сидел ни жив ни мертв от страха. Лицо Брауна было белым, как его сорочка, ноздри гневно раздувались, грудь дергалась толчками, будто он пытался вытолкнуть из себя какие-то слова, но они напрочь застряли в горле. Так и не выплюнув то, чем подавился, он удалился прочь. – Выбирайте выражения, мистер Рейнольдс! – громко сказал штурман. – Сэр, я…. – Молчать! Он хмурился, строго смотрел на Джозефа и так крепко сжимал губы, будто боялся, что они ослушаются его и сделают нечто, чего ни в коем случае не следует делать. – Я не шучу! Думайте, прежде чем что-нибудь сказать! Ваш язык вас доведет до беды! – он погрозил пальцем, потом покачал головой и ушел, совершенно не скрывая своей ухмылки. – Господи, парень! – выдохнул Колби и нервно рассмеялся. – Мы висели на волоске. Мистер Браун просто потерял дар речи. А иначе он бы так нас обложил! Он-то знает в этом толк, хоть и строит из себя аристократа. – Он скажет капитану? – Нет, что ты. Он для этого слишком гордый. Но вот добра от него теперь не жди. – Будто я ждал когда-то, – фыркнул Джозеф. – Ладно, не хорохорься. Я тоже здорово струхнул, когда они явились тут, будто архангел Гавриил перед Марией. Что думаешь делать дальше? Джозеф пожал плечами. – Наша вахта кончилась, пойду спать…. – Да нет же, дурень. Я не про то. Мы скоро будем на Барбадосе. Ты можешь сойти на берег, моряк из тебя, прямо скажем, никудышный. А теперь еще и это. Браун – господин злопамятный. А ты в его вахте! Он этого не забудет. Он теперь тебя со свету сживет. – Не пугайте меня, Колби. Что он может сделать? – Здесь? На судне? Да все, что угодно. – Не пугайте меня, – повторил Джозеф и поднялся. Ему и так было крайне не по себе, и выслушивать мрачные пророчества плотника он был не в силах. Он принялся бродить по палубе и вдруг заметил, что по палубным доскам стелется белый кружевной платок. Джозеф догнал и поднял его. – Ах! Мистер! Мистер! Мой платок! – закричала какая-то бойкая дама средних лет со шканцев. – Рейнольдс. Джозеф Рейнольдс, – представился он, поднявшись. Дама оказалась не одна. Там обитал целый женский клуб. Он слегка поклонился, вновь почувствовав себя хозяином званого вечера, и подал платок. Дама приняла его кончиками двух пальцев. Остальные захихикали. – Благодарю вас, мистер Рейнольдс. – К вашим услугам, мадам. Вокруг снова захихикали. «Что смешного», – подумал было Джозеф и тут же вспомнил, что это не званый вечер и не ассамблея в Лондоне, а шканцы «Лилии», а сам он – грязный матрос, который всего лишь час назад орудовал помпой, и от него разит трюмными водами. И потому нет ничего удивительного, что его поклоны кажутся им смешными. Однако смеялись не все. Белокурая девушка с большими печальными глазами под плавными дугами бровей, похожая на мадонну Боттичелли, смотрела на него с приязнью и участием. Он загляделся на нее, и дамы снова захихикали. – Ах! Позвольте вас представить. Эта угрюмая молодая леди, моя падчерица, мисс Софи Эдвардс. Эдвардс, дочь плантатора? Щечки Софи порозовели, она чуть присела, вызвав новые смешки. – А я – миссис Эдвардс. О, какие у вас глаза, зеленые и прозрачные, точно морская вода! Вы – сын моря, мистер Рейнольдс. Джозеф сделал вид, что согласился с этим определением, не говорить же им, что его считают никудышным моряком, а сам он, будь его воля, век бы не видел этого самого моря, которого ему записали в отцы. Звонили шесть склянок, на шканцы поднялся Браун и передал дамам приглашение капитана на ужин в его каюте. Джозеф внутренне сжался, когда увидел помощника, но тот сделал вид, что не замечает его. – Всего хорошего, мистер Рейнольдс, – сказала миссис Эдвардс, а Софи ласково улыбнулась ему. Вечером в кубрике только и было разговоров, что о прекрасной половине пассажиров. Джозеф качался в койке и не мог уснуть. Что-то щекотало его изнутри. Внутренняя щекотка, которая началась где-то в груди, чуть выше сердца, а потом расползлась по всему телу, и теперь распирала его. – Эх, – сказал кто-то, – а до чего хороша дочка плантатора. Джозеф насторожился. – Просто куколка. Не так ли сэр Джозеф? Моряки загоготали, а у Джозефа загорелось лицо. Он и не задумывался, что кто-то наблюдал за ним во время разговора с дамами. Хотя в таком месте, как морское судно, трудно остаться незамеченным, где бы ты ни был и что бы ни делал. – Наш Виконт просто дар речи потерял, когда увидел ее в этом ее розовом платьице. «Какое к черту розовое платьице?» – подумал Джозеф. Он понятия не имел, какого цвета было ее платье, но мог бы все рассказать о ее глазах и улыбке. И о том, как похожа она на боттичеллевскую мадонну. Он представлял, как завтра встретит ее, и уже мысленно наделил ее самыми прекрасными чертами характера. Он вспомнил, как она не смеялась, когда хихикали другие дамы, значит она добра и великодушна и не чужда христианского милосердия, с какой ласковой улыбкой смотрела на него. И очень надеялся, что она обратила внимание на слова своей мачехи про его глаза: зеленые и прозрачные, точно морская вода. Он представлял себе, как завтра встретит ее и заведет с ней светский разговор. И как она поймет, что он не простой матрос, что он образован. А потом, когда она узнает его поближе, он откроет ей тайну, что он виконт, по воле превратностей жестокой судьбы ставший матросом. Загадочная и трагичная судьба благородного юноши. Уж перед этим она не устоит. Он уснул счастливый, чего с ним ни разу не бывало с тех пор, как он попал на «Лилию». На следующее утро Джозеф встретил Софи, только так он называл ее в своих мыслях, в компании камеристки. Он почувствовал, как краснеет, и, дважды споткнувшись, пожелал ей доброго утра. Она взглянула на него с интересом и опаской. И ответила вежливо и отстраненно: – Доброго вам утра, мистер… мистер. Сердце Джозефа оборвалось и рухнуло в пропасть, в самое сердце ада. Она даже не помнила его имени! Во время вахты, после обеда, он вновь увидел ее в компании штурмана. Камеристка, мисс Бойн, следовала за ними в трех шагах. Бертран что-то рассказывал Софи и сам же смеялся. А она смотрела на него с такой глупой улыбкой, что Джозефу стало стыдно за нее. И тут же за себя самого, когда он представил, что с точно такой же улыбкой он сам смотрит на нее.