Наследство

В каюте капитана шла ссора. Джозеф, глазевя на рулевого и делая вид, что пытается уразуметь морскую науку, прекрасно слышал все из открытых кормовых окон. Как и доктор, который прогуливался вдоль кормы и совершенно явно прислушивался к происходящему внутри; как и, с упоением вязавший морские узлы из обрывков снастей, Билл, чьи уши шевелились, как у собаки. Помощник обвинял штурмана в неповиновении старшему офицеру и в том, что он подверг опасности корабль, пассажиров и экипаж. Штурман помощника в черствости, жестокости и трусости. Выпавшие за борт спасены, от капера удрали, а вот мистер Браун хотел бросить двоих людей на страшную смерть. И неужели капитан настолько слеп, что не видит, какая, недостойная своего звания, личность находится у него в помощниках. – Прекратите! – раздался резкий окрик капитана. – Вы мне оба надоели! Если я еще раз услышу что-нибудь подобное, обоих высажу на ближайшем берегу! Я больше не желаю слышать ваших наветов и доносов друг на друга! Забудьте об этом раз и навсегда! Пожмите друг другу руки. Я жду! Кристоф? Джордж?.. Луи Кристоф! Так-то лучше. Убирайтесь оба вон. Через две минуты штурман, красный и взъерошенный, появился на шканцах. – Ах, штурман! – встретил его Ван Арле. – Вы не устаете меня удивлять. Вы, с вашими насмешками, с вашим самообладанием, тут же теряете голову, когда речь заходит о мистере Брауне. Почему бы вам не относиться к нему с иронией, как ко всему прочему в вашей жизни? – Боюсь, мне на это не хватит душевных сил, доктор, – начал Бертран со своей прежней улыбкой и вдруг взорвался. – Видит Бог, как я ненавижу его! Откуда он только взялся? Кто он, черт возьми, такой? Да не будь он таким смазливым и покладистым, до сих пор со всеми вместе палубу драил да снасти тянул. Поверьте мне доктор, я глубоко уважаю капитана. Он мне все равно, что отец, но это все… черт возьми! Он что не видит, что Браун собой представляет? – Мне тоже не нравится мистер Браун. Но что он такого особенного представляет собой? Он самый обычный человек. Не очень хороший. Со своими страстишками. И со своими достоинствами. В числе положительных черт мистера Брауна, как вы сами сказали – смазливость и покладистость. Хотя и не со всеми. А еще, не кажется ли вам, что лейтенант флота его величества, хоть и бывший, слишком хорош для роли простого матроса? Ваши интересы сталкиваются и вы напрыгиваете друг на друга, как петухи. Он, конечно не образец благочестия, но и вы штурман – не ангел. Вы могли бы сдержать свою ревность и жажду власти и попытаться наладить с ним отношения. Здесь всем от этого стало бы легче. – Не стану и пытаться. Доктор покачал головой с ироничной улыбкой. – У меня на родине, штурман, про иных людей, сумасшедших, говорят, что в голове у них камень глупости. И некоторым даже вскрывают череп, чтобы извлечь его оттуда. Так вот, вы хоть и не сумасшедший, у вас вот такой камень глупости в голове, – он показал руками предмет как раз с голову Бертрана. – И для того, чтобы вас избавить от него, понадобится оторвать всю голову. – А у меня на родине говорят «Sobriété est la mère de santé». Трезвость — мать здоровья. Вы же доктор. Воспользуйтесь этой формулой. Доктор засмеялся и все его тело заколыхалось. – Я запомню это, но, пожалуй, ограничусь тем, что буду лечить других. Доктор немного помолчал, маленькими глазками изучая штурмана, который уже успокоился, а лицо его приняло обычное выражение и цвет. – Ах, штурман. Вы действительно считаете Брауна этаким чудовищем? – Нет. Я считаю его жалким ничтожеством. – Если он ничтожество, то почему вы так отчаянно боретесь с ним? – Потому что это ничтожество получило власть и может теперь распоряжаться судьбами людей. Не имея для этого ни совести, ни разумения. И да, это, пожалуй, делает его чудовищем. – Но штурман, вы сами создали это чудовище, с которым теперь боретесь. Штурман повернулся к доктору и целую минуту хмурясь смотрел на него с недоумением. – А, вы про ту шутку? – сказал он наконец. – Да, штурман, про ту шутку, – ответил доктор, глядя на Бертрана почему-то с жалостью. На шканцах появился капитан, и штурман какое-то время смотрел на него с опаской, будто боялся, что тот сейчас же велит выпороть его, за то, что он нелестно отзывался о Брауне, что было ему теперь строжайше запрещено. Но капитан Сеймур выглядел так, будто ничего необычного не произошло. – Иди-ка сюда, мальчик! – он жестом подозвал к себе Билла. – Ты Билл Харди? Макарони кивнул, бросил свои узлы и вытянулся перед капитаном. – Да, сэр. – Штурман говорит, ты очень смышлен. – Я бы, пожалуй, сказал, гениален, – усмехнулся Бертран, наполняясь своим обычным самодовольством, хотя в смышлености Харди не было ни малейшей его заслуги. – У него феноменальная память и очень острый ум. – Ты хочешь учиться, Харди? – Да, сэр. – Штурман сказал, что ты сам записался в экипаж? – Да, сэр. – Хочешь связать свою жизнь с морем? С такими способностями, при должном везении, со временем станешь отличным капитаном. Доктор Ван Арле, прислушивавшийся к разговору криво усмехнулся. Он, судя по всему, уже успел приложиться к бутылке и теперь искал компании. – Романтика морских путешествий, – мечтательно протянул доктор. – Море – оно прекрасно, что и говорить. Это великая стихия! Оно прекрасно само по себе. Оно сулит богатства и славу. Вам, молодой человек, следовало пойти на военный корабль. Там у вас было бы больше возможностей показать себя. Хотя и погибнуть во цвете лет тоже. Капитан поморщился с досадой и пониманием. Видно ничего другого от доктора – старого знакомого – он не ждал. – Да уж, морские сражения романтика еще та, – продолжал доктор между тем. – Прекрасный случай показать свою доблесть. Представьте, кругом стрельба, грохот, дым, летят щепки и ядра, а вы, смельчак, так увлечены боем, что наблюдаете все будто со стороны, и вдруг – удар, резкая боль в ноге, вы падаете – в вас попал французский цепной книппель. Кости и плоть в кашу, из штанины свисают кровавые лохмотья. Или ядро в голову, но это, пожалуй, не интересно – так вы даже не успеете ничего понять. Потом вы лежите в кубрике, заточенный в деревянных стенах, среди стенаний, вони разложения и смерти. Ваша нога вас мучает ужасно, она то ноет, то взрывается от боли, и, даже забывшись, вы все время чувствуете, как она отделяется и перестает быть частью вас таким варварским способом. Решила обрести независимость, так сказать. А щепки от рангоута или обшивки? Знаете, когда ядро попадает в рангоут? Вокруг разлетаются сотни щепок, больших и маленьких. Они летят с огромной скоростью, впиваются в лицо и спину. Они застревают под кожей, гноятся и зудят, и, ей-богу, кажется, что лучше бы тебе совсем отняли руку. – Перестаньте, доктор, – с улыбкой прервал его капитан. – Мы не на военном корабле, хотя кое-кто и жалеет об этом. И все, вами описанное, нам вряд ли грозит. Даже если на нас нападут, и мы не сумеем уйти, я скорее сдам корабль, чем допущу подобное. Жизни людей важнее, и «Лилия», я повторюсь, не военный корабль. – Ну что ж, плавания на торговых судах не лишены некоторых достоинств, присущих военным. Собственно, эти достоинства присущи всем длинным морским переходам. Вода в бочках начинает тухнуть и напоминает больше болотную. В галетах заводятся личинки. А цинга? К счастью наш капитан большой поклонник квашеной капусты, – доктор слегка поклонился мистеру Сеймуру. – Так что хотя бы наше судно избавлено от этой напасти. А вот другие. Боже мой! За три месяца до вашего прихода на Сан-Мигел пришло судно с Сан-Доминго. С ветром ему не повезло, и путь занял гораздо больше времени, чем они предполагали. Им пришлось урезать порции воды до двух глотков в день. А с пищей все обстояло еще хуже. Видели бы вы их! Все до одного покрыты ужасными язвами, конечности распухли, плоть превратилась в губчатую массу, а кости просто сгнили. Это у живых-то людей! Десны тоже прогнили, зубы расшатались. Из тридцати двух человек команды девятнадцать погибло в пути. Еще шесть уже на берегу. Двое выглядели довольно сносно, пока лежали в койках, болтали и смеялись. Один испустил дух, едва попытался подняться, другой умер, когда его, прямо в койке доставили на берег. Остальные еще долгое время не могли оправиться, их одолела немощь, мучают беспрестанные боли, руки и ноги не слушаются. Они, вполне еще молодые люди, теперь похожи на дряхлых стариков. Ну как мистер Харди? Вы все еще хотите связать свою жизнь с морем? Макарони упрямо кивнул. – Ах, доктор, – произнес штурман с улыбкой, совершенно тем же тоном, что и голландец «Ах, штурман!» несколькими минутами ранее. – Вы, такой мудрый и рассудительный, вы знаете все о морских сражениях и цинге, и как воняют гниющие от гангрены ноги, почему вы сами связали свою жизнь с морем? Если оно так ненавистно вам? Почему не пользуете какого-нибудь штатгальтера у себя на родине? – Именно этим я и занимался, штурман. Капитан знает мою историю. Да я, в общем, не делал из нее секрета. Правда, пользовал я не штатгальтера, а всего лишь бургомистра. Я снискал почет и уважение за свои знания и благоволение высших сил, без которого доктора никого не могут спасти, какими бы умениями они не обладали. Ведь не доктора решают, кому жить, а кому отправиться в мир иной. Но однажды ко мне обратилась служанка одной богатой дамы, пожелавшей остаться неизвестной. Дама эта совершила грех прелюбодеяния и желала теперь избавиться от его последствий. Я дал служанке одну настойку и велел передать хозяйке, принимать ее, растворив десять капель в половине стакана воды. Но дама оказалась очень нетерпеливой, выпила все разом и к утру умерла от кровотечения. Служанка во всем призналась, и уважаемый и почитаемый всеми доктор Ван Арле вынужден был бежать от гнева старого мужа мертвой дамы. С тех самых пор он и подвизается морским доктором. На военном корабле я тоже служил, штурман. Так что знаю, о чем говорю. – Интересные дела, – сказал Бертран. – Выходит у вас есть кое-что общее с нашим сэром Жозефом. – Кто такой сэр Жозеф? – Один матрос. Когда он прибыл к нам, утверждал, что он виконт. И явно недобрые дела привели его в мою шлюпку в тот день. – А на каком военном корабле вы служили, сэр? – выпалил Макарони, и все удивленно повернулись к нему, должно быть, уже забыв о его существовании. – Я служил на «Арк Ройял», юноша. – «Арк Ройял»? – задумчиво протянул штурман. – Разве не на этом корабле служил…. – Мистер Браун! – воскликнул вдруг доктор, излишне громко и сердечно, – Добрый вечер!