Наследство

Ступив на плот одним из последних, Джозеф тут же пожалел, что не остался на «Лилии». На шлюпках подняли паруса, веревка натянулась, и плот, зарываясь в воду, тяжело двинулся следом. Через бревна перекатилась волна. Холодная вода залилась в ботинки Джозефа. «Лилия» удалялась, уплывала к горизонту. Океан будто стал шире, будто все его воды подступили к мокрым ботинкам Джозефа. Он бросил последний взгляд на судно. Нос задрался, но оно еще держалось и как будто бы не делало попыток затонуть. Солнце светило Джозефу в глаза. Кто-то лениво махал им со шканцев. Наверное, Стэн Колби. «Остаться на судне, это верная смерть», — сказал штурман. «Я слишком стар для того, что нас ждет на плоту», — сказал Колби и остался на «Лилии» «Что же нас ждет, что хуже, чем верная смерть?» — думал Джозеф. Сзади на плечо ему легла чья-то рука. — Идите ближе к центру, мистер Рейнольдс, — сказал штурман. — Там не так… там лучше, одним словом. — Когда мы доберемся до земли? — Один Бог знает, — ответил штурман, не глядя на него. — Идем довольно быстро. Штурман глянул в сторону шлюпок и промолчал. Плот напоминал муравейник или пчелиный улей: сто с лишним человек на плоту длиной шестьдесят пять и шириной двадцать три фута. Джозеф попытался устроиться ближе к мачте, но там уже было слишком тесно. К вечеру ветер усилился, а вместе с ним поднялась и волна. Море обрушивалось на плот. Джозеф был теперь мокрым от макушки до пят, и все его силы были направлены на то, чтобы оставаться на ногах. Очередная волна приближалась, Джозефа охватывал страх, вода приходила, окружала, заполняла собой все вокруг, а потом уходила, и Джозеф вздыхал с облегчением. А через мгновенье вновь замирал от страха – приближалась следующая. Наступила ночь, но никто не спал. Люди, сгрудившись, стояли вокруг мачты. Более сильные оттеснили слабых к краям, и рядом с Джозефом оказались Билл Харди и юнга Бран О’Кифф. Последнему было лет двенадцать или около того, и он едва доставал Джозефу до плеча. Порой он полностью скрывался под водой. В какой-то момент Бран, должно быть, задремал, и волна потащила его за собой. Он упал на бревна, Макарони бросился за ним, схватил за плечо, но уже наступала следующая волна, и Джозеф, вновь не думая, что он делает, сам не зная, как оказался рядом, уже держался одной рукой за веревку, связывающую бревна, а второй за руку Билла. Когда вода схлынула, и они поднялись, он продолжал сжимать ладонь Харди, будто это было залогом его собственного спасения. Так, взявшись за руки, они втроем и встретили утро. С восходом солнца море несколько успокоилось. «Мертвецы, мы все мертвецы», – вспоминал Джозеф слова Симонса, оглядывая своих товарищей по несчастью. Они и впрямь были похожи на живых мертвецов: измученные после бессонной ночи, с запавшими глазами, согнувшие свои обессиленные спины, державшие их несколько часов в их битве с морем за собственную жизнь. Браун поднялся в шлюпке. – Все на месте? – спросил он у штурмана. Тот быстро оглядел людей. – Повернитесь и проверьте своих друзей, знакомых…. Кого нет? Джозеф повертел головой и выпустил, наконец, руку Харди. – Гарри! Ты где, Гарри? – кричал кто-то. Никто не отвечал. – Смыто двадцать три человека, сэр, – бесстрастно доложил Бертран через несколько минут. Браун ничего не ответил и, похоже, пожалел, что вообще задал этот вопрос. Плот следовал за шлюпками, солнце согрело его, и стало немного веселей. После завтрака, весьма скромного, надо сказать, настроение у всех поднялось, над плотом гудели разговоры, слышался смех и даже песни. Сейчас, под теплым южным солнцем, прошедшая ночь казалась лишь кошмарным сном. Бертран притащил ящик, укрепил его на переднем крае плота и уселся на нем, как дозорный в вороньем гнезде. Джозеф устроился рядом, прислонясь к ящику плечом, и задремал. Порой набегала волна, и он оказывался по пояс в воде, но измученный предшествующими днями и страшной ночью, он не обращал на это внимания. Иногда он просыпался с беспокойной мыслью, что земля рядом, а он спит, и никто не заметит ее. Они пройдут мимо. Он встряхивался, как промокший воробей, оглядывался, но кругом была только вода. Вода и четыре шлюпки, взгляд на которые наполнял его надеждой. Солнце садилось. Джозеф клевал носом, но штурман толкал его ногой. – Не спите, сэр Жозеф. А то уплывете. А плаваете вы, насколько я помню, не слишком хорошо. Джозеф кивал, таращил глаза изо всех сил, но вскоре голова его склонялась, а веки смыкались... Волна ударила как доска, оглушила, но потом мягко обняла и повлекла его за собой. Он спросонья попытался вдохнуть, набрал полный рот соленой воды, взмахнул руками, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться, но под руку ничего не попадалось, пальцы скользили по мокрым бревнам. Вдруг что-то врезалось в его живот, удержало на месте, и вода ушла, а он остался. Веревка! Кто-то привязал его за пояс, пока он спал. Солнце скрылось за горизонтом, небо затянуло облаками, вокруг зловеще ходили черные валы, и Джозеф понял, что грядет новая схватка. Он попытался отвязаться, но только обломал ногти о мокрый затянутый узел. Бертрана и его «вороньего гнезда» рядом не было. Вдруг он выскочил из ниоткуда, присел рядом с Джозефом и, дернув за конец, одним движением освободил его. «Если останусь жив, непременно выучу все узлы», – подумал Джозеф, вскакивая на ноги, а Бертран уже умчался куда-то в толпу. – Держитесь за товарищей! – услышал Джозеф его голос. – Возьмитесь за руки, не давайте друг другу спать! Он увидел Билла, мокрого и съежившегося, жавшегося к толпе, и пошел к нему. «Ну как, все еще хотите связать свою жизнь с морем?» – хотелось ему повторить вопрос Ван Арле, но он не стал. Эта ночь была еще страшнее первой. Во тьме волны обрушивались на плот каждую минуту и яростно бурлили между телами людей. Джозефа дважды сбивало с ног, и всякий раз он думал, что пришел его последний час. Сначала он молился, но потом у него не осталось сил даже на это. Он вцепился в соседа и вскоре уже не чувствовал рук и даже не мог сказать, по-прежнему ли он держится за кого-то или ему это только кажется. Наутро и без проверки было ясно, что население плота значительно поредело. Джозеф смог наконец протиснуться к мачте и свалился там в беспамятстве. Когда он проснулся, то сначала не понял, где находится, а когда понял, ему захотелось рыдать от бессилия и страха. Он не выдержит еще одной такой ночи. Но море было спокойно. Плот плавно качался на волнах и двигался вперед следом за шлюпками. Джозеф встал, с трудом сделал несколько взмахов руками. Ему показалось, что все его суставы скрипят. Он с облегчением увидел Билла Харди. Тот держал в руках тетрадь в черном кожаном переплете, и уныло перелистывал мокрые слипшиеся страницы. Чернила на них растеклись, и Макарони едва не плакал, глядя на поплывшие, размазанные строчки. «Нашел о чем скорбеть!» – фыркнул про себя Джозеф. Он сел на краю плота и стал смотреть на закат. Спокойное море было прекрасно. Оно отливало серебром и глубокой синевой, небольшие волны, ничуть не похожие на прежних ночных убийц, катились к западу, к оранжевой полоске, небрежно намалеванной вдоль горизонта. Так прошел день. Ночью он вдруг проснулся от неясной тревоги. На совершенно безоблачном небе светила луна. На многие миль вокруг — только черная с белыми отблесками пустыня, которая бесконечно уходила в темноту. Невдалеке что-то громко плеснуло. Кто-то всхрапнул и застонал во сне. Бертран сидел рядом, напряженно выпрямившись. Его темные глаза блестели в свете луны. — Что случилось? — шепотом спросил Джозеф. Штурман медленно повернул к нему голову и целую минуту молчал. В безмятежном плеске моря и легком теплом ветерке Джозефа ни с того ни с сего охватил страх. — Ветер стихает, — также шепотом ответил Бертран. «И только-то?» — подумал Джозеф, успокаиваясь, и снова уснул. Когда он проснулся в следующий раз, было раннее утро. Он позавтракал сухарем и двумя глотками воды. Плот лениво качался на волнах и едва двигался вперед. Бертран вел себя все более беспокойно: все вертел головой и смотрел на небо, будто ожидая, что оттуда подует ветер; то перебегал с одного края плота на другой. И все чаще взгляд его обращался к шлюпкам. Джозеф тоже стал наблюдать за шлюпками и заметил, что Браун и плантатор сидят, склонив друг к другу головы, и переговариваются, поглядывая в сторону плота. Но потом решил, что нет ничего дурного в том, что люди коротают время за беседой, развалился на бревнах и уснул под палящим солнцем. К вечеру ветер почти совсем стих. Над плотом висело беспокойное гудение и ропот. Матросы недовольно глядели на Бертрана, будто он обладал способностью повелевать погодой, но из прихоти призвал на них штиль. Рабочие, казалось, не понимали, что происходит, но беспокойство захватило и их. Потом ропот стал громче, послышались отдельные выкрики, от группы матросов отделился один. Это был Пикль из первой вахты. Он, отмахиваясь от товарищей, хватающих его за руки, быстро пересек плот и прыгнул в воду. Все разом повскакали с мест, наблюдая, как он плывет к шлюпкам. Пикль схватился за борт одной лодки и попытался влезть внутрь. Шлюпка накренилась, завизжала женщина, один из матросов вскочил и замахнулся веслом, его утихомирили. Люди в шлюпке долго спорили, размахивая руками. Затем Пикля вытащили из воды. Вслед за тем поднялся Браун и повернулся к плоту. — Господа! — крикнул он. — Мистер Пикль останется здесь. Но следующего, кто решится повторить его подвиг, я пристрелю без малейших сомнений! Он вытащил пистолет и направил дуло в сторону плота. — Тихо! — голос Бертрана перекрыл вновь поднявшийся ропот. — Как ни прискорбно это признавать, но мистер Браун прав. Места на шлюпках нам всем все равно не хватит! Мы должны остаться на плоту и уповать на Господа. — Проклятье! Это не справедливо! — выкрикнул кто-то из толпы. Его поддержали десятки ругательств. — Штурман! — позвал Браун. — Если вы не наведете порядок среди вашего сброда, я вынужден буду принять меры! Джозеф мог бы поклясться, что слышал, как заскрипели зубы Бертрана, однако к шлюпкам он повернулся совершенно спокойным. — У нас здесь порядок, сэр! К вечеру погода не изменилась. Паруса едва трепыхались, плот — уродливая заплатка на ткани моря — почти не двигался с места. С приходом темноты стенания и ругань измученных людей постепенно сошли на нет. Джозеф долго не мог уснуть. Кожа горела от соли, одежда пропиталась влагой, сырость была повсюду, и после захода солнца Джозефа то и дело сотрясал озноб. Он втиснулся между Харди и каким-то рабочим, уронил голову на скрещенные руки и забылся беспокойным сном. Когда он проснулся на следующее утро, все шлюпки исчезли.