Бумажный кораблик

— Дай мне газеты, — попросил Эрен. Микаса ответила: — Они старые. — А я их читать и не собираюсь. Она дала ему целую стопку, положила около миски с вареной картошкой, и Эрен кивнул, возможно, имея в виду «спасибо». К картошке он не притронулся, но выпил две чашки сладкого чая и съел большой сдобный сухарь, возможно, дошло, что иначе лишится сил даже подняться с матраса и доковылять до ведра. Быть может, сделал ложный вывод, что не справился с охранницей только потому, что ослаб от голода, а может просто стал её опасаться: овощами, кашей и супом насильно накормить не так просто, а способность запихнуть в рот пленнику булку или сухарь Микаса уже продемонстрировала. Микаса украдкой потрогала царапины у себя на горле и украдкой же улыбнулась. Его попытка сбежать сначала возмутила её, а потом восхитила. Ну какой же всё-таки упертый баран! — Если бы сбежал, то сразу к отцу? Микаса на его месте всеми путями пыталась бы пробраться в подземный город, но куда бы направился Эрен, на яхту? Рискованно, по открытому берегу. Эрен разложил на матрасе несколько газетных разворотов, оторвал, продавив ногтем по сгибу, один лист и теперь внимательно его изучал, не вчитываясь в заголовки, а как отдельный объект, нож или стул, оценивая какие-то неведомые Микасе характеристики. Наконец кивнул и сложил лист по диагонали. Вопроса Микасы он как будто не слышал или делал вид, что не слышал, и Микаса в конце концов решила, что спросила какую-то глупость. По большому счету, ей ли не всё равно. — Если зверь вырвался из одной клетки, он побежит в следующую? Микаса, уже не ждавшая продолжения разговора, растерялась. Ей вспомнился папа с ружьем наперевес. Однажды в один из капканов, которые папа расставлял в лесу, попалась ласка, настоящая машина для убийств, и конечно не стоило тянуться, чтобы потрогать блестящую шерстку, но Микасе было шесть лет, а папа нечасто брал её с собой в лес, всё было интересное, любопытное, и ласка, к тому же, наверняка была мертвой. Папа дернул Микасу так, что рука жалобно заныла в плече, и острые зубки, мелкие, как молодые фасолинки, едва не отхватили Микасе пальцы правой руки. Тогда папа объяснил ей, что нельзя недооценивать зверя. Попавшегося зверя, который не может убежать, тем более. Он будет сражаться до последнего, потому что бьется не за пищу, а за свою жизнь. Но если вырвется, разве он убежит из родного леса? — Разве у отца тебя тоже за ногу прикуют? Эрен вовсю измывался над газетным листом, разворачивал его, складывал пополам, потом вдоль, снова по диагонали, словно долго мучился и наконец-то нашел, чем занять руки. — Слушай, — сказал он, — я шел по улице, меня украли и теперь требуют… Чего вы там требуете? Свою подземку освободить? Как думаешь, захочет он вляпаться так ещё раз? Как только меня передадут ему на руки, он первым делом отправит меня на материк, под крыло к Зику, а это всё равно, что приковать за ногу. Если хочешь знать, тут с тобой мне даже приятней. — Кто такой Зик? — Брат, так сказать. — У тебя есть брат? Старший? — Ага. У старика раньше была семья, там, в Марли, и оттуда сын. Потом ему вдруг открылось, что Элдия — это поле непаханое, и он сюда перебрался, познакомился с мамой, навесил ей на уши всякой разноцветной лапши и тогда появился я. — И тебе не хочется жить с семьей? Эрен скривился, непонятно, из-за вопроса или оттого, что как-то не так сложил газету. Он сгреб изломанный вдоль и поперек лист в кулак, смял его с громким шорохом и бросил возле матраса. — А тебе хочется жить со своей? Микаса пожала плечами. Хочется, не хочется, она живет. Что толку задаваться вопросами. Как будто у неё есть другой дом и другие люди, готовые о ней позаботиться или хотя бы просто быть рядом, просто знать, кто она такая, хотя бы помнить о ней. Эрен ответил за себя: — Я со своей не хочу. Одни мудаки, а братец ещё и нытик. — А как же мама? — Мама? Мама умерла два года назад. Она заболела, а этот ублюдок со всеми своими деньгами… Знаешь, как его все зовут, да? Доктор! Это не издевка, он правда врач, только ему некогда было женой заниматься. Всегда не до этого, вечно не до нас. У него есть дело и всё вертится вокруг этого: жены, сыновья. Одна померла — завел новую, этой не стало — может ещё одну организует, не удивлюсь. У него всё продумано. Зик работает на материке, там свой рынок сбыта, а моё дело со временем работать здесь. А ты говоришь — семья. — Я не знала насчет твоей мамы, мне жаль. Эрен поднял голову от листа, внимательно посмотрел на Микасу и кивнул, как бы соглашаясь: да, тебе жаль, ты можешь понять. — Так что как только подвернется случай, я сделаю ноги, можешь не сомневаться. — И куда собираешься? — Мир большой. Торчать всю жизнь на острове — хуже глупости не придумаешь. Проберусь на корабль, пересеку море. В Марли делать нечего, может, двину на Восток. Оттуда приходят торговые судна, знаешь, азиаты чего только не привозят, всякие фрукты, которые у нас не растут. Кофе. Пила кофе? — Да, пару раз. Он горький. — Вкусно, если со сливками или молоком. У меня есть друг, он плавает с экспедициями, он много рассказывал о разных местах. Я не хочу забираться куда-то в горы или сплавляться по реке, но посмотреть на мир — да, было бы здорово. — Это ты называешь свободой? — Да, это. Пальцами Эрен несколько раз прогладил острые грани многажды сложенного листа, поднес его к лицу, дунул и протянул Микасе кривоватый, но прочный на вид кораблик с вогнутой палубой. — Держи. Микаса нерешительно протянула руку в ответ. — Я сбегу, — сказал Эрен. — Можешь сбежать со мной. Только волосы придется обрезать. Нельзя путешествовать с длинными волосами, завшивеешь. Микаса коснулась пальцами собранного на затылке хвоста и невольно улыбнулась: — Ты ненормальный, — сказала она, принимая кораблик из руки Эрена. — Я свободный, — ответил он и подтянул ногу. Отозвавшись на это движение, загремела прочная цепь. Микаса понятия не имела, что Кенни вернулся, но когда она вышла из дока, он, как обычно, стоял, смотрел на реку и курил. — А вы с ним прямо как голубки воркуете, — сказал Кенни, выдохнул плотную струйку дыма и затянулся снова. Микаса не то чтобы очень смутилась, но что-то ей не понравилось, хотя Кенни говорил в своей обычной манере, ничего удивительного и нового. — Не молчать же, — ответила она. — Рассказал что-нибудь? — А мне надо было что-то у него выпытать? Кенни коротко сощурился. — Так ничего и не жрет? — Съел немного хлеба. — Ну-ну, — ухмыльнулся Кенни, — голод — не тётка. — Там целая кастрюля каши с мясом, поешь сам. — Отдай Траут, я вечером уеду. — Опять? — Ну-ну, — утешительно сказал Кенни. — Ты уже взрослая девочка и хорошо без меня справляешься. Умница, на тебя можно положиться. Микасе почему-то стало неловко от этой похвалы, и она втянула голову в плечи, жалея, что не может скрыться, как черепаха в панцирь. Спрятаться и от похвал, и от нареканий, от всего, что с ней было и что ещё будет. Отчего она вдруг так странно почувствовала себя рядом с Кенни, которому по-настоящему доверяла, который пусть не заменил ей отца, но вполне сошел за безобидного веселого дядюшку, который, в отличие от закрытого и хмурого Леви, мог растормошить её на эмоции, заставить удивиться или засмеяться. Это всё от напряжения, решила она, от недостатка сна, потому что приходится всё время прислушиваться, не пилит ли пленник цепь стащенной обломанной вилкой, а прислушавшись — идти проверять. От холода в помещении и от странных разговоров со странным парнем. — Кенни, ты можешь достать кофе и свежего молока? — Засыпаешь на ходу, что ли? Попроси Траут, пускай покараулит пацаненка, а сама нормально поспи. — Нет, это для него. Он отказывается от еды, но хотя бы пьет чай с сахаром. Кофе с молоком питательный. Кенни разразился таким смехом, что с него едва не свалилась шляпа. Слова Микасы понравились ему, как удачная шутка. Заложнику… доставать кофе с молоком… умора! — Перебьется, — сказал он, отсмеявшись. — Тут графьев нету. И завтра, может, дело и само собой отпадет. И ты тоже домой отправишься. — Как завтра? — удивилась Микаса. — Ты говорил, что до понедельника. — До завтра, до понедельника! — Кенни махнул рукой, и сигарета, зажатая в пальцах, на мгновенье потухла. — Ты как будто не рада. Что, таки втрескалась? У, ты моя конфеточка! Под громогласный хохот и улюлюканье Кенни Микаса, забыв о грязной чашке, которую вышла ополоснуть, вернулась обратно в док. Иногда Кенни бывал просто несносен. И всё же не дело, что он опять уезжает к ночи. Если люди отца Эрена и обнаружат их, то нападут, вероятнее всего, именно ночью, и в это время Кенни предлагает ей оставить пост и хорошенько поспать. Нет, у легкомыслия всё-таки должны быть пределы. Зеркало было уже порядком исцарапанное и мутное, но Микаса протерла его краешком полотенца и посмотрела на себя, не обращая внимания на пятнышки и черные насечки. Поднеся пальцы к глазам, она медленно провела под угольными ресницами, словно надеялась стереть глубоко залегшие тени. Безуспешно. Она выглядела усталой. Быть может от недостатка сна, но по правде говоря, она выглядела усталой уже давно. Одна официантка из подземного города сказала, что Микаса в душе старушка, что её выдают глаза, Леви не очень-то вежливо сказал ей заткнуться, а Микасе сказал, что это из-за разреза, местные редко видят всяких там азиатов, вот и несут херню . Но Микаса знала, что у неё правда потухшие, какие-то пыльные глаза, в самом деле старушечьи. Она умылась ещё раз, вытерлась, нещадно растягивая кожу полотенцем, и взглянула в отражение снова. В одно движение распустила хвост, волосы рассыпались по плечам. Микаса пропустила их между пальцами, и гладкие черные пряди скользнули между ними, как прохладная вода. Потом, зажав их указательным и средним пальцами около уха, она попыталась представить, как будет выглядеть с короткой стрижкой. Станет неузнаваемой? Или хотя бы просто другой? Откинув голову назад, Микаса провела рукой по царапинам на горле, оставшимся от ногтей Эрена, а потом завязала хвост, и волосы на минуту показались ей неприятно тяжелыми, лишними. Она представила, как берет большие портновские ножницы и отхватывает прядь за прядью, а те падают под ноги и сворачиваются, как тонкие змеи. И когда Микаса, очнувшись от этой фантазии, ещё раз взглянула на своё отражение, ей показалось, что в её пепельных глазах на мгновение блеснула яркая искорка и растворилась. Когда Микаса вошла, Эрен стоял около ведра и мочился. Он вздрогнул, глянул через плечо и протянул: э-э-э… Микаса метнулась назад за дверь и застыла там, как мышонок, горя от смущения, хотя ничего, конечно, не разглядела. — Э… — раздался из помещения неуверенный голос Эрена. — Заходи. Микаса выждала ещё минуту, после сделала несколько шумных шагов и вернулась, отчаянно делая вид, что ничего не произошло, она открывала дверь, но потом что-то её отвлекло, и она понятия не имеет, что тут было внутри. Эрен, наверное, просто сидел на матрасе и складывал свои, теперь уже куда более прямые, кораблики из газетных листов. Она подкинула немного угля в печку, сверху водрузила чайник и, не глядя на Эрена, принялась рассыпать сахар и заварку по чашкам. Эрен сидел на матрасе в своем давно просохшем свитере и всё же замотанный одеялом поверх, с утра моросил мелкий дождик, и погода весь день стояла промозглая, а к вечеру и вовсе ощутимо похолодало. — Есть такие места, — сказал Эрен, зябко потирая руки, — где всегда жарко. Даже на южном Парадизе около моря почти круглый год тепло. — Хотел бы там жить? — Жить — нет, а побывать — да. — Значит, всё-таки сбежишь кораблем? — Это лучший план, — сказал Эрен, когда Микаса поставила около него большую кружку сладкого чая и сверху положила сухарь. От сухаря Эрен уже не отказывался. Он проследил глазами, как она отнимает руку назад и разглядел показавшуюся из-под задравшегося рукава повязку. — Поранилась? — Нет. Эрен слегка нахмурился, потом покачал головой и откинул упавшую прядь назад. — Ну нет, — пробормотал он, — в это место никто не колется. — И прежде чем Микаса успела вспылить, прибавил: — Шрам какой-то, что ли? У меня на ноге, небось, останется. Он откинул одеяло и выпростал босую ногу в железном обруче, штанина задралась, а под железом розовела порядком натертая кожа. Микаса так давно обматывала запястье повязкой, что сама уже не обращала на это внимания, пару раз ей задавали об этом вопросы, но она отвечала в духе именно что поранилась, и любопытство отпадало само собой, но Эрен сощурил глаза и посмотрел на её руку пристальнее. — Серьезно, что у тебя там? Лишай? — У самого у тебя лишай! Эрен пожал плечами: — А что, бывает же. Живешь в какой-то дыре, там чего только не подцепишь, лишай — ещё цветочки. Грызнул кто-то? Ты смотри, бешенство не лечится, а умирать будешь долго. Микаса отвернулась за своей кружкой, села напротив матраса, устроив локти на коленях. — Родимое пятно? — допытывался Эрен от скуки. — Татуха? — Да. — Врешь! Он был ей никто, этот парень, которого Кенни с Леви украли, чтобы разобраться с проблемами подземного города, но он отказывался есть в неволе, как упрямый и гордый зверь, он говорил о свободе, как о чем-то насущном, о физически существующем, словно о чем-то, что можно взять и добыть, и обладать этим. И он предложил сбежать с ним, пусть даже не всерьез. Наверное, не всерьез. Отставив кружку, Микаса медленно, виток за витком размотала повязку и подняла руку на уровень глаз. — Откуда? — опешил Эрен. — Мама сделала. — И что это значит? — Не знаю. Может быть, она собиралась мне рассказать немного позже, но не успела, так что — не знаю. У неё тоже была такая, значит, что-то семейное, оттуда, с её родины. — Покажи, — попросил Эрен, — поближе. Микаса привстала над табуретом, подалась вперед, как загипнотизированная, но тут же отшатнулась, повинуясь проснувшемуся инстинкту. — Не бойся, — возбужденно прошептал Эрен, — ничего я тебе не сделаю. Покажи. Кажется, я уже видел такое. — Видел? Где? — В порту. Да дай сюда руку! Эрен сорвался с матраса, и тут же громко и даже угрожающе зазвенела толстая цепь. Он обхватил запястье Микасы горячими, как кипяток, пальцами, и притянул её руку к себе, глаза у него загорелись, словно внутри развели костер или взметнулась вверх стая светлячков, озаряя его изнутри удивлением и восторгом. Микаса застыла, готовая дать отпор, а Эрен, ничего не замечая, вперился глазами в символ у неё на руке. — Я видел такой же рисунок на парусах одной азиатской компании. У них, наверное, миллион кораблей. — Компании? Торговой компании? — Да я понятия не имею! Владеет же этими кораблями кто-то! Ты что, вообще о матери ничего не знаешь? Микаса сжала задрожавшие губы, замотала головой: нет. — Едем, — заявил Эрен. — Едем туда, всего пару дней поездом, и мы возле моря. Я тебе покажу! — Я не могу, — прошептала Микаса. — А прожить всю жизнь в занюханной подземной дыре можешь? Эрен взял Микасу за плечи и встряхнул, как тряпичную куклу, аж зубы щелкнули.