***
— Белов, ты скучаешь! — вскрикнул Лёша, давя подступающие маты. — Тебе надоело всё в жизни, понимаешь? Онегин даже про женщин без интереса говорил, а у тебя глаза блестят, словно наша Танечка голышом тут бродит. Ещё раз с вопроса Ленского. — Ну что ж, Онегин? Ты зеваешь. — Привычка, Ленский. — Но скучаешь ты как-то больше. — Нет, равно. Однако в поле уж темно. Пошел, пошел, Андрюшка! Какие глупые места! А кстати, Ларина проста, но очень милая старушка. Боюсь, брусничная вода мне не наделала б вреда, — он выдержал паузу, скучающе смотря на видеоряд поля на экране. — Скажи, которая Татьяна? — Да та, которая, грустна… — Стоп! — режиссёр Макаров поджал губы, медленно выдыхая, и с добрейшей улыбкой на лице спокойно продолжил. — Никита, мой любимый, представь, что ты сидишь на самом скучном уроке, где нельзя отвлечься ни на что. Словно тебе рассказывают о горных породах второй час, и ты обязан слушать. Мои дорогие, ещё раз. — Боюсь, брусничная вода мне не наделала б вреда. Скажи, которая Татьяна? — легко улыбнувшись, Белов тяжело выдохнул, будто и вправду заебался. — Ну вот! Отлично! — зааплодировал Макаров и сделал пару глотков чая с кучей успокоительных трав, который Пчёлкина заваривала с утра. — Продолжим через 10 минут. Демидов! Сбегай покурить, только пулей. Таня выпей немного водички, ты какая-то бледная. Остальные повторяем текст! — отдав всем приказы, он потёр глаза и проверил телефон. — Хорошая работа, господин режиссёр. Ещё пару часов и можно ехать по городам с этим материалом, — подшучивала Соня, разлегшись на креслах актового зала. — А жаба знает, что ты прогуливаешь? — раздражённо отозвался юноша и с любопытством смотрел на подругу, улыбающуюся в экран телефона. — Что там у тебя такое? Мужики пишут? — Да ничего особенного, — отмахнулась девушка, переводя счастливые глаза на друга. Играла Лагунова ужасно, потому и сидела в зрительном зале. — А Дима знает об этом? — уколол юноша и приторно улыбнулся, но когда Соня на несколько мгновений замерла, он присвистнул. — Ты времени зря не теряешь, как я вижу. И давно это он шлёт тебе, — Макаров наклонился и посмотрел на экран, — мемы и статьи про Боттичелли? Слушай, да он видимо не спит, раз успевает всё на свете. — Я просто добавилась к нему в друзья, он просто написал мне, и мы что-то разговорились, — безуспешно пытаясь скрыть улыбку, пролепетала Лагунова. — Ты когда смущаешься, повторяешь «просто», знала? — спросил он с серьезным видом и успел увернуться от летевшего навстречу с плечом кулака подруги. — Я рад за тебя, звезда. Прошу прощения, что не помогу выбрать свадебное платье, у меня здесь кучка гормонов Пушкина играет, без перекура никак. — Иди уже, — рассмеялась Соня в след Лёше. Актёры, словно привидения, бродили по сцене, уставшие они собирались с силами, преободряли друг друга. Девушка улыбнулась, глядя на теплые отношения внутри коллектива: одноклассница Сони, игравшая Татьяну Ларину, раскладывала карты таро подруге, которая, не дыша, рассматривала картинки, Петька Демидов спрашивал у всех зажигалку, нервно стуча пальца по парте от жажды никотина, пара ребят поправляли декорации и выставляли свет как надо. Девушка вздрогнула от резкого писка. Звук уведомление на этот контакт невозможно было перепутать ни с чем другим. Лагунова, закатив глаза и вымученно выдохнув, через не хочу поплелась в сторону кабинета, вызывавшего неоднозначные чувства.***
Начало ноября порадовало ясным небом и игривыми лучами солнца. Задний двор с редкими деревьями и спортивной площадкой был припорошен снегом и встретил Макарова приятной тишиной и манящим уединением. Зима, потирая ледяные руки, медленно входила на улицы Санкт-Петербурга и обдувала прохожих холодным ветром. Если бы Пчёлкина увидела, что он вышел в -2°С в одной толстовке, то никакое признание в нетрадиционной сексуальной ориентации не смогло бы возмутить её больше, чем вероятность болезни Лёши. Если бы вообще смогло бы. Макаров проклинал Гречкина, сжимаясь в комок на руках Юли, захлебывался слезами, и всё равно сквозь усталость продолжал материться на него. Рано или поздно Юля бы об этом узнала. Юноша широко и счастливо улыбнулся, пропуская через каждую клеточку тела воспоминания о диалоге с Пчёлкиной. — Я такой, — прошептал Лёша, зажмурив глаза, и приготовился к самому худшему. Молчание Юли давило похуже собственным мыслей. — Я понимаю, что это кажется мерзким, неправильным, неестественным и грязным, но я ничего не могу с собой поделать. — Я всё равно тебя люблю, — вдруг проговорила Юля и взяла его лицо ласковыми ладонями, прося посмотреть в глаза, наполнявшиеся слезами. — В любви нет ничего неправильного. Мне плевать с кем ты будешь жить, кого будешь любить, если ты счастлив. Будь он хоть инопланетянином, но если тебе с ним хорошо, то я буду счастлива! Дорогой, симпатию невозможно подчинить, нельзя заставить сердце не любить, понимаешь? — Правда? — не веря ушам спросил Лёша, обеспокоенно бегая взглядом по комнате. Получив в ответ уверенный кивок, он прислонил к губам ладонь и осипшим голосом сказал, — Прости, что заставил переживать. Я люблю тебя. Юля аккуратным движением обхватила его плечи и прижала к себе, словно боялась отпусить, будто он может уйти, а вместе с ним из её жизни исчезнет самая чистое и светлое чувство, пытаясь забрать хоть долю темноты. Семь секунд, когда говорил не Алексей Макаров, а его огромное сердце с нескончаемой добротой внутри, ощущались как самые первые лучи солнца, проникающие через утренний туман на цветочном поле. Стало легко, беспечно и так правильно хорошо, будто ничего на свете не имело большего значения, чем три коротких слова. Он почувствовал себя живым, ощутив фантомные объятия человека, ставшим ему родным. Жизнь загнала парня в грязный сарай, пропитанный болью, с пожелтевшими от отчаяния стенами, с тревожно скрипящими полами и крошечным замазанным слезами окошком, которое должно пропускать свет в тьму, а Юля распахнула дверь, обошла кривые дощечки и потихоньку выводила его из мрака. Ощущая тепло где-то внутри грудной клетки, Макаров чувствовал прилив сил, достаточный чтобы справиться с тревогой, преследовавшей его больше года, и живо оглядел задний двор, чтобы наконец покинуть его и вернуться к работе, как вдруг глаз зацепился за проклятую тёмную шевелюру над самодовольной улыбкой, уверенно приближающуюся к распахнутой двери в актовый зал. — Привет, ты как? — Да неплохо, — делая последнюю затяжку, проговорил Макаров и выбросил бычок на асфальт, равнодушно поддерживая диалог. — Беспокоишься за меня, хочешь сказать? — Кто тревожится, тот на хую корёжится, Макаров, — протараторил Кирилл, скрывая беспокойство за маской клоуна. — Я зачем приехал, поговорить надо. — Заходи, — спустя несколько секунд молчания и пристального изучения Гречкина кратко сказал Лёша. Дверь с облупившейся краской, которую безуспешно пытались скрыть плакатами, мелодично проскрипела, скрывая за собой холод улицы.***
— Здравствуйте, Виктор Германович, можно? — пролепетала Лагунова через щель. — Заходи, Сонь. Как у тебя дела? Что расскажешь? — мужчина отвлёкся от толстенной книги с темно-зеленой обложкой и встал из-за стола. — Недавно с Лёшкой поссорились. — Ну и как, помирились? — задумчиво оглядывая книжную полку вскользь спросил он. — Да. Правда совет Ваш снова не использовала, не пошла первая на компромисс, — неловко проговорила девушка, чувствуя укол вины. — Дай угадаю, — обернувшись, спокойно взглянул мужчина на неё, — хотела дать время, чтобы он остыл? — девушка коротко кивнула, опуская ресницы. — У каждого своя реакция на конфликты, и твоя вполне логичная, — Виктор Германович остановился, вспомнив о закрытости Сони при разговоре о семье, — а в прочем, неважно. Расскажи, что у тебя сегодня вызвало самые сильные эмоции? — Пожелание доброго утра, — розовое лицо Лагуновой расплылось в широкой улыбке. — Мы сейчас общаемся с человеком, с которым есть схожие интересы. Он такой жизнерадостный и позитивный, Виктор Германович! Это что-то с чем-то. Мы обсуждали живопись и то, как он словами умеет передать настроение картины, меня просто поражает. — Что в нём тебя привлекает больше всего? — приподняв уголок губ, мужчина делал пометки в блокноте. — Его целостность. Знаете, он будто достиг дзена, — Соня плавно размахивала руками в воздухе, как дирижёр перед орестром, вырисовывала понятные одной ей образы. — Меня привлекает в нём его психологическая стабильность, да? — В этом нет ничего плохого, — мужчина уловил отчаянные нотки в воздухе, исходящие от девушки напротив. — Нас всегда привлекает то, чего нам не хватает. Как ты относишься к подобным мыслям сейчас? — Если раньше они полностью мешали мне жить, то сейчас мне гораздо легче с ними справляться. Я разрешаю себе чувствовать эти эмоции, — Соня потянулась к кувшину с водой, мельком оглядывая психолога. Виктор Германович Костенко — мужчина лет 35, с короткими рыжеватыми волосами и проницательными светлыми глазами. В нём всё говорило о его профессии: спокойная и бархатный голос, плавность и уверенность в движениях, некая флегматичность и никогда не хмурившиеся русые брови. Идеальный мужчина для идеальной американской семьи, где дети играют в футбол, жена домохозяйка, большая добрая собака, а по вечерам все вместе собираются за просмотром телевизионного шоу. Было что-то особенное приятное в его взгляде, что располагало мужчину к собеседнику, какая-то маленькая деталь говорила о том, что ему можно доверять, и Лагунова уже который год пыталась разгадать тайну обаятельности своего психолога. Наверное, это и способствовало тому, что Соня появлялась в кабинете психолога всегда, когда её об этом просили, потому что рассказывать о том, что её тревожит, она даже с пистолетом у виска не собиралась. Мать твердила, что выносить семейные проблемы в общество неправильно, ведь люди могут всякое подумать, счесть девушку какой-то необычной, а всё, что отклоняется от нормы, презирается обществом. — О чём ещё хочешь поговорить? — по мелькнувшим в голубых глазах искоркам Виктор Германович прочёл ответ на свой вопрос. — Я могу рассказать Вам больше о нём и знать, что это останется между нами? Врачебная тайна, так ведь? — мужчина, прошедший через годы практики с детьми и наслушавшийся различных историй, некоторые из которых объективно были ужасающими, был заинтригован как подросток и одобрительно усмехнулся. — Этот молодой человек мне симпатизирует, я прям чувствую себя лучше от каждого его сообщения. Дело в том, что он старше меня, и это немного меня смущает. Я не надеюсь на свадьбу, кредит и кошку с ним, но чувствую увлечение. Что Вы думаете на этот счёт? — Это выражается позитивным эмоциальным фоном, значит… — Нет, ответьте как друг, — попросила Соня, искренне смотря на недопонимающего мужчину. — При первой наше встрече Вы сказали: «Я твой друг и хочу помочь тебе», так ведь? Так помогите мне с этим сумбуром в голове. — Как друг?.. — забавно задумался Виктор, потирая подбородок, чем вызвал смешок у Лагуновой. — Он старше меня? — С ума сошли что-ли? Нет конечно! — возмущённо прошипела Соня, отпивая прохладную воду. — Он родился после развала Союза. — Ты чувствуешь от него такую же отдачу, какую бы хотела? — Более чем, Виктор Германович, — затараторила она, громко стуча стаканом о стол. — Я таких отзывчивых людей, кажется, никогда не встречала. — Я думаю, что во взаимоотношениях людей с разницей в возрасте могут возникнуть некоторые трудности, — снова ударился в анализ психолог и, увидев тень скуки на лице пациентки, вдруг сам переменился в лице. — Знаешь, я до 10 лет отказывался употреблять мёд в любом его виде, потому что он не нравился мне, хотя я его не пробовал. — Хотите сказать, нужно попробовать? — охваченная ясной надеждой пролепетала девушка. — Как видишь, я без мёда чай никогда не пью, — тепло улыбнулся Виктор Германович и снова сделал пару движений ручкой по бумаге. — Я рад, что в твоей жизни появился человек, способный вызывать такие глубокие и позитивные эмоции. Если не готова слушать мои странные метафоры ещё полчаса, то можешь идти, — усмехнулся мужчина в сторону и встал, чтобы проводить Соню. — Виктор Германович, — остановившись у двери, Соня вдруг развернулась и чистыми глазами посмотрела на психолога, — спасибо Вам. Я помню, что мы проработали личные границы, поэтому обязана спросить. Могу я Вас обнять? — Да, — ласково улыбнулся он, раскрывая руки.***
Серые стены гримёрки, бывшей некогда подсобкой, навевали тоску. Казалось, эта комната — место для безудержных рыданий и долгих рассматриваний потолка, в поиске ответа на заветный вопрос. Помимо зеркала, пары стульев и старого чайника, в комнате стояли коробки с костюмами и аксессуарами, нагроможденные одна на другую в несколько рядов. Лёша привел Гречкина сюда, точнее Кирилл сам шёл за ним, потому что при посторонних парень мог запросто врубить короля картонного царства и конструктивный диалог был бы обречён на провал. — Я мудак, ублюдок, идиот, мразь, эгоист и хуила. Я думал только о том, что важно мне и совсем забыл про твои чувства. Я больше не буду заводить разговор на эту тему. — Чего ты хочешь? — как-то устало выходнул Лёша, наливая воду в чайник в маленькой раковине в углу. — Да блять, — взвинтился Кирилл, отрываясь от стула. — Извиниться я хочу! — Хорошо, — безразлично сказал Макаров, ставя чайник на подставку, — я тебя услышал. Всё сказал? У меня куча работы, завтра ещё и проверочная по истории. — Я скину ответы, — быстро ухватился за шанс Гречкин. — Ой блять, — тихо протянул Макаров и сел на стул, не обращая внимания на Кирилла. — Ебучее сочинение ещё писать! — Лёш, поговори со мной, пожалуйста, блять! — не выдержал парень. — Что мне сделать, чтобы ты простил меня? — Ты хочешь извиниться? — Кирилл кивнул. — Готов на что угодно, чтобы я принял извинения? — снова кивок. — Тогда устраивайся передо мной и пускай в работу свой острый язык. Кирилл замер, подумал, что ослышался, что пора перестать думать только о сексе, и медленно поднял взгляд на юношу, расслабленно откинувшегося на спинку стула. — Ты хочешь, чтобы я тебя хуесосил? — вскинул брови Гречкин, проводя рукой по волосам. — Как ты сказал? Хуе-что? Ты чертовски прав в этом слове, — ухмыльнулся юноша. — Да ты, верно, ахуел, котёнок. Кирилл Гречкин никогда не брал в рот, — злобно выплюнул он в лицо спокойного Макарова. — В таком случае, мне пора. Мой Онегин слишком озабочен Лариной, — разведя руками, Лёша поднялся на ноги. — Стой! — обеспокоенно вскочил парень. — Раз малыш просит, папочка должен обрадовать его. Макаров довольно ухмыльнулся, повернул ключ в замке и сел на стул. Ноги уверенно расползлись в стороны, рука поманила Гречкина ближе. Комната отапливалась достаточно неплохо, но пол всё равно был холодным и неприятно покусывал колени через брюки. Подняв голову, Кирилл встретил лёгкое сомнение в глазах юноши, которое он пытался скрыть за яркой маской развязности. Горячая ладонь опустилась на голень и стала подниматься выше, трепетно согревая кожу, учащая пульс, но остановилась на середине бёдра. — Котёнок, ты чего так дышишь? Боишься? — усмехнулся Гречкин, кладя вторую руку на соседнюю ногу. — Ни капли, — охрипшим голосом соврал он. Кровь в ушах шумела, заглушая собственный голос, а кровь будто готовилась в забегу на короткие дистанции, разгоняясь до немыслимой скорости. — Значит, ты хочешь этого? — проводя ладонью по внутренней стороне бедра, Кирилл улыбнулся, услышав тихий стон. — Какой ты чувствительный, котёнок. Я всего лишь трогаю тебя, а ты уже начинаешь хныкать. Представляю какие восхитительные стоны будут вылетать из твоей груди. — Ты хочешь их услышать? — с нажимом спросил Лёша, собирая последние частицы самообладания воедино, и подмахнул бёдрами вперёд. — Ты не представляешь, как сильно я хочу это слышать, — сладко протянул парень, замечая в синих глазах дикое желание. — Тогда приступай, — буквы с трудом выстраивались в нужные слова, возбуждение блокировало связь мозга и рта, — пожалуйста! — Какой хороший мальчик, — подбираясь к резинке штанов, Гречкин не разрывал зрительного контакта. — Просит. Скользнув ладонью под спортивки, Кирилл слегка коснулся стояка кончиками пальцев, чем заставил юношу дёрнуться от неожиданности. Рука обхватила ягодицы в мягкой просьбе приподняться, пока вторая отчаянно схватилась за ткань, боясь выпустить её хотя бы на секунду. Снова заглянув в глаза Лёши, Гречкин, не увидивший в них ни тени страха или неуверенности, стянул штаны вместе с боксерами и усадил юношу обратно, на деревянный стул с разноцветной обивкой. — Попросишь папочку ещё раз? — изящными пальцами Кирилл обхватил член юноши, отнимая у того малейшую возможность ясно мыслить. — Пожалуйста, возьми его, папочка! — отчаянно проскулил Лёша, закатывая глаза от правильности движений. Вдруг стало подозрительно тихо, и Макаров испугался, что Гречкин просто подъебывал его и сейчас разливается в смехе над наивностью юноши, но почувствал горячее дыхание охуеть как близко с животом. Язык широко мазнул по головке, собирая естественную смазку, и задел уздечку, срывая с губ юноши протяжный стон. Гречкин бархатно хмыкнул и обхватил член мягкими губами, продолжая щекотать чувствительное место. В голове Лёши крутилось много слов, звуков, но всё, что он мог прошептать, было «О боже мой!». Юноша не видел смысла затыкать рот, холодно смотреть на Кирилла, пока он доставляет ему удовольствие; он вообще не мог рационально мыслить с той самой секунды, когда парень положил ладонь на бедро. Лёша понимал, что похабными словечками Гречкин хотел раззадорить его, томно говорил о желании слышать его, чтобы расположить к себе, и не хотел поддаваться, но тело отказывалось подчиняться. Вобрав головку целиком, Кирилл выбил из лёгких подростка последний воздух и не позволял сделать вдох, ритмично двигая головой. Рука невольно потянулась к макушке, двигающейся между ног, но Лёша отдернул её, опасаясь гнева Гречкина. Парень, громко чмокнув, выпустил член изо рта и посмотрел на раскрасневшегося юношу, неопределенно вскинувшего ладонь, читая в его глазах вопрос. — Это так мило, что ты ждёшь моего разрешения положить руку на голову, — похоже, действительно умиляясь, проговорил он. — Можно. До возбуждённого сознания слова доходили с опозданием, и только когда ловкий язык снова прошёлся по головке, Лёша запустил пальцы в тёмные вьющиеся волосы, неуверенно надавливая. — Блять, — сквозь зубы протянул юноша, когда Гречкин взял глубже, и сжал шелковистые пряди в кулак. Через пару минут он попривык к необычным ощущениям, осмелел и даже открыл глаза, которые зажмуривал до пятен. Это было большой ошибкой. Чувствовать вокруг члена юркий язык и сочные губы — это вау, но видеть, как Кирилл умело втягивает щёки и ласково поглаживает щиколотки — это ахуеть можно! Эстетическая симпатия к подтянутому телу сыграла против Лёши: засмотревшись на тонкие линии шрамов около ключицы, открытые благодаря удачному ракурсу, он почувствал как самоконтроль, словно песок, утекает из его рук, а голова становится легче воздуха, он почувствовал, что на грани. Содрагаясь от волны сладкого наслаждения, давясь стонами в перемешку с матами, он излился в горло Кирилла, который как ни в чём не бывало проглотил сперму и облизнулся как кот, наевшийся сметаны. — Ты соврал, — тяжело дыша, просипел Лёша и плывущими глазами посмотрел на него. — Спасибо говорят, когда понрав… — не успел договорить Кирилл, втянутый в поцелуй. У юноши во рту пересохло от попыток восполнить уровень кислорода, и он жадно впился в припухшие, влажные губы парня. — Спасибо, — прошептал он в губы, чувствуя специфичный, приятный, свой вкус.***
Пальцы быстро бегали по экрану телефона, набирая ответное сообщение, на губах играла улыбка, а голова двигалась в такт музыке. Виктор Германович часто выбивал для Сони прогулы уроков, которые выматывали её как каторга, под предлогом психологической сессии, а сам отпускал её, взяв обещание нарисовать что-то светлое и хорошее. В её личном деле хранились рисунки счастья, трепета, радости, веселья, спокойствия, умиления, сложенные в папку, лежащую в столе психолога. Лагуновой становилось лучше, когда она занималась любимым делом, выплескивая эмоции на бумагу. Когда безысходность сжимает изнутри, а в голове паника, легче разобрать гнёт собственных мыслей в резких углах и длинных тенях, описать всю глубину переживаний, чтобы отпусить их. Радостные моменты же превращались в яркие пятна, маленькие капли искренности на лице, животном или небе. И сейчас, увидев отрешённого от мира и какого-то необычного Макарова, Соне захотелось тут же сделать набросок, дабы понять в дальнейшем новое чувство, появившееся с приходом друга в компании Кирилла Гречкина.