❖
Чонгук скрипит зубами, пока дожидается открытия тяжёлых железных ворот у дома Кима. У него был тяжёлый день в школе, как минимум, потому что следующий учебный год будет выпускным, и подготовка к экзаменам его каждый день дрочит так, что он на полном серьёзе боится полысеть к выпускному от нервов. Одновременно хочется уже поскорее, чтобы пришёл этот чёртов следующий ноябрь с его неприятной погодой и грёбаным днём проведения сунына, и не хочется, потому что страшно ну просто невозможно. Когда двенадцать лет только и делаешь, что учишься, на самом деле, до дрожи в пальцах хочется ощутить на себе в итоге это приятное волнение от понимания, что вот конкретно для тебя (и тысяч таких же, как ты) сегодня освободились дороги и правительство сдвинуло начало рабочего дня по всей стране, чтобы ты добрался до места сдачи экзаменов без пробок; что в момент, когда ты (и тысячи таких же, как ты) будешь писать аудирование по английскому, над Кореей не будут летать самолёты; хочется понимать, что неприятный тремор, присутствующий перед любой школьной контрольной, когда появляется понимание, что есть шанс получить тот вариант, ответов на который в твоей голове не найдётся, после сдачи заключительного экзамена наконец прекратится. Хотя бы ненадолго. В общем и целом, Чонгуку просто хочется поскорее уже попасть на экзамены, чтобы поволноваться и ощутить торжество момента, но в конечном итоге отстреляться всё-таки по-быстрому и закончить эту эпопею с вечными домашками и дополнительными занятиями. В Корее вот это вот трепетное отношение к обучению сохраняется на уровне всех социальных институтов, потому что ребёнок для корейских родителей — серьёзный проект. Забавно, что большинство детей об этом не задумывается. Чонгук вот задумывается, и не сказать, что он расстроен таким отношением, он не считает себя гением, отнюдь, но багаж знаний после школы у него останется очень внушительный, и он понимает, что будет за него обязательно благодарен старшим. Но это потом. Не сейчас. Сейчас Чонгук экстремально, катастрофически, до талого устал. Чон искренне верит, что хотя бы на первом курсе университета ему удастся хотя бы немного выдохнуть. Так вот, к чему это всё… У Чонгука сегодня был очень сложный день в школе. И ещё и дома осточертевшее уже за последние три года: «Чонгук-а, сходи, пожалуйста, к Кимам сегодня, у них заболел Тэхён, нужно его обязательно проведать». Чонгук орать готов. Кому нужно? Ему — нет. То, что Ким вечно болеет и половину учебного года проводит на домашнем обучении такой весь из себя несчастный и болезный, — это не его, Чонгука, забота. Это забота его чёртовых родителей, которые вечно заняты и по причине своей вечной занятости, наверное, скидывают своего сыночка вот уже третий год на сыночка начальника маркетингового отдела в их компании. Да, речь о Чонгуке. У них с Тэхёном сейчас совершенно напряжённые отношения, и Чонгук не планировал сегодня идти к нему. Он планировал расквитаться с домашкой по-быстрому и рано лечь спать, чтобы выспаться, в кои-то веки, в свой законный завтрашний выходной. Поспать чуть больше, чем пять-шесть часов, и проснуться не с извечным вопросом: «Кто я, и почему так катастрофически сильно хочется убивать?». Блять. Три года назад новость о переводе в новую школу и переезде в Сеул упала Чонгуку на голову, словно снег в августе. Он спокойно учился в маленькой районной школе в Кванджу, любил свой небольшой относительно того же Сеула город с его осенними фестивалями керамики и томатов, ходил на тхэквондо, где у него был классный тренер Хосок, который лечил синяки, много с ним разговаривал, лохматил волосы на макушке и понимал его от и до, как и понимал его нежелание ездить на соревнования, ибо секция секцией, а родители запихали Чонгука туда ещё лет в пять, и, как спорт для поддержания физического здоровья, тхэквондо вполне себе прекрасно подходило, но ничего большего Чонгуку не было нужно. Так и выходило, что особых успехов Чон не имел ни в учёбе, ни в спорте, но он однако был хорошим сыном, оценки не выводили его в топы учеников по школе, но стабильно на позиции «выше среднего» держали, тхэквондо кубков и наград за соревнования не приносило, ну хотя бы потому, что Чон на соревнования не особо-то и ездил, будучи с детства замкнутым и выбирающим себе друзей по принципу удобства и максимального понимания в вопросе невмешательства в личное пространство друг друга, но занятия гарантировали занятость и полезное времяпрепровождение, позволяя родителям спокойно работать и не переживать за него. Парочку таких друзей тот, к слову, оставил тогда в Кванджу: Намджун и Юнги были потрясающими товарищами, и иногда Чонгук грустит, что между ними сейчас километры и общение только через «каток». Чонгук нервно ковыряет носком кроссовка ложбинку между каменных плиток на подъездной дорожке дома Кимов, выковыривая из неё невычищенный снег, и устало выдыхает, когда ворота с тихим жужжанием откатываются в сторону окончательно. На сына у них времени не хватает, а на то, чтобы позаботиться о рождественском оформлении двора, хватает, значит. Лужайки украшают внушительных размеров проволочные фигуры оленей, перемотанные гирляндами, на дверях красуются стильные новогодние венки, и шикарная, пусть ещё не особо высокая, ель, растущая под окнами, переливается сотнями красивых огоньков тёплого белого цвета. Чонгук раздражённо фыркает. Что-то в последнее время его всё сильнее и сильнее раздражает это семейство по самым различным причинам. «Мда, блять, новогоднего настроения никакого». Он окидывает взглядом шикарный двухэтажный коттедж с полностью застеклённым вторым этажом, находит глазами место, где, по идее, находится комната Тэхёна. Шторы плотно закрыты, как и всегда в общем-то, наверное, лежит, как обычно, на кровати, читает фанфики или пилит ногти, или смотрит свой чёртов Нетфликс, или пялится опять в тик-токе на какие-нибудь «супер-красивые» парочки геев из далёкой и свободной Америки. Любит он всю эту дичь. Если так любит, валил бы и учился в свою Америку, родители бы и оплатили, и с удовольствием бы сплавили. И их ничего от работы не отвлекает, и Чонгуку можно перестать уже, наконец, быть нянькой. Он так устал уже от этого. Устал быть Тэхёну нянькой и делать всё, чего тот ни пожелает. Буквально… всё? Тэхён, сука, невозможно странный. Просто невыносимо, блять. Он безусловно красивый, а как иначе, пацану повезло во всём: и родители богатые, и возможностей — задницей жуй, и ещё лицом удачно вышел. Настолько удачно, что Чонгук искренне, при всём своём раздражении в сторону Кима, считает, что красивее него вряд ли кого-то когда-то встречал. Тэхён утончённый и ухоженный, о да, за этим он следит. Он красиво разговаривает, не матерится и морщит свой чёртов идеальный нос, когда материться начинает Чонгук. А как не материться? Три года назад отец Чонгука только вошёл в должность начальника отдела в Сеуле. Его заприметил директор Ким и соблаговолил проявить к нему своё расположение. С каких корпоративов на работе это началось и как, Чонгук не особо осведомлён, он может судить только по тому, за чем наблюдал. А наблюдал он за порхающей по новому дому (съёмному, конечно, и в два раза меньше, чем кимов) мамой, что только и повторяла, что это их счастливый билет. Они и до этого жили небедно. Не шиковали, на крузаках всей семьей не разъезжали, но жили хорошо же. Были деньги и на хорошую еду, и на нормальную одежду, и чонгуковы кружки оплачивать, и мамины походы по театрам да галереям. Но родителям свойственно пытаться достичь чего-то большего, как правило, кстати, ради детей. Чонгук это прекрасно понимает, поэтому и не злится на родителей за вынужденный переезд, в результате которого Чон потерял своих друзей, свою секцию тхэквондо с тренером и отчасти даже самоуверенность, потому что в Сеуле, в новой школе, он так и не стал толком своим, не то чтобы сильно хотелось, если уж начистоту, но, в общем, в конечном итоге получилось только абстрагироваться ото всех и общаться с кем-то лишь по необходимости. Зол Чонгук на них не за это вот всё, а за то, что когда папин начальник, к (не)счастью, оказавшийся их соседом, пригласил их семью на ужин, куда Чонгука нарядили, как примерного мальчика (он таковым и был), и познакомили с чонгуковой будущей личной катастрофой, начался период длительного чонгукова падения неизвестно куда. Родители даже не понимали, на что они его толкнули своим мягким давлением и: «С Тэхёном нужно дружить, он очень хороший мальчик… ну, и папе это важно, понимаешь же?» Чонгук понимал. Но злился невероятно. И тогда, и сейчас. Сейчас так тем более. Ким Тэхён. Хороший мальчик. Каким же он был раздражающим. Если поначалу они попытались на радость родителям установить какой-никакой коннект, то сейчас их отношения сложно вообще назвать хотя бы как-то. После знакомства Чонгук быстро понял, что сладкий, замкнутый, чудаковатый, выращенный в тепличных условиях мальчик для него другом явно стать не сможет. Чонгук любит гулять часами по городу пешком, есть уличную еду, тусить на остановках, когда неожиданно начинается дождь, возвращаться домой за полночь, зная, что отхватит от родителей. Тэхён же любит лежать дома и потреблять какой угодно контент в таких количествах, словно боится, что у него эту возможность отберут, с по-настоящему маниакальным рвением. По крайней мере, к такому выводу пришёл за всё время их знакомства Чонгук. Можно подумать, что Чонгук, основываясь на собственном мнении, и не пытался сблизиться? О, нет, он много раз пробовал, но… Ким мягко отказывался от пеших прогулок, виновато улыбаясь, аргументируя тем, что быстро устаёт, и доказывая, что Чону будет с ним скучно. Его и без того большие шоколадные глаза делались огромными, когда Чонгук предлагал пойти прогуляться ночью или выйти на улицу в дождь. Каким-то отдалённым отделом мозга Чонгук понимал, что просто выбирает неподходящие моменты для этого всего, а ещё, что Тэхён просто никогда ничего подобного не делал, поэтому боится показаться неловким и неуместным, тут его можно даже пожалеть: с детства скинутый на руки нянечек… ну, разве мог он подобным вещам научиться? Но Чонгук всего лишь школьник, хоть и склонный в последнее время к рефлексии, и для него кимовы отказы значили много, поэтому, собственно, он, основываясь на них, и делал выводы. А Ким усугублял. Чонгук любил «Принглс» с паприкой и со вкусом облизывать пальцы, когда опустошал тубус от чипсов, Тэхён на всё это действо нос морщил и даже пробовать эти чипсы отказывался. Короче… усугублял. Раньше, когда Чонгука родители отправляли к Кимам «потусить с Тэхёном», парни ещё пытались делать что-то интересное обоим. Смотрели фильмы, тут хотя бы немного их интересы сходились. Играли в приставку. Иногда смотрели вместе тик-ток. Они пытались дружить, через обоюдное непонимание, почему им нужно это делать, несмотря на то, что после первых попыток подружиться Чон не единожды заявлял родителям, что не собирается быть нянькой и что дружить с Кимом не обязан, на что ему мама мягко, но доходчиво из раза в раз объясняла, почему это делать нужно и, надавив на то, что родители ради него стараются, заставляла сына снова и снова пытаться наладить контакт. А у Чонгука не получалось. Тэхён фыркал на чипсы, не смеялся с тупых шуток в тик-токе, которые казались смешными Чону, и вообще предпочитал смотреть свой тик-ток, где в рекомендациях одни «высокоинтеллектуальные» мемы на английском, упомянутые ранее парочки да всякая эстетика, а не чонгуков, Ким с укоризной указывал на обгрызенные ногти, которые Чонгук случайно сгрызал на контрольных, не в состоянии себя контролировать, и в целом вёл себя, по меркам Чонгука, по-хамски, навязывая свои интересы. Чонгук хочет «Мстителей» — Тэхён «Круэллу», Чонгук хочет неожиданно «Малефисенту» — Тэхён вдруг старого «Человека паука», и так до абсурда. Со временем Чонгук пришёл к выводу, что Тэ просто избалованный придурок, который пытается делать всё так, чтобы всё происходило только так, как хочет он сам. Чону даже в голову не приходило, что он сам наглеет и слова вставить Киму не даёт, вбив себе в голову, что тот пытается доминировать. Когда же доходило до ссор, Тэхён своими ресницами огромными хлопал непонимающе, потому что либо искренне не понимал, почему с ним ссорятся из-за того, что он просто высказался, что хочет чего-то другого, либо отлично это непонимание играл. В общем, чаще всего Чонгук в ходе ссоры психовал и уходил, а Тэхён обижался и плакал какого-то хуя. Почему он такой нежный нытик, Чонгук, к слову, тоже не понимал, как и того, какого чёрта после каждой ссоры через один, максимум — два дня его начинала грызть совесть, и он шёл к нему первым и, скрипя зубами, извинялся, чаще всего принося любимый парнем шоколад, а потом они снова продолжали свою войну. Тэхён — отчаянно стараясь подружиться, Чонгук — отчаянно сопротивляясь, не здороваясь с ним в школе и веря в то, что им манипулируют, а ещё с каждым месяцем, а после и годом всё больше и больше злясь, что родители относятся к нему, как к разменной монете в вопросах рабочих отношений. Хоть это и было слишком громко сказано, но чонгуков максимализм, приправленный злостью из-за замкнутости и небольшой озлобленности на весь мир в целом, с которыми он не в состоянии ни с кем рядом справиться, не позволял ему думать иначе. Так продолжалось два с половиной года. Два. Через два года Чонгук обнаружил себя целующимся с Тэхёном у того на кровати, а Тэхёна под собой с закрытыми глазами и тихо поскуливающего ему в рот. Он убежал тогда, как ошпаренный, и две недели к Киму вообще не подходил. Не было даже страшно, что тот расскажет родителям. Ибо тот не расскажет. Тэхён этими недо-отношениями отчего-то… дорожил? Они ссорились за эти два года сотни раз, и Чонгук очень часто вёл себя, как козел, но ни об одной из этих ссор никто, кроме них двоих, не узнал, стоит отдать должное Киму. Ещё через пару дней Тэхён не пришёл в школу, и Чонгуку пришлось идти проведывать его. Оказалось, что тот заболел и снова ушёл на домашнее обучение — он часто так делал: в школе у него особо отношения со сверстниками не ладились, душой компании он не был, намёков тех, кто зарился на деньги его родителей, не понимал и имел в арсенале всего одного друга, Пак Чимина, но тот был птицей ещё более высокого полёта, чем сам Ким, и прекрасно в школе проживал без Тэхёна, а потому тот без зазрения совести месяц через месяц «болел». В тот раз, впрочем, Тэ правда заболел, но это почему-то не помешало Чонгуку, бегом преодолевшему расстояние от школы до двери тэхёновой комнаты, вцепиться в его губы с порога и целовать до тех пор, пока тот из-за насморка не начал задыхаться. И всё было бы здорово. В тот момент Чонгук чувствовал внутри горячие волны и желание Тэхёна к себе прижимать очень крепко, позволив себе наконец начать узнавать парня по-настоящему. Мысли пламенем жгла одна простая фраза «Давай встречаться». И Чонгук почти успел её тогда озвучить, кажется, поняв наконец, чего он на самом деле всё это время хотел и почему так сильно раздражался и злился. Вот только Тэхён тогда повёл себя предельно неправильно, бросив неожиданно: «Мы могли бы это иногда делать, мы же ничего друг другу не должны, мы даже не друзья», — в лицо Чонгуку, который в этот момент собирался с мыслями, чтобы предложить сокровенное и пообещать научиться быть для него другом и партнёром. А потом от одной только фразы разбился внутри, словно стеклянный стакан, брошенный на кафель. Чонгук усмехнулся тогда, а на душе настолько, сука, паршиво стало… Столько лет терпел его нытьё и препирательства, столько раз перед ним за свой характер ебучий извинялся, столько времени вместе было проведено… а они даже и «не друзья», получается. Уже потом, через полгода, когда Чонгук впервые в своей жизни занимался сексом — с тем самым Ким Тэхёном — он понял, что иррациональная обида, которая грызла его всё это время изнутри и не позволяла показать Тэхёну и капельки своих чувств и расположения, была даже не из-за пресловутого «не друзья». Чонгуку было обидно, что тот просто предложил иногда целоваться, будто Чонгук и его чувства — игрушка какая, хотя по-хорошему им нужно было серьёзно разговаривать, разбираться с чувствами и пробовать встречаться, потому что Чонгук определённо чувствовал что-то. И этого чего-то было так много, что он периодически захлёбывался в своих эмоциях. По ночам, представляя красивое лицо Тэхёна перед собой, он мечтал поцеловать его под дождём, как в тех самых сериалах по Диснею, мечтал накормить его чипсами до отвала, мечтал, чтобы тот не тыкал ему: «У тебя ресница выпала», а без страха мог убрать её сам, чтобы он ходил в школу каждый день, а на переменах в столовую вместе с Чонгуком или с ним же целоваться на крыше или где-нибудь под лестницей, чтобы он готовился вместе с Чонгуком к экзаменам, чтобы так же, как и Чон, ныл над математикой, а потом помогал Чонгуку с английским. Много о чём мечтал, но все эти мечты будто бы были совсем о другом Ким Тэхёне. Время летело. Чонгук трахал Тэхёна. Они ещё и школу-то не окончили, а по ощущениям Чонгук чувствовал себя взрослым, умудрённым опытом мужиком, которым попользовались, но пока не бросили. Он с этим блядским Ким Тэхёном испытал миллион разных чувств. И превалировало в этом всём раздражение. Потому что комнатный Тэхён, который в их первые разы скулил от поцелуев, постепенно, когда их отношения совсем уже скатились в молчаливый секс и разбег до следующего раза, пока кому-то не прижмёт, превратился в настоящую суку. Он даже не здоровался уже, когда Чон приходил, смотрел как-то странно, обиженно, позволял себя целовать и доводить до истомы, но даже толком разговаривать перестал. Они три года уже знакомы, год целуются и полгода спят. Родители Чонгука по-прежнему настоятельно рекомендуют с Тэхёном дружить, а тот с каждым днём всё озлобленнее и озлобленнее становится. Если после первых разов они могли ещё вместе поваляться в постели и неловко потом поулыбаться друг другу, то сейчас Чонгук, едва кончив, хватает вещи и улепётывает от этой угрюмой тучи, по имени Ким Тэхён. И разобраться бы. Да только духу не хватает. Потому что Чонгук чувствует, что тому начинает это всё надоедать. И подсознательно боится потерять эту связь. Даже несмотря на то, что связь эту хоть сколько-нибудь здоровой язык не повернётся назвать. И боится Чонгук уже не потому, что родители выдадут по первое число. А потому, что сам уже не уверен, что сможет. Без этих волос шелковистых под своими пальцами. У Чонгука ведь и не было никогда никого, кроме него, учёба ведь, совершенно не до знакомств. Без этих рук осторожных, что, каким бы остервенелым не был секс, гладят мягко по плечам и неуместно нежно, вообще в целом, касаются. Без этих губ, что слаще любого шоколада. Чонгук ведь и не целовал никого, кроме Тэ, никогда. Без этих глаз, что смотрят с обидой, но смотрят ведь. Не может он от него уже отказаться, какими бы навязанными изначально эти отношения бы не были. Тэ, если уж правде в глаза посмотреть, самый близкий ему человек на данный момент, с ним за последние годы он проводил больше времени, чем с кем угодно, они знают о привычках и вкусах друг друга всё, хоть эти вещи друг с другом и конфронтуют.❖
Сегодня у Чонгука по-прежнему плохой день. Они виделись с Тэ буквально вчера. Чонгук плохо написал пробную контрольную по английскому, ему, откровенно говоря, нужен репетитор, потому что он не справляется, но сказать об этом родителям он не может вообще ни при каких условиях, потому что к Тэхёну он ходит пару раз в неделю «заниматься английским», чёрт его дёрнул сказать вообще это когда-то, его и без этого туда вечно гнали, зачем было учёбу приплетать… Чонгука поджимает со всех сторон: английский навис над головой дамокловым мечом, ответственность перед родителями давит на мозг, а понимание, что знание это нужно ему, в первую очередь, для того, чтобы он мог его использовать, а не для контрольных, но, сука, не получается у него знать, не может он самостоятельно разобраться, — это вообще убивает. Чонгук быстрым шагом преодолевает расстояние от подъездной дорожки, выложенной камнем, до входа в особняк, он уже даже не стучит в дверь, спокойно проходит внутрь, кричит домоправительнице, что это он, и, оставив ботинки в прихожей, пулей взлетает на второй этаж, а после и в комнату Тэхёна. Он в этот дом уже ходит, как к себе домой. Сейчас он ко всему уже относится спокойно, но поначалу его удивляла и восхищала минималистично дорогая обстановка внутри, а красивые картины в стиле флюид-арт ему безумно сильно нравились. Чон знает, что Тэ умеет их изготавливать сам, и в пристройке у него даже есть специальный аппарат для этого. И Чонгуку бы очень хотелось однажды попробовать сделать какую-нибудь картину из акрила вместе с ним, потому что это красиво безумно и интересно, наверное, посмотреть на производство вживую. Но попросить о подобном Чон, конечно, стесняется, а вот пополняющийся ассортимент на светло-серых стенах дома Кимов говорит о том, что Тэ продолжает этим иногда заниматься. Чонгук по привычке не здоровается уже даже, запирая дверь изнутри на замок. Он понятия не имеет, слышно ли что-то снаружи, но так, если посудить: с тем, сколько раз они уже это делали, если бы было слышно, этого бы явно никто просто так не оставил. Комната Тэхёна погружена в полумрак: тяжёлые тёмно-серые шторы с санблоком покрывают две стеклянные стены; в одном из углов стоит широкая кровать, застеленная тёмным постельным бельём, около другой стены стоит его компьютерный стол с макинтошем, который тот использует раз в сто лет, а у обычной стены стоит телевизор с приставкой, и завершает всё это великолепие здоровенный мягкий диван посреди комнаты. Он настолько огромный, что на нём можно было бы вполне удобно расположиться в обнимочку и смотреть фильмы, но почему-то обычно (раньше) они это делали, сидя по разным углам. Один — будто бы делая одолжение, а второй — не понимая, почему ему делают одолжение, если он, вроде как, не просил. По периметру потолка тянется тонкая нить гирлянды, разливающая по помещению тёплый жёлтый свет. Она висит тут круглый год, но сейчас, видимо, к новому году Тэхён нацеплял на неё под потолком светящиеся фигурки оленей и ёлок. И Чонгук почти ненавидит себя за то, что, мельком обратив на чёртовых оленей внимание, задумывается о том, как тот их туда вешал вообще и не упал ли в процессе? Чонгук скидывает куртку на диван, следом летит его свитшот. Тэхён тихо приподнимается на постели, и Чонгуку бы задуматься над тем, что тот выглядит и правда больным и жуть каким грустным и уставшим. — Чонгук, я хотел… — Заткнись, Тэхён, ладно? — резче, чем хотел, бросает Чонгук, подходя к кровати, на которой они десятки раз занимались сексом, но любовью — ни разу. Тэхён на внезапно грубый, даже для нелюдимого Чонгука, тон вздрагивает и смотрит странно, но Чонгук не обращает на это внимания. Он в пару шагов преодолевает оставшееся расстояние, легонько толкает парня на постель и, навалившись сверху, впивается в его горячие губы своими холодными с улицы. Тот не сопротивляется и приоткрывает губы вяло, но отвечая на поцелуй. И Чонгуку бы задуматься, почему его губы такие горячие, но он списывает это на разницу температур и целует глубже, проскользнув меж зубов языком и оглаживая тэхёнов рот изнутри. — Чонгук… — запыхавшись, легонько отталкивает его от себя. — Заткнись, — почти рычит Чон, начиная раздражаться. Что это? Поговорить наконец решил? До этого вроде бы и без разговоров всё устраивало. Он снова затыкает тому рот поцелуем, чуть грубее обычного сминает его губы своими, не обращая внимания на то, что тот перестал отвечать и пытается держать его за плечи. Чонгук выпускает чужие губы из плена и, завозившись, резко дёргает мешающую футболку Тэхёна вверх, снимая её через голову, больно задев нос, но даже не обратив на это внимания. Он снова придавливает его своим весом, принимаясь за шею и спускаясь постепенно к груди, тянет вниз его пижамные штаны вместе с бельём, чувствуя, что, несмотря на злость, он всё равно, как обычно, дуреет от вкуса этой кожи, его буквально ведёт. — Чонгук, я хотел… — тихонько всхлипывает, когда тот прикусывает сосок, — я хотел поговорить, — Чонгук же внимания не обращает, его губы постепенно добираются до живота, а пальцы мягко сжимают ягодицу, — Чонгук? Чонгук, ты слышишь? — дёргается парень, ощущая горячие поцелуи совсем рядом с тазовыми косточками. — Чонгук, — снова дёргается, вырываясь из хватки и приподнимаясь, — Чонгук! Он кричит и этим выводит Чона из себя окончательно. Тот резко вскидывает голову и, быстро поровнявшись с ним лицом, склоняется к парню, с силой шарахнув ладонями по подушкам по бокам от головы парня. Смотрит так, что разве что молнии из глаз не мечет. — Заткнись, Тэхён, слышишь? Я вроде бы нормально попросил заткнуться. О чём ты собрался говорить? В школе ничего интересного не было, погода нормальная, дела отвратительно, а теперь заткнись, и давай уже трахаться? Ты же этого хотел, не хотел бы — не стал бы моей маме писать и говорить, что заболел. Ты же только этого и хочешь, к чему вообще разговоры заводить, — на одном дыхании выдаёт Чонгук и, одарив взглядом, от которого у Тэ на глазах слёзы от обиды наворачиваются, сползает обратно вниз, прикусывая бедренную косточку, заставляя парня зажмуриться. — Как будто бы я тебе когда-то был нужен, вообще хотя бы для чего-то… — шепчет Тэхён, но Чонгук, увлёкшийся выцеловыванием его живота, этого, конечно же, не услышал. Тэхён притихает и перестаёт сопротивляться от слова «совсем», ну так и лучше, Чонгук наскоро делает ему минет, вылизывая головку и разминая пальцами яички, чтобы возбудить хоть немного, переворачивает его одним слитным движением на бок, зацеловывая линии рёбер. Он бы задумался, каким таким образом у него получается одновременно безумно любить ощущение доставления удовольствия этому человеку, любить каждый сантиметр его кожи и быть готовым целовать его везде, начиная с губ и заканчивая мизинчиками на ногах, но ненавидеть его душу(?) до зубного скрежета и раздражаться от одного упоминания его имени. Он бы задумался, но не задумывается, спокойно подползает повыше и, чувствуя, что сам уже возбудился прилично, приспускает свои треники, рассчитывая сделать всё быстро, осторожно рукой раздвигает округлые половинки. Чонгук привычно проводит ребром ладони по ложбинке, тянет из кармана своих же треников практически приконченный бутылёк смазки и, поцеловав максимально нежно, чтобы расслабился, его куда-то в позвонок под шеей, легонько давит пальцем на сфинктер и впервые, кажется, теряется. Тэхён всегда — от того раза, когда они только решили попробовать, до буквально вчерашнего дня — готовил себя сам. Чонгук приходил, ему оставалось немного растянуть, и всё. В этот же раз Тэхён будто бы себя вообще не трогал. Хотел попробовать доверить это Чонгуку? Он об этом хотел поговорить? Так Чонгук не против, он всегда хотел пробовать подготовить сам. — Ты… не готовился? — тяжёлым, хриплым голосом. В ответ тишина. Чонгук уже почти собирается забить и продолжить, но странное поведение парня его отчего-то серьёзно настораживает, и он тормозит, глядя на пушистый тёмный затылок. Тэхён лежит на боку и совершенно не шевелится, даже дышит странно. — Тэхён? Тишина. — Ну я со стенкой разговариваю? Тишина. Чонгук уже было собирается распсиховаться, но слышит тихий шмыг носом. Чего он шмыгает? — Тэ? — приподнимается на локте и, поправив штаны, подползает выше, заглядывая через плечо, и, ну… это больно, а почему — Чонгук пока ещё сам не понял. Тэхён лежит с закрытыми глазами, а все его щёки — мокрые от слёз. Он даже не всхлипывает, а слёзы просто бегут и бегут без остановки по красивому припухшему, неизвестно, по какой причине, лицу. Чонгук теряется окончательно. Тэхён — плакса, да. Возможно, именно это ему не дало стать особо популярным в школе среди сверстников, ему многое обидно, многое в поведении других людей непонятно, и он просто не умеет на это никак реагировать иначе, чем слезами. Чонгук сам десятки раз заставлял его раньше плакать, хоть и ненавидел смотреть на его слёзы. Причины были разными: Чонгук за что-то накричал, Чонгук что-то несправедливо предъявил, Чонгук в чём-то обвинил или даже обозвал. Чонгук понимал прекрасно все те разы, что ведёт себя по меньшей мере — плохо, по большей — ну просто ужасно по отношению к парню, каким бы этот парень ни был. Тэхён десятки раз плакал, когда они пытались дружить и ругались, но чтобы во время секса… никогда? — Ох, ёлки… Эй? Случилось что-то? Что ты плачешь, я же тебя не насилую… Тишина. Молчит и плачет. — Я сделал тебе больно? Ты если не скажешь, я же не пойму в какой момент что-то сделал. Тишина. Молчит и плачет. — Тэхён? — руку на плечо мягко кладёт и тянет на себя, заставляя повернуться. Тот сопротивляется, дрожит весь. Да что с ним такое? Чонгук нервно ерошит свои волосы пятернёй, оттягивает у корней, прикрывая глаза и уговаривая рвущуюся наружу агрессию, с которой надо бы что-то делать, успокоиться. Он осторожно возвращает тэхёновы штаны и бельё на место, поднимается с постели, обратив внимание на то, что парень, почувствовав, что тот уходит, сжимается в комок и тянет ноги к груди, всхлипнув и заплакав пуще прежнего. Но Чонгук не намерен уходить, уж явно не сейчас, он быстро идёт в ванную, моет руки, обливает лицо ледяной водой, прогоняя заполнившие голову эмоции и сомнения, и смотрит на себя в зеркало. Он понятия не имеет, что случилось, но, видимо, орать «заткнись», когда тебе пытаются что-то сказать — это ненормальное поведение, которое вызывает вот такие вот реакции. Не нужно быть гением, чтобы прийти к этому умозаключению. Надо поговорить. Это тоже далеко не гениальное умозаключение. — Тэхён-а? — Чонгук осторожно присаживается на край кровати, разворачивая за плечо парня к себе, тот впрочем в этот раз без сопротивления поддаётся и позволяет повернуть себя лицом. Весь зарёванный, глаза опухли, губы теперь уже тоже, нос красный, ресницы все склеились. На Чонгука упрямо не смотрит, хоть глаза и приоткрыты. Чонгук смотрит на него красивого и заплаканного и понимает, как же сильно он уже заебался пытаться его ненавидеть, хер пойми, за что и доводить до слёз. Он уже давно перестал понимать, почему у них вообще такие отношения. Они начинали общаться ещё пацанами, подростками, там —понятно, гормоны бурлят, родители заставляют что-то делать — значит, это что-то, объективно, плохое, а сейчас-то что? Они делают вместе вещи, которые по-хорошему должны происходить между людьми, которые любят друг друга. Чонгук столько поцелуев ему уже подарил, столько раз доходил с ним до пика, столько раз сцеловывал с его искусанных губ усталые стоны. Кого он обманывает, прикрываясь непониманием? Тут давно всё понятно. Чонгук злится на него за то, как сильно его, на самом деле, суку, любит. Так сильно, что иногда это граничит с ненавистью. Просто потому, что тот в ответ ни одного повода не дал подумать, что ему тоже не всё равно. Но если с Чонгуком всё ориентировочно хотя бы понятно, то что тогда Тэхён? — Тэ, хватит, поговори со мной, — укладывает ледяную от воды ладонь тому на щёку и стирает большим пальцем тёплые слёзы, Тэхён от холода прикосновения вздрагивает. — Пожалуйста, почему ты молчишь? — Ты сказал мне заткнуться — я заткнулся, — снова всхлипывает и губу прикусывает. Носом шмыгает отчаянно. — Прости? Я был очень злой, ладно? На меня дохрена всего навалилось, я не справляюсь, а вариантов решения этих проблем у меня тупо нет. Тишина. — Прости, я признаю, что я мудак и не имел права на тебя кричать и говорить такие вещи. Слышишь? — Чонгук тянет парня на себя, заставляя сесть в кровати. Тот усиленно борется с насморком и позволяет себя поднять, позволяет холодным пальцам Чонгука собрать слёзы с щёк и даже увлечь себя в объятия. У них всегда были странные взаимоотношения, Тэхён даже не удивляется внезапной нежности в действиях парня. Как бы Тэ к нему не относился, как бы противоречиво Чонгук себя не ощущал по отношению к этому парню, а вина за эти слёзы накатывает по истине вселенская, он крепко прижимает Тэхёна к своей голой груди и зарывается пальцами в его волосы на затылке, принимаясь легонько массировать кожу. — Простишь? — А какая разница… трахать ты меня всё равно будешь, даже если не прощу. Чонгук на такое заявление хмурится и пытается парня от себя отстранить, чтобы в глаза заглянуть, но тот внезапно сильными пальцами цепляется за талию и оторвать себя не позволяет. — Это что за новости? Это же ты меня зовёшь, когда нужно, и я по первому зову лечу, разве нет? — Да, конечно, ещё и заставляю тебя, — всхлипывает Тэхён и ещё глубже к Чонгуку в шею лицом зарывается. Парадоксально: вещи говорит ужасные, такие, из-за которых должно хотеться отдалиться, а инстинктивно всё равно ближе льнёт и тепла ищет. — Что ты хочешь этим всем сказать? Ты хочешь перестать? Я чувствую в последнее время, что ты себя странно ведёшь. — Я? Отлично, здорово… — Я не понимаю тебя. Я совершенно тебя не понимаю, Тэхён. И я не только о том, что происходит сейчас. — Ну давай прекратим, раз тебе так хочется, — выдавливает из себя Тэхён, а Чонгук искренне надеется, что тот передумает в эту же секунду. — Я тебя чем-то серьёзно обидел? В смысле… я понимаю, наше общение сложно строилось, это вообще здоровыми взаимоотношениями назвать невозможно, но был же период, когда всё было норм, правильно? Пока мы не начали спать день через день, всё было нормально, да? Что-то случилось? Что я сделал? Я больше, чем уверен, что виноват в том, что мы ещё больше запутались, именно я, но я слепой и не вижу, где, блять, я настолько ошибся. Скажи, я извинюсь. — Да ничего ты не сделал за все эти годы, в том-то и дело, — выдаёт неожиданно Тэхён и из объятий выпутывается, снова падая на подушки и отворачиваясь от ошарашенного Чонгука. Он должен был сделать что-то ещё? А что? А сказать прямо? Чонгук что, экстрасенс? Господи, у него уроки с девяти до четырёх часов дня, потом дополнительные обществознание и история, нацелился, блять, на свою голову на юриспруденцию, он приползает домой, дай бог, к семи вечера, тратит по три-четыре часа на домашку и на то, чтобы сделать задания для факультативов, ложится спать не то чтобы поздно, но только потому, что в шесть-семь ему нужно проснуться и порешать задания к экзаменам, потому что банально — это единственное время, когда он может это сделать. В этом году ему ужасно сложно выкраивать время на что-то, помимо учёбы. И его голова сейчас настолько сильно забита всем подряд, что… боже, чувства — это очень сложно, он ничего уже не понимает. — Тэхён, — гладит горячее плечо. А почему такое горячее-то? — Почему ты такой горячий, я не понял? — Заболел, говорил же. — Ты выпил таблетки? Или какой-то сироп? Мне, может быть, нужно сходить в аптеку? У тебя высокая температура? — тут же обеспокоенно лезет к нему Чонгук. Нет уж, ругаться они могут, сколько угодно, притворяться больным Тэ может тоже — сколько угодно, а по-настоящему болеет он не так часто, и, когда болеет, это какой-то кошмар. Он становится абсолютно вялым и неподвижным желе. Чонгук знает — не раз наблюдал. С иммунитетом у Кима не очень. Чонгук не обращает внимания на слабые попытки Тэхёна посопротивляться, ловит его запястья и, удерживая их обеими руками, склоняется ниже и прижимается губами к горячему лбу. Очень горячему лбу. — Ох, ты ж ёлки-палки, а я думал, мне с мороза показалось… — тот обеспокоенно принимается прижиматься губами к вискам и местечку за ухом, будто бы от этого температура Кима может уменьшиться. Тэхён хмурится, но позволяет совершать все эти нехитрые манипуляции, сделав вид, что не заметил, с каким задумчивым лицом Чонгук потом пару раз ко лбу просто так губами прижался, прикрыв глаза. — Ещё раз. Ты пил таблетки? — Пил. — Когда? — Ну, когда давали… утром. — А уже восемь вечера, Тэхён, какого хрена? Ёптвоюмать. — Чонгук встаёт с кровати и, накинув на себя тэхёнову футболку, чтобы не надевать свитшот, ибо жарко, направляется к двери. Тэхён тем временем кутается в одеяло и: — Чонгук? — М? Что-то с кухни хочешь? — Когда ты сказал мне заткнуться, я хотел сказать тебе, что мне надоело быть твоей игрушкой, что я устал притворяться и что люблю тебя уже два года, — его голос подрагивает, а в глазах то ли полных снова слезами, то ли просто каких-то сегодня необычайно заметных на лице играют отблесками огоньки гирлянды. «Отблеск с английского… Glint? Некрасиво…Glow? Вообще не то. Glister? Ужасно звучит. Reflection? Идеально, звучит и подходит идеально». Чонгук замирает с рукой, занесённой над ручкой двери. Он чувствует, что в глазах начинает жечь, а голову наполняют все мысли разом. От бесполезного поиска красивых английских слов, способных описать необычное свечение, до попыток понять, что вообще значит эта фраза «люблю тебя», произнесённая на родном корейском, но почему-то менее доступная для понимания, чем ненавистный вокабуляр английского языка. Грудь сдавливает металлическим обручем, и Чонгук понимает, что не может выдохнуть. Просто не получается. Он предполагал, что рано или поздно, общаясь ли или трахаясь, опять же, кто-то, да влюбится, невозможно ведь не, но справедливо был уверен, что человеком, который влюбится, а потом своей же любовью и подавится, будет он сам. Он буквально уже. Это что же такое?.. — Тэхён?.. — Иди, Чонгук, давай не сейчас. Тот неловко топчется на месте, заставляя себя проглотить вставший поперёк горла комок. На него скопом обрушивается каждый день, когда он ныл в своей комнате из-за отношений, которыми они с Тэхёном себя буквально мучили, ныл и мечтал, чтобы тот однажды подошёл и сказал: «Чонгук, ты мне нравишься», хотя бы… Когда их отношения дошли до того, что тот говорит ему такие вещи? — Я… — Пожалуйста. — Хорошо-хорошо, сейчас, — заполошно трясёт головой и, сбегая по лестнице, задвигает все свои мысли подальше, ему сейчас нужно найти для Тэхёна лекарства и еды какой-нибудь, а остальное потом. Потом. Но, несмотря ни на что, у Чонгука внутри где-то рядом с сердцем становится трепетно, тепло в это мгновение. Сверху, правда, давит необходимость за миллион разных вещей извиниться и ещё о миллионе вещей поговорить… но он правда сказал, что любит? Разве это не значит, что абсолютно всё можно теперь решить? Чонгук забывает к чертям и про свою учёбу, и про то, что спать хотел пораньше лечь, и про то, что с английским всё по-прежнему плохо. Удивительно, как легко это всё выкидывается из головы, когда внутри всё трепещет от взаимности, оказывается. — Извините, тётушка? — Да, Чонгук? Что случилось? — взрослая женщина, выполняющая в доме Кимов обязанности домоправительницы, повернулась к Чонгуку с улыбкой, его тут все в этом доме любят. А он, козлина, Тэхёна только что во время секса до слёз довёл. Мда. Она выразительно смотрит на босые ступни парня. В конце концов, тот пришёл с улицы, где зима, декабрь, и он явно изначально был в носках и уж точно не в футболке, в которой Тэхён утром спускался кушать. Лезть в это всё она, конечно же, не собирается. — А Тэхён давно что-то ел? И он говорит, что пил таблетки утром, и сейчас, мне кажется, у него жар, может быть, врача вызвать или лекарства, или… — Спокойно, чего ты разошёлся, сейчас тебе всё дам, распереживался, обычная простуда, — улыбается женщина, качнув головой, и принимается накладывать в глубокую тарелку горячий суп, — ты будешь кушать? — Нет, спасибо, я ведь только из дома…. — Точно? — Точно, да и аппетита нет, — знала бы она, как его колотит вообще сейчас от переизбытка эмоций, — из-за экзаменов перенервничал, я лучше присмотрю, чтобы он поел, а то он вообще что-то никакой… — Хорошо, вот суп, — водружает на поднос тарелку, — вода — таблетки запить, вот это — от жара, вот это — противовирусное и антибиотик, ему это всё врач утром выписал, сейчас уже как раз время пить, вы вовремя спохватились. Сейчас, подожди… Женщина снова принимается порхать по кухне, и спустя пару минут на подносе красуются две кружки какао и тарелка с его, Чонгука, любимыми имбирными печеньками. — Печенье хотя бы поешь, что я зря пекла, что ли… кожа да кости с этими вашими экзаменами. — Хорошо, спасибо, тётушка, — краснея всем лицом сразу, принимает из её рук поднос Чонгук и лёгонько кланяется. — На лестнице осторожно, не упади. — Ладно. Чонгука начинает потряхивать на подходе к комнате. Разумеется, он думал о том, что однажды может оказаться так, что их симпатия окажется взаимна. Представлял себе всякое. Не один раз. А пару десятков тысяч раз, наверное. Но… Они по-прежнему такие разные, что выть хочется: Чонгук по-прежнему любит гулять под дождём, а Тэхён — дома в тепле читать фанфики, Чонгук любит есть чипсы, по-свински облизывая пальцы, а Тэхён аккуратно, стараясь не перепачкаться, любит кушать шоколад. Чонгук ходит в школу и старается хорошо учиться, хоть иногда это не особо успешно ему удаётся, а Тэхён прекрасно со всем справляется, сидя дома с репетиторами. Чонгук, хоть и прикрывается своими непробиваемыми замкнутостью и нелюдимостью, но старается влиться в социум, потому что не хочет отличаться, отличаться — неприятно, а Тэхёну наплевать на социум, он обустроил себе милую, уютную комнату, в которой ему приятно находиться, и совершенно не против не выходить оттуда от слова «совсем». Они обсуждали ведь… Тэхён не горит желанием поступать в университет, хоть с его знаниями он может позволить себе это спокойно. Чонгук об университете мечтает, хоть с его знаниями за право учиться там ему ещё предстоит побороться. Они охренеть какие разные. Не принц и нищий, но их принципиальная разница делает их таким же устойчивым клише. Чем они будут заниматься, если попробуют? Как они будут вообще общаться после всего, что между ними было нехорошего? Смогут ли вообще? Чонгук чувствует, что в глазах закипает снова. Да что ж это такое. Он несколько минут уже стоит под дверью Кима и не может в неё войти. Потому что дальше… дальше что-то обязательно изменится. Они больше не смогут быть, как раньше, не-друзьями с привилегиями. Если бы Тэхён хотел продолжить такое общение, он бы не признался. Дураку понятно, он хочет сейчас либо вывести всё это на принципиально новый уровень и попробовать наладить то, что ещё можно наладить. Либо закончить это всё, потому что Чонгук, наверное, его уже откровенно замучил. Чон становится спиной к стене и упирается в неё затылком, крепко зажмурившись и задумавшись. Чего ему самому хочется? Однозначно хочется разорвать уже старые рамки их общения и без стеснения поговорить о том, что ему нравится в Ким Тэхёне, и сделать с этим самым Ким Тэхёном самые разные вещи. Но что они могут делать вместе? Могут вообще что-то? Чонгук задумывается ещё минут на пять, прокручивая в голове события последних трёх лет жизни. Прокручивает и первое, что приходит ему в голову — он конченный мудак. Настоящая скотина. Если Тэхён говорит правду, что любит его уже два года, то все поступки Кима, что Чон воспринимал как манипуляции и прочую ерунду, можно объяснить тем, что парень просто пытался показать свою симпатию, становясь уязвимее, а Чонгук нагло по этой самой уязвимости топтался, узколобо себе доказывая, что это его тут ущемляют и заставляют что-то делать. Тэхён ведь никогда не заставлял. Просил — да. Но а как иначе ему было проявлять заинтересованность? Чёрт, Чонгук такой дурак, он ведь давным-давно вырос, занимается сексом чаще, чем любой его одноклассник, имея постоянного партнёра, считает себя уже взрослым донельзя, а элементарных вещей тупо не видит и не понимает. Ну, дурак, блять. И как это нечем будет заняться? Не хочет Ким под дождь — нужно вытащить под снег, как выздоровеет, он поймёт, что это такое, и там уже и до поцелуев под дождём недалеко. Не любит чипсы — и ладно, печеньки имбирные зато они любят вместе, а ещё они оба любят кислый скитллз и облизывать кое-чьи пальцы — тоже любят, просто кое-кто от крошек чипсов, а кое-кто просто потому что. Тэхёна можно просто попросить, и он со всем рвением поможет с английским, Чон ведь просил его года полтора назад, и парень был очень воодушевлён этим. Тогда казалось, что ему просто нравится быть лучше, чем Чонгук, в чём-то. Сейчас же закрадывается подозрение, что тот просто был рад помочь. И картины, Чонгук уверен, тот с радостью покажет, как изготавливать. Нужно просто поговорить. И извиниться. И ещё потом поговорить. С таким, примерно около воинственным, настроем Чон открывает дверь в комнату и, пнув к кровати пуфик и установив на него поднос, тянет молча парня на себя, заставляя сесть. Потом долго и немного с угрозами, скорее, ласковыми «покусаю», на которые Тэхён только глаза удивлённо распахивал и краснел, заставлял того покушать суп, а после выпить таблетки. На моменте с какао и печеньками Ким заявил, что уже и так наелся, и Чонгуку пришлось его покусать, чтобы заставить выпить хотя бы половину кружки. Тот хрипло смеялся, когда Чонгук принялся кусать его за рёбра, и притих, когда тот, неожиданно уткнувшись лицом в живот и опоясав руками талию, остановился и прижался крепко, навалившись сверху. Какао Тэхён выпил и даже печенек с Чонгуком на пару поел. — Слушай, я очень перед тобой виноват. Я всегда понимал, что ты немного не как все, что ты открытый и говоришь то, что думаешь, но почему-то привык с детства надумывать на тебя, из-за того, как наше общение началось, и перестроиться тяжело было. Я обязательно буду перед тобой завтра и потом ещё много извиняться. Обязательно, я очень много раз тебя обижал и заставлял плакать. И я не гарантирую, что ещё не заставлю, я туповат в этом плане и не всегда думаю, что говорю и делаю, но я буду искренне пытаться, правда. Я никогда не думал, что ты можешь ко мне подобное чувствовать, ты же не пошутил, Тэхён? — смотрит исподлобья, аккуратно большими пальцами рук разминая в своих ладонях кимовы горячие ладошки. — Я, к сожалению, не пошутил, — бормочет недовольно парень. — А ты действительно ужасный человек, Чонгук, ты меня так обижал всё время. Причём я видел, что ты тоже вроде бы чувствуешь что-то, а ты, блин… — Ну, ты же сам сказал мне: «Мы можем иногда целоваться, мы же даже не друзья», я сильно залупился тогда из-за этого. Зачем ты это вообще сказал? Я почти предложил тебе тогда встречаться. — Почти… Я вообще-то ждал признания. Всё это время. Хотя бы какого-нибудь. Сам же знаешь, я торчу дома, ни с кем, кроме тебя, особо не общаюсь, поэтому скучаю по тебе сильно, когда мы не видимся, я бы, блин… любое признание от тебя принял, даже самое паршивенькое. — А признаться сам? — Ага… «Ты манипулируешь!», «Ты опять не оставляешь мне выбора», «Ты, ты, ты», — передразнивает, коверкая голос и интонацию Чонгука, и тот опускает голову с повинной. — Тебе придётся меня простить, потому что отпускать я тебя не планирую, — почему Чонгук целует сейчас его руки, мягко прижимаясь губами к влажным костяшкам, он себе объяснить пока и сам не в состоянии. Возможно, чтобы у них с Тэхёном получилось что-то, помимо взаимного самоуничтожения, нужно просто позволить себе делать то, что чувствуешь. Именно поэтому Чон не останавливается на ладонях и пальцах и перемещается с нежными поцелуями на запястья, а после — выше, рассыпая поцелуи по предплечьям. — Не отпускай, — почему его голос дрожит — в целом вполне себе понятно. Чонгук осторожно, стараясь не наваливаться на температурящего Тэ, добирается с поцелуями до его голой груди и шеи, заставляя тихонько поскуливать. И всё-таки он невозможно горячий, вот и в прямом, и в переносном смысле! — Тэхён-а, прекращай болеть, ты очень горячий, — шепчет ему куда-то в шею. — Спасибо за комплимент, — смеётся тихонько, сладко вздыхая, когда Чонгук прижимается к шее с очередным влажным поцелуем. Его поцелуи кажутся такими прохладными Тэхёну сейчас. — Я серьёзно, никакого секса, пока температура не спадёт. — Тогда зачем целовать продолжаешь? — бормочет тот и укладывает ладони на шею Чонгука, что перебирает губами кожу у ключиц. — Не знаю, кстати, — отстраняется, бегает глазами по лицу любимому. Как же он его раздражал всё это время. Почему? Непонятно. Красивый ведь, нежный, сладкий. — А как я… — кивает вниз, где вполне себе живописно кое-что оттягивает пижамные штаны. Чонгук, опустив взгляд, выдаёт тихое «уф» и чешет затылок. Очень неловко, на самом-то деле, в такие моменты, хотя бы потому, что теперь приходится думать, прежде чем что-то сказать, ибо не хочется обижать, хочется и дальше выстраивать взаимодействие с аккуратностью и осторожностью. — Ну, а как я… ты больной весь. — Я не заражу. — Да при чём тут это, — языком цокает, перекидывает ногу через его бёдра и нависает сверху, поудобнее устроившись. — Давай так хотя бы. Чонгук находит его губы своими, Тэхён по-прежнему горячий, и температура, видимо, спадать не собирается, откуда у него силы — загадка. На то, чтобы распалить ослабленного болезнью парня, уходит совсем немного времени, и спустя несколько минут Тэхён, уже совсем расслабившись, тихонько постанывает в поцелуй. Чонгук всегда был с ним нежным, какие бы слова не вылетали из его рта, как бы напористо он не целовал, как бы он не задевал его поступками и как бы грубо не раздевал… Когда дело доходило до близости, его руки были самыми осторожными на свете. Для Тэхёна эти осторожность и нежность на грани с трепетом всегда оставались чем-то сродни тайне какой-то. Сейчас Чонгук так вообще — само воплощение нежности, он целует глубоко, руками порхает по горячей коже, стараясь грубо не давить, прикосновения — легче пёрышка, поцелуи — тягучее мёда, дыхание — быстрее скоростного поезда. Чонгук часто отрывается от его губ и поглядывает, в порядке ли парень. — Нормально? — Угу… — Я не тяжёлый? Не давлю на тебя? — Потрогай меня, пожалуйста… Чонгука два раза просить не нужно. Он не собирается заниматься с ним полноценным сексом сейчас, даже если тот будет просить, но не помочь снять напряжение не может. Чонгук мягко накрывает ладонью горячий орган через ткань штанов, легонько массирует, отрываясь от его губ и выдыхая в его приоткрытый рот. Он не тянет долго, прекрасно понимая, что Тэхёну по-хорошему лечь бы спать сейчас уже, приспускает его штаны немного совсем, высвобождая возбуждённое естество. Тэхён шипит, по разгорячённой коже неприятно пробегает холодок, хоть в комнате, и не сказать, чтобы прохладно. А потом Чонгук заставляет его окончательно в ощущениях потеряться, когда нарочито нежно оглаживает сочащуюся предэякулятом головку, обхватывает ладонью небольшой член и принимается осторожно надрачивать, моментально ловя губами тихие стоны и сцеловывая их до того, как они окончательно вырвутся и растворятся в пространстве. Спустя пару минут Тэхён, не впервые за сегодня заведённый, начинает извиваться и подаваться вслед за доводящей до истомы рукой, он что-то заполошно шепчет, но Чонгук сам завёлся так, что едва держится, а потому особо слов не различает, распаляясь от ощущения горячего влажного органа в своей ладони. Видеть Тэхёна таким и понимать, что только он, Чонгук, способен сделать его таким влажным и податливым — сиропом на душу. Ему так сильно хочется сейчас укусить его куда-нибудь в шею, скользнуть пальцами туда, куда никому нет доступа, войти в него сначала двумя, потом тремя, а потом довести его до первого оргазма, раздразнивая чувствительный узелок внутри тела. Чонгук часто так делает, потому что Тэхён с ним раньше никогда не кончал единожды, его можно было доводить и доводить, пока у него силы не кончатся. Чонгук это знает прекрасно. Почему они перестали растягивать удовольствие? Когда их секс стал быстрым и нацеленным на одну лишь разрядку? — Гук-ах-а… — хнычет ему в губы, хватаясь слабыми пальцами за запястье. — Что такое? — тормозит, впрочем, тут же. — Больно? — Вместе… — бормочет неразборчиво. — М? — Я хочу с тобой вместе… пожалуйста, давай вместе… — в полубреду будто. Чонгук не отвечает, он не рассчитывал вообще на то, чтобы удовлетворять самого себя. Хотелось впервые показать Тэхёну, что он может быть заботливым, может быть понимающим, уступающим и готовым менять свой ебучий характер. Но раз уж тот предлагает сам… Чонгук быстро приспускает собственные треники и, задрав повыше тэхёнову футболку, прижимается к чужому члену своим, который стоит так, что будь здоров, оборачивает вокруг обоих ладонь и, принимаясь размазывать естественную смазку, быстро надрачивает им обоим, из-за чего Тэхён снова начинает скулить и постанывать гораздо громче, чем до этого. Поэтому, а может и потому, что сам не может держаться уже, Чонгук слегка наваливается на него сверху, вынуждая уткнуться лицом во влажную от испарины шею. — Тише, сладкий, тише, сейчас… Тэхён бы, может, и рад быть тише, но получается у него слабо. Чонгук ускоряется ладонью по соединённым в ожидании кульминации органам и, глубоко замычав Тэхёну куда-то в волосы, увеличивает давление, массируя обильно текущие головки и доводя обоих до разрядки ну просто до беспредельного быстро. Чон чувствует, что Тэхён под ним напрягся и замер, слегка зарычав, он ощущает, что ладонь резко стала очень мокрой, а член Тэхёна понемногу начинает опадать, он быстро додрачивает и себе тоже и, забрызгав Тэхёну живот, ловит ну просто оглушительный оргазм. От обычной дрочки, когда такое было? Ему так невозможно хорошо было в этот момент, что он едва удержал своё сознание, упрямо собирающееся уплыть к хуям собачьим. Чонгука трясёт всего от макушки до пальцев на ногах, дыхание сбилось, ему катастрофически жарко и срочно нужно избавиться от футболки, но под ним разгорячённый и дошедший до финала Тэхён, что от усталости даже глаза не открывает, и Чонгуку в первую очередь нужно позаботиться о нём. Впервые, кажется, он по-настоящему об этом задумывается. — Так, футболку я постираю, не переживай, — стягивает с себя предмет тэхёновой одежды и, приподнявшись, ловко избавляет Тэ от белёсых подтёков по животу, тот дышит загнанно, его грудная клетка, кое-где пестрящая маленькими пятнышками засосов, глубоко вздымается при каждом вздохе. — Ты как? — Хорошо… жарко. — Хорошо, что жарко, сейчас вернусь, — в ванной Чонгук моет руки и застирывает испорченную тэхёнову футболку, чтобы не бросать следы преступления в корзину для грязного белья. Чон второй раз за этот вечер умывается холодной водой, снова смотрит на себя в зеркало. И, надо же, уже не кажется себе последним козлиной. Он всё исправит. Сейчас останется с Тэ ночевать, выходной выходным, просто проведёт его не дома, учёба от него никуда не денется за один день, давно пора было это понять, потом будет его лечить, потом за миллион вещей перед ним извинится и ещё о миллионе вещей с ним поговорит… а потом они встретят вместе Рождество, Чонгук клянётся себе — в статусе пары, даже если родителям об этом не расскажут. Впереди — новогодние праздники, и Чонгук впервые за три года, кажется, ждёт этих волшебных дней. Хочется… поцеловать Тэхёна у ёлки, подарить ему пустяковый, но приятный подарок, посмотреть с ним новогодние фильмы, выпить ещё какао, вылечить его сопли, поцеловать его коленки… дохрена всего опять хочется. — Давай-ка, иди сюда, — снова выпутывает из одеяльного кокона полуспящего парня, на что тот протестующе мычит. — Ну не хнычь, давай, тебе надо одеться, чтобы пропотеть ночью, — напяливает тому на голову свой свитшот и осторожно помогает одеться, тот смотрит исподлобья обиженно за то, что подняли, и внезапно натягивает ворот кофты на нос, падая опять на кровать. — Ты чего делаешь? — хмыкает Чонгук и тянется, чтобы поправить ворот. — Вкусно пахнет, буду спать и думать, что ты тут. — О… ого, — такие вещи они друг другу никогда не говорили. — Я вроде бы никуда не собираюсь, — перелезает через Тэ и, нырнув под одеяло, почти без усилий притягивает парня к себе. — Давай, иди ко мне. — Ты не уйдёшь? — смотрит своими глазами, что внезапно большими и ясными становятся. — Конечно, не уйду, сказал же. — Поверить не могу… даже нахрен меня не пошлёшь? — устраивается на чонгуковой голой груди, притираясь щекой. — Ты мелкий избалованный засранец, я вот во многом перед тобой виноват, настолько во многом, что, наверное, устану потом извиняться, но мелким избалованным засранцем ты всё равно останешься. Вертишь мной, как хочешь. — Ага, тобой повертишь, как же, — зевает в ответ парень и, обняв Чонгука поперёк груди, зарывается мордашкой ему куда-то между шеей и плечом, сладко задышав куда-то в чувствительное местечко. Чонгук улыбается этому всему и крепко прижимает парня к себе. Он уже чувствует, как ему будет ночью жарко. Тэхён — настоящая печка сейчас. Но ничего, это будет Чонгуку наказанием.❖
— Какого хрена, Ким Тэхён? — раскрасневшийся Чонгук вваливается в тэхёнову комнату, на его волосах ещё даже не успели растаять снежинки, щёки горят, губы приоткрыты и изогнуты недовольно, глазами молнии мечет. «Всё ясно, дочитал». — Я отказываюсь нахрен принимать эту реальность, всё, — обиженно топает ногами по ковролину, скидывает куртку куда-то на пол и, перемахнув через спинку дивана, заваливается к Тэхёну на колени, продолжая обиженно сопеть, и даже лёжа складывает руки на груди. — И чего ты? — Тэхён накрывает его ледяные щёки тёплыми ладонями. Он, блин, так любит его, пиздец. Вслух он это ужасное матерное слово, конечно, не произнесёт никогда, но ощущения примерно такие. — Какого х… — на губы мягко опускается тэхёнова ладошка, вкусно пахнущая каким-то кремом для рук, Чонгук понимает, что почти проштрафился и сматерился. Они недавно поспорили с Тэ, и Чонгук грозился не материться при нём целую неделю. Получалось из рук вон плохо, он бы, по правде, давно уже проиграл, если бы не Тэхён, что умеет вовремя заткнуть чонгуков рот руками либо губами. В чём выгода спора для Тэ — непонятно, он ведь буквально помогает Чонгуку не проиграть. Может, ему, хитрой заднице, просто нравится его затыкать? Чонгук целует его в раскрытую ладонь, Тэхён мягко улыбается, сделав вывод, что его намёк понят, и убирает руку, позволив тому продолжить возмущаться. — Почему ты мне не сказал, что он в конце умрёт? Я больше не открою ни один фанфик, пока ты мне не поклянёшься, что он без смерти гг, Тэхён, серьёзно, я потратил на него всю ночь, не выспался, проснулся, сразу сел читать, и что? Чтобы он в итоге умер? Да ну его нахрен, такое счастье! На что я вообще трачу каникулы?! Тэхён тихонько смеётся. Можно вечно смотреть на три вещи: как течёт вода, как горит огонь, и как Чонгук возмущается после очередного ориджа. Такой критик. Да, Чонгук решил вникнуть в этот его интерес и немного в нём неожиданно подувяз. Как и в самом Тэхёне, в общем-то. Но там всё, такое ощущение, будто бы вообще окончательно. — Ты учебник принёс? — А? Что? — перестаёт обиженно пыхтеть Чон. — А… забыл. — А голову ты не забыл? Как ты мне будешь домашку показывать? Ты же в учебнике делал? — В учебнике… — глаза прячет. — Хорошо, возьмёшь мой, в нём покажешь, где какие ответы выбирал. Чонгук фыркает недовольно, ничего он, конечно же, не делал. Учебник по английскому так и простоял на полке весь вчерашний день, пока Чонгук увлечённо путешествовал по удивительному миру фанфикшена. А потом он будет жаловаться из-за учёбы. Опять. — Я, в смысле, сделал, но всё забыл. — М, хорошо, тогда я тебя сегодня уже целовал и больше не буду. — Не понял? — Ну я поцеловал тебя, ты просто уже забыл. Амнезия, видимо. — Эй, — тянет обиженно и, повозившись на давно ставших родными коленях, утыкается носом в тэхёнов живот. — Прости, Тэ, я соврал, я ничего не сделал. — Ну вот и как с тобой что-то учить? — Прости…❖
— Тэхён, хватит валяться в снегу, ты опять заболеешь, я больше не выдержу этой пытки и спать с тобой, температурящим, не буду! — Чонгук пытается оторвать задницу своего парня от сугроба на заднем дворе кимова особняка, куда тот увалился. — Чонгук-а, ещё пять минут, чего ты вредный такой? — канючит парень и домой идти отказывается, задирая голову и ловя носом снежинки. — Откуда столько энтузиазма? Значит, как под дождём гулять, так он меня продинамил… — Ну, ты, конечно, позвал меня всего один раз, и то в сезон дождей, когда лужи были по колено, меня бы с моим бараньим весом унесло бы сразу, стоило бы только на улицу выйти, ты в следующий раз меня позови во время лавины в горы погулять или во время шторма на матрасе в море поплавать. — Так быстро домой, я сказал, уже весь мокрый, наверное! — Может, и мокрый, — тянет хитро и краснеет. Такой смешной, когда пытается пошлить. Стесняшка. Тэхён смотрит из-под чёлки пакостно и, хихикнув, тянет Чонгука к себе, в кучу снега, тот валится на него, испуганно ойкнув, а Тэхён, воспользовавшись замешательством парня, ловит его губы своими и нежно целует. Сминает его прохладные и податливые губы своими, оглаживает их языком в попытке согреть и легонько прикусывает, просто потому что хочется. — Киса, пойдём домой, я правда не хочу, чтобы ты болел. Тётушка там печеньки наши любимые приготовила, пойдём, ладно? Чай попьём? — Ладно, — кряхтит парень, позволяя себя поднять, — уговорил.❖
— Господи, ну вот от тебя требовалось: просто ловить иногда резервуар с акрилом, ты был полностью в экипировке, почему у тебя все щёки в краске? — бубнит Тэхён, восседая на чонгуковых бёдрах, пока тот сидит на небольшом диванчике в тэхёновой мастерской, где тот рисует флюидные картины. Внутри, помимо рабочей зоны с застелённым баннером полом и резервуаров с краской, которые цепляются на длинные стропы, есть ещё небольшой диван, на котором они, собственно, и расположились, а ещё стол с какими-то тэхёновыми чертежами и куча законченных картин, ловящих отблески сквозь занавешенные с уличной стороны гирляндой-шторой панорамные окна пристройки. Что за пристрастие у этой семьи к стеклу? Чон внимательно следит за сосредоточенным лицом Кима, что тщательно оттирает его щёки от краски каким-то неприятно пахнущим раствором. — Вот как умудрился… — У меня там зачесалось просто, прости. — Да ну чего ты извиняешься, бывает. — А чего бубнишь тогда? Тэхён ловко избавляет его лицо от краски, пока сам Чон ловко и беззастенчиво абсолютно пробирается ладонями под резинку его штанов и принимается сминать в ладонях мягкие, округлые, аппетитные ягодицы парня. — Слушай, а если вот родители твои мимо окна пройдут… Они же так могут узнать про нас, — сам, тем не менее, ягодицы слегка разводит, надавливая, чтобы парень промежностью упёрся в его твердеющий от трения член. Тэхён тянет воздух сквозь сжатые зубы и сам ниже подаётся. Тоже хочет. У них ни разу не было в мастерской, кстати… Не то чтобы таких разговоров до этого не было. — Не думаю, что они вообще против этого, им лишь бы я один не сидел и не додумался ничего плохого сделать с собой. — В смысле? — Не знаю, какие у них были мотивы, когда они давили на твоих предков, наверное, боялись, что я от одиночества стану ногти грызть и умру от стафилококка… — Да не грызу я уже ногти! — прекрасно понимая отсылку. — Ладно, прости. — Мда, но всё-таки твоим родителям не стоит знать, что именно я с тобой иногда делаю и как… — тихим, слегка от напряжения дрожащим голосом выдаёт Чонгук, сильнее раздвигая упругие половинки, и имитирует своими бёдрами толчки. — Так, всё, не заводи, — моментально заводится Тэхён, выгибаясь навстречу, всем своим видом поощряя к действиям. — Я уже начал… — Боже, у меня не парень, а… — Как ты меня назвал? — Я не договорил. — Парень! — А что, нет? — Конечно, да, блять, теперь придётся тебя прям здесь взять, до дома я уже точно не дотерплю… — Чокнутый! Ты вообще спор проиграл! Ах, Чонгук, полегче, куда ты сразу двумя лезешь… — С Новым годом? — И тебя, пофиг, что до него ещё почти сутки… Будем поменьше ссориться в новом году? — хриплым от возбуждения голосом, глаза в удовольствии закатывает, ощущая горячий язык на своей шее и уверенные пальцы, быстро нашедшие то, что нужно, внутри себя. Всё-таки лучше родителям мимо пристройки сегодня не ходить. — Хороший мальчик, — спустя пару десятков минут Чонгук ведёт ладонью по взмокшей коже вдоль тэхёнова позвоночника, в то время как сам парень в не самой удобной позе совершенно голым распластан по тому самому диванчику и хрипло стонет, сжимая внутри себя Чонгука и обильно заливая семенем обивку дивана. — Я хочу испачкать тебя краской, — с упоением оглаживая ягодицы. — Нет, акрилом ты мою задницу мазать не будешь… — выдыхает хрипло и устало, задумываясь, несмотря ни на что, над идеей. Возможно, стоит поискать какие-нибудь безопасные краски… Этот Новый год они явно встретят в статусе пары и как бы не в постели, так как, судя по тому, как часто у Чонгука срывает тормоза рядом с Тэ… ну, у него явно какой-то сбой в работе крестцового отдела позвоночника… А ещё он влюблён, пиздецки сильно влюблён, да. Это ну… полный «ohmyGod!», потому что взаимно!