======= Ночь 2: Я иду за тобой =======
или глава, в которой за тобой следуют по пятам
Париж, Франция
2001 год
К моему счастью и непонятно откуда взявшейся удаче, Алессандро ни о чем не спросил. Ни почему я так внезапно убежал, ни что такого мне сказала профессор де Флер. Не описать словами, насколько я был благодарен Росси. Не думаю, что мне удалось бы связать хоть пару слов — не то что объяснить причину своего ненормального поведения. — Я, кстати, прихватил тебе сэндвич, — с улыбкой произнес он, выложив на стол завернутый в бумагу кулек. — Поешь, а то ты не успел. — Ты… Я опешил. У Алессандро ведь не было причин заботиться обо мне. Даже те, кто был обязан присматривать за мной, никогда этого не делали. По крайней мере, за просто так. Отец просил взамен тишины. Мама требовала послушания. А она…Легче было сказать, чего она не требовала. Каждый подарок, каждый знак внимания — они всегда оборачивались против меня. Сюрпризы никогда не приносили мне удовольствия. В горле встал испуганный комок. — Я сейчас верну тебе деньги, — промямлил я и попытался встать с кровати, но широкая ладонь Алессандро тут же оказалась на моем плече. Так стремительно, что мне не удалось сдержать дрожи. — Кость, перестань, — осадил меня Росси. Ох, я же не разозлил его?.. — Это пустяк. Поешь — это будет лучшей благодарностью. А то ходишь, скрипишь своими костями. Вот бери пример с меня. Я постоянно ем! Наверное, самая приятная черта Алессандро — это его легкость и умение вызывать улыбку при любых обстоятельствах. Мне даже удалось немного расслабиться под его добрыми глазами. — С-спасибо, — пролепетал я, пытаясь совладать со страхом. Не все люди будут со мной обращаться так, как раньше. Никто ведь не знает, что я того заслуживаю. По крайней мере пока. — Говорю же — пустяки! — отмахнулся он, как будто то, что он сделал, ничего не стоило. Но для меня это не было таким же «пустяком», как для Сандро. Я вертел в руках сэндвич и ничего не мог понять. Доброта никогда не была бескорыстной, хоть это и было в ее определении. Но словари и реальная жизнь — совершенно разные вещи. Люди никогда ничего не делают просто так. Хоть этот урок я усвоил очень хорошо, мне так не хотелось верить, что Сандро нельзя было доверять. Было безумно страшно, но я мечтал назвать Росси другом. «Тебе незачем тратить время на друзей, Костя. Это глупость для слабых людей. Ты должен сосредоточиться на мне и на учебе…» Молчание угнетало. Нужно было что-то сказать, хоть что-нибудь. Пусть Алессандро не думает, что я ненормальный. Я тоже могу завести разговор. — Ты куда-то уходишь? — выдавил я из себя и тут же мысленно отвесил себе подзатыльник. Росси ходил по комнате и собирал вещи в сумку — конечно же он собирался уходить! Господи, ну что за идиотский вопрос. Он сейчас подумает, что я совсем глупый… «Ты иногда такая глупышка, Костя…» — Да, ко мне приехали родители, — равнодушно отозвался Росси. Я выдохнул. Он не заметил глупости вопроса. Или же из доброты проигнорировал ее. В любом случае — это было облегчением. — Здорово, — улыбнулся я. Мне бы тоже хотелось, чтобы родители меня навестили. Хотя для этого они сначала должны были найти меня… — Если очередная головомойка — это здорово, то да, конечно, — рассмеялся Сандро, небрежно запихивая в спортивную сумку и без того мятую футболку, от вида которой у меня задергался глаз. — Почему головомойка? — Потому что это родители, — пожал плечами Росси, для которого такое объяснение, наверное, было более чем исчерпывающим. — Сначала они поохают, что у меня до сих пор нет невесты. Потом поахают, что я совсем не забочусь об учебе. А после накормят домашним пирогом, — тут Алессандро остановился и вскинул голову. — Ну, ладно, часть с пирогом все компенсирует. — Ты не любишь своих родителей? Кажется, даже у такого парня как Росси не складываются отношения с родителями. Мне стало так грустно за Алессандро. Неужели они его тоже не любили?.. — Нет, ты чего, — Сандро был настолько удивлен, что резко обернулся и недоумевающе посмотрел на меня. — Я обожаю своих предков. Просто они немного тревожны ребята, а я не люблю лишней суеты. Но они все равно классные. Даже если мы не совсем сходимся как люди, я все равно из безмерно люблю. Я останусь с ними на выходные, а потом они уедут обратно в Италию. — Хорошо провести тебе время, Сандро! — я заставил губы вытянуться в улыбку. Все-таки моя рациональная часть была счастлива за Сандро. Он заслуживал повеселиться с родными. И все же, опять я сморозил глупость. Конечно родители любят своих детей. А дети любят своих родителей. То, что я был плохим, не значит, что и остальные такие же. «Как с тобой тяжело…» — Не хочешь пойти со мной? — внезапно предложил Сандро. — Развеешься. Я никогда не видел, чтобы ты выходил погулять. Я потупил взгляд. Было стыдно. Неужели я настолько жалкий, что за столько времени так и не смог пересилить себя? — Не нужно, — мягко отмахнулся я. — Отдохни вместе с родителями. Мне не хотелось вторгаться в чужую семью. И вообще не хотел вспоминать, что такое «семья». Я не должен был делать ни того, ни другого. Только станет еще больнее. — Ну, как знаешь, — Сандро не стал осуждать или заставлять. — Но все-таки послушай совета опытного повесы — не сиди дома в выходной. Сходи хотя бы в парк. — Спасибо за совет, Сандро, — мне стало тепло на душе от его внимания. — Я… постараюсь сходить. — Вот это мне нравится, парень! Ну, бывай. Не скучай по мне сильно! — Пока! Сандро ушел, а вместе с ним и последние силы держать лицо. Внутренняя пружина разжалась, я откинулся на кровати, погрузившись в вязкие мысли. Аппетит пропал. Сэндвич в пропитавшейся соусом обертке остался на столе. Стоит признать — справлялся я плохо. Мне было тяжело выходить на улицу самому. Наверное, за всю мою жизнь было лишь несколько месяцев, когда я был полностью предоставлен самому себе и ни у кого не спрашивал разрешения. Но это время было настолько коротким по сравнению с последующими годами с ней. Она никогда не разрешала выходить просто так. Особенно без разрешения. Можно было сразу готовить себе мыло и петлю, если бы я уходил в самоволку. Стоит ли говорить, что этого разрешения у меня практически никогда не было. Я мог по пальцам пересчитать все те случаи, когда бывал на улице один. Хотя к чему сейчас изображать из себя оскорбленную невинность, если сам на все согласился?.. Она ведь меня предупреждала. И я сказал свое «да». Никто дуло пистолета у виска не держал. «Никто тебя не принуждал, Константин». К чему тогда эта бессмысленная жалость к себе? «Не стони, как собачонка. Ты заслужил». Да, я заслужил. Но все равно хочется стонать от боли. Как собачонка. Я встряхнул головой. Нельзя позволять этим мыслям захватывать разум. В любом случае, сейчас мне не у кого было спрашивать разрешения. Я был волен делать все, что душе угодно. И все равно не мог. Меня охватывала паника каждый раз, когда я долго был на открытом воздухе. Казалось, вот-вот она меня найдет. Найдет и накажет за все проступки. Иногда среди прохожих я видео ее. Масляный взгляд, обещавший боль. «Константин, мальчик мой, подойти ко мне…» Тошнота загоняла меня домой прежде, чем я успел бы окончательно разрушиться посреди улицы. Я закутался в одеяло и закрыл голову тонкой подушкой. Было темно и тепло. Так было легче. Прятаться было легче. Будто бы здесь, под слоем прессованного пуха, меня никто не найдет. И никто больше не тронет. Это все уже в прошлом. Она в прошлом. И тот я тоже в прошлом. Я чистый лист. Я. Чистый. Лист. Мне бы так хотелось вновь стать невинным ребенком. Вернуться в то время, когда на моем теле не было ни грамма той грязи, что навечно прилипла, въелась, слилась с телом. Но, наверное, даже в начале вещей нет безгрешности. Мы уже рождаемся хоть в чем-то да виновными. Может быть, родители хотели мальчика, а родилась девочка. Или же ты вовсе не был нужен в отчем доме. Столько разных причин для еще не умеющего разговаривать существа быть обвиненным в грехе. Я знал, что не был желанным. И в то же время, всегда мечтал о том, чтобы найти то место, где меня примут. Тщетно. Я обманулся и обжегся. И ожог этот будет мне вечным уроком и напоминанием о глупости и доверчивости. «Не говори,что я не давал тебе денег на аборт!» Темнота и тепло совсем разморили меня. Веки стали такими тяжелыми — невозможно было держать их открытыми. Разумом мне не хотелось засыпать, терять контроль. Вновь видеть её. Но я всего лишь человеком. И тело взяло свое. Я ненавидел воскресенья. Обычно мне удавалось закончить все дела за субботу, потому что не было сил терпеть собственные мысли. А в последний день недели не оставалось ни одного занятия, чтобы отвлечься. Все задания были давно написаны. Одежда постирана и отглажена. Еда приготовлена. Комната вымыта. Ни. Одного. Дела. Я сидел на подоконнике и безразлично наблюдал за семенящими по студенческому городку людьми. Они смеялись. Им было весело. Хорошо. Мне бы так хотелось быть частью этой радостной жизни. Но я чувствовал себя заложником тюрьмы, которую возвел собственными руками. Небо было хмурым. Акварельные облака медленно плыли, меняя форму. Овечка успела превратиться в жирафа, прежде чем бесформенно растянуться. Раньше, еще в детстве, я любил рисовать. Смотрел на моего отца-художника и пытался повторять за ним. Он писал прекрасные картины. Правда, все они были пропитаны невыносимой тоской. Но это я понял много позже. Когда он уже ушел. После того, как я попал на улицы, я перестал рисовать. Мне было нечего есть, не то что выстраивать композицию портрета или пейзажа. А после того, как попал к ней…Мне больше не хотелось писать картины. Не хотелось брать в руки карандаши, пастель, краски. Как будто если бы я вылил свою боль на бумагу, она бы стала более реальной, настоящей. Я бы уже не смог ее игнорировать, когда вот она, прямо перед глазами. Да и она считала живопись глупостью, не заслуживающей внимания. Не то чтобы запрещала, конечно…Но, скажем так, была настойчиво против. «Посвяти время чему-то более ценному, чем кривые закорючки в блокноте. Лучше подойти ко мне…». Но что мне мешало взяться за кисть сейчас?.. Наверное, страх. Глубокий, потаенный, пустивший корни в самое сердце. Словно если я нанесу хоть один штрих, меня тут же накажут. «Ты заслужил …». Я встряхнул головой. Как будто это поможет прогнать вспыхнувшие воспоминания. Нет. Я не хочу существовать. Мне выпал шанс начать жизнь заново. И я не собираюсь утопать в страхе вновь. Здесь нет никого, кто меня накажет. Нет никого, кто мог мы мне запретить. Я сам по себе. И свободен. Спрыгнув с подоконника, я схватил рюкзак побежал наружу, практически на ходу натягивая кроссовки (они были еще одним открытием моей независимой взрослой жизни). Жажда проснулась неожиданно, но от этого загорелась не менее ярко. Мне нужно было что-то сделать. И в первую очередь — мне нужно было перестать бояться. Я ограничился простым карандашом и небольшим альбомом для эскизов. И это уже было больше, чем я мог мечтать на протяжении стольких лет. Я купил себе сам то, чего хотел. И никто не смог мне запретить. Кроме меня самого, конечно. Все-таки у меня не было столько денег, чтобы так необдуманно их тратить. Хоть и хотелось до дрожи в пальцах. Первые пять минут я тупо пялился на чистый лист, занеся карандаш над бумагой. Как это обычно и бывает, когда появляется возможность, мы вообще забываем, чего и зачем так сильно хотели. Первым в голове вспыхнул образ. Длинные волнистые волосы, как течение горной реки. Они извивались, переплетались и куда-то отчаянно стремились, стекая по плечам. Глаза. Такие горящие и манящие. Первый штрих был посвящен глазам. Они блестели так жадно. Было страшно в них смотреть, но в то де время отвернуться было невозможно. Это была изощренная ловушка, за которой крылась тьма, какая наступает в новолуние. Штрих. Еще штрих. Надавить на карандаш посильнее, и вот угольные следы вырисовывают идеал человека. Стан. Несмотря на худобу, под одеждой отчетливо виднелись изгибы талии. По-восточному округлые бедра рисовали в воздухе восьмерки. И я так и нарисовал их. Через восьмерку. После провёл линии от покатых плеч к талии, а позже медленно спустился еще ниже. Настолько красивого тела хотелось коснуться даже мне. Совершенство. — Неужели я настолько красива? — вдруг раздалось за ухом, и я вздрогнул всем телом, уронив альбом в лужу. — П-профессор де Флер?.. — с опаской спросил я, медленно оборачиваясь. — Собственной персоной. Это действительно была она. В черной шерстяном пальто, она выглядела темным пятном на фоне золотистой осени. Черные волосы, черные глаза…Все светилось тем самым манящим блеском, какой бывает у драгоценных камней, только наведи на них свет. Но света в Николетт было так же мало, как в заброшенной пещере. Хотя это я понял уже много позже нашей второй встречи.