Пусть она ему чужая, как и сам он чувствует себя чужаком везде и всюду, — но именно это и сближало их сейчас сильнее всяких слов и прочнее долгих лет постылой привычки. Эрих Мария Ремарк — «Триумфальная арка»
Руки хореографа Чона хорошо знакомые, привычно тёплые и тяжёлые. Чонгуку давили на ноги во время растяжки уже несколько лет подряд, но сейчас не может — вспыхивает. Лицо горит, сердце заходится в собственном тревожном ритме, округлённые глаза сталкиваются с точно такими же в отражении. Совсем не узнают. Чонгук не может оттолкнуть, но ощущение такое, словно вот-вот заплачет. Хосок давит ладонями чуть выше колен, а в голове пульсирует. Тепло его рук пропитывает тонкие леггинсы, Чонгук в ужасе смотрит, как прикосновение его закрадывается глубже, пробирается между тугими связками, достаёт до самых костей, а потом разбредается по всему телу, плавно скользит по венам. Это невозможно передать, только ощутить, прощупать собственной кожей, или скорее умом. Чонгук, конечно, не ощущает никаких эфемерных прикосновений к костям, это лишь то, как сознание трактует вспыхнувший той ночью страх. Иначе не получается объяснить себе, что может быть страшнее прикосновения к коже. Наверно, касание под ней. Наверно, именно так это и работает? Он резко вскакивает на ноги. «Извините» тонет в тишине танцевального зала. Все взгляды устремляются на него одного, и это дожимает. Хватит пялиться! Он ощущает себя обнажённым. Словно взгляды эти раздирают голую кожу, разглядывают то, что внутри, оскверняют. Что оскверняют? Ткани, органы, кровь? Чонгуку жутко от собственных безумных мыслей, но по-другому правда никак. Никак не понимает, что же с ним происходит, что именно болезненно сломалось в уборной ночного клуба. Ноги сами несут прочь. Ступни в одних только изношенных балетках неприятно бьются о каменный пол. Тут холодно, и разгуливает гулкое эхо. Чонгук как можно крепче обнимает собственные плечи. Пусть даже ветер не касается, вдруг ранить может и он. Вот так просто, словно по оглушительному щелчку пальцев тело перестаёт быть твоим. Оно всё так же здесь, Чонгук всё так же в нём, но что-то так резко меняется. Он третий день ощущает плотную грязь на собственной коже, но никакая вода не способно её смыть. Вода не смывает прикосновения, поцелуи, руки. Если тело это больше не его, то чьё тогда? В голове ворох воспоминаний. Они растекаются в сознании неясным сном. Изредка вспыхивают отдельные образы. Чонгук неизменно танцует, глаза неизменно смотрят. Облизывает пристальный взгляд. Он забирает, присваивает, словно клеймит. И те поцелуи-засосы на лопатках не делают многим хуже — Чонгук, оказывается, присвоен уже очень давно. Его не изнасиловали в том злосчастном туалете, девственности лишили, и что с того? Он до сих пор ощущает зуд на коже, как будто прокручивает это снова и снова. Кажется, он готовился почувствовать член в заднице уже очень давно, чуть позже того, когда признал, что для другого он просто не создан. Но что же не так? Готовиться — одно, оказаться там — совсем другое. Можно сколько угодно притворяться, что он в порядке, но разве себе возможно бесконечно лгать? Он не хотел, чтобы было так, вот и всё. Хотел быть трезвым, хотел быть готовым, хотел бы знать своего героя в лицо. Не восстанавливать его имя в жгучем видении вперемешку с воспоминаниями. Его истинный, так вот он какой. Чонгук прячется в пустой уборной, где из освещения только уличный фонарь, льющий свой тусклый свет в маленькое окно. Достаточно, чтобы найти раковину в полумраке, достаточно, чтобы не видеть своего искорёженного тела и точно такого же лица. Чонгук поспешно моет руки, плещет водой выше, до самых локтей, затем на лицо. Как будто смоет это с себя. Закрывает глаза и снова ощущает, как его целуют между лопаток. Если смог он, значит, сможет и каждый? Кому тогда на деле ты принадлежишь? Эти руки на талии отпечатались синими разводами. Чонгук до сих пор ощущает блёклые синяки, но в этом ощущении не боль — тепло чужих ладоней. Чонгук помнит их так хорошо, сжимающими стопку скреплённых бумаг, испачканные металлическим блеском карандашного грифеля. Улыбчивое красивое лицо. Такое же в зеркале маленькой уборной. Принадлежит человеку, который посмел подобраться так близко. И то проникновение — оно прямиком в душу. Чонгук не готов был кого-то так близко подпускать. Хриплые оправдания перед всё тем же хореографом Чоном, а дрожь такая же, потому что снова лезут, снова пытаются разорвать. Косые взгляды, взгляды осуждающие, иногда сочувствующие, а ещё один надменный, как и всегда. Живо одно лишь желание спрятать от целого мира своё грязное тело и в лица пустые отчаянно закричать. Не прикасайтесь! Чонгук снова едва не плачет, часто качая головой. Кажется, все они знают, каждый из группы словно своими глазами видел, как его той ночью поимели в туалете. Поимели и бросили, так точнее. Использовали и забыли, как будто не он его единственный и неповторимый истинный. Кому нужна эта истинность, если так? На голове капюшон объёмной толстовки, чёрная ткань вместе с чуть вьющимися волосами падает на глаза. Манжеты натянуты до самых пальцев, взгляд в пол, широкий быстрый шаг. Спрятаться хочет? Убежать? А получится? Знает, что нет. Уже на улице, где одиноко и светит фонарь, он поднимает голову, чтобы осмотреться. Вопросы всё те же. Может, перцовый баллончик начнёшь таскать с собой? Самому-то не смешно? — Здравствуй, Чонгук. Треск самообладания от звука этого голоса. Все страхи сливаются воедино с иллюзиями. Словно он снова навязчиво снится Чонгуку. Он часто приходил во сне, и «часто» совсем не то слово. Чонгук видел его каждую секунду, когда удавалось наконец забыться тревожным сном, а теперь он смотрит по-настоящему, не через смутное видение, и глаза его заполняют всё пространство, он мягко смеётся, и этот звук заглушает все другие. Чонгук всегда раздетый в таких снах, всегда пытается спрятать наготу, сгорая от смущения, но никогда не может. Просыпается и всегда неизменно бежит в душ. Теперь он стоит напротив, на ступенях пустой широкой лестницы. Глаза обыкновенные, как и у всех людей, но Чонгук снова ощущает жар на обнажённой коже. Мозг беспощадно воспроизводит короткий низкий стон. Тело вспыхивает под его непонятным взглядом. И вновь это мерзкое осознание — тебя могут так просто сломать. Тебя могут коснуться, вывернуть, разорвать. Чонгук вновь до безобразия обнажён, и это чувство застревает тошнотой в горле. Он ненавидит показывать кому-то себя. — Извини, могу я… «Что?!» — красной лампой мерцает в голове. Наверно, то же отражается в испуганных глазах, потому что Тэхён мгновенно прекращает приближаться, опасливо приподнимает руки. Хочет сказать, что не коснётся без разрешения. Чонгука пробивает на нервный смех. Он опасливо приглядывается к нему, не переставая отмечать в нём так хорошо знакомые черты. Сколько ему было тогда? Не более двадцати, это точно. Высокий и очень худощавый, слегка несуразный, с волосами, выкрашенными в не самый удачный персиковый цвет, он широко улыбался и высовывал кончик языка от усердия, когда рисовал. Теперь совсем другой. Чонгук не мастер описаний, но точно может заметить — он повзрослел. Прошедшие годы подарили ему широкие плечи, умение красиво укладывать чёрные волосы и элегантно улыбаться, лицо слегка покрупнело, взгляд изменился. Чонгук не способен объяснить этот взгляд. Как будто всё о тебе знает и одновременно с тем несёт в себе огромную мудрость, которой с тобой непременно поделится. Улыбка теперь не странная, не застенчивая ни разу. Она максимально располагающая, в такую влюбляются за доли секунды. Чонгук снова вспоминает его руки, рисующие в небольшом альбоме, а потом снова ощущает эти руки на себе. Такие же изящные, но теперь уже крепкие, сильные. Чонгук потерянно пялится на его длинные пальцы и постепенно теряет себя. — Нет, — выпаливает, отступая назад. Ну что за ужас такой? Неконтролируемый. Он вздыхает, опускает глаза, качает головой. Чонгук почему-то не убегает, зачем-то ждёт. — Чонгук… Всхлипывает в душе́, качает головой, трясётся. Его внутренний маленький мальчик ведёт себя именно так, пока сам он замер неподвижно, смотрит исподлобья, словно взглядом этим пытается отпугнуть. — Прости меня за то, что произошло, — после долгой паузы выдаёт наконец, и Чонгук, наверно, доверчивый идиот, потому что видит в этом взгляде раскаяние, понимание своей ошибки, возможно, боль. Он тоже не хотел, чтобы было так? — Что я могу сделать, чтобы это исправить? — Это нельзя исправить, — не подумав выпаливает Чонгук, и звучит это правда яростно. Это и правда невозможно исправить. — Ты меня… — не может произнести такое вслух. — Чонгук… — он хмурится, качает головой. — Хватит! — он вскрикивает, всё-таки предпринимая попытку сбежать. Возможно, если остановиться прямо сейчас, спросить себя, хочется ли оставлять его позади, ответ окажется абсолютной неожиданностью. Но так как будто правильнее. Его не хватают за руку, но за ним упорно следуют, всё повторяя и повторяя его имя, словно его звучание так сильно Тэхёну нравится. Тэхён… Зачем он начинает звать его по имени? Лучше обезличивать его и дальше, пусть просто будет «он». — Остановись, пожалуйста, Чонгук. — Зачем? — Чонгук останавливается, оборачивается, чуть выпадая из света того самого фонаря. На улицу выходят другие, громко болтают и разбредаются кто куда. Чонгук ещё глубже заходит в тень. — Я же сказал, хочу всё исправить, — Тэхён замечает его недовольный взгляд и говорит чуть тише. Тщательно считывает его эмоции или намеренно создаёт между ними некий интим? — Зачем? — глупо повторяет Чонгук. Что вообще он собрался исправлять? Тэхён улыбается. Как глупому ребёнку улыбается! Бесит… — Мы истинные. Чонгук резко поднимает наполненные слезами глаза. — Чего ты хочешь? — затравленно шепчет, одним этим тоном показывая, насколько быстро подкашивается доверие к людям, когда тебя один раз опускают. — Хочу узнать тебя, — примирительно шепчет Тэхён и тут же предлагает, как будто нащупав в его взгляде крупицу доверия. — Поедешь ко мне? Чонгук дёргается, немеет от страха и поспешно качает головой. — О боже, нет! — вспыхивает Тэхён. — Я имел ввиду… — он краснеет, звонко бьёт себя по лбу. — Мы могли бы поужинать, — виновато уточняет. — Я неплохо готовлю, и у меня есть вино, чтобы расслабиться, ну знаешь… Нет, я не это имею ввиду!.. Он быстро затыкается, кажется, сдаваясь. Странно, он не похож на человека, который совсем не способен флиртовать. Он не похож даже на того, кто хоть сколько-нибудь робеет перед людьми. Чонгук ловит себя на мысли, что… не умиляется, нет, возможно, просто засматривается на него. Это странно. — В общем я просто хочу познакомиться по-человечески, понимаешь? — с мольбой во взгляде роняет Тэхён. Снова имя это. Красивое имя. Ему очень идёт. Тэхён… Произносишь у себя в голове медленно и сразу видишь его. — Как ты узнал, что я сегодня здесь? — Я не сталкер, чтоб ты знал! — сразу же объясняет Тэхён. — Просто я помню, мы приходили рисовать балерин именно в этот театр, так что я приходил сюда все эти дни и ждал… Ладно, и правда похоже на сталкеринг, прости. — Я тебе… — Чонгук неловко тупит взгляд, смущаясь. Какое тут лучше подобрать слово? — я понравился тебе ещё тогда? — он не может сдержать своего скептического взгляда. — Ну ты… мне всегда нравились мальчики, а ты был таким… таким… Не смотри на меня так, ладно? Я не педофил! Ты уже выглядел взрослым и я влюбился в тебя как художник, понимаешь? Влюбился?.. — Я ничего не сказал, — Чонгук качает головой и зачем-то отмечает, что обязательно усмехнулся бы его реакции, не будь он таким до ужаса напряжённым. — Ладно, хорошо, так… Ты?.. — Да, — без лишних раздумий кивает Чонгук. Идёт за ним следом и всю поездку на такси упорно молчит, думая лишь о том, что обязательно пожалеет, если не поедет. За минуты, что длился этот ломанный разговор, теряет дрожь последних дней. Отпускает как-то внезапно, не предупредив сознание, что всё ещё по привычке пытается спрятаться от Тэхёна. Чонгук молча сидит на заднем сидении такси, смотрит в окно, а в голове пустота. Как будто сейчас, прямо сейчас он делает шаг во что-то новое, и от этого странно хорошо, от этого осознание — он делает всё как надо.***
girl in red — girls
В квартире Тэхёна всё рушится снова. Это странное наваждение рождается ещё в лифте, когда они долго-долго поднимаются на девятый этаж. Это назревает, когда Тэхён открывает квартиру, галантно пропуская Чонгука первым. Это вспыхивает, когда дверь за спиной захлопывается, и оба они успевают хотя бы снять обувь и верхнюю одежду. Чонгук как будто заявляет себе, что обязан прекратить строить из себя нечто непонятное, он и Тэхёна мучает как никак. В конце концов, разве стал бы он звать к себе парня ради приятной беседы? Разве все эти извинения и обещания не более чем чушь? Чонгук хотел бы верить в обратное, но доверие к людям, как известно, подрывается слишком быстро — всего ничего нужно, чтобы напрочь отбить всякое желание раскрываться. Тут к тому же играет злосчастное окружение. Чонгук с детства рядом с людьми, которые его никогда не любили. С чего бы сейчас что-нибудь должно измениться? Он не даёт Тэхёну сказать ни единого слова, не позволяет нащупать выключатель, просто берёт его лицо руками и целует. Чонгук целовался раньше, но только сейчас осознаёт, насколько неумело выходит. Нетерпеливо пихает язык ему в рот, как будто чем глубже окажется, тем быстрее забудет. Чонгук уверен, что не умеет быть соблазнительным, и в данную секунду совсем в своём убеждении не ошибается. Он пылкий запутавшийся ребёнок, но Тэхёну другого и не нужно. — Боже, Чонгук, я… — через силу выдыхает, крепко стискивая его запястья. Нравится — не то слово, чтобы описать, что Тэхён чувствует, когда его целует Чонгук. «Нравится» было раньше, теперь это просто неуместно. — Я правда хотел с тобой пообщаться. — А я хотел потрахаться, — безэмоционально выдаёт Чонгук и снова напирает. Врёт, но совесть свою совсем не слушает. Эта ложь, она на самом деле не стопроцентна. Теперь, когда шок сошёл на нет, пришло время осознанию — понравилось. И это пока не конкретно о Тэхёне, до этого ещё очень далеко. Чонгуку понравилось заниматься сексом с парнем, и это теперь свершившийся факт. Тэхён оказывается прижатым к стене, ненадолго теряется, совсем не ожидая такого напора, но очень быстро подхватывает. Целует в ответ и быстро перенимает инициативу — он опытный, и от этого подкашиваются колени. Он знает, что делает, и одно это уже выбивает стон. — Ещё немного, и я не смогу остановиться, — честно говорит Тэхён, когда слепо трётся губами о его щёки. — Да заткнись ты, — как в клишированных мелодрамах шипит Чонгук и только продолжает. Остановиться им обоим сейчас не помешает, но что тогда? От этого ещё страшнее, и Чонгук не хочет даже думать — ещё с большим упорством целует. Только не сейчас. Они оказываются в спальне, где Тэхён уже берёт всё в свои руки, прижимает спиной к шершавой стене и вслепую пытается включить свет. Перед глазами громко щёлкает, Чонгук видит себя, прижатого к раковине, видит своё лицо в отражении, некрасиво распахнутые губы, закатанные глаза. Нет! Он быстро тянет Тэхёна прочь и сам обрывает себе возможность сбежать. Падает спиной на кровать и проваливается, проваливается навсегда. Тэхён накрывает его собой, в комнате больше нет других звуков, кроме его дыхания. Он как-то незаметно расстался со своим свитером, и вот он момент, когда Чонгук впервые видит его подкачанную смуглую грудь, плечи и довольно крепкие на вид руки, мягкий живот, широкий пояс. Боже, он так хочет разглядеть его от и до. Тэхён целует снова и снова, его идеальная причёска превращается в чёрный беспорядочный ураган, а взгляд из того мягкого, понимающего становится крайне похотливым, желающим, он горит, и Чонгук горит под ним. Во второй раз должно быть не страшно? Ему и не страшного вовсе, просто… иначе. Он неизбежно немеет от волнения и никак не может начать как следует касаться его в ответ, только и делает, что дышит сквозь сжатые зубы от его поцелуев, которые спустились сначала на шею, затем на грудь, ему облизали соски, и Чонгук не понимает, что должен по этому поводу думать. Приятно так, что пальцы на ногах поджимаются, а потом с него стаскивают штаны и бельё, и всё. Конец. Стеснение никуда не деть, и Чонгук старается смотреть на Тэхёна, а не на самого себя. Просто смотреть на него волнительно тоже, это тоже до дрожи приятно, а он пока делает что-то там, далеко. Снова пальцы внутри, на этот раз заботливо согретая смазка, у Чонгук слёзы выступают в уголках глаз. Он зажмуривается, вслепую обнимает его за шею, когда он накрывает снова, целует снова, заполняет его снова, снова, снова, снова, пусть этим снова не будет конца.***
Сил никаких, свет так и остаётся выключенным. Чонгук накрывается одеялом до самых ушей, испуганно смотрит сбоку, как он лежит на спине, долго и глубоко дышит. Должен ли он уйти? Да, пожалуй. Нужно дождаться, пока его не прогонят. А хочет ли он остаться? Это сложно. Чонгук в любом случае не встанет голым, не будет ходить по комнате, вещи с пола подбирать и неловко одеваться под его взглядом. Не прогоняет, значит, хочет побыть рядом? Что он там говорил, о желании узнать поближе? Может быть, сам уйдёт? Что есть не понравилось, подумал, передумал? — Как ты? — вместо всего ожидаемого оборачивается, подпирает голову рукой и улыбается. В комнате темно, но улыбку эту не разглядеть невозможно. Тянет руку к упавшим на лицо волосам, осторожно, так трепетно убирает. Чонгук сжимается в крошечный комок. «Я?» — переспрашивает мысленно, а Тэхён словно слышит это, не прекращает улыбаться. — Понравилось? — спрашивает прямо. Да? Нет? Должно было? Чонгук смотрит потерянно, загнанно, сжимает простынь под подушкой, едва не рвёт. — Мне очень, если тебе интересно, — чуть тише выдаёт Тэхён. Сомневается словно какую-то долю секунды, а потом нагибается, не замечая, что Чонгук испуганно зажмуривает глаза, и целует в крошечный кусочек не скрытой одеялом щеки. — Надеюсь, ты не разочарован, — укладывается на подушку, не прекращая смотреть в глаза. — Мы могли бы принять душ вместе, хочешь? Чонгук быстро качает головой. Его только что вытерли влажными салфетками от спермы и смазки, и это уже было слишком. — Ну, ладно, — Тэхён пожимает плечами. Хоть какая-то реакция — уже хорошо. — Ещё можно было бы обняться и поболтать, — как бы задумавшись предлагает, но тут же роняет: — хотя, наверно, тебе это не нужно сейчас, так что можем просто лечь спать, да? «Ты тоже волнуешься?» — так и хочется спросить, но Чонгук молчит. Не отвечает даже на тихое «спокойной ночи». Засыпает странно быстро, ещё не зная, что предстоит пережить.***
SUML — Fear of the Water
Он открывает глаза и знает, что не хочет этого видеть, когда кладёт ладонь на ручку двери. Он знает, что не должен видеть, но открывает дверь в его чернеющую душу. Он знает, что найдёт там уже давно, но всё равно смотрит, чтобы убедиться наверняка. Не изменит своей тягучей привязанности даже когда столкнётся лицом к лицу. Щелчок выключателя оглушает, он несмело шагает внутрь. Запах крови наполняет лёгкие. Он чувствует его дыхание у себя на шее, чувствует пристальный взгляд, и под этими смертоносными лучами шагает навстречу уложенному в ванну трупу. Горло сдавливает судорогой, Чонгук содрогается, едва не выворачивая внутренности на пол, падает на колени, разбивая кожу о начищенную ледяную плитку. Как давно отопление в закрытой ванной отключено? Руки врезаются в бортик ванны, он оказывается лицом к лицу с девушкой, у которой расчерчено уродливой раной лицо. Кашель выламывает лёгкие, всё тело содрогается, а изнутри рвётся странное — пропахшая смертью застоявшаяся вода. Чонгук кашляет, хватается за шею и чувствует, как эта вода с разводами крови давит на голову, пока он погружается под мутную толщу, глотает, вдыхает вместо воздуха и медленно умирает от удушья. Его ладонь ложится на плечо. Чонгук вскакивает с пола, проносится мимо и бежит. Не на улицу — в его спальню. Он скорее бросится в окно, чем уйдёт прочь. Страшно? Настолько, что дышать сложно. Но он никогда в жизни не уйдёт. Он останется в путах неизвестности и неизбежной смерти, но ни за что на свете не уйдёт. Он привязанный, сцепленный с ним, точно якорь прогнившего корабля с илистым туманным дном. В квартире странно холодно, но он лежит голой спиной на шершавой поверхности, чувствует грубую ткань на широкой кровати, раскидывает дрожащие ноги, потому что не может их никак держать, накрывает руками лицо, потому что готов биться головой о металлическое изголовье. Ужас пробирает изнутри, когда он ведёт ладонями по груди, сцепляет на шее, но снова прячет лицо, что пылает смертельным огнём. Насколько хрупка человеческая жизнь? Как просто оборвать её, как просто рассечь черепную коробку топором и отнять то, что никогда тебе не принадлежало. Эта девушка не принадлежала Тэхёну, почему он решил, что может решать, жить ей или нет? Чонгук его целиком и полностью. Как быстро и в нём потухнет огонь? Его ледяная ладонь ложится на шею. Кожа ощущает влагу, в воздухе растекается запах гнили. Чонгуку кажется, так пахнет он сам. Он слышит сбитое дыхание у себя над ухом, когда пальцы начинают сжиматься. Горло болит, но это несравнимо с болью сердечной. Лёгкие жжёт, но это ничто по сравнению с болью его раскромсанной души. Он смотрит слезящимися глазами в потолок, распахивает губы, ловя отравленный воздух ртом. — Оттолкни меня, — свистящий шёпот. Чонгук дрожит, хватается за его запястье, но ничего более. Жмётся всем телом и потерянно смотрит в потолок. — Оттолкни меня! — он кричит, но уши закладывает, и Чонгук совсем ничего не слышит. — Ну же, Чонгук! Нет. Что если оттолкну? Что тогда? Конец… Он давится отравленной водой, ощущает жжёние и видит темноту перед глазами. Это конец. Рука падает на кровать, Чонгук больше не мешает убивать себя. Как будто раньше мог помешать. Он закрывает глаза, пуская последнюю слезу по щеке. — Почему?.. — раздаётся задушенный плач. Тэхён не выдерживает, разжимает ладонь и трепетно оглаживает лицо, собирает слёзы пальцами и облегчённо вздыхает, когда видит — его обнажённая грудь снова вздымается. — Почему, Чонгук… — Ты всё, что у меня есть, — надломлено шепчет, и это последнее, что спадает сегодня с его губ. Разомкнёт их ещё раз — лишится рассудка от боли, потеряется в лабиринте своих искалеченных чувств, поранится только сильнее, и потому просто болезненно молчит, позволяя целовать свои побледневшие губы. — Прости… — звучит между ними. — Прости! Я никогда тебя… Прости. Чонгук не замечает, как теряет устойчивость, как ныряет обратно в воду, переставая ощущать. Он до дрожи боится смерти, но ему позволяет себя топить. Не сопротивляется, не шевелится, не пытается двигаться к свету. Он покорно идёт ко дну. Лучше тонуть с ним, чем снова оказаться в той буре одному. Чонгук решает это, когда проваливается в долгий беспокойный сон. Тэхён не отрывает от него глаз всю ночь напролёт.***
Чонгук резко подскакивает на кровати, громко дышит, боясь посмотреть на вторую половину постели. За окном уже занимается рассвет. Бежать, срочно, бежать, а потом думать. Он одевается вслепую, на ходу натягивает кофту и через минуту уже покидает квартиру, сипло дыша от быстрого бега где-то на холодной с ночи улице. Тэхён лежит на спине и широко распахнутыми глазами смотрит в потолок. Истинным снятся одинаковые сны.