Талантливые люди есть везде. Каждый человек талантлив, и все, кто в этом баре, талантливы в том или другом, но когда тебе есть что сказать, да так, чтобы остальные стали это слушать, это совсем другое дело. И пока не сделаешь шаг и не попытаешься, ты так и не узнаешь. Я говорю правду. Для этого мы появляемся на свет, чтобы сказать людям что-то своё. «Звезда родилась»
Мама всегда ненавязчиво говорила о своём желании иметь нормального ребёнка. Может быть, она прилагала огромные усилия, чтобы справляться с этим хоть самую малость, может быть, и вовсе не осознавала, что делала что-то не так. Она всего лишь хотела, чтобы её сын был правильным, как все. Она хотела, чтобы Чонгук закончил школу не слишком хорошо и не слишком плохо, чтобы это странное увлечение танцами сошло на нет, а страсть с хобби перекинулась на противоположный пол. Чтобы Чонгук пропадал вечерами на футбольном поле с друзьями, чтобы по выходным водил симпатичную скромную девочку в кино, а потом мило смущался, рассказывая о своих первых свиданиях. Она хотела, чтобы её Чонгук поступил в какой-нибудь пусанский колледж, чтобы не уезжал далеко и оставался дома. Потом он бы однажды привёл к ним с отцом девушку, представил бы как свою невесту, и тогда она бы всплеснула руками и расплакалась от счастья. А потом работа всё в том же родном городе, квартира в соседнем доме, красивая маленькая свадьба, очаровательные детишки… Так было у неё самой, так было у всех знакомых и не очень людей. Все живут так, это просто и понятно. Неужели Чонгук не хочет так же? Наверно, где-то в глубине души она всегда прекрасно понимала, что по-простому тут, увы, не получится. Наверно, ещё с самого начала подозревала, что мальчик у неё немного не обычный. Может быть, просто верила, что со временем это пройдёт. В семь лет он уже сильно сторонился окружающих детей, много молчал и смотрел так пронзительно, совсем осознанно. Сидел на скамейке неподалёку от детской площадки, убегал играть с кошками, прятался в кустах и всегда торопился домой. Это казалось странным, но ведь ничего страшного? Это пройдет, думала она. В школе были конфликты. Тяжело давалась дружба с мальчиками, с девчонками было проще, но кому от этого легче? Девчонок нужно звать на прогулки, смешить на последних партах и с разрешения пробовать целовать в улыбающиеся щёки. Она начинала заводить разговоры, много раз пыталась, правда. Но Чонгук только огрызался и запирался в своей комнате, стоило матери в очередной раз спросить, не хочет ли он начать встречаться с той девочкой, которая часто бывает у них дома. Чонгук не хотел. Джихё была хорошей подругой, с ней весело и легко, но целовать её совсем не хотелось. Чонгук знает, пытался. Мама слишком твердый авторитет для ребёнка, и в какой-то момент Чонгук и правда начал верить, что Джихё ему нравится. Мама не может ошибаться. Не бывает ведь такого, чтобы парень с девушкой просто дружили. Всё неизбежно заканчивается постелью, как ненавязчиво замечал отец. После того неловкого поцелуя на пустой слабо освещённой улице они больше никогда не общались. Она оттолкнула, а Чонгук не смог понять — неужели ему настолько противны поцелуи или дело именно в Джихё? Та ночь поселила страшную тяжесть на душе и, кажется, она не рассеялась до сих пор. Чонгук начал смотреть на девушек как одержимый, начал приглядываться и в отношении каждой задавать вопрос. Нравится ли она ему в том самом смысле? Пришёл черёд изучать своё тело, просмотр порно в закрытой спальне, чтение бесконечных блогов и обсуждений. Результат не заставил себя ждать. И нет, Чонгук так и не нашёл себе девушку. Он только лишь обзавелся ненавистью ко всему себе целиком. Это тело, что никак не сочетается с женским, тело, что никак не реагирует на противоположный пол. Сломанное, неправильное, некрасивое. И в теле этом тот же искорёженный надломленный дух. Черёд слёз в подушку, грубости в ответ на любое слово, ужасной потерянности и пустоты. Это было время перед мучительным осознанием. Красивый парень в параллельном классе, ужасный стыд в мужской раздевалке и первое найденное гей-порно. Пронизывающее насквозь осознание и самая первая мысль — лучше не жить и вовсе, чем быть таким. Лучше закончить это как можно скорее, чем проживать день за днём с осознанием — он урод. Он извращенец, он отвратительный, он больной. Страшно, а от одной лишь мысли, чтобы поделиться, невыносимо. Первые два месяца каждый вздох отдаётся болью, глаза красные от слёз, пропадает сон, аппетит, силы. Он едва не вылетел из балета тогда. Балет — это о чувствах, но Чонгук однажды расплакался, пока показывал телом тоску. Ненормально. В балете облегающие леггинсы, мужская раздевался, прикосновения хореографа к ненавистному до глубины души телу, в балете много света и зеркал, а Чонгук больше не хочет. Ни себя видеть, ни людей вокруг. Принятие всё равно должно было рано или поздно произойти. Постепенно, очень мучительно и долго, с помощью книг, музыки и фильмов. С поддержкой одиночества и максимально возможного отстранения от людей. Тяжело и долго, натужно, но он смог. Ему нравятся мужчины и этого уже никак не изменить. Теперь, когда мама спрашивает о девушке, он просто молчит. Он хочет крепкие мужские руки на себе, член и просто спрятаться за чьим-нибудь широкими плечами, как за каменной стеной. Часто говорят, отделение от родителей, это необходимый каждому толчок. Наверно, так оно и есть. Но Чонгук не улетает из родного гнезда с миром. Его тогда впервые бьёт отец, а мать много плачет и кричит, но домой вернуться совсем не просит. Шок, страх, бесконечная ночь на улице. Он всего лишь признался, что немного другой. Почему же ощущает себя самым мерзким человеком на свете? Казалось, хуже того детского смятения уже не будет. Но вот он, сидит в маленькой комнате общежития танцевальной академии, у ног единственная сумка с вещами, в карманах пусто, нет денег, еды, будущего и совсем не осталось сил. Он ещё не знает, что хотя бы немного встанет на ноги, будет ходить твёрдо, хоть сколько-нибудь уверенно. Заставит себя прекратить убиваться, научится мечтать о настоящей любви. Совсем как в тех романтических фильмах. Он встретит истинного, тот влюблённо посмотрит ему в глаза, а потом больше не будет никаких страхов. Он наконец испытает, что значит на самом деле любить и быть любимым, он зацветёт, он будет счастлив. Чонгук мечтал, что будет и правда как в сказке. Воображал нежные прикосновения к своему телу, трепет, о котором пишут в книгах, бесконечную поддержку и любовь. Он хотел найти это в ночных клубах? Кажется, годы его долгого пути напрочь выбили реализм из головы. Этот колючий для всех окружающих, одинокий и грубый парень действительно мечтал о простом человеческом тепле. На сколько больно ломать мечты, построенный на пустоте? Насколько мучительно разочаровываться и терять всё, чего так и не смог получить? Невыносимо, хочется подсказать. Но Чонгук ответит, что не сможет даже подобрать слов.***
Балет — это сложно. Это понимают даже люди от него чрезвычайно далёкие. Вот только есть разница — танцоры балета не назовут свою деятельность сложной. Для них это титанический труд. Пробудить каждую мышцу, а затем подчинить себе так, чтобы тело порхало вне законов гравитации, чтобы ноги поднимались под немыслимыми углами без помощи, с одной лишь поддержкой стальных мышц, а руки взметали в воздух плавно, точно невесомые перья очерчивали пространства. Это красиво, и «красиво» снова не то слово. Это непередаваемо, это уникально, это искусство. Говорить на языке тела… Звучит удивительно, правда? Они это умеют, они к этому стремятся. Те из них, кто решает создавать искусство без кистей и красок, без инструментов, без камня и стамески, без бумаги — из самих себя лепить. Они для своего искусства чистые холсты. Наверно, это приходит не сразу, а может, не приходит и вовсе. Чонгук всё ещё смотрит, как танцует Чимин и не понимает до конца. Возможно, даже не задумывается, из-за чего его движения так сильно трогают, пока сам он стоит у стены, ждёт, пока их блистательный премьер исполнит свою партию. Невесомый, неуловимый, немыслимый. Чонгук совсем не такой, и это чувство всё ещё злит. Он ненавидит Чимина, но так очевидно на него равняется, превращая свой собственный путь в никому не нужную гонку. Гонку за чем? За первенством, признанием, похвалой? Чонгук знает каждую партию Чимина от и до, оттачивает их наравне со своими, но место его занимает лишь когда их звезда позволяет себе пропускать концерты. Такое было дважды, и каждый раз Чонук выкладывался на полную, ожидая в конце такого банального «ты доказал, что способен танцевать как он», но так этого и не получая. В таланте ли дело, или в отношениях с хореографом, в этом волшебном очаровании или титанической работе над собой, в стечении обстоятельств… Чонгук не знает. Он лишь подбирается, включает каждую клеточку тела и направляет их все в зал, на светлый паркет, видевший миллиарды падений и блистательных па. Чонгук танцует и каждый раз воображает, что получается. Может быть, когда-нибудь?..***
В той же степени, в какой балет истязает тело, он изматывает разум. Это пустое тянущее ощущение, когда ты провёл в зале бесконечные часы, ног своих уже совсем не чувствуешь, а удовлетворения не получаешь тоже, потому что всегда мало, всегда недостаточно, всегда можно больше. Чимин берёт на себя в два раза больше, и всё равно не валится на пол, а ты чем хуже? Девочки из кордебалета не садились ни разу за тренировку, а уходят так ровно, не сутуля даже спины. Чонгук один здесь ощущает себя разбитым? Возможно, дело в чём-то другом. — Ты грустный, — замечает Сыльги, когда они выходят из раздевалок и направляются в холл. — Ты тоже не супер, — вяло парирует Чонгук, с завистью глядя на её тонкую вытянутую фигуру. Неужели ей не больно? Неужели спину не стреляет, не ноют колени, да хоть бы волосы — не болят от тугого пучка и вдавленный в кожу шпилек? — А мне не до веселья, — вздыхает девушка, поправляя спортивную сумку на плече. — Я уже третью неделю динамлю парня. — Сил не хватает? — с пониманием спрашивает Чонгук. Как будто он знает, что значит иметь в своей жизни ещё хоть что-нибудь помимо балета. — Я прихожу по вечерам и просто падаю, — кивает она, — а по выходным не могу поднять себя с кровати. Он обижается, что прогулки с ним не самое важное, что есть в моей жизни, но… — Это правда, — роняет Чонгук. — Да… и как ему объяснишь? Никак, вероятно. Чонгук сочувствующе молчит, проскальзывая взглядом по уже тёмному холлу. Красиво здесь только в дни концертов, ярко, помпезно, но чаще всего здесь… обыкновенно. Темно и пусто, и всё убранство лишь меркнет в тени. За светом софитов лишь тьма работы, труд, выжимающий тебя без остатка. Забудьте о романтике, ей здесь места нет. — Привет… Сыльги чуть вздрагивает, поспешно обнимает Чонгука на прощание и тут же исчезает. Так устала, что не интересно и оглядываться, она не горит желанием узнать, что за молодой человек встречает Чонгука после тренировок. У неё от собственных проблем пухнет голова. Чонгук потеряно смотрит ей вслед, будто проверяя, не обернётся ли, но на деле всего лишь боится смотреть пришедшему в лицо. Что он увидит там? Ничего хорошего. — Я понимаю, что это сложно, и возможно, пугает, — начинает издалека Тэхён, неловко жестикулируя. Чонгук скользит взглядом по коричневому шарфу, перескакивает по клеточкам на пальто, спотыкается об открытую шею, вдруг позволяет себе вспомнить, как обнимал ладонями. — Зачем ты пришёл? Это сложно, и тут балет-таки приносит преимущества — он позволяет забыть. Для кого-то это проблема, а Чонгуку нравится. Нравится от боли и напряжения забывать о чём-то более глубоком, более сложном. Обдумывал ли Чонгук то, что увидел во сне той ночью? Может быть, самую малость, пока бежал домой. Погружаться в это слишком тяжело. — Чонгук, ты ведь понимаешь, что́ ты увидел? — осторожно спрашивает Тэхён, тревожно заламывая брови. Наверно, думает, Чонгук считает его убийцей. — Сны истинных, они всего лишь… — Они показывают, как мы существуем в параллельных вселенных, — перебивает Чонгук. — Да, и это никак не связано с действительностью. — Связано, — упрямо выдыхает. — Нет, ты же… — В таких снах важнее всего чувства. Конечно же, Чонгук сбежал тогда не потому, что вообразил Тэхёна убийцей. Он испугался, но дело вовсе не в этом. — Во сне я знал, что ты убийца, но не ушёл, — озвучивает хрипло, ещё раз возвращаясь туда, ещё раз позволяя себе прочувствовать. — Чонгук… Тэхён тоже увидел страшное, но разве это сравнимо? Для него в этом сне горечь ошибок, пугающая преданность и оглушительный страх потерять. Для Чонгука же осознание — он уже самого себя потерял. — Я не хочу быть зависимым, — срывается с губ и тонет, тонет в пустоте тёмного холла. Тонет у Тэхёна на душе, укрываясь его глубочайшим состраданием. Они знакомы так ничтожно мало, они ничего друг о друге не знают, но у Тэхёна уже так сильно болит по нему, так сильно хочется ему помочь, потому что сердце уверенно чувствует — это ему необходимо. — Зачем ты пришёл? — повторяет своё, вымученное. Хочет ли на самом деле оттолкнуть? Конечно же, нет. Так сложно признаться, что даже во сне том, даже в том страшном удушье он чувствовал себя безопасно. Он был любим и окутан вниманием, он был объят этим. Такого не было никогда раньше. — Послушай, я не скрываю, что мне очень сильно хочется с тобой сблизиться, но тут играет и тот факт, что ты не говоришь мне «нет», — быстро начинает Тэхён, обволакивая слух своим мягким, приятным голосом. — С нашей прошлой встречи ничего не изменилось, и я всё ещё хочу узнать тебя… как человека. Мне нравится секс, но Чонгук, я правда… — Я понимаю, — сухо кивает он. Он хочет познакомиться. Почему так сложно прост принять это? Потому что Чонгук не верит. Он не из тех, кто заинтересовывает, он не привлекает, не вызывает симпатию. Тэхёном движет лишь их истинность, а может, не более чем чувство ответственности. Оттого и противно, но Чонгук почему-то всё ещё стоит и слушает его. — В общем моё предложение в силе, — мягко улыбается Тэхён, едва не заставляя отвернутья — слишком уж очаровывает. — Хочу пригласить тебя ко мне поужинать и, может быть, посмотреть фильм? Пообщаться и просто хорошо провести время. Как тебе такое? Чонгук молча смотрит, создавая эту неловкую длинную паузу, скользит внимательным взглядом по чужому лицу. У него такие большие глаза, Тэхён бы разглядывал их целую вечность. Так много сомнений отражается в них, так много тёмного и непонятного кроется. — Хорошо, — мелко кивает Чонгук, пугаясь самую малость того, как сильно меняется лицо напротив. Вспыхивает, словно взрывается неприкрытой радостью. Он так сильно хочет провести вместе время? Чонгук, возможно, тоже, но упорно не признаётся. — Твоя машина? — первое, что бросает ему без большой необходимости, когда они выходят на парковку. Не сказать, что ему так интересно это узнать, просто… почему бы не задать такой вопрос? — Не-а, это каршеринг, — воодушевлённо отвечает Тэхён. Ему так приятно водить машину? Он сел за руль недавно? Он в восторге от того, что будет возить на ней парня? Этого Чонгук уже не спрашивает. Просто не может. Тем более что тема сама собой переключается, когда Тэхён внезапно оказывается слишком близко и сам застёгивает своему пассажиру ремень безопасности. — Я и сам могу… — сконфуженно выдыхает Чонгук, когда чужие руки касаются бедра, а потом тыльная сторона ладони проезжается по груди, расправляя ремень. — Просто хотел тебя потрогать, — фыркает Тэхён, наконец укладывая свои руки на руль. — Не надо, — тихо просит Чонгук и отворачивается к окну. Вся дорога пролетает в тишине, попытках не касаться и не смотреть на руки, мягко удерживающие руль.***
— Что ты любишь на ужин? — буднично спрашивает Тэхён и поспешно раздевается, радуясь, что на этот раз на него не накидываются с поцелуями. — Без разницы, — очень ожидаемо отвечает Чонгук, тоже снимая верхнюю одежду и попутно осматриваясь — он не успел увидеть квартиру Тэхёна в прошлый раз. При свете здесь оказывается очень уютно — довольно ярко и необычно, много жёлтого, серого и голубого, стоят вазы с живыми цветами, кругом дорогая техница, стильный декор. Из прихожей Чонгук видит большую кухню, гостиную и гардеробную, а за углом, знает, находится спальня. Дом в центре Сеула, и выглядит всё здесь недёшево. Чонгук, привыкшей к своей крошечной комнате в общежитии с тараканами и рисом на завтрак, обед и ужин, слегка теряется. Кем работает этот Тэхён и сколько ему вообще лет? — Я пожарю курицу с овощами, ещё вроде были сырные палочки и мамины грибы, — Тэхён тараторит уже с кухни, крутясь там и шумя посудой. — Я сам всё сделаю, ты отдохни пока, — он достаёт контейнеры из холодильника, закрывает его плечом, тут же включает плиту и параллельно достаёт доску и нож. — Может, хочешь принять душ? Чонгук молчит, жмётся на пороге кухни, немного теряясь от этого урагана, и наконец роняет своё «да». — Идём, я тебе вещи дам, — Тэхён проскальзывает мимо, ненавязчиво приобнимая Чонгука за талию и заставляя вжаться в дверной косяк от стеснения. — Выбери себе что-нибудь с этой полки, полотенце можешь моё взять, хотя… вот новое, если брезгуешь. Шампуни, гели, всё в ванной, для лица на полочке за зеркалом… Чонгук слушает краем уха, стоя на пороге его спальни, скользя хмурым взглядом по кровати, на которой… Правда не верится, что это происходило с ним, что это воспоминание реально. — … в общем, разберёшься, да? — тараторит Тэхён. — Я пойду. Выйдешь, ужин уже будет готов! — Ага, — ему в спину шепчет Чонгук, как зачарованный рассматривает полочку с домашней одеждой. Неровные стопки и только попытки навести порядок, по большей части футболки и шорты тёмных спокойных тонов, редкие яркие пятна, но всё однотонное. Чонгук с трудом находит синие брюки и белую кофту с длинным рукавом и плетётся в ванную. В красивую светло-серую ванную с имитацией мрамора на плитке, жёлтым ковриком с длинным ворсом и большим подсвеченным по периметру зеркалом. Чонгук неторопливо, заторможенно как-то раздевается, игнорирует большую ванну, стараясь не думать о том, как давно не лежал в горячей воде и как сильно по этому соскучился. Взамен выбирает душевую кабину и очень быстро моется. Обычно шум воды завораживает, заставляет потерять счёт времени, но тут такого не происходит. Чонгук слишком напряжён, когда осознаёт, что находится у Тэхёна в гостях. Это так странно. Они истинные, они переспали (дважды), но они всё ещё незнакомцы друг для друга. А теперь Чонгук принимает душ, пока Тэхён готовит им ужин, Чонгук надевает его одежду, испытывая нечто странное и абсолютно необъснимое, когда кофта и штаны уже не нём, а в мыслях так и скачет — это надевал Тэхён, Тэхён ходил в этом по своей квартире, Тэхён в этом спал. Надеть его одежду, кажется, волнительнее, чем ощутить на себе его руки. Когда он выходит из ванной, квартиру уже наполняет приятный аромат еды. Чонгук идёт на него, непроизвольно зажмуриваясь от удовольствия — любит вкусную еду, но часто ограничивает себя, чтобы сохранять форму. Проскальзывает мысль, что с Тэхёном это будет гораздо сложнее, а потом тут же вопрос — о чём он только думает? — С лёгким паром! — восклицает Тэхён, перемещаясь по кухне со скоростью света. — Всё готово, я оставил на плите, чтобы не остывало, — он кивает на сковородку и выставленные на стол тарелки, Чонгук скользит изучающим взглядом по стоящим тут и там холстам разного размера. Они вписываются в интерьер, но не выглядят, как нечто, купленное намеренно. Женский силуэт из причудливых голубых цветов, абстрактное лицо из разноцветных линий, туманный морской пейзаж. — Последи, чтобы не пригорело, ладно? Я приму душ быстренько. Чонгук, конечно, замечает, что с ним говорят как с ребёнком, но это странным образом не нервирует. Мама иногда разговаривала с ним так, и это отпечаталось приятной ассоциацией. Скучает ли Чонгук по ней? Вопрос, конечно, очень глупый. Как бы ярко не пылала обида, как бы неприятно и страшно не было, Чонгук слишком часто думает о том, как сильно нуждается в заботе родителей. Может быть, не именно их, а заботе самой по себе, но пока понять это не так уж и просто. В кухне ярко горят лампы с широкими металлическими абажурами, свисающими над широким столом, под шкафчиками дополнительно подсвечивает гирлянда с крупными фонариками. На спинке стула полосатое полотенце, на столе светлые салфетки и маленький букет цветов, рядом с плитой яркие прихватки, на полочке рядом со специями маленькая фотография в белой рамочке, на ней мужчина с женщиной стоят в обнимку и широко улыбаются друг другу, на уголке бирка — «любимому Тэ». «Родители» — догадывается Чонгук. Дети редко впадают в такую сентиментальность, принимая родительскую любовь как должное. Видимо, Тэхён другой. Чонгук слышит, как звук воды в ванной затихает, и сразу же выходит из своего задумчивого состояния. Он шагает к плите, где тихо шкварчат сырные палочки в панировке, а рядом курица с овощами в каком-то оранжевом соусе. Мысли выветриваются из головы. Странно, может вызвать вопросы, похоже на заботу. Лучше даже не позволять себе думать. Он достаёт рис, раскладывает по глубоким мискам, сверху кладёт курицу, щедро поливая соусом. Пахнет вкусно, выглядит аппетитно, а по количеству походит на ужин для большой семьи. Тэхён много ест? Он выглядит довольно подтянутым, слегка подкаченным, но не слишком худым. Он хотел хорошо накормить Чонгука? Может, просто привык готовить много? Чонгук ставит тарелки на стол, находит металлические палочки в ящике, выкладывает грибы из банки в отдельную миску, кладёт сырные палочки на плоскую тарелку с соусом. Он зачем-то сдвигает тарелки на миллиметр, осматривает стол, на секунду задумавшись, стоило ли класть приборы на места напротив. Неловко будет кушать и смотреть Тэхёну в глаза. — Ты уже всё приготовил? — явно удивляется Тэхён, заходя в кухню в тёмно-зелёных шортах и выцветшей чёрной футболке, достащей ему до бёдер. Чонгук смотрит на него секунду и моментально тушуется, находит для себя ещё одно дело, спасающее его от неловкого контакта. Он берёт приготовленные стаканы, ставит на стол и хочет уже метнуться ещё за чем-нибудь, но Тэхён перехватывает. Он улыбается, хватая его за запястье и притягивая к себе. Чонгук успевает взглянуть на него своими испуганными широко распахнутыми глазами, когда Тэхён мягко придерживает его за шею и нежно целует в губы. Не страстно, не горячо, как это было у них раньше. Просто прижимается к его губам своими и снисходительно улыбается, замечая, как сильно напрягается Чонгук. Как тело его деревенеет, а руки, сжатые в кулаки, застывают в миллиметре от чужой груди. — Тебе плохо здесь? — Тэхён грустно улыбается, отстраняясь совсем немного, даря такое необходимое сейчас пространство. Чонгук смотрит во все глаза и молчит. — Пожалуйста, просто уходи, если тебе будет плохо, — просит, стараясь скрыть, как неприятно ему такое говорить. Но это, увы, не скроешь. — Мне… — хрипло выдыхает Чонгук, едва не лопаясь от напряжения, — нормально. — Хорошо, — кивает Тэхён, отпуская его и проходя к холодильнику. Достаёт какой-то сок, газировку, лёд и замороженные ягоды. Чонгук неловко стоит около стола, не знает, куда себя деть, пока Тэхён делает им напитки. — Я ведь не первый у тебя? — тихо спрашивает, слабо понимая, зачем и для чего. Просто захотелось вдруг, практически так же, как спросить о машине, но теперь уже не отвлечённо, теперь волнительно. Тэхён прекращает насыпать ягоды из лотка, задумчиво слизывает клубничный сок с большого пальца и оборачивается через плечо. Он уже готов был выуживать слова с большим трудом, а тут такое. Насколько сложно ему заводить разговор самому? Кажется, чрезвычайно. — Я, эм… вёл достаточно беспорядочную половую жизнь, — признаётся Тэхён, снова принимаясь за напитки. — Не переживай, я сдаю анализы, если что, или, если тебя напрягает, что я могу много с кем, я… — Нет, — перебивает его Чонгук. Ни о какой ревности пока не может идти и речи. Чонгук даже не осмыслил, что именно происходит между ними и уж тем более не берётся судить о перспективах. — На самом деле, я… — снова заговаривает Тэхён, осторожно заливая шипящую газировку в стаканы, а затем добавляя концентрированный сок, — мне жаль, что я уже не испытываю тот трепет, который переживаешь ты в своём первом опыте. Кажется, Чонгук не успел рассказать ему о том, что это его первая связь. Неужели, он настолько очевидный? В любом случае, «трепет» — это именно то слово. Первые два раза между ними были смазанными, такими внезапными, что Чонгук так и не успел ничего толком понять. Поэтому сейчас так волнительно. — Идём в гостиную, — говорит Тэхён, когда Чонгук уже собирается сесть за стол. — Посмотрим фильм. После недолгих поисков и парочки безразличных «мне всё равно» от Чонгука Тэхён включает какой-то фильм с Леди Гагой и Брэдли Купером, выключает свет и усаживается рядом на сером кожаном диване. Чонгук жмётся к подлокотнику, сидя прямо и, конечно, вовсе не расслабленно. Тэхён же сразу складывает ноги в позе лотоса, упираясь голой коленкой Чонгуку в бедро, откидывается на спинку, принимаясь очень аппетитно есть. Он часто нагибается к столику, берёт сырные палочки с тарелки, пытается по-началу подкармливать Чонгука, но тот таращится так страшно, что Тэхён сдаётся и просто подкладывает ему еду в тарелку. Тэхёна фильм совсем не увлекает, во второй раз смотреть не так уж интересно, особенно когда рядом находится кое-кто гораздо более увлекательный. Чонгука нужно видеть за едой и просмотром телевизора, чтобы точно понимать, насколько это умилительное зрелище. Он активно жует, иногда с открытым ртом (так вкуснее), смотрит на экран во все глаза так, что яркие блики скачут в его огромных зрачках. Он забавно ёрзает, иногда забывает о еде, качает головой. Наверно, если откинуть стеснение, он и вовсе начнёт разговаривать с телевизором и комментировать происходящее. Тэхён улыбается, заглядываясь на него, чувствует, что очень хочет увидеть его более откровенным, живым. Хочет, чтобы Чонгук начал доверять, но до этого, кажется, ещё очень далеко. Через полчаса Тэхён забирает пустые тарелки, улыбается на робкое «спасибо», уходит, чтобы загрузить посудомоечную машину и просит не останавливать фильм. По возвращении он усаживается гораздо ближе, прижимается вплотную, а через минуту уже укладывает голову Чонгуку на плечо и осторожно поглаживает руку, давая понять, что ещё немного, и они переплетут пальцы. Тут же становится очевидно, что ужин был своего рода отдушиной для Чонгука, а ещё гарантией того, что его не будут волновать прикосновениями. Теперь же ни о какой концентрации на фильме не может идти и речи. Чонгук не слышит происходящего на экране, ничего не видит и не понимает. Есть только мягкие волосы Тэхёна, шекучущие шею, тяжесть его тела, его колено, уложенное уже Чонгуку на бедро, и его рука, ненавязчиво сжимающая чонгукову всё крепче. Тэхён держится ещё не более пятнадцати минут, конечно, замечая усилившееся ёрзание и ещё большее напряжение под собой. Драма, разворачивающаяся на экране, уже мало кого волнует. — Может быть, выключим? — осторожно спрашивает, поднимая голову и глядя на Чонгука снизу вверх. Сильная напряжённая шея, острая линия челюсти, плотно сжатые губы. Как будто Тэхён не знает хотя бы примерно, что услышит в ответ. — Как хочешь… — Хочу, — заявляет Тэхён, вслепую нащупывая пульт и тут же, в последней вспышке широкого экрана целуя его в шею. Чонгук зажмуривается, замирает. Его держат за руку в первую секунду, а в следующую ладонь Тэхёна ложится на внутреннюю сторону бедра. Ноги непроизвольно сжимаются, глаза всё так же плотно закрыты. Тэхён тянется выше, целует в губы, теперь уже требовательно, глубоко, с томными вздохами между. Это иначе. Сейчас нет того головокружения, нет резкого «плевать» и «не хочу думать». Сейчас Чонгук чувствует, каждой клеточкой тела прощупывает и осознаёт — его целуют, его касаются, его… хотят? Он несдержанно стонет и тут же зажимается, испуганно смотрит на Тэхёна, на его руку, сжимающую между ног. — Всё в порядке? — он быстро спрашивает, хотя глаза уже абсолютно не видящие. Чонгук лишь неуверенно кивает в ответ. Он медленно скользит всё ниже, пока Тэхён остаётся где-то высоко над головой. Чонгук не замечает, как упирается головой в обитый кожей подлокотник, ноги разъезжаются, потому что иначе Тэхён не может подобрать ближе. А ближе он очень хочет. Он быстро стаскивает с себя футболку, руки упираются совсем рядом с чужими боками, а сам он склоняется волнительно низко. Чонгук честно пытается смотреть первые секунды, но моментально смущается — Тэхён прижимается лицом к его животу, сквозь ткань целует резко сокращающиеся мышцы, а потом отгибается кофту носом и касается уже кожи. Горячей, покрытой мурашками и дрожью. Это волнение передаётся и так сильно будоражит. — Идём в спальню, тут тесно, — просит Тэхён, обращаясь всё так же к чужому животу, а потом вскакивает и тянет за собой Чонгука. Сопротивления не следует. — Не включай, — тихо просит Чонгук, когда Тэхён снова едва не включает свет. Просьба удивляет, остаётся непонятой, но принятой — Чонгук жмётся в темноте и как-то испуганно смотрит. — Как скажешь, — тут же успокаивает Тэхён, подходя к нему снова. В темноте, так в темноте. Наверно, он просто ещё не привык. Стеснение — это абсолютно нормально, так ведь? На этот раз отсутствие одежды на теле бьёт особенно сильно. Чонгук взволнованно вздрагивает, когда оказывается на коленях, руки скользят по простыням, а такое же страшно обнажённое и горячее тело жмётся сзади, поцелуй сыплются на спину вместо груди. Его губы на крепких плечах, на плавных изгибах лопаток, на талии, а затем всё ниже и ниже. — Так хочется попробовать тебя, — упоённо шепчет Тэхён, мягко целуя ягодицу. Чонгук дёргается в панике. — Тише-тише, — его мурчащий смех звучит уже рядом с ухом, — я не буду, если ты не готов. Чонгук ещё немного думает о ярком свете полной луны, скользящем по их телам, слишком обнажающем всё то, что принято скрывать. Неизвестно кем и для чего принято, но Чонгук этому упорно повинуется, принимает настолько, что даже не может представить себе, как разденется перед кем-либо при свете. Пока Тэхён не видит его целиком — он хочет. Наверно, эта таинственность играет на руку. Что станет с его влечением, когда он увидит? Эти мысли рождаются настолько плавно, осторожно, что Чонгук и сам не замечает, как начинает переживать. Ему так важно нравиться Тэхёну? Он мягко давит на поясницу, поглаживает бедра, ненавязчиво разводя в стороны, пока Чонгук покорно не укладывается на живот. — Ты такой гибкий, — с наслаждением шепчет Тэхён, в полумраке любуясь его завидной растяжкой, а вместе с тем его идеальным телом, слабо просматривающимся в темноте. Такой красивый. Хочется разглядеть его от и до. Чонгук прижимается щекой к смятым простыням, держится за них же пальцами, пока Тэхён не накрывает своими руками, пока не переплетает. Он так же сплетает их тела, вдыхая запах чужих волос, чистой кожи на напряжённой шее, медленно и с чувством двигаясь в нём и для себя где-то глубоко осознавая — такого с ним ещё не происходило. Ни с кем и никогда. От Чонгука кружится голова, а тело не требует отдачи, не ждёт правильных прикосновений и ласк. Всё целиком заполняется одним однозначным желанием — радовать его. И за этим «радовать» скрыто слишком много. Тэхёну хочется внушить ощущение, что он любим, хочется показать новые грани, раскрыть его большие испуганные глаза. Тэхёну хочется без малого сделать его счастливым, каждым прикосновением показать, насколько он сводит с ума, насколько можно тянуться у нему, упиваться им. Чонгуку, кажется, всё это абсолютно чуждо, и есть одно только желание — эту страшную ошибку исправить.***
— Я обниму тебя? — невинно спрашивает Тэхён, когда синхронные стоны затихают в комнате, а тела только-только отделяются одно от другого, горячие, изнемождённые. — Я хочу одеться, — в ответ выдыхает Чонгук, немного ломая его счастливую улыбку. Он обнимает себя за плечи, быстро вставая и надевая чужую одежду снова. — Мне тоже прикрыться? — Тэхён вопросительно клонит голову вбок. — Мне всё равно. Опустим, что голый Тэхён невозможно красивый. Что так он Чонгуку нравится не меньше, а лишь напротив — волнительно сильно. Чонгук забирается обратно в постель, ложиться на спину и напряжённо смотрит в потолок, пока этот прекрасно обнажённый Тэхён устраивается совсем рядом, кладёт голову на плечо и обнимает поперёк живота. — Ты знаешь, что делаешь со мной, Гук? — скоро он сократит его имя ещё сильнее, но Чонгук уже сейчас удивлённо вздрагивает. И что же он делает с Тэхёном? Ответ остаётся неозвученным. Сложно и предположить. — Расскажи мне что-нибудь о себе. — Что ты хочешь узнать? — спрашивает Чонгук, на деле скорее интересуясь, почему он хочет это знать. — На самом деле абсолютно всё, — довольная улыбка в шею. — Почему балет? Конечно, о балете. Кроме него и рассказать особо не о чём. — С детства нравилось танцевать, — выходит так просто, как будто за этим совсем ничего не кроется. — То есть ты сам это выбрал? — рука мягко обводит рёбра сбоку, пальцы перебирают. — Да. Родители были не в восторге, но смирились. Мне правда нравилось. — И получалось здорово? — снова улыбается Тэхён, прощупывая пальцами ключицу, затем опуская ладонь на грудь. — Нет. Легко и сразу выходит только в сказках. Чонгук не вдаётся в подробности, но про себя вспоминает, как тяжело и долго было. Как искренне верилось, что никогда не впишется, как думал, что не создан для движений под музыку, что тело не способно быть послушным и выносливым, а сила воли совсем не та. — Ты видишь в этом просто работу или искусство? Так сложно выдать ответ. Он в мыслях путается, не сразу показывается на поверхности. Чонгук не думал о таком скрупулёзно, но это, наверно, очевидно. — Хочется, чтобы было искусство. А пока просто работа. — И что же для тебя искусство? Лицо непроизвольно хмурится. Что же? Ответить сложно, и правду он Тэхёну всё равно пока не готов выдать. Пока искусство в контексте танца имеет одно конкретное проявление. Это Чимин. Непонятно как именно, непонятно почему, но это всегда был он. — Способность говорить через танец, — выуживает наконец, от напряжения едва не сжав Тэхёну волосы. Когда он начал их поглаживать? — Да, — задумчиво отвечает он. — Мне кажется, любое искусство — это оболочка для мыслей и чувств. В основе именно они. Искусство — это средство. — Точно, — Чонгук кивает чему-то своему. — А я художник, — как бы невзначай роняет Тэхён, расправляя складки на своей белой кофте. В голове лишь глупые однобокие ответы вроде «ого, правда?», «здорово» и «я так и думал». Ни один из них реальности не отражает, в то время как ответом служит только тишина. — Наверно, это очевидно, — Тэхён, впрочем, вовсе не смущается. Он рассказывает о выставках и заказах, не сильно углубляется в собственные чувства, не давит и не вытягивает слова. В какой-то момент и вовсе решает, что его совсем не слушают, интересуется, не тяжело ли Чонгуку лежать, тому, как можно было догадаться, «без разницы». Тэхён усмехается, целует его ещё раз и укладывается рядом, всё так же обнимая. Он очень быстро проваливается в сон. Чонгук не знает, сколько слушает его размеренное дыхание, а после тихо и осторожно встаёт, шагает в гостиную беззвучно и включает фильм на пониженной громкости. Сидит на диване один, крепко обнимает свои колени и смотрит во все глаза, старательно вникая. Что Тэхён нашёл в этом кино?